«Желание блага земли родной...»
Н. Кирсанов
В следственном деле декабриста Михаила Николаевича Глебова есть такой вопрос: «С которого времени и откуда заимствовали вы свободный образ мыслей?» Ответ последовал следующий: «Начала свободного образа мыслей назначить не могу; они постепенно развёртывались во мне: сперва это было чувство любви к человечеству, потом желание блага земли родной. Часто обращаясь к сей последней мысли, мне казалось, что одно монархическое правление может утвердить на незыблемом основании благоденствие моего отечества. Сообщество и чтение мало способствовали к распространению сих мыслей, ибо книги свободного содержания очень редки».
Михаил Николаевич Глебов происходил из дворян С.-Петербургской губернии. Родился он 20 сентября 1804 года в С.-Петербурге. Крещён 22 сентября в церкви Воскресения Христова.
Отец - коллежский асессор Николай Михайлович Глебов (ск. 16.09.1822, 50 лет), мать - Мария Иоакимовна Иванова (ск. 1828), жила в Путивльском уезде Курской губернии, где у неё было имение в 700 душ, из них 300 душ заложено и на имении большие частные долги.
Воспитывался будущий декабрист в Петербургском университетском пансионе (набережная реки Фонтанки, дом надворного советника Отто; ныне №164), куда поступил 13 июня 1818 года. С Глебовым вместе учились М.И. Глинка, будущий великий композитор и В.Л. Пушкин, младший брат поэта, а преподавателем был В.К. Кюхельбекер. По окончании курса и сдаче экзамена получил права на чин 12 класса (июль 1821 года) и определён в департамент Министерства юстиции - 15 августа 1821 года. С 25 февраля 1824 года - коллежский секретарь и 1 июля того же года определён в Государственную комиссию погашения долгов помощником письмоводителя при управляющем.
О существовании Северного тайного общества М.Н. Глебов узнал от П.Г. Каховского, о чём последний заявил на следствии. Знал он также и о его цели - введение конституции, но членом «оного" быть не захотел. «Я люблю отечество, - говорил Глебов Каховскому, - счастием почту умереть для блага его, но игрушкой таинственности быть не могу; не могу войти в общество, хорошо не зная ни намерений, ни сил его».
Хотя имя Глебова и упоминалось как члена Северного общества (А.А. Бестужев, Н.П. Кожевников), но следствием было установлено обратное. Тем не менее Глебов явился на площадь 14 декабря 1825 года, желая принять участие в восстании и имея в руках кем-то данную шпагу, стоял в каре. Видя, что солдатам холодно («видя, что солдаты грелись»), он дал на площади 100 рублей для покупки солдатам вина. Стоял в каре до тех пор, пока не выстроилась конная гвардия. После чего, оставя бунтовщиков, возвратился домой.
17 декабря Глебов был арестован и доставлен в Петропавловскую крепость («чиновника Глебова посадить под арест, где удобно, он случайно пристал, но содержать строго») в №3 бастиона Петра II, затем переведён в №33 Кронверкской куртины.
По приговору Верховного уголовного суда Глебов был осуждён по V разряду к лишению чинов и дворянства и по конфирмации 10 июля 1826 года приговорён в каторжную работу на 10 лет, срок которой был сокращён до 6 лет (22.08.1826).
Вечером 5 февраля 1827 года Глебова заковали в ножные кандалы, и фельдъегерская тройка зимней петербургской ночью увезла его на каторгу в Читинскую тюрьму.
Комендант Петропавловской крепости генерал-адъютант А.Я. Сукин в тот же вечер доложил военному министру генералу от инфантерии А.И. Татищеву: [...] «сего 5 февраля пополудни в 11 часов для препровождения по назначению сданы присланному [...] из инспекторского департамента Главного штаба его императорского величества фельдъегерю Яковлеву с жандармами» «государственные преступники» А.Е. Розен, Н.П. Репин, М.Н. Глебов и М.К. Кюхельбекер.
Андрей Розен вспоминал: «Лишь только вошёл в комнату, как привели туда трёх моих товарищей: Н.П. Репина, М.Н. Глебова и М.К. Кюхельбекера, с которыми я был в одном разряде. Мы дружно обнялись. У нас была своя тёплая одежда, только Кюхельбекер стоял в фризовой шинели, что заставило меня придумать, какую одежду уступить ему из моей. Когда спросили его, имеет ли что-нибудь потеплее этой шинели, он распахнул её и с улыбкою показал мне славный калмыцкий тулуп. Комендант объявил нам, что по приказанию государя императора отправляет нас в Сибирь в железах; с последним словом фейерверкер, позади стоявший, опустил поднятый угол шинели, и об пол брякнулись четыре пары кандалов.
