№ 9 (7)1

1826 года 4 февраля высочайше учрежденный следственный Комитет требует от поручика л[ейб]-г[вардии] Финляндского полка князя Оболенского следующего основательного показания:

В списке о именах членов общества, представленном при всеподданнейшем письме вашем государю императору от 21 генваря, вы упоминаете о полковнике Федоре Глинке, сказав, что о намерениях на 14 декабря он был известен, но в оных ни лично, ни чрез других не участвовал. Объясните, когда и от кого узнал Глинка о намерениях членов тайного общества на 14 число? Что именно сообщено ему было о сем и что было его на то ответом, присовокупив, с какою целию вверена была ему тайна предприятий общества, ежели он2, по словам вашим, отстал и не принадлежал к оному?

Г[енерал]-адъ[ютант] Бенкендорф

Полковник Федор Николаевич Глинка, печатая некоторые из своих пиес, отдал, кажется, корректору оных поэту Сомову, живущему вместе с Бестужевым и в одном доме с Рылеевым. По сему случаю он в последние времена пред 14 декабрем стал чаще посещать // (л. 9 об.) Рылеева нежели прежде, будучи, однако ж, с ним всегда в связи дружеской и литературной. По сему случаю мы не думали скрывать наших действий пред полковником Глинкой, который был известен нам как за человека честного, который не изменит тайне, ему вверенной.

Ему лично никто предложения не делал участвовать в намерениях, ибо мы все знали, что он никогда не согласится брать в оных какое-либо участие; и потому мы ограничивались непринужденным разговором пред ним. Его ответ всегда был во время наших разговоров: «Господа, я человек сему делу чуждый и благодарю вас за доверенность вашу; мой совет и мнение может быть только, что на любви единой зиждется благо общее, а не на брани».

Быв у меня также несколько раз, полковник Глинка мне то же самое говорил. К несчастию, многие из наших членов и я также в то время полагали, что он, как поэт, живет более на небесах, а не на земле. Что же именно было известно ему3 из намерений наших на 14 декабря, я, поистине, сказать не могу, ибо я лично не говорил ему подробно ни о действиях наших, ни о силах4; и вообще как я, так и все прочие члены не входили с ним в подробности, которые для него вообще были не нужны.

Но мы в полковнике Глинке видели всегда такого человека, пред кем мы говорили свободно о действиях нашего общества. // (л. 10) Вот единственно почему он был известен о намерениях наших, не участвуя и не желая в оных участвовать ни лично, ни чрез других. Почему я полагаю, что полковник Глинка знал, что некоторые полки не будут присягать, что неприсягающие должны собраны быть на площади и что мы хотели сделать предложение Сенату о всеобщем Соборе.

Впрочем, и в сем показании моем боюсь ошибиться, ибо, поистине, сказать не могу, что именно из наших намерений было известно полковнику Глинке, тем более, что я лично всего плана и всех действий ему5 не объяснял и притом не могу припомнить всех слов моих после столь долгого времени, и притом разговаривая всегда с полковником Глинкою не как с действующим членом общества, но чуждым оному и посторонним лицом. Вот все, что по истинной совести и сущей справедливости я показать могу.

Князь Евгений Оболенский6

Г[енерал]-адъ[ютант] Бенкендорф // (л. 11)

1 Вверху листа помета чернилами: «Читано 5 генваря» (так в подлиннике, правильно «5 февраля»).

2 Слово «он» вписано над строкой.

3 Слово «ему» вписано над строкой.

4 Пять строк от слов «Что же именно было известно...» подчеркнуты карандашом.

5 Слово «ему» вписано над строкой.

6 Показания написаны Е.П. Оболенским собственноручно.

№ 11 (9)

На 1-й вопрос.

В 1816 году, вступя в масонскую ложу, названную1 ложею «.Избранного Михаила» (в честь и память избрания родоначальника Романовых), я познакомился там с г[осподино]м Новиковым. По званию масона был я тогда в степени ученика и не знал еще2, в чем состояла деятельность сего ордена. Г[осподи]н Новиков, бывший выше меня в3 степени, говорил мне, что в масонстве только теории, а что есть другое общество избранных молодых людей, которые положили, образуя себя, действовать в своих кругах по своим силам и возможностям на улучшение всех отраслей наук, художеств, даже ремесел, и упражняться в практической благотворительности, делая сборы для бедных, определяя сирот в училища, а безместным приискивая пристанища.

Сие общество, как мне сказано, называлось благотворительным или обществом благотворения и наук: его4 называли тем и другим именем.

Вышеприведенные слова, извлеченные мною теперь5 по памяти из многократных разговоров с Новиковым, и тогда ж6 поставленные мне на вид имена весьма почтенных (по крайней мере, по тому времени) и лучших фамилий молодых людей, склонили меня на вступление в общество; я дал и подписку (на отдельной осьмушке бумаги), в которой, сколько могу припомнить, не заключалось ничего важного.

После того Новиков познакомил меня с Никит[ою] Муравьевым и Сергием Трубецким; о других же членах сказали, что впоследствии они будут знакомиться со мною сами собою. В самом деле, после значительного времени я при разных встречах узнал имена и приобрел знакомство уже нескольких членов. Тут мне стали известны по7 именам: Никита Муравьев, к[нязь] Сергий Трубецкой8, Павел Пестель, Новиков, как уже сказано, кн[язь] Илья Долгорукий, почтенный9 Алекс[андр] Ал[ександрович]10 Ковелин, Николай Годеин11, Миркович11 (имени не упомню), Александр (Данилович) Башуцкий11, полковник Кошкуль11 и граф

1 Первоначально было: «под названием».

2 Далее зачеркнуто: «свойство».

3 Слово «в» вписано над строкой.

4 Слово «его» вписано над строкой вместо зачеркнутого.

5 Слово «теперь» вписано над строкой.

6 Слова «тогда ж» вписаны над строкой.

7 Слово «по» вписано над строкой.

8 Слова «Никита Муравьев, к[нязь] Сергий Трубецкой» подчеркнуты карандашом.

9 Слово «почтенный» вписано над строкой вместо зачеркнутого.

10 Слово «Ал[ександрович]» вписано над строкой.

11 Фамилия подчеркнута карандашом.

Федор Толстой1 (известный художник), почтенный отец семейства и человек добрый. // (л. 14 об.) Последние шесть особ составляли то отделение, к которому приписал меня Муравьев. Я потому и помню яснее имена вышеозначенных.

На 2-й вопрос.

Первоначальными основателями были, кажется, (а верно не знаю) г[оспода] Муравьевы и, в особенности, Александр. С ним я не был знакомлен лично, и он меня, я думаю, не знает. Но впоследствии я слышал, что он даже прежде многих из нас отстал от общества и шел совсем другою дорогою.

Причины (основания] обще[ства]), предъявленные мне2, состояли, (сколько я могу упомнить) в нижеследующем:

Многие из молодых людей, бывшие в последних походах и видевшие чужие государства, сравнивая всеобщее развитие просвещения и гражданственности в Европе с3 состоянием оных в Отечестве нашем, находили, что науки, особливо политические, у нас недовольно имеют хода, что художества мало ободряются, что изучение прав слишком поверхностно, что для благотворительности (для благотвор[ительных] заведений) нет довольно общих усилий, что молодые люди, окончив слегка учебные курсы, предаются слишком суетности, а нередко пристрастию к картам и проч[ее].

А посему они и полагали, что полезно составить общество в таком смысле, как оное ими было заведено. Они говорили мне: «Правительство занято важнейшими видами, а кто мешает нам, жертвуя своими способами и способностями, улучшать все вокруг себя постепенно и скромным образом? Когда же деятельность общества получит более правильный вид и будет о чем сказать, тогда скажем правительству и станем4 искать открытого покровительства на дальнейшие действия, предъявив о том, что уже сделано». // (л. 15)

На 3-й вопрос.

Цель общества, как мне оная была представлена, объявлена уже мною в ответе на вопрос 2-й. Исполнять же ее (означенную цель) предположено было, во-первых, прочным приготовлением себя к гражданской службе на пользу отечества. По сему случаю и предпринято слушание курсов: а) политической экономии, Ь) статистики, с) истории в обширнейшем значении, d) прав римского и естественного, е) физики и химии и о нравственной философии по системам немецких профессоров. Сие слушание курсов продолжалось несколько лет5.

На 4-й вопрос.

Разные члены действовали по7 смыслу своих отделений. Но личного влияния и как бы некоторой поверхности над другими, кажется, более домогались Н. Муравьев и Пестель. Часто они ценили себя выше6 прочих и не совсем осторожно. Сие-то, кажется, было первым поводом к отдалению от них других членов.

На 5-й7 вопрос.

Сколько я могу припомнить, ни определенных собраний, ни правильных заседаний нигде (по крайней мере, в моем присутствии) не было. Съезжались по пять, по шести человек в разных местах. Насчет же моей квартиры я помню следующее: Никита Муравьев1 говорил мне однажды7: «Мы теперь все слушаем курсы, и в особенности политических наук, то чтобы лучше вразумляться в сих науках, мы (он говорил о своем отделении) // (л. 15 об.) положили производить между собою8 разговоры, даже заводить споры о разных системах и мнениях. Для сего сбираются у меня (у Н. Мурав[ьева]), но как ваша квартира8 довольно также просторна и мы

1 Фамилия подчеркнута карандашом.

2 Далее зачеркнуто: «были».

3 Далее зачеркнуто: «тем же».

4 Слово «станем» вписано над строкой вместо зачеркнутого «будем».

5 Далее зачеркнуто одно слово.

6 Далее зачеркнуто: «др[угих]».

7 Далее зачеркнуто: «следующее».

8 Далее зачеркнуто несколько слов.

часто мимо1 ее проезжаем, то позвольте нам иногда заезжать к вам». Я не находил тогда никакой причины в сем отказать, присовокупив только, что я по должности моей часто бываю долго занят у начальника и поздно разве возвращаюсь домой. После сего, действительно, в течение времени заезжали ко мне (кажется, не более раз трех)2 когда трое, когда четверо из членов так называемого «отделения политических наук».

Сии члены были: Никита Муравьев3, Павел Пестель4, к[нязь] Сергий Трубецкой5 (до отъезда за границу), также иногда Сергей Муравьев; кажется, бывали и Шиповы4, а Лунина, право, не помню: я его видал в доме Кат[ерины] Федоровн[ы] Муравьевой и заподлинно не знаю, был ли он и членом. Князь же Илья Долгорукий4 захаживал ко мне6 на короткое время, но более как сосед, ибо он жил тогда очень близко от меня. Что ж касается до Николая Тургенева4, то он, сколько мне памятно, был не в ладах с Муравьевым4 и Пестелем4, ибо они отзывались о нем невыгодно.

На вопрос же о каком-то как бы торжественном и важном заседании, где трактовали о правлении для России, я ничего другого сказать не могу, как только то, что такого заседания не было, а бывали, как я сказал, простые разговоры о разных системах, иногда и о формах правления, но все сие в общем политическом или учебном смысле. Это правда, что Пестель4 // (л. 16) особенно любил заводить такие разговоры и завлекать в споры других.

Но такие споры в то время никакой в себе важности не показывали и оканчивались ничем. Подобные7 разговоры не только у меня или на других квартирах, но заводимы были встречавшимися членами повсюду: на балах, на вечеринках, в театре, везде толковали о политике и, я помню, когда проходили политическую экономию, то часто, встречаясь, друг у друга спрашивали: «Вы физиократ или меркантилист?».

Всемилостивейшей государыни нашей Елисаветы Алексеевны я никогда не предлагал в таком смысле, в каком на меня показывают.

Надо знать, что в прежде бывшем обществе в числе положений оного8 было и то, чтобы возвышать добродетель, делая гласными чрез разговор и печатание9 добрые качества лиц и всякие благородные подвиги. По сему поводу, говоря о частных лицах, я поставлял особенно приятным долгом говорить о добродетелях государей. Около того времени, посещая бедных в подвалах (семейство коллеж[ского] ac[eccopa] Уманца) и на чердаках (семейство придв[орного] музыкан[та] Иошкина), я встречался с именем благотворившей им государыни Елисаветы Алексеевны.

Но восхвалял не именно ее одну, я говорил и печатал (около того времени) о10 добродетельных деяниях всемило//(л. 16 об.)стивейшей государыни Марии Федоровны, когда она, купно с почивающим в бозе государем императором, призрела сирот франц[узского] полковника Лагранжа, взятых на поле Красненского сражения покойным10 графом Милорадовичем. Впрочем, я был и есьм истинно преданным государям нашим! И если бы целый свет не поверил мне в этом, то я и тогда оставил бы11 сие чувство преданности, как богатство души моей, собственно для себя!

На 6-й вопрос.

В течение 1820 года по большим занятиям по должности и по разным12 обстоятельствам я совсем почти не участвовал ни в каких действиях прежде бывшего общества и неоднократно говорил, что я уже намерен совсем отстать. В это же время, помню, Кавелин и другие члены нашего отделения поручали мне сказать, что и они отстают.

1 Слово «мимо» вписано над строкой.

2 Слова «кажется, не более раз трех» вписаны над строкой.

3 Фамилия подчеркнута карандашом.

4 Слова «Павел Пестель» подчеркнуты карандашом.

5 Слова «Сергий Трубецкой» подчеркнуты карандашом.

6 Слова «ко мне» вписаны над строкой.

7 Слово «подобные» вписано над строкой вместо зачеркнутого.

8 Слово «оного» вписано над строкой.

9 Далее зачеркнуто одно слово.

10 Слово «покойным» написано вместо зачеркнутого слова.

11 Первоначально было: «оставлю».

12 Слово «разным» написано вместо зачеркнутого слова.

Я исполнил их поручение и свое желание и очень1, признаться, обрадовался1, услышав, что общество совершенно разрушилось и навсегда разошлось. Я был сему тем более рад, что последнее время было уже, так сказать1, эпохою нравственного падения общества, ибо между членов вкрались ссоры, личности, какие-то притязания на преобладание2 умами других, ну, словом, не стало того доброго, дружественного согласия, которое, будучи плодом чистоты помыслов и ясности душевной, составляет красоту и счастие обществ человеческих. // (л. 17)

На 7-й вопрос.

Рылеев3 и Безстужев3 были членами высочайше утвержденного4 Вольного общества любителей российской словесности, в котором я председатель. Оболенский3 слушал со мною вместе курс философии1 еще давно. С сим Оболенским не видался я, по крайней мере, года четыре, даже нигде не встречался. В прошлом (1825 году) именно в самый день5 именин его императорского6 высочества Михаила Павловича, приехав во дворец с покойным графом Милорадовичем, встретился я с Яковом Ростовцовым, который приехал туда же со своим генералом Бистромом.

Ростовцова я любил с его детства. Ввечеру того дня получаю записку от Я.Ростовцова, в которой, приглашая меня к себе7, он сказал: «И к[нязь] Оболенский3, мой сослуживец и ваш давний знакомый, рад очень будет вас увидеть». В тот вечер1, придя несколько поздно и не застав Ростовцова, который ждал меня до 11-го часа и уехал к матушке, я зашел к Оболенскому, и мы только что раскланялись, ибо он занимался с писарями деловыми бумагами.

После того, заходя к Ростовцову, я был раз пять и у Оболенского3, но никогда, кажется, один. Оболенский читал мне: а) его выписки из индейской мифологии, Ь) выписки из еврейского законодательства (из одной французской] книги), с) советовался насчет повести, которую он намеревался написать во нравах древнееврейских8 и d) показывал мне перевод свой из немецкой трагедии Раупаха, под заглавием, кажется, «Кн[язь] Хованский». // (л. 17 об.) Я его ссудил немецкою книгою, заключавшею в себе древнее персидское богословие под заглавием «Зенд а вест» - вот все мои сношения с Оболенским. Оболенского, Рылеева и Александра Безстужева никогда не видал я даже и вместе. Добрая Рылеева жена мне кума: он сам был мне несколько одолжен и обходился со мною весьма уважительно.

В исходе прошлого года отдал я одну из моих книг для печатания в типографию Главного штаба, а корректуру сей книги поручил писателю Сомову, который жил в одном доме с Рылеевым и бывал очень часто у него. Идя от себя в типографию или в город, я проходил (так по местному положению) ровно мимо окон Рылеева. Тут иногда мне дочь стучала в окно, иногда жена кланялась, и я заходил на минуту, часто и без Рылеева, который бывал у должности. В это же время печаталась «Полярная звезда», у меня просили стихов, я заносил их, да притом ходил обедать в тот же дом, к г[осподи]ну Прокофьеву.

Вот, сколько могу припомнить, все побуждения, по коим иногда9 выходил я10 в дом Американской компании.

Рылеев был болен сильною опухолью в горле и ни о чем не говорил со мною, как только о разных предначертаниях его11 поэм, также о трагедии «Богдан Хмельницкий», которую начал писать и намеревался объехать разные места Малороссии, где действовал сей гетман, чтобы дать историческую правдоподобность своему сочинению. Сии литературные намерения, требовавшие долгого досуга и времени, его болезнь и всегдашнее скромное со мною обхождение не давали мне даже возможности даже и подумать о чем-либо им замышляемом. // (л. 18)

1 Далее зачеркнуто одно слово.

2 Далее зачеркнуто: «другими».

3 Фамилия подчеркнута карандашом.

4 Далее зачеркнуто: «общества».

5 Далее зачеркнуто: «его».

6 Слово «императорского» вписано над строкой.

7 Слова «к себе» вписаны над строкой.

8 Слово «древне» вписано над строкой.

9 Слово «иногда» написано на полях.

10 Слово «я» вписано над строкой.

11 Слово «его» вписано над строкой.

Александр Безстужев, человек с головою романическою, был из числа моих, так сказать, встречных знакомых. Никогда не имел я с ним никаких постоянных связей. Большею частию встречался он со мною на улицах. Я ходил задумавшись, а он рыцарским шагом и, встретясь, говорил мне: «Воевать! Воевать!». Я всегда отвечал: «Полно рыцарствовать! Живите смирнее!» - и впоследствии всегда почти прослышивалось, что где-нибудь была дуэль, и он был секундантом или участником.

Впрочем, я ссылаюсь на всех наших литераторов, что на их вечеринках и в собраниях1 я и на людях бывал один: сидел себе в стороне и думал о своем. Часто, шутя, они же говорили мне: «Вы все живете на небесах, спуститесь на землю!» Это не моя похвальба, а их фраза. Перессорившихся литераторов старался я склонить к любви и2 миру3, и вот все, что я делал3! Вообще я шел совсем другою дорогою.

Сказав все сие, теперь думаю я, из какого бы побуждения и для каких выгод сим господам открывать мне их тайнейшие планы? Уж я, конечно, не мог быть им ни3 в чем полезен. Будучи по природе неподозрительным, я привык видеть в людях более добра! Впрочем, у всякого душа3 закрыта грудью: я не мог видеть глубины их душ!

Тит[улярного] советника Перетца в числе членов3 прежде бывшего общества никогда не видал и ни в каком отделении даже об его имени не слыхал. // (л. 18 об.)

В заключение я осмеливаюсь сказать, что в предпоследний день последнего месяца истекшего года был я взят и привезен в Зимний дворец. Там, в присутствии всемилостивейшего государя, чинимы были мне обстоятельные допросы. С мудрою прозорливостию вопрошал меня г[осподи]н генерал-адъютант Левашев в продолжении, думаю, 1 1/2 часа и, признаюсь, только с правотою в душе и с богом над собою можно устоять противу таких вопрошений - правдивых и острых - особливо, если они приходят к человеку в первый раз в жизни!

Засим мое показание представлено на высочайшее благоусмотрение, а там государь с кротостию непонятною и с благоволением обворожительным удостоил меня своего милостивого слова. Память о сем незабвенном мгновении глубоко залегла в душе моей. На лице августейшего монарха прочел я тайну той неодолимой силы, которая заставила некогда целый народ Русский сказать3 великому родоначальнику Романовых: «Мы отдаемся тебе головами!». Государь император повелел мне быть спокойным.

Я и был спокоен, спокоен и пред лицом брата моего государя и в присутствии вождей, знаменитых сподвижников в бозе почивающего императора. О! Как я счастлив, что с светлою совестию могу4 воззвать // (л. 19) к великой душе его, которая теперь видит более, нежели глаз земного человека: «Государь! Ты знаешь, какие слезы я о тебе пролил, как душевно благоговел пред теми особенными добродетелями, кои, по великой скромности твоей, неизвестны всем людям или не поняты ими!»

Бога бояться. Государя чтить. Властям повиноваться. - Вот коренные правила души моей!

Я никого не обижаю, ничего не ищу и ничего - на всей земле - ничего не имею!

Одно было у меня заветное сокровище: доброе имя! По малым каплям собирал я сие благо. И как жестока должна быть та рука (я говорю о злоумышленниках), которая захочет отнять и этот последний грош у нищего!

Но бог заступит невинного: в нем мой покров; а благоусмотрительность высокознаменитых исследователей, свидетельство всех честных людей в Петербурге, законы моего Отечества, а более всего высокое благосердие нашего мудрого государя защитят того, кто сир и беден, но есть всегда верноподданнейший его.

Федор Глинка, полковник, состоящий по армии5

Г[енерал]-адъ[ютант] Бенкендорф // (л. 20)

1 Далее зачеркнуто: «об».

2 Слова «любви и» вписаны над строкой.

3 Далее зачеркнуто одно слово.

4 Далее зачеркнуто: «теперь».

5 Показания написаны Ф.Н. Глинкою собственноручно.

№ 13 (11)1

Ваше высокопревосходительство,

милостивый государь!

За три пред сим недели был я взят в конфетной лавке, где пил чай, и прямо привезен в крепость, где арестован и заключен в каземат. Ни до того, ни с тех пор никто не объявил мне, ни кто мой обвинитель, ни в чем моя вина. Отсеченный вдруг от живого гражданского мира, я просидел сии три недели как в воду опущенный. Вот, что подало мне смелость писать к вашему высокопревосходительству, как к человеку великодушнейшему и верховному члену высочайше учрежденной комиссии.

По коренным законам нашего Отечества и самый дознанный преступник, схваченный и приведенный с места злодеяния (по уложению: приводной), не обретается более трех дней в заключении без вопрошения.

И как в бозе почивший император, в указе 1810 года, августа 18-го дня определительно выразил: «Дабы обвиняемым давать всевозможные способы к оправданию», то я не имея доселе ни единого из таковых благодетельных способов, всеубедительнейше прошу дать мне возможность ответствовать на вопрошения, доставить случай пред очами комиссии посмотреть в очи тем или тому, кто решился обвинять меня по злобе или заблуждению и, наконец, сделать обо мне повальный обыск, хотя по всей столице, ибо (по уложениям) я не могу иначе быть как оговорным или только прикосновенным к делу, что и того менее.

Между тем, опираясь на снисходительность, свойственную превосходной душе вашего высокопревосходительства, и доброту, правдолюбивому сердцу вашему, я приемлю смелость изложить нижеследующие рассуждения в слове за себя. // (л. 22 об.)

Человек в гражданском быту как член благоустроенного общества познается, а, следовательно, и судится: 1) по его жизни, 2) по его делам (по службе и частным поступкам, имеющим гласность и основание); 3) по его занятиям, особливо таким, где изображаются оттенки характера, мысли и чувства. И, наконец, 4) по его речам, т[о] е[сть] по общей связи всех или многих и постоянных2 его разговоров с людьми, не имеющими надобности стоять ни за, ни против обвиняемого.

Отдельные же слова и полуизречения, ловимые на ветру или ветреными головами или подспудными доносителями, никогда не составляли достаточного извета, так как (по разуму законов) и самый извет не есть обвинение. Слово, не облеченное делом, есть то же, что мысль необлеченная словом, т[о] е[сть] ничто! А посему-то Великая Екатерина, основываясь на всеобщих истинах законодательства, оказала в наказе: «За слова не судят!»

Не далее как в 1823 году и первый вельможа того времени граф Ал. Ан. Аракчеев, когда я имел у него и лично с ним продолжительный кабинетный разговор о важных предметах, между прочим, сказал мне: «Государь (в бозе почивший) никого не желает преследовать за разговоры, разве кто уже выйдет слишком из меры, и тогда отечески смирим и помилуем!»

Засим, подводя мою собственную личность под вышеизложенные правила, общие всему гражданствующему человечеству, я прошу того же, чего некогда Сократ просил у судей своих; он говорил: «Рассмотрите мою жизнь, судите мои дела\» В моих бумагах (после сделанного у меня полицейского домашнего обыска) не нашлось, а в сочинениях (кои состоят из многих томов), конечно, не найдется ничего предосудительного ни вере, ни нравственности, ни особе моих государей; напротив, сыщется еще много громко похвального насчет всего царского дома, особенно в честь покойного императора, которого я душевно любил, и в честь августейшей его матери, которая меня лично знает и не раз удостаивала своими благоволительнейшими отзывами. // (л. 23)

Итак, если ни в жизни моей, ни в службе (как служу: обер-офицером с 1803-го, полковником с 1818-го) ни в делах, ни в бумагах, ни в сочинениях не найдется ничего наказанию подлежащего, то остаются к рассмотрению одни речи, но зловредность таковых, по разуму всех законов, должна быть доказана основательными актами и, по крайней мере, двумя годными свидетелями. Иначе, обращаясь ко всякому и даже ко многим из членов комиссии, я могу сказать: «Кто ж не был жертвой клеветы?».

Еще в 1821 году сделан был на меня донос, в коем доносчик (облагодетельствованный мною человек) изобразил меня пред императором самыми черными красками. Сие он сделал в представленном им описании прежде бывшего благотворительно ученого общества до 1821 года. Но в бозе почивший император, взвесив все на весах своей опытной мудрости, в течение двух лет удостаивал меня особенными изучениями от своего лица, ä между тем, сравнивал голословное показание доносчика с теми обстоятельными уведомлениями, кои доставляли ему с разных сторон, насчет моего поведения; и, наконец, уже в 1823 году чрез одну особу, имевшую к нему прямой доступ, соизволил объявить следующее: «Мне описали Глинку человеком опасным, но скажи ему от меня, что он может оставаться спокоен!»

Я не могу опустить здесь стечения обстоятельств, имеющего свою разительно приметную сторону. В предпоследний день последнего месяца 1825 года, я был взят нечаянно с постели и при забрании всех моих бумаг и тетрадей, отвезен в Зимний дворец. Там, после сделанного мне долгого и обстоятельного вопрошения (при коем я рассказал и о бытности моей в прежде бывшем обществе до 1821 года) удостоился я счастия предстать пред лицом самого государя, когда он уже изволил рассмотреть допрос, снятый с меня г[осподино]м г[енера]л-а[дъютанто]м Левашевым.

С неизъяснимою благоприветливостью государь император после многих слов незабвенных моему сердцу, изволил сказать: «Ты можешь оставаться спокоен!.. Я повторяю тебе: будь покоен!». Сие чудное повторение воли в бозе почившего из уст под богом стоящего императора преисполнило меня чувством несказанного умиления и вместе послужило залогом вернейшего обнадежения моего гражданского бытия. // (л. 23 об.)

Итак, две защитные воли двух самодержавных государей стеклись на судьбе их верноподданного. Засим император, прикоснувшись к покорной главе моей своею державною рукою, двукратно изрек: «Ты чист!.. Чист!» - и я был отпущен по высочайшей воле свободным и осчастливленным. Чрез три дня возвращены мне чрез полицию бумаги мои, все рассмотренные. Спустя значительное время, засим я был потребован в комиссию негласно.

Я стоял лично пред членами верховного судилища и дал на бумаге ответы, кои, кажется, могут достаточно покрыть мимоходные показания, не имевшие ничего твердого в основании своем. И затем я возвратился домой, исполняя в точности волю государей моих, т[о] е[сть] был спокоен. Но за три пред сим недели я был опять взят, опозорен стыдом тяжкого ареста, постигшего меня в первый раз в жизни, посажен в каземат и остаюсь заключенным в крепость. Конечно, господь, призирающий на сирот, заключил меня в крепость веры и терпения... Но за всем тем некоторые дни кажутся очень долги...

