О следственном деле Ф.Н. Глинки
Об участии в тайном обществе полковника Федора Николаевича Глинки правительству стало известно вскоре после восстания. К.П. Торсон и Н.А. Бестужев, в показаниях, данных 15 и 16 декабря 1825 г., отмечали частое присутствие Глинки в доме К.Ф. Рылеева среди членов тайного общества. 19 декабря 1825 г. Рылеев признал факт своего знакомства с Глинкою. 25 декабря П.Г. Каховский указал, что познакомился с Рылеевым в доме Глинки.
Более конкретные сведения об участии Глинки в тайной организации содержались в показаниях Н.И. Комарова и С.П. Трубецкого от 27 декабря. Последний назвал имя Глинки в списке членов общества, образовавшегося в 1818 году, отметив, что тот давно не имеет «никаких с обществом сношений». Об участии Глинки в Союзе благоденствия, упомянул 26 декабря А.А. Кавелин в письме на имя Николая I. Указанные сведения были обобщены на заседании Следственного комитета 28 декабря. «Некоторые из соучастников показывают, отмечалось в протоколе, - что были в знакомстве с полковником Глинкою, который в 1818 году также принадлежал к обществу, но принадлежит ли теперь, неизвестно и показаний нет».
30 декабря 1825 г. Глинка был арестован. На допросе, снятом В.В. Левашовым, ему удалось оправдаться (док. № 3/1). Он был отпущен в тот же день Николаем I со словами: «Можешь оставаться спокоен». Распоряжение царя было тотчас объявлено в Следственном комитете: «Полковника Глинку освободить и бумаги его, если в них ничего не найдется подозрительного, ему возвратить». Глинка получил взятые при аресте документы 2 января 1826 г.
Однако последующее дознание резко изменило положение Глинки. В январе 1826 г. Комитет собрал против него значительный материал. Помимо свидетельств участия Глинки в тайном обществе (показания С.Г. Краснокутского 2 января, И.Г. Бурцова 16 января, Митькова 24 января, Н.И. Кутузова 26 января, С.Г. Волконского 30 января) имелись данные о том, что он был в числе основателей тайного общества (показания М.И. Муравьева-Апостола), участником Московского съезда 1821 года (показания Н.М.Муравьева и М.А. Фонвизина от середины января), председателем и блюстителем Коренного совета Союза благоденствия попеременно с Трубецким и Ф. Толстым (показания Павла Колошина от 24 января).
Самые серьезные обвинения Глинки Комитет почерпнул из показаний П.И. Пестеля и Е.П. Оболенского. Отвечая на вопросы от 13 января 1826 г., Пестель кратко показал всю историю развития тайного общества. Он назвал Глинку в числе старейших членов тайного общества, образовавшегося в 1816 г. Тогда же Пестель впервые рассказал о заседании Коренной думы Союза благоденствия, состоявшемся в 1820 г. на квартире Ф. Глинки, подчеркнул принципиальное значение происшедшей там дискуссии о формах будущего государственного устройства России после переворота. Отметив принятое единогласно решение о необходимости введения республики, Пестель упомянул, что во время прений «один Глинка говорил в пользу монархического правления, предлагая императрицу Елизавету Алексеевну».
Другим важным пунктом обвинения Глинки стало свидетельство Оболенского от 21 января об осведомленности Глинки «о намерениях на 14 декабря». В то же время Оболенский отметил, что Глинка давно отошел от тайного общества и в выступлении 14 декабря не участвовал. Для выяснения этого обстоятельства 26 января были спрошены Трубецкой, Рылеев, А. Бестужев, Н. Бестужев, И. Пущин и сам Оболенский. Рылеев и А. Бестужев отвечали, что Глинка знал о готовящемся восстании, но был против любых «насилий», причем Рылеев полагал его в «числе главнейших членов» общества (док. № 5/3, 6/4).
Ответы Трубецкого, Н. Бестужева и Пущина не содержали сведений, лишь Пущин отметил, что встречал Глинку у Рылеева незадолго до восстания (док. № 4/2, 8/6). Развернутый ответ Оболенского давал общую картину отношения к Глинке в Северном обществе, как к честному человеку, разделявшему взгляды участников организации, но формально в ней не состоявшему и активно не действовавшему. Эти показания очень выразительны (док. № 9/7). Ответ Оболенского о том «кем и как полковник Федор Глинка был извещен о намерении произвесть возмущение, бывшее 14 декабря», был заслушан в Комитете 5 февраля и взят «в соображение».
В конце января - начале февраля Комитет приступил к расследованию заседания Коренной думы в 1820 г. Поскольку заседание происходило на квартире Глинки, его имя постоянно присутствовало в материалах следствия. Выясняя позицию каждого участника совещания 1820 г., следователи обращали особое внимание на мнение Глинки, предложившего, как отмечалось выше, установить конституционную монархию, возведя на престол Елизавету Алексеевну. 8 февраля Пестель подтвердил свое прежнее показание о заседании Коренной думы, подчеркнув, что хотя на нем Глинка «говорил в пользу монархического [правления], но голос, наконец, дал также в пользу республиканского».
Днем раньше, 7 февраля, в Комитете была заслушана докладная записка на имя Николая I о лицах, участвовавших в совещании Коренной думы. В записке отмечалось в частности, что заседание происходило на квартире Глинки, который в конце прений как и все присутствовавшие высказался за республику, хотя вначале и «говорил в пользу монархического правления». Комитет предложил вновь привлечь Глинку к следствию в связи с появлением против него новых обвинений. Особенно обращалось внимание на осведомленность Глинки о готовящемся выступлении. 12 февраля согласно резолