V

В основу «Девы карельских лесов» положен рассказ одного из пе­трозаводских старожилов о лесных жителях, мирно коротающих свои дни среди карельских озер. Поэт с глубоким сочувствием относится к лесному жителю и его дочери (деве карельских лесов), которых «преследует закон возмездия». Испорченным нравам и застывшим чувствам светского общества, которое, при всем его внешнем вели­колепии, превращало людей в праздных тунеядцев, в карельской поэме противопоставляются «сыны природы», руссоистский культ простой личности и ее естественное движение чувств. Лесной житель и его дочь являются выражением некой возвышенной справедливости и добра; сила их состоит в отсутствии рефлексии, в искренности и есте­ственности переживаний. В этой руссоистской тенденции состоит прямая связь «Девы карельских лесов» с ранней элегической по­эзией Глинки.

В сюжетно-фабульном построении своей поэмы Глинка сохранил некоторые приемы романтических поэм, традиционные особен­ности этого жанра. «Дева карельских лесов» начинается с вводной картины, изображающей суровую, величественную природу Карелии (в духе предромантической поэзии, связанной с влиянием песен Оссиана); появление действующих лиц обозначается вводными во­просами («Отколь: с дороги ль? из тюрьмы? кто знает?»); сохра­няется «местный колорит»; в основе сюжета - эпизод сбли­жения чужестранца с туземной девушкой; наконец, поэма строится с обычной для романтических поэм фрагментностью, легко вынимае­мыми отрывками, вполне законченными по теме.

Задачи широкого эпического повествования и этнографической живописи, о которых говорит Глинка во вступлении к поэме, постепенно уступают место более ограниченным, личным темам, задачам изображения меланхоли­ческой тоски девы карельских лесов, ее чувств к беглецу из высшего света и нравоучительным аллегориям лесного жителя. Социальная биография лесного жителя остается недостаточно проясненной. Возможно, что эта фигура навеяна историей приписных крестьян. В Петрозаводске находился горный Александровский завод, основан­ный на труде приписных крестьян. Крестьяне часто бежали в глу­хие олонецкие леса и там скрывались от преследования закона. Когда Александр I в 1819 году посетил Александровский завод, ему доложили, что в бегах находятся 18 приписных крестьян.

Бесспорно, что Глинка в карельских поэмах учел опыт «финлянд­ской повести» Баратынского. Традиционную сюжетную схему (лю­бовный роман гусара с финской девушкой) Баратынский заполнил новым содержанием. Он отказался от лирической манеры повествова­ния, от изображения исключительной судьбы героя и внешних экзоти­ческих описаний. А.С. Пушкин отметил «Эду» как произведение, «за­мечательное своей простотой, прелестью рассказа, живостью красок и очерком характеров». Глинка не добился реалистического изображения человеческих чувств (особенно в «Деве карельских лесов»), но сама установка на народный быт и местную этнографию, наконец пе­реход от лирического тона к фабульному повествованию соответство­вали литературно-эстетическим принципам Пушкина и Баратынского.

Глинку могла вдохновить и северная тема Баратынского и вся та красота, которую старается передать «Эда». С внешней стороны «Дева карельских лесов» имеет отдаленное сходство с «Цыганами» Пушкина и «Эдой» Баратынского, но в целом поэма Глинки не яв­ляется литературным спутником этих вполне оригинальных произ­ведений. Из сопоставления «Девы карельских лесов» с «Цыганами» и «Эдой» становится очевидным ее сентиментально-романтический ха­рактер: обилие эффектов, установка на некую декоративность, под­час нечто искусственное и театральное.

Герои поэмы Глинки живут жизнью поэта, являются носителями его чувств и настроений, они больше напоминают отшельников из светского общества, нежели бег­лых крестьян, обреченных на томительную жизнь и суровую борьбу за существование. И все же Глинка как автор повести в стихах о «простых людях», написанной, на первый взгляд, в обычном сенти­ментально-пасторальном тоне, не является эпигоном того элегиче­ского романтизма, представителями которого были Козлов и Подолинский.

«Дева карельских лесов» по своему фабульному замыслу находится в кругу тех ранних романтических поэм, в частности «Кавказского пленника» Пушкина, которые, сохранив в композицион­ном построении и в обрисовке характера черты байронических поэм, вместе с тем были связаны поэтической идеологией декабристско-пушкинской поры. Самое главное отличие «Девы карельских лесов», а вслед за ней и «описательного стихотворения» «Карелия» от явно подражательных романтических поэм состоит в сближении традиционного сюжета (встреча беглеца из высшего света с туземной де­вушкой) с «повестью несчастных», т. е. с повестью о ссыльных де­кабристах.

Вся дальнейшая фабула свидетельствует о том, что сюжетный за­мысел повести в стихах должен был окончательно сблизиться с судь­бой ссыльного декабриста. С этой целью в «Деву карельских лесов» вводится образ незнакомца, своеобразного «карельского пленника».

Появление таинственного незнакомца в Карелии, среди озер и скал, мало мотивировано. Одно ясно: «несчастный человек» пришел на Север не по своей воле. На протяжении всей фабулы так и не рас­крывается реальная биография этого человека, поэт многое не до­сказывает, оставляя читателям право догадаться: «кто ты?» И все-таки автор «Девы карельских лесов» не смог полностью скрыть био­графию своего героя, совсем затушевать знакомого незнакомца.

Между строк, не рассказывая подробно о прежней жизни «доброго гостя», Глинка сообщает, что он «с Европою знаком», «развлекал досуги чтением», и «вот, увлекшись раз движением, он иностранным языком с отцом (лесным жителем. - В.Б.) заговорил». Все это дает основание предполагать, что «карельский пленник» родствен тем лю­дям, которые, побывав в Европе и «увлекшись движением», после 14 декабря 1825 года оказались в опале, в числе отверженных ссыль­ных. Что это именно так, свидетельствует ответная песня незнакомца, составляющий один из центральных мотивов поэмы. «Добрый гость» на вопрос девы карельских лесов: «Кто ты? Зверей гонитель иль гонимый?» ответил популярным декабристским романсом «Не слышно шуму городского...», который долгое время приписывался Рылееву.

Незнакомец и был тем узником, о котором говорилось в этой песне. Таким образом, знаменитый «Узник» («Не слышно шуму городского») первоначально входил в «Деву карельских лесов»; позже он был несколько переработан и попал без упоминания автора в альманах «Венера». Несомненно, что Глинка собирался показать в «Деве ка­рельских лесов» ссыльного декабриста, который после неудавшегося декабрьского восстания был заброшен в глухую Олонию.

Сюжет был заманчив и в то же время почти неосуществим. Автор не решился назвать героя по имени; «несчастный человек» оказался настолько загримирован, что конкретное содержание образа стерлось. Только в заключительной части поэмы сквозь условно-романтический сюжет снова просвечивается важная политическая тема. Таинственный не­знакомец говорит лесным жителям:

«Ужель война? Ужели к нам
Опять француз пришел с бедою?
Француз далек: тут ближе швед!
Кто б ни был! - В путь! Увижусь с братом:
Он при царе! - Мне дела нет!
Скажу: хочу служить солдатом!
Солдатом заслужить вину...»

Так думали и другие декабристы, томившиеся на каторге и в ссыл­ке. Напомним хотя бы Александра Бестужева. По высочайшему по­велению о« был переведен из Сибири в Кавказский отдельный кор­пус, где и погиб от пули горцев. Николай I посылал декабристов на явную смерть. Глинка думал несколько иначе. Он надеялся, что Николай I издаст манифест, дарующий ссыльным свободу. Не слу­чайно герой «Девы карельских лесов», пройдя солдатскую службу, снова возвращается к лесным жителям, но уже с хартией в руках.

Бежит и машет он рукою,
В другой - он хартию несет...
«Молитесь, милые! .. Свобода!
Скорей из сих несчастных мест!
Друзья! читайте... Манифест!..»

Конечно, это была утопия. Но Глинка искренне желал, чтобы Нико­лай I обратил внимание на ссыльных декабристов и издал манифест об их свободе. Подобное же пожелание высказывал Пушкин в «Стансах». Ясно, что повесть в стихах о ссыльном декабристе не могла в свое время появиться в печати. Глинка оставил поэму не­ законченной, в первой редакции. Но и в том незаконченном виде, в котором она была нами опубликована в Петрозаводске в 1939 году, через 110 лет после ее создания, «Дева карельских лесов» представляет большой историко-литературный интерес.

Вторая карельская поэма вышла в свет в 1830 году при содей­ствии Пушкина.

Содержание «Карелии» несколько необычно. Все сочинение под­разделено на четыре части с прологом, составляющим описание Ка­релии, и коротеньким эпилогом. В первой части рассказывается о любви грека к турчанке Лейле; во второй части молодой отшельник, лишившийся Лейлы, убитой собственным отцом, оставляет Грецию, посещает Италию и попадает в Карелию, где ведет беседу с заонежской заточницей Марфой Ивановной Романовой; в третьей части является новое лицо - Маша, дочь крестьянина Никанора, которая рассказывает четыре сказки о богатыре Заонеге, и, наконец, в чет­вертой части снова появляется монах-отшельник, который произно­сит духовные речи.

Каждый из названных эпизодов имеет самостоятельный интерес, и существуют они независимо друг от друга. Глинка первоначально мечтал создать большую стихотворную вещь на историческом ма­териале, в которой собирался показать отношение олонецких крестьян к годуновщине, потом отказался от широкого исторического плана. Замысел не был полностью реализован, и историческая действитель­ность не нашла в поэме широкого освещения.

Заонежская заточница Марфа Ивановна Романова, сосланная Борисом Годуновым в 1601 году в Толвуйский погост, почти не действует: она только слушает монаха-отшельника, а сама «есть не что иное, как поэтический при­зрак». В введении к поэме, чувствуя незавершенность этого образа, Глинка предупреждал читателя, что заонежская заточница мало дей­ствует и разговаривает потому, что, «по важности ее сана, ей нельзя было дать разговора о предметах неважных: о важном же, собствен­но до нее касающемся, ей говорить было не с кем».