Здесь, где теперь нахожусь, пространство весьма мало, а время очень пространно и, при лишении воздуха, почти и света, очень томительно!.. В ожидании призыва моего, я, привыкши дорожить собственным личным мнением обо мне вашего высокопревосходительства, долгом почитаю объявить здесь же, что я готов утвердить присягою нижеследующие пункты: 1) что с 1821 года я не состоял ни в каком3 тайном обществе; даже общество масонов оставил за несколько месяцев прежде общего закрытия лож. И сие сделал я именно по воле покойного государя, изъявленной мне партикулярно в виде его желания.

О сем был сведом и гр[аф] Алекс[ей] Андреевич; 2) что о 14-м числе (декабря) я никакого сведения не имел и никакого ни малейшего участия в событиях сего дня не принимал; 3) что я душевно любил покойного императора; 4) что и к ныне царствующему сохраняю душевную вернопреданность. А как закон гласит: «В чем застал, в том и сужу!» - то я и прошу судить меня в сих верноподданнических чувствованиях.

Засим всенижайше испрашиваю у вашего высокопревосходительства, чтобы вы с свойственною вам христианскою кротостию, простили меня, бедного затворника, в том, что окажется в письме моем неловким во уважение моего горестного положения. Я всеубедительно прошу также у вашего великодушия слова милости и защиты пред священною особою монарха, пред вашим сердцем и пред собранием высокоименитых сочленов ваших.

С отличным высокопочитанием и совершенною преданностию

имеет честь быть вашего высокопре[восходительст]ва всепокорным

слугою Федор Глинка, полковник, состоящий по армии4

Апреля 2-го 1826 года

В кре[пости] св[ятых] Петр[а] и Павл[а]

Каземат №

В 21-й день по заключении

Г[енерал]-адъ[ютант] Бенкендорф // (л. 24)

1 Вверху листа пометы чернилами: «№ 886», «4 апреля 1826».

2 Слова «и постоянных» вписаны над строкой.

3 Слова «ни в каком» написаны дважды.

4 Письмо написано Ф.Н. Глинкою собственноручно.

№ 15 (13)1

1826 года апреля 3-го дня в присутствии высочайше учрежденного Комитета о злоумышленном обществе состоящий по армии полковник Глинка спрашиван и показал.

1

Давно ли вы знакомы с титулярным советником Григорием Перетцом и где познакомились с ним?

2

Часто ли он бывал у вас и взаимно вы у него? В чем состояли ваши беседы и кто разделял оные?

3

Не имели ли вы с ним каких-либо особенных сношений?

4

Были ль вы знакомы с италианцем Жильи (Gili) и не известно ли вам // (л. 26 об.) что-либо об образе жизни и связях его с Перетцом?

5

Вопреки отрицательного показания вашего, 15 февраля Комитету сделанного, Перетц утвердительно говорит, что осенью 1819 или 1820 года (первое вероятнее) вы приняли его в члены тайного общества и представили Кутузову и Семенову.

Объясните, точно ли и когда именно вы приняли его и представили означенным лицам?

6

Далее Перетц говорил, что о названии общества и образе управления оного объявлено не было; не при приеме его вы дали вид, будто бы // (л. 27) общество только что составилось; хотя сие казалось ему невероятным, но он нескромностию своею не хотел навлечь на себя подозрение.

Поясните:

a) Какое название имело сие общество?

b) Когда и кем было основано?

c) В чем состояла цель сего общества и средства для достижения оной?

d) Где находилось местоуправление оного, кто начальствовал над ним и кто были члены, вам известные?

7

По словам Перетца причинами основания тайного общества были: несправедливости и ошибки правительства; целию - монархическое // (л. 27 об.) правление, а средствами - умножение членов, оглашение несправедливостей и ошибок правительства и распространение политических сведений.

1 Вверху листа помета: «Читано 8 апреля».

Объясните: какие именно ошибки и несправедливости были причиною основания и средствами достижения цели общества?

8

По уверению Перетца, он не видал письменного устава, но вы, Кутузов и Семенов сказали ему, что по нарочитом усилении общества будет составлен план действий. Был ли оный составлен и в чем именно состоял?

9

Точно ли было сказано Перетцу, чтоб не иметь ничего письменного // (л. 28) кроме записок об именах кандидатов в члены для сообщения старшим членам, и точно ли на словах положено было:

1) Об употреблении сказанных средств с должною осторожностию?

2) О непринятии никого в члены и не открытии никому о существовании общества без согласия старшего члена, который должен был относиться к старшему же и так далее?

3) Не объявлять никому о многих членах, и не сказывать, что общество только что составилось, дабы не обескуражить тех, коих он будет принимать? // (л. 28 об.)

4) Иметь некоторое повиновение младшим старшему во всем до дел общества?

10

По предложению Перетца было принято знаком еврейское слово «Хейрут», свободу означающее, с тем, что в случае нужды для узнания друг друга члены должны были сообщать оное взаимно и постепенно по одной букве каждый.

Когда и кем было принято сие слово? Было ли оное передаваемо вновь поступавшим членам и употребляемо между ними?

11

Начальствующими лицами он знал вас, Кутузова и // (л. 29) Семенова, но более и почти единственно относился к вам по ближайшему с вами знакомству и от вас лично получал все почти разрешения на принятие членов.

Объясните: с какого времени и долго ли вы, Кутузов и Семенов начальствовали над обществом и кто заместил вас впоследствии?

12

Вы, Кутузов и Семенов возложили на него Перетца, обязанность приема в члены, преимущественно из военных.

Выбор долженствовал основываться на личных способностях // (л. 29 об.) и хороших правилах кандидата. Вся форма приема состояла в изустном сообщении постановлений общества и отобрании честного слова об исполнении оных и содействии к достижению цели, иногда с присовокуплением слов: обещаю всем, что для меня дорого и священно.