Обручи вокруг ноги были складные, их надели, заперли замками, ключи передали фельдъегерю. Мы вышли. Репин заметил, что такие шпоры слишком громко побрякивают; по лестнице трудно было спуститься, я держался за перила, товарищ споткнулся и едва не упал; тогда плац-майор подал нам красные шнурки, коими завязывают пучки перьев. Один конец шнура привязали за кольцо, между двухколенчатых кандалов, а другой конец с поднятыми железами - вокруг пояса; таким образом могли мы двигаться живее и делать шаги в пол-аршина.
Услужливые жандармы встретили нас у крыльца, посадили по одиночке в сани, и мы тронулись в дальний путь, в дальние снега». И далее: «29 марта ехал я последнюю станцию с Глебовым в крытой повозке, ямщик был бурят, сбруя коней была верёвочная с узлами. На десятой версте от станции поднялись в гору, показалась долина Читы, а там небольшое селение на горе, окружённой горами. Мы спускались шагом; вдруг лопнула шлея коренной лошади, лошади понесли, переломился деревянный шкворень - в один миг мы были выброшены из повозки: Глебов через правую пристяжную скатился на землю, ямщик выбросился в сторону, я повис правою ногой на оглобле, левою на постромке и на шлее левой пристяжной и обеими руками ухватился за гриву коренной. В таком положении кони таскали меня две версты, пока впереди нас ехавшие Репин, Кюхельбекер и ямщик их, видевшие снизу горы моё бедствие, не остановили коней и не сняли меня; в кандалах, запутавшись в тяж, я сам себе помочь не мог».
По приезде в Читу Глебов и прибывшие с ним в одной партии стали первыми жильцами так называемого дьячковского каземата. В конце августа - начале сентября 1827 года они переселились в новый острог - «большой" каземат, имевший «четыре большие комнаты, в каждой из оных жили от 10 до 17 человек». Е.П. Оболенский писал из Читы 12 марта 1830 года: «Нас в одном доме или в четырёх больших комнатах 42 человека». И.Д. Якушкин вспоминал, что «большой каземат был невообразимо дурно построен, окна с железными решётками были вставлены прямо в стену без колод, и стёкла были всегда зимой покрыты толстым льдом».
В августе 1830 года узников Читинского острога перевели в новую тюрьму, построенную при Петровском чугуноплавильном заводе. М.Н. Глебову было в то время 26 лет. Вот что сообщалось о нём тюремными надзирателями: его приметы: рост 2 аршина 6 3/8 вершков (1 м 68 см), «лицо белое, чистое, круглое, глаза серые, нос большой широкий, волосы на голове и бровях тёмно-русые».
Два года провёл М.Н. Глебов на каторге в Петровском заводе, но, никаких сведений о пребывании его там, равно как и в Чите, не сохранилось.
28 июля 1832 года окончился срок каторжных работ для А.Е. Розена и М.Н. Глебова, и они покидали Петровский острог. Декабрист П.А. Муханов писал своей сестре Е.А. Шаховской: «Мы попрощались сегодня с госпожой Розен, её мужем и господином Глебовым, которого мы очень любим. Одному богу известно, как этот последний будет жить на поселении. Уезжающих отсюда ожидает совершенно иная жизнь. Образ жизни настолько зависит от места поселения, что к этому трудно приготовиться заранее. Уезжают отсюда часто без денег, неизвестно куда, неизвестно кем станут - пахарем, рыбаком, торговцем. Единственно, что не вызывает сомнение, - это то, что ждёт одиночество. Отъезд господина Глебова вызвал у нас чувство глубокого сожаления».
М.Н. Глебов был обращён на поселение в село Кабанское Верхнеудинского округа Иркутской губернии (ныне город Кабанск, районный центр в республике Бурятия). Ходатайствовал о переводе из-за болезненных припадков в Братский острог Нижнеудинского округа для совместной жизни с поселённым туда декабристом П.А. Мухановым, с которым был особенно дружен. В просьбе было отказано (5.06.1841) по «замеченной закоснелости последнего в своих заблуждениях».
Глебов не стал просить другое место поселения. Он, как и многие его товарищи, испытывал в месте ссылки острое чувство духовного одиночества, тоску по родным, товарищам, друзьям. Преодолеть его можно было постоянным активным участием в жизни окружающего его нового общества. Однако этого не произошло.
«Он скучает, - писал 21 сентября 1839 года из Селенгинска Н.А. Бестужев брату Павлу на Кавказ, - что давно не имеет вести от брата своего Порфирия Глебова, который, кажется, служит вместе с тобою; уведомь: жив ли, здоров ли и что поделывает он? Бедный наш Глебов потерял свои очки и теперь совершенно без глаз. Сделай одолжение, пришли мне очки для близоруких 8 номера со стальною оправою - я обещал прислать ему».
Поначалу кабанский ссыльный пытался заниматься торговлей. Завёл себе лавчонку и вёл «мелочную продажу», приторговывая «тесёмочками и серьгами». Впоследствии М.Н. Глебову, а также М.К. Кюхельбекеру, Аполлону Веденяпину и «ещё двум из Славян» было дозволено «разъезжать по целой Сибири», заниматься торговлей, но дела шли из ряда вон плохо. Декабрист, одинокий и забытый родственниками, начал потихоньку спиваться и влачил «жалкое существование».
Получивший прекрасное образование М.Н. Глебов мог бы заниматься педагогической деятельностью или, чтобы поддерживать своё существование, по примеру других декабристов, мог бы заниматься земледелием. Очевидно, и попытки к этому были. Отсутствие документальных материалов не позволяет говорить о педагогической деятельности Глебова. Надо с очевидностью признать, что он не имел ни времени, ни возможности для этого, прежде всего из-за тяжёлых условий жизни. А вот земледелием он всё-таки занимался, но результатов хороших это не дало. В 1833 году Глебов писал из Кабанска: «Земледелие... в здешнем крае скудно вознаграждает труды».
Нищенское положение М.Н. Глебова в Кабанске нашло своё отражение в письмах декабристов С.П. Трубецкого - Е.П. Оболенскому (Шилаево, 1-3 августа 1839 года) и И.И. Пущина - Е.П. Оболенскому (Иркутск, 16-17 августа 1839 года). В «Малую артель» декабристов, которой заведовал И.И. Пущин, Глебов давно не вносил денег (последний раз в 1830 году - 30 рублей) за неимением их, а то, что присылали ему товарищи, попав в дурное окружение села Кабанского, пропивал. Вот строки из письма С.П. Трубецкого:
«В Кабанске мы встречены Глебовым, который разумеется бросился к нам на шею. При виде его и потом его жилища впечатление было грустное. Сколько я мог узнать, кажется, от достоверных людей, всё не так дурно, как прежде нам сказывали, но всё-таки очень плохо. Он нас проводил до моря (о. Байкал. - Н.К.) и пробыл с нами 4 дня. Это нужно было для того, чтобы несколько рассеять первое впечатление, которое вид его на нас произвёл. И которое было самое невыгодное. Ему, кажется, совестно и неловко между нами. Он просил выхлопотать ему позволение беспрепятственно видеться с тобою (Оболенским. - Н.К.) и тебе с ним. Для него, может быть, это не будет бесполезно. Мы бы хотели, однако же, чтобы эти свидания продолжались недолго, другими словами, чтоб он переехал к Муханову».
Уезжая, Трубецкой оставил неимущему Глебову 200 рублей. После того, как в просьбе о переводе в Братский острог Глебову было отказано, он совсем спился, продал всё своё небольшое имущество, заложил убогое жилище и ещё взял в долг у Ильи Жукова, унтер-офицера Кабанской этапной команды, 500 рублей. После чего обратился к И.И. Пущину с просьбой погасить этот долг. Пущин по этому поводу писал Оболенскому: «Сделай дружбу, уведомь Глебова, что Муханов постоянно в Братском остроге. Я обещал несчастному жителю Кабанска написать прямо, но истинно не знаю, что ему сказать, кроме этого уведомления.
Насчёт возможности уплатить его долг 500 р. я не знаю никакого средства: все без денег. Не стану, друг Оболенский, передавать тебе впечатление, которое на меня произвёл Глебов, это невыразимо жестоко: главное, мне кажется, что он никак не хочет выйти из бездны, в которую погряз. Всё-таки советуй ему как-нибудь перебраться к Муханову, его присутствие в Кабанском нисколько не прибавляет возможности уплатить долг. Может быть, Муханов найдёт средство его удовлетворить».
Но ни Муханов, ни Трубецкой, ни Пущин, ни Оболенский уже не могли помочь товарищу по изгнанию. С.Г. Волконский в своих «Записках» пишет: «Мих[аил] Ник[олаевич] Глебов, друг Рылеева, поселённый в какой-то деревне за Байкалом, был отравлен мужем своей любовницы и там схоронен».
А.Е. Розен - «Записки декабриста»: Глебов «был поселён недалеко от Верхнеудинска в Кабанках, где прожил девятнадцать лет, сначала вёл мелочную продажу в лавочке, потом скучал и всё жаждал и скучал и умер в 1851 году...»
19 октября 1851 года Михаил Николаевич погиб от побоев и отравления грабителей в Кабанской слободе. Виновными были признаны унтер-офицер Кабанской этапной команды Илья Жуков и крестьянская дочь Наталья Юрьева.