Одновременно Глинка указывал, что «из хода повествования видно, что она (заонежская заточница. - В.Б.) есть средоточие всего дей­ствия: к ней приходят, ее стараются занять повествованием, к ней относятся и мысли и действия всех и каждого. Итак, она есть, без сомнения, первое лицо в рассказе, и если не всегда действующее, то всегда владычествующее над действиями других».

Идейный замысел поэмы «Карелия» может быть понят только при учете отношения Глинки к социальной жизни конца XVI века. Не развит в поэме и образ крестьянина Никанора, принявшего непосредственное участие в судьбе заонежской заточницы. В одном из черновых набросков Глинка поясняет свой замысел. Отправляясь с тайным посланием в Москву, Никанор обращается к Марфе Ива­новне с такими словами: «Я пойду через глухую Карелу. Там много есть добрых. Они знают про честь. Они готовы на все отважиться. Нам годуновщина наскучила. По одному знаку Выгозеры приска­чут на конях с топорками и с пиками. Кареляки селеньями придут с пищалями. В одну ночь не станет ни стрельцов, ни терема. Тебя мы увезем далеко, далеко за леса, за болота, на поморье далекое. Годуновщина только до Олонца, а леса-то - наши владения. Никто не знает наших темных лесов. Ты будешь у нас Карелицею».

Местные крестьяне, согласно историческим документам, действи­тельно оказали большое внимание заонежской заточнице. С риском для собственного благополучия местный священник Ермолай Гера­симов и его сын Исаак, крестьяне Глездуновы, Татурины и Сидоровы разузнали место изгнания инока Филарета, передавали письма из Толвуи в далекий Антониевский монастырь, полу­чали оттуда письма и привозили их инокине Марфе. Насколько важно было для Марфы Ивановны получение этих сведений, лучше всего говорят слова грамоты, данной царем Михаилом Романовым: «пожаловали есмя» за то, что «и про отца нашего здоровье проведы­вали и матери нашей великой государыне Марфе Ивановне обвещали».

Олонецкие крестьяне в поэме Глинки отзываются о Борисе Го­дунове как о «самоохотном царе» и «чернокнижнике». Вернее, это мнение Карамзина, некритически воспринятое художественной литературой и публицистикой 20-х годов. Карамзин счи­тал годуновщину «великим адом», при котором «господа не смели глядеть на рабов своих, ни ближние искренне говорить между собою». Закрепленный «Историей» Карамзина образ «царя-Ирода» интересо­вал Глинку не столько как историческое лицо, сколько как более общий пример «плохого» монарха.

Важно, что Глинка считал Бориса Годунова царем вне закона, а в годуновщине видел антинародное движение. Не случайно крестьянин Никанор предлагал объявить Марфу Ивановну Романову своей «Карелицей», т. е. царицею, избранной самим народом. Здесь несомненно сказалась умеренно-декабристская точка зрения на царя как на народного избранника, власть которого ограничена законом и мнением народа. Отсюда ста­новится понятным противопоставление «самоохотного» царя Бориса царю Михаилу Романову, который был избран Земским Собором.

Рассказ о крестьянине, спасающем заонежскую заточницу, мать Михаила Федоровича Романова, к которому декабристы относились как к «всенародно избранному» царю, была важна для Глинки, так как давала возможность включить в галерею художественных типов еще одного выходца из народа, рядового карельского крестьянина, выполняющего долг перед родиной, защищающего не просто боярыню Марфу Ивановну, а мать «народного избранника». Напомним, что еще Рылеев в известной думе «Иван Сусанин» возвеличил костром­ского крестьянина, спасающего боярина Михаила Федоровича от польских захватчиков. Рылеева занимал не столько самый факт само­отверженной смерти «за царя», сколько смерть с именем родины на устах.

Не следует забывать, что в 1613 году, когда сын заонежской заточницы Михаил Федорович Романов был избран на русский престол, Олонецкая губерния подвергалась немецко-литовскому напа­дению. Вражеские отряды жгли деревни, разоряли монастыри, наси­ловали женщин, убивали беззащитных людей. Всюду чужестранцы, как об этом гласят исторические документы, «землю пустошили, города воевали, церкви божии оскверняли, людей мучили всякими муками и насмерть побивали, и по лесам разгоняли, всякий живот грабили, дворы и деревни жгли, и скот выбивали, и все до конца разоряли».

Царь Михаил для защиты древнейших русских селений от немцев-литовцев послал в Заонежье специальные воинские отряды, и в 1614 году силами русского ополчения с помощью карельских крестьян полчища неприятелей были разбиты. Немалую роль в этой непосред­ственной связи с центром Московского государства сыграли и те взаимоотношения, которые установились между заонежскими крестьянами и инокиней Марфой Ивановной Романовой, которая в 1616 году стала «великой государыней».

Исторический сюжет в поэме «Карелия» не получил должного развития. Описательные картины и духовные речи монаха-отшельника постепенно оттеснили тему о социальных потрясениях начала XVII века. Исторический сюжет фактически распался. Это объяс­няется еще и тем, что история слишком откровенно перекликалась с современностью. Тема о смутном времени напоминала междуцарствие 1825 года, а рассуждения о «самоохотных» и законных царях давали повод для аналогии между «законным» Константином и «самоохотным» Николаем.