Вследствие сего приняты им: Сенявин, Искрицкий, Данченко и Устимович и притом с его согласия принят Сенявиным Дребуш, а Искрицким Лаппа; сверх сего Сенявиным и Дребушем был приготовлен барон Корф, служивший в л[ейб]-г[вардии] Егерском полку. // (л. 30)

На прием Сенявина и Искрицкого Перетц разрешен был от вас, а о прочих от всех трех. Не представлял же вам их, избегая всяких сходбищ, могущих навлечь подозрение, чего вы и не желали.

Здесь объясните:

a) Точно ли и когда сделано было Перетцу поручение о приеме в члены и особенно, когда приняты им были означенные лица?

b) Не известны ли вам действия их в духе общества, а вместе и то, не уклонился ли кто из них от общества и когда именно? // (л. 30 об.)

13

Первую зиму по вступлении в общество Перетц однажды как-то разговорился с вами о дурном направлении французской революции. Он и вы приписывали сие тому, что участвовавшие в оной вместо преследования общей цели искали личных выгод. При сем случае он говорил с вами, чтобы на случай успеха не искать ничего, а напротив оставаться в том положении, в каком тогдашние обстоятельства кого застанут.

Объясните, точно ли и когда был у вас с Перетцом означенный // (л. 31) разговор, о каких именно успехах он говорил вам, когда и какими средствами полагалось достигнуть оных?

14

Несколько лет назад, во время квартирования вашего в доме адрес-конторы, когда Перетц начал уже несколько удаляться от общества, вы сделали ему вопрос: почему давно он не предлагает о кандидатах? Чтоб отделаться от вас, он отвечал вам, что не находит лиц, в которых мог бы предполагать к тому расположение. При сем случае вырвались у вас // (л. 31 об.) слова, что можно бы удесятерить успех, если бы присоединиться к обществу Елисаветы, желавшему, будто, возвести на престол государыню императрицу Елизавету Алексеевну, которого знаки, по словам вашим, состояли в елке1 и книге завета, на печати вырезанных, чего он, впрочем, не видал. Вы2 говорили ему таким тоном, как будто бы сделалось вам о том известно по службе.

Объясните:

a) Когда и где находилось сие общество?

b) В чем состояла настоящая // (л. 32) цель оного и кто были первенствующие и обыкновенные члены оного?

c) У кого и когда видели вы печати сего общества с вышеозначенными знаками?

d) Каким образом вы думали соединить общество свое с обществом Елисаветы и усилить его действия?

15

Между прочим, Перетц говорит, что, кажется, от вас он слышал, будто бы какой-то раскольничий монах из Галиции разъезжал по монастырям в России и проповедывал вольность.

Ежели обстоятельство сие вам известно, то объясните, когда // (л. 32 об.) и где разъезжал сей монах, откуда он был и как его имя?

16

Предметы совещаний и рассуждений его с вами, Кутузовым и Семеновым, Сенявиным и прочими сочленами в течение около двух лет, т[о] е[сть] в то время, как он усердствовал обществу, были или принятие членов или взаимное друг другу о действиях правительства извещение: о тягости налогов, об излишестве войск, о военном поселении, об упадке флота, о невыгодном займе 1811 или 1812 года, при коем за рубль ассигнациями даны были облигации по 50 коп[еек| серебром, о разорительных для России иностранных займах, // (л. 33) с 1817 года без существенной нужды сделанных.

О систематической медленности правительства в удовлетворении претензий частных людей, о многих несправедливостях, особливо в делах, с казенным интересом сопряженных, об отягощении войска учением, о вояжах и строениях покойного государя императора, о малой его внимательности к гражданской части, о множестве чиновников и скудном жалованье, яко главных источниках запутанности и злоупотреблений, об учреждении министерств, о Государственном совете, яко новой для замедления дел // (л. 33 об.) инстанции.

О взыскательности бывшего тогда великого князя Николая Павловича и Михаила Павловича, наиболее о ныне царствующем государе императоре, коего3 описывали скупым и злопамятным, о самовластии вельмож, о весьма недостаточном и несвоевременном пособии губерниям, в коих был неурожай и голод, о восстановлении Польши, о преимуществе завоеванных поляков и финляндцев пред завоевателя ми - россиянами, о расходах России для Царства Польского.

Об определении в бывшие польские губернии губернаторов из поляков // (л. 34) и переводе в Литовский корпус поляков, в других полках состоявших, о присоединении Выборгской губернии к Великому княжеству Финляндскому, о строгости, подавшей повод к Семеновскому бунту, о строгом с сим полком поступлении, несмотря на то, что граф Милорадович будто бы обещал прощение, о бесполезном походе гвардии и неудовольствии тем войск, о недостатках законодательства, о Священном союзе и о делах Испании и Италии. Все единогласно порицали меры правительства.

1 Слова «в елке» написаны другим почерком и другими чернилами вместо стертого слова.

2 Слово «Вы» написано другим почерком и другими чернилами вместо стертого слова.

3 Слово «коего» написано другим почерком и другими чернилами.

К тому Перетц присовокупляет, что в день Семеновского происшествия вы с ним встретились // (л. 34 об.) у Поцелуева моста, остановили его и сказали: «У нас начинается революция», - и рассказали ему о бунте, о коем он ничего не знал.

Здесь объясните:

a) Когда и где происходили между вами вышеизложенные рассуждения, что было поводом к тому и кто особенно в оных участвовал?

b) Точно ли при встрече с Перетцом в день беспорядка, бывшего в Семеновском полку, сказали вы: «У нас начинается революция» и почему беспорядок одного полка вы назвали революциею?