11 января 1852 года императору представили донесение генерал-адъютанта А.Ф. Орлова: «Военный губернатор Забайкальской области доносит, что находившийся на поселении в кабанской слободе государственный преступник Михаил Глебов 19-го октября 1851 года скоропостижно умер, и как видно из производимого сем следствия, смерть его была насильственная, в причинении которой подозревается унтер-офицер Кабанской этапной команды Илья Жуков».
В секретном докладе Военного министерства от 10.06.1852 № 312 на имя Главного начальника III Отделения с приложением копии, снятой с донесения генерал-губернатору Восточной Сибири от 19.04.1852 № 1925, поданного военным губернатором Забайкальской области значится:
«В следствие предписания Вашего Высокопревосходительства от 22 м[есяца] февраля за № 380, я требовал от Верхнеудинского земского суда подробные сведения по делу о скоропостижно умершем государственном преступнике Глебове, на каких данных основано подозрение на унтер офицера Жукова и прочих участников.
Ныне Верхнеудинский земский суд от 20-го м[есяца] марта за № 4076 доносит мне, что заключающиеся по этому делу лица, а именно: крестьянская дочь Наталья Юрьева при первоначальном опросе Г. Калмыковым показала, что она во время прожития своего в доме преступника Глебова имела с ним любовную связь, и потом с унтер-офицером Жуковым, который проживал также у того Глебова по случаю покупки дома, и на 19 ч[исла] октября месяца 1850 г. Жуков бывши в пьяном виде наносил жестокие побои Глебову, от чего Глебов несколько раз падал на пол, после таковых побоев Глебов жаловался на сильную боль спины, груди и сердца, при том у него шла кровь изо рта и из заднего прохода с какою-то жидкою материю, когда же об этом уведомлен был сельский старшина Мартынов, то приказал об этом никому не говорить.
В дополнение к этому Юрьева показала, что прежде нанесения Глебову унтер-офицером Жуковым побоев, она подавала Глебову простое вино, а после побоев давала молоко, которое обращалось рвотою, увидя она на столе рюмку с вином желала подать оную Глебову, но на дне той рюмки было какое-то белое вещество вроде порошка, почему Юрьева спрашивала у Жукова, но он отвечал, что в рюмке соль; Глебов услыша это просил подать ему выпить и когда выпил, то немного спустя упал на пол в конвульсиях и ничего уже не говорил. Затем Юрьева увидя в рюмке остатки порошка, насильно дала оный проглотить Глебову.
Показание крестьянской дочери Натальи Юрьевой подтвердили бывшие при этом отец ею Николай Юрьев и крестьянин Андрей Татаринов, с присовокуплением, что Жуков и Глебов были пьяны и драка происходила от ревности. Сельский старшина Мартынов первоначально не хотел дать ответов следователю по сему предмету, а потом отозвался, что, действительно, когда он пришел в дом Глебова, то при нем унтер-офицер Жуков положил на стол бумажку, на которой была надпись «сулема», и просил Мартынова объявить начальству, что Глебов из нею будто бы принял порошок, и скрыть во все это происшествие почему старшина Мартынов воспретил бывшим в доме Глебова лицам об этом говорить и в следствие просьбы того Жукова просил священника дозволить тело преступника Глебова предать земле.
Унтер-офицер Жуков также при первоначальном спросе, в преступлении не сознавался, но на очных ставках с прикосновенными к сему делу лицами во всем сознался, присовокупив, что если он скрыл это в первом допросе, то боялся, чтоб не сочли его участником в насильственной смерти Глебова, а на третьей очной ставке против улик показал, что Глебов взявши деньги за дом, передавать во владение не хотел. После таковых очных ставок против улик Жукова в том, что девка Юрьева, сама наливала в рюмку вино и подавала Глебову, который выпивши упал на пол, означенная Юрьева во всем созналась.
Из вышеизложенного видно, что унтер-офицер Жуков и девка Юрьева, имея любовную связь, с общего их согласия отравили Глебова и прочим лицам об этом было известно, но скрывали.
О чем Вашему Высокопревосходительству имею честь донести в дополнение донесения моего от 9-го марта за № 1325 и при том доложить, что дело о смерти Глебова производством окончено, но остается в земском суде не отосланным на решение Судебного места, за неполучением Иркутскою врачебною управою от Медицинского департамента окончательного заключения о действительном отравлении Глебова сулемою».
Такова была кончина одного из декабристов, который, как и все его товарищи, страстно желал «блага земли родной» и пронёс «любовь к человечеству» через всю свою недолгую и горькую жизнь.
Со временем могила «кабанского страдальца» Михаила Глебова затерялась на приходском кладбище. Да и место самого кладбища нынче вряд ли укажут местные жители: ни креста, ни камня...