Конституционный монархист Глинка, предлагавший в 1820 году на престол императрицу Елизавету Алексеевну, не был сторонником социальных потрясений, так же как он не был поклон­ником тех царей, которые запрещали «искренне говорить между со­бою». Борис Годунов в карельской Поэме вовсе не исторический характер, а просто подставная фигура, удачно подсказанная «Исто­рией» Карамзина. Борис Годунов в сознании Глинки столь же одио­зен, как и Николай I.

Заонежская заточница, прощаясь с Никанором, говорит:

О, пробудись, страна родная!
Он пал, самоохотный царь!
Зови царей своих законных!
Вдовеет храм твой и алтарь!..
Мы кровь уймем, утишим стоны:
Как любим русских мы людей -
Бог видит!.. Мы не мстим!.. Любовью
Сзовем мы верных и друзей;
И до кончины наших дней
За кровь не воздадим мы кровью...
Как жажду видеть я Москву,
Читать любовь там в каждом взоре,
И приклонить свою главу
К святым мощам, в святом соборе!

В этой концовке прочитана политическая мораль, выражен идей­ный смысл исторического сюжета поэмы: «кровь унять», «утишить стоны», «любить русских людей», «не мстить», «за кровь не воздавать кровью». Глинка хорошо усвоил мысль Монтескье, что «милость есть отличное качество государей»; в поэме «Карелия» он не отказался от идеи о «милостивом» и «добродетельном» монархе на троне. Отсюда становится понятен смысл тех «милостивых» грамот царя Михаила Федоровича, пожалованных в 1613 году олонецким крестьянам, на которые Глинка ссылается в тексте поэмы и в примечаниях к ней.

По преданию, толвуяне были вызваны в Москву и награждены имен­ными жалованными грамотами на угодья и льготы; крестьяне объяв­лялись свободными от тяглой подати, ограждались от обид под страхом царской опалы на тех, «кто учнет делать через царские жалованные грамоты и крестьян изобидит». Заонежские крестьяне были награждены за то, что «непоколебимым своим умом и твер­достью разума служили и прямили и доброхотствовали о всем, про отца царева здоровье проведывали и матери царевой обвещали и в таких великих скорбех и в напрасном заточении во всем спомогали».

Глинка считал «милостивые грамоты», данные на защиту крестьян от разорения и ограбления, документом первостепенной общественной важности.

Когда ссыльный поэт непосредственно столкнулся с природой Карелии и с жизнью карельского народа, в его поэзии появились смелые краски и энергичные образы. Карельские поэмы своеобразны в том отношении, что психологический материал в них гораздо блед­нее описательного, который отличается исключительным драматизмом и лиричностью. В поэме «Карелия» сохраняется религиозно-косми­ческое настроение поэта, есть в ней также глухие намеки на судьбу политического ссыльного («ночь», «кандалы» и «клики»), но главное содержание карельской поэмы состоит все же не в «духовных» речах монаха-отшельника, а в тех описательных картинах, которые были положительно отмечены Пушкиным. Карелия - это некое человеческое богатство в будущем, и этот клад - «рудяные постели» - ждет рабо­чей руки, которая взялась бы за него должным образом.

Глинка отнюдь не желает, чтобы Карелия в его поэме была представлена дикой северной пустыней, захолустьем, хотя он и говорит: «Дика Карелия, дика!» В этой связи получает особый дополнительный смысл - мы бы сказали стилистический смысл - и один из важнейших мотивов фабулы: фигуру отшельника Глинка вводит с тем, чтобы сдружить образ Карелии с великой русской культурой, устранить чуждость между ними, указать на большую внутреннюю близость между этими национально-историческими силами, не снимающую нисколько своеобразия каждой из них.

В поэме «Карелия» Глинка, ссыльный поэт-декабрист, приложил все свои силы к тому, чтобы воссоздать образ и красоту Карелии, малоиз­вестного тогда края. У него был один предшественник на этом поприще: знаменитую оду Державина «Водопад» мы имеем основание рассматривать как начало в русской литературе карельской темы,  интересом поэта к сурово-красивому и многообещающему краю Русского государства.

Пейзаж в поэме «Карелия» слит с человеческой практикой; природа, цивилизация, хозяйство образуют в поэтическом сознании Глинки единство.

В Кареле рано над лесами
Сребро и бисеры блестят,
И с желтым златом, полосами,
Оттенки алые горят,
И тихо озера лежат
На рудяных своих постелях.

В примечании к этим стихам говорится: «Ложе или дно здешних озер состоит почти всегда из железной руды, которую добывают оттуда особыми черпалами». Так пышный поэтический образ основывается у Глинки на вполне реалистических сведениях производ­ственной практики человека.

Фонетическая окраска стиха у Глинки тоже густая, как у Держа­вина, он любит цельность звука, осязаемость его.

И от озер студеным веет...
И жизнь молчит, и по горам
Бедна карельская береза;
И в самом мае по утрам
Блистает серебро мороза...

Любопытно, что словами описания говорится о бедности - «бедна карельская береза», а вся оркестровка строк на раскатистое «р» придает пейзажу красоту и величие. То же самое:

Лишь изредка отрывки пашен
Висят на тощих ребрах скал...