17

Для объяснения образа сношений ваших и коротких связей // (л. 35) с ним, Перетцом, он приводит следующее:

a) однажды вы говорили ему, что в разговоре с покойным графом Милорадовичем на слова графа, что и деспотизм иногда годится, вы отвечали: «Как Меркурий в иных болезнях, и то гранами»;

b) вы говорили ему про одного чиновника, служившего в министерстве полиции по секретной части, который под видом донесения о слухах, носившихся в публике, будто бы подал Вязмитинову записку, в коей порицал невнимательность покойного государя императора к гражданской части; // (л. 35 об.)

c) пока усердствовал обществу, он бывал у вас часто и имел с вами частные сношения, сначала был у вас раза два или три вместе с Кутузовым и Семеновым, а после все один, впоследствии же реже чем в год раз, а с тех пор, как вы оставили квартиру свою, где находилась адрес-контора, до декабря 1825 года был у вас только один раз и то без всяких о делах общества разговоров;

d) стал он1 удаляться от общества еще в 1821 году, ибо женился в генваре 1822 года и до женитьбы долго не был у вас;

e) с первой половины 1822 года с Кутузовым только раз нечаянно у вас сошелся. // (л. 36)

18

В то время, когда Перетц стал уже уклоняться от общества и не был у вас долго, он встретился с вами на Театральной площади. Вы спросили его, куда он идет? На ответ: «К невесте своей», - вы сказали: «У вас в голове любовь, а не дело». Но причина удаления его от общества, продолжает Перетц, была не любовь, а мысль, что подобные предприятия не ведут к добру.

Не объявлял же о том правительству, во-первых, из опасения личных гонений членов общества, в том числе и от вас, по известности ему связей ваших по масонству, литературным // (л. 36 об.) обществам и по прежнему влиянию у графа Милорадовича; во 2-х, по следующему примеру, что капитан Сенявин вскоре по вступлении в общество проговорился о существовании оного одному из своих знакомых, корнету Ронову, который довел о том до сведения начальства; дело доходило до гр[афа] Милорадовича, и кончилось тем, что Ронов был выключен из службы.

Объясните:

а) точно ли при встрече с Перетцом на Театральной площади вы сказали ему означенные слова с намерением заметить бездействие его по делам общества? // (л. 37)

1 Слово «он» вписано над строкой.

b) известно ли вам, что Ронов единственно за предварение начальства о существовании общества и по1 неимению доказательств к изобличению Сенявина исключен был из службы?[

19

За несколько дней до 14 декабря Перетц2 заходил3 к вам, но не застал вас; на другой день (не на4 кануне 14 декабря, а близь того) нашел вас дома; после обыкновенных приветствий вы спрашивали Перетца о новостях; на ответ его, что говорят о скором восшествии на престол5 государя Николая Павловича, вы сказали, что сами то же слышали; несколько // (л. 37 об.) помолчав, вы спрашивали Перетца о его связях; на ответ, что они ограничены Сенявиным и Искрицким и что с последним почти не видится, вы сказали, что Искрицкий бывает во многих домах, и про себя, что и вы живете весьма уединенно; о народе вы сказали, что он необыкновенно тих и покоен, но что нельзя знать, не оттого ли, что ожидают Константина Павловича.

На замечание же Перетца, что «у нас от революции лучшего ожидать нельзя», вы изъявили подобное же мнение с присовокуплением, что от царствования Константина Павловича можно было // (л. 38) ожидать ненасильственной перемены; потом спрашивали Перетца, не видится ли он с Кутузовым, и на отрицательный ответ вы сказали, что Кутузов совсем переменился и едва ли не шпион. Пред самым6 уходом Перетца вы произнесли как бы гадательно: «Что-нибудь да будет, посмотрим».

При сем посещении вас цель Перетца была узнать: не предпринимают ли чего-либо, ибо, помня о существовании общества, опасался он, чтобы не вздумали воспользоваться тогдашним случаем; последние слова // (л. 38 об.) ваши и собственные опасения утвердили его в сих мыслях.

Объясните:

1. Действительно ли и когда именно Перетц был у вас незадолго до 14 декабря и имел с вами вышеприведенный разговор?

2. Не сообщал ли он вам чего-либо насчет причин, возбудивших в нем опасение и утвердивших его в ожидании возмущения?

3. Не говорил ли он вам о намерении своем предупредить о том начальство?

20

15 декабря Перетц опять заходил к вам, но не застал, а от человека вашего узнал, что вы // (л. 39) почти всю ночь не были дома и, придя домой, даже не раздевались и, напившись чаю, опять ушли. После того Перетц опасался быть у7 вас, а недавно нечаянно встретился с вами в книжной лавке Плавилыцикова, где вы, между прочим, сказали Перетцу, что были взяты, но отпирались в желании перемены образа правления и опять отпущены и что будто говорили санкт-петербургскому военному генерал-губернатору, что вы перемены образа правления не желали, а видели несправедливость и вопияли // (л. 39 об.) и что будто сказали ему, что и его превосходительство сам прежде говорил против несправедливостей.

Перетц хотел быть у вас для совета, не объявить ли о себе, но вы сказали, что опасно видеться.

Объясните:

1. Где вы провели ночь с 14 на 15 декабря?

2. Точно ли вы имели с Перетцом в магазине Плавильщикова означенный разговор и почему вы сказали ему, что опасно видеться вам?

Г[енерал]-адъ[ютант] Бенкендорф // (л. 40)

1 Слово «по» вписано над строкой другим почерком и другими чернилами.

2 Фамилия «Перетц» вписана над строкой другим почерком и другими чернилами.

3 Далее стерто одно слово.

4 Слова «не на» написаны другим почерком и другими чернилами вместо стертого слова.

5 Слова «восшествии на престол» написаны вместо стертых слов.

6 Слова «пред самым» вписаны вместо стертого слова.

7 Слово «у» написано вместо стертого слова.