«Бедные» подробности в описании пейзажа для Глинки только частности. Он привык в мире и в природе видеть энергию и непо­чатое богатство, - державинское видение богатства всюду его пресле­дует, и стиховой стиль Глинки организован как бы навстречу этой мощи и этим бесценным дарам, которые может предложить поэзии природа, бедная и скудная только по первому впечатлению.

Но живописна ваша осень,
Страны Карелии пустой:
С своей палитры, дивной кистью,
Неизъяснимой пестротой
Она златит, малюет листья:
Янтарь, и яхонт, и рубин
Горят на сих древесных купах,
И кудри алые рябин
Висят на мраморных уступах.
И вот, меж каменных громад
Порой я слышу шорох стад,
Бродящих лесовой тропою,
И под рогатой головою
Привески звонкие бренчат.

Вот стихи, где излюбленная Глинкой торжественная фонетика вступает в полное согласие с тем, что дает зрительный, мыслимый образ: пышность цвета осеннего пейзажа сливается воедино с труб­ными звуками этих стихов, и звук и образы возвышаются до пре­дельной своей - державинской - красоты и интенсивности. В этой красоте - тоже по-державински - все и пышно и просто, здесь и та­кое словечко, как «малюет», рядом со «златом», и здесь рябина дает­ся как образ неслыханного красочного богатства, и «привески звон­кие» звучат («бренчат») необыкновенно сильно.

В поэме «Карелия» Глинка еще более усиливает фольклорную окраску сюжета и стиля, к чему повод дает введенная в поэму ка­рельская девушка Маша, прекрасная сказительница. Предания и сказки Маши исходят не из книжного источника, а из живой уст­ной традиции. Поэтический инвентарь их исключительно сложен. Ти­пично сказочные мотивы и образы переплетаются с мотивами и об­разами былинного эпоса.

Народное слово составляет существо поэти­ческого стиля Глинки, поэтому стиль этот так легко и естественно и в дальнейшем срастается с любыми фольклорными заимствовани­ями. Народные выражения, слова и обороты, пословицы и поговорки Глинка использует в переосмысленном и переплавленном виде. При­ведем несколько примеров художественного претворения.

Груба лесных карелов пища,
Их хлеб с сосновою корой.

Эта характеристика образа жизни тогдашнего карела, по-видимому, явилась в результате творческого переосмысления народной поговорки: «Карел кору ел».

Как в поговорке, так и у Глинки «кора» и «карелы» связаны друг с другом звуковыми отражениями. В стихах Глинки как бы прокатывается на строки в строку: лесных карелов, хлеб... корой.

В поэме «Карелия» Глинка использует местное слово «шелойник», означающее юго-западный ветер:

И мертво всё... пока шелойник
В Онегу, с свистом сквозь леса,
И нагло к челнам, как разбойник,
И рвет на соймах паруса.

Здесь важно не только введение в поэтический текст такого слова, как «шелойник», которое придает стиху своеобразную лекси­ческую окраску, но и стиховое сопоставление «шелойника» с разбой­ником. Оно тоже взято из народной пословицы: «Ветер-шелойник - на Онеге разбойник». В понимании народа «шелойник» не просто ветер, а злой ветер, который причиняет много беды рыбакам, рвет на соймах паруса и т. п.

Народную пословицу, народное сравнение, выраженное в поговорке, Глинка сначала разлагает, «шелойник» и «разбойник» у него сначала отделены друг от друга, но потом эти слова и образы снова воссоединяются в качестве рифм, звуковые соответствия стиха помогают этим терминам найти друг друга. Так, например, рифмы, звуковой строй стихотворения, чередования его словесных рядов имеют у Глинки в качестве своей подосновы народ­ную поговорку, а поговорка превращается в музыкальную тему.

Выражение Глинки - «туман постелется холстом, и рыба к берегу хвостом» - становится понятным, если учесть, что онежские рыбаки «узнают полночь по тому, когда рыба становится к берегу хвостом, а в Онегу головой, ибо с вечера бывает обратно». Художественный образ Глинки в данном случае вырос из народной загадки: «Туман холстом, а рыба хвостом». Выражение Глинки - «Для глаз ударистые краски» - становится ясным, если учесть, что олонецкие мастеровые под словом «ударистый» имеют в виду узор и раскраску. Они гово­рят: «Такой-то узор надобно сделать посогласнее, а такой-то - поударистее».

С явным сочувствием поэт-декабрист изображает северное кре­стьянство, характеризуя его трудолюбивым, и с восхищением гово­рит в примечаниях к поэме, что «у карельцев язык благозвучен». От природы одаренным человеком был крестьянин Никанор («Наш Никанор был тверд душою, с холодной, умной головою и сократи­ческим челом»), его дочь Маша «умом и разумом блистала». «Жители Олонецкой губернии, - замечает Глинка, - издавно охотливы к грамотности», они «отличаются особенным, холодным, рассудительным умом, и сократическое чело (как его видим на бюстах Сократа) часто встречается под шапкой крестьянина - есть признак здравого, светлого ума».

Одна из главных заслуг Глинки как автора «северных поэм» состоит в введении в литературу художественных картин из жизни трудолюбивого карельского народа. Исторический и современный материал Карелии Глинка превратил в поэтический материал, а жизнь и быт северного крестьянина сделал вполне равноправной темой художественного изображения, столь же ценной в эстетическом от­ношении, как и темы из жизни и быта русского дворянства.

Показательно, что к описательной части поэмы, к стиху ее притягивалось внимание всех современных критиков, писавших о «Карелии». Это не случайно. Описания затмевали для них остальное содержание поэмы. На первом месте следует, разумеется, поставить отзыв Пушкина. Пушкин говорит о языке Глинки, о его стихе, и за­тем - особая форма критики - предлагает несколько выписок из поэмы: выписано все, что Пушкин считал лучшим.

Пушкин имел полное основание говорить о самобытности даро­вания Глинки и оригинальности его поэмы. Считая наиболее удачными описательные картины, посвященные изображению величественной природы Карелии, Пушкин в своей рецензии процитировал следую­щие отрывки: «В страну сию пришел, я летом», «Дика Карелия, дика!», «Край этот мне казался дик», «Сии места я осмотрел...», «Здесь поздно настает весна...», «По Суне плыли наши челны...», «Кивач... Кивач!.. Ответствуй, ты ли?» и «В тех горах живут селе­ниями духи...».

Отзыв Пушкина знаменателен тем, что в нем не упомянуты ре­лигиозно-сентиментальные и дидактические элементы в поэме, тем самым Пушкин отверг их. Но зато едва ли хоть один действительно сильный эпизод поэмы укрылся от его внимания.

В лице ссыльного поэта-декабриста Карелия нашла своего вни­мательного и вдумчивого художника, этнографа и фольклориста. Ши­роко привлекая в своих поэмах фольклорные мотивы и образы, Глинка в Карелии познакомился с карело-финскими эпическими песнями и дал первые переводы некоторых рун знаменитой «Калевалы».

Литературная биография Глинки начинается с первого деся­тилетия XIX века, а кончается при Толстом и Чехове. Он пережил не только своих современников, но и многих «шестидесятников» и до­живал свою жизнь едва ли не как единственный представитель пуш­кинского периода в литературе. Писал Глинка свыше семидесяти лет, но самыми интересными и значительными годами в его твор­честве были годы Отечественной войны с Наполеоном, годы испо­ведания декабристских идеалов. Именно творчество этого периода определяет место Глинки в общей истории русской литературы, именно стихи поэта-патриота, поэта-декабриста имеют право на вни­мание потомства.

Отбыв ссылку, Глинка соединил свою судьбу с представителями «официальной народности» - Погодиным и Шевыревым. Вместе с ними он отрицал «век безверия» и прославлял патриархальные нравы предков. За громкими фразами об умиляющей гармонии не­бесных образов в его поздних стихотворениях скрывалась воинству­ющая реакция, бесплодная проповедь «непротивления злу», рас­терянность и непонимание нового общественного движения.

Высоко оценив «Очерки Бородинского сражения» (1839), Белинский с при­сущей ему принципиальностью обрушился на морализм глинковской поэзии и вынес суровый, но справедливый приговор: «Мы всегда го­ворили и теперь скажем, что истинный поэт всегда нравствен, а пош­лые нравоучители вовсе не поэты». Для Белинского было ясно, что Глинка в растянутом стихотворении «Москва благотворительная» подпевает Шевыреву, который тогда возглавлял поход против ре­волюционно настроенного молодого поколения.

В 1848 году П.А. Плетнев замечал в письме к Я.К. Гроту по поводу приезда Ф.Н. Глинки с женой А.П. Голенищевой-Кутузовой в Петербург: «Чета уже ветхая»; а Глинка после этого прожил еще 32 года. Жил он в Москве по соседству с Сухаревой башней, на Са­довой улице. По понедельникам у него собирались друзья и знако­мые - известный Раич, поэт И.И. Дмитриев, переводчик Б.М. Мил­лер, академик Завьялов и др. Рассказывая о своих литературных знакомствах, А.И. Шуберт, между прочим, вспоминает Глинку и его жену: «Ф.Н. Глинка, маленький, сухонький старичок, очень скромный, неразговорчивый; зато супруга его, Авдотья Павловна, была очень авторитетна, говорила громко, азартно, ругала Герцена».

Вспоминая глинковское общество стариков, остроумный Раич сказал однажды:

Мы живем на Серединке,
Как отшельники,
Ходим только к Глинке
В понедельники.

Глинка продолжал писать, особенно много стихотворений он на­писал в годы русско-турецкой войны. Широкую популярность при­обрело его стихотворение «Ура! На трех ударим разом!..» Этот ура-патриотический гимн был переведен на французский, английский, немецкий, польский, молдавский, сербский, китайский и маньчжурский языки. Даже в своих религиозных стихотворениях Глинка в 1854 году говорил языком поэта-воина. В стихотворении «Христос воскрес» он за один образ объединил «святые дни» и «ядра каленые»:

В святые дни ядром каленым
Мы похристосуемся с ним!

После появления ряда подобных стихотворений в «Северной пче­ле» Глинка редко выступал в печати. Все его творчество ограничи­валось дружескими посланиями. Одно из последних печатных про­изведений Глинки - большая мистическая поэма «Таинственная кап­ля», изданная в 1861 году в Берлине, а через десять лет (1871) перепечатанная в Москве в издании М.П. Погодина. В этой поэме, основанной на одной из древнехристианских легенд и написанной под сильнейшим влиянием Мильтона и Клопштока, «греховностям» всего земного противопоставлялась святость небесного.

Поэма отра­жала мистическое настроение поэта и в то же время была своеобраз­ным реваншем «шестидесятникам» за их «нигилизм» и материализм. В письме к Я.П. Полонскому Глинка ворчал на «новых людей», ко­торые «с новыми мыслями, воззрениями, порядками и т. п., как будто спустясь с луны, засели на землю».

Последние восемнадцать лет своей жизни Глинка совсем отошел от литературы. Одно из его последних стихотворений, «Мальчик в лаптях и нагольном тулупе», посвящено Ломоносову. Слабое, без всяких проблесков прежнего таланта, это стихотворение, тем не менее, лишний раз свидетельствует о том влиянии, которое имел Ломоносов на «жесткую» поэзию Глинки.

Старческое творчество Ф. Глинки лишено историко-литературного интереса. Но среди множества утомительных религиозно-нравствен­ных стихотворений есть и такие, в которых все же сохранилась лю­бовь к кипучей вольнолюбивой молодости, к Пушкину и декабристам, к народной России. Его стихи об Отечественной войне 1812 года, написанные в 1839 году, воспоминания о Семеновском полку, патрио­тический гимн «Москва» свидетельствуют, что Глинка сберег неко­торое мужество, сберег декабристскую любовь к родной стране и веру в ее великое будущее.

Эволюция Глинки к славянофильству, его непонимание передо­вого общественного движения 40-50-х годов есть результат не только его личной ограниченности и умеренности его прежних идеа­лов, но и свидетельство сложности самого декабризма как общественно-литературного движения.

В молодости живой энергичный общественный деятель и до­статочно интересный поэт, под старость мистик и филантроп, Глинка и сам понимал, что все его заслуги были в прошлом. После 14 де­кабря 1825 года он если и существовал как писатель, то для немно­гих, а постепенно и совсем сошел со сцены. «Поэт в себе» - так называется одно из стихотворений Глинки, сохранившихся в бумагах поэта.

Без малого сто лет (с 1786 по 1880) прожил Федор Глинка. Он скончался 11 февраля 1880 года в Твери. Его похоронили с воинскими почестями, как участника Отечественной войны 1812 года, награжденного золотым оружием.

№ 82 1

ГЛИНКА

полковник по армии

На 82 листах

№ 1

ОПИСЬ

делу о состоящем по армии полковнике Глинке

Число бумаг ____________________________________________________Страницы в деле

1. Допрос, снятый с Глинки Господином] генерал-адъютантом Левашовым ....................................... 1,2

2. Копия с вопроса полковнику князю Трубецкому 26 генваря с ответами его ....................................... 3

3. Копия с вопросов подпоручику Рылееву того ж числа и с ответов его ............................................. 4, 5

4. Вопрос штабс-капитану Александру Бестужеву 26 же генваря с ответом на оный ............................ 6

5. Вопрос капитан-лейтенанту Бестужеву того ж 26 генваря с ответом его ............................................ 7

6. Вопрос коллежскому асессору Пущину 26 же генваря и ответ на оный .............................................. 8

7. Вопрос поручику князю Оболенскому 26 генваря и ответ его ......................................................... 9, 10

8. Вопросы Глинке 15 февраля ............................................................................................................ 11 по 14

9. Ответы его .............................................................................................................................................. 14-20

10. Письмо Глинки на высочайшее имя 21 марта ................................................................................ 20, 21

11. Письмо его же на имя Господина] военного министра 2 апреля ................................................. 22, 23

12. Вопрос князю Трубецкому 6 апреля с ответом его ......................................................................... 24, 25

13. Вопросы Глинке 3 апреля .......................................................................................... 26 по 40 // (л. 1 об.)

14. Ответы его 7 апреля ....................................................................................................................... 40 по 56

15. Очная ставка полковнику Пестелю с Глинкою 10 апреля ............................................................ 56, 57

16. Очная ставка Пестелю с титулярным советником Семеновым 10 же апреля ................................. 58

17. Показание Глинки 11 апреля ........................................................................................................... 59, 60

18. Очная ставка Глинке с штабс-капитаном Александром Бестужевым 13 апреля ............................ 61

19. Очная ставка Рылееву с Глинкою того ж числа .................................................................................. 62

20. Очная ставка Семенову с Глинкою 30 апреля .................................................................................... 63

21. Очная ставка титулярному советнику Перетцу с Глинкою 30 же апреля2 ................................ 64-67

22. Послужной список Глинки ............................................................................................................... 67-71

23. Выписка показаний разных лиц о полковнике Глинке ............................................................... 71, 72

24. Копия с записки о Глинке ................................................................................................................ 73-82

......................................................................................................................................................................... 82

Надворный советник Ивановский // (л. 67)

1 Вверху листа помета карандашом: «№ 82».

2 В подлиннике ошибочно «3 же апреля».

№ 3 (1)1

№ 88

Чин и имя ваши?

По армии полковник Глинка.

Знали вы о существовании тайного общества в государстве?

В 1819 году был я сочленом общества, тогда существовавшего, коего занятия были вовсе не предосудительные и нимало не противозаконные. За всем тем обратившись на особого роду занятие2, я решительно просил к[нязя] Трубецкого и Новикова3 меня к оному обществу более не считать причастным4. С тех пор ни о чем не знал и сношения никакого ни с кем не имел. Впрочем, образ жизни моей и занятия мои были известны покойному государю, о чем знает к[нязь] А.Н. Голицын.

Вы были в частом сношении с Рылеевым, Бестужевыми, Оболенским, Трубецким?

Со всеми лицами сими был я в сношении по словесности, а с некоторыми по встречам в домах. О участии5 в6 последнем сим обществе и о намерении их я ничего не знал и даже заметил, что они считали меня принадлежащим полиции по частым моим сношениям // (л. 1«а» об.) с графом Милорадовичем.

Накануне или за два дня были ли вы у Рылеева и кого там видели?

За два дня до происшествия, узнав о болезни г[осподин]а Рылеева, я к нему зашел, где застал А. Бестужева и Сомова. Рылеев выходил со мною в другую горницу и просил у меня прозы для «Полярной звезды», говоря, что поэзия уже напечатана. Расставшись с ним, более уже его не видал.

В день происшествия где вы были?

В день происшествия был я в 9 часов у г[рафа] Милорадовича, от коего услышал, что вся гвардия присягнула и что все спокойно. От него поехал на квартиру г[осподи]на Воейкова, читал им манифест с приложениями, где и пробыл до 12-го часа. Потом пошел пешком по проспекту и, подходя к площади Дворцовой, услышал, что г[раф] Милорадович ранен и что он находится в конной гвардии. Я к нему подошел при первой передвижке и до позднего вечера оставался при нем, исключая7 короткое время в8 которое ездил // (л. 2) к Севладскому, у коего я в доме живу. Возвратился домой часов в 11 и на другой день поутру в 5 часов пошел опять к графу, но уже не застал и узнал, что тело его перенесли в его квартиру, куда я и пошел.

Состоящий по армии полковник Глинка9

Генерал-адъютант Левашов // (л. 3)

1 Вверху листа помета карандашом: «Высочайше освобожден».

2 Первоначально было «занятием».

3 Слова «к[нязя] Трубецкого и Новикова» вписаны над строкой.

4 Далее зачеркнуто: «князя Трубецкого и Новикова».

5 Далее зачеркнуто: «их».

6 Далее зачеркнуто: «сим».

7 Далее зачеркнуто: «что несколько».

8 Слово «в» вписано над строкой.

9 Показания подписаны Ф.Н. Глинкой собственноручно.

№ 5 (3)

Копия

Копия 1826 года генваря 26-го дня Комитет, высочайше учрежденный, требует чрез сие от подпоручика Рылеева ответов на нижеследующие пункты:

1-е. Принадлежали ли к тайному обществу Гвардейского Генерального штаба поручик и прапорщик Искрицкие?

2-е. Какое принимали участие в намерениях и действиях общества?

3-е. Кем и когда были извещены предварительно о предприятии 14 декабря?

4-е. Кем и когда полковник Федор Глинка был извещен о предприятии 14 декабря и какое подал по сему мнение?

Ответы на 1, 2 и 3 пункты

Гвардейского Генерального штаба поручик Искрицкий к тайному обществу принадлежал, о чем он сам меня уведомил дни за два до 14-го числа, когда он1 // (л. 4 об.) зашел ко мне и когда я завел с ним разговор о положении России. Кто же его принял, а равно, принадлежит ли к числу членов общества брат его, мне неизвестно. О предприятии 14 декабря он тогда не был извещен мною. Какое принимал прежде участие в намерениях и действиях общества, не знаю.

На 4

По вступлении моем в общество с Федором Глинкою я имел частые свидания и, полагая его в числе членов общества, нарочно склонял разговор к цели и намерению оного, но слыша от него общие суждения и никогда ничего решительного, уведомил о том Трубецкого, который сказал мне на то: «Его надо оставить в покое, он нам бесполезен», - что я и исполнил; несмотря на то общие суждения при каждом свидании моем // (л. 5) с Глинкою продолжались. Так случилось и пред 14 декабря, кажется, дни за два.

Разговаривая о настоящем положении дел, я ему сказал, что общество положило непременно воспользоваться переприсягою, что оно взяло уже для того свои меры и что некоторые роты приготовлены. Он на то мне сказал только: «Смотрите, господа!» В дальнейшие суждения о предприятии 14-го числа я с ним не входил, ибо несмотря на слова Трубецкого, я полагал его в числе главнейших членов общества и что ему, следовательно, все движения общества небезызвестны.

Подлинное подписал подпоручик Рылеев

Г[енерал]-адъ[ютант] Бенкендорф // (л. 6)

1 Далее повторено слово «когда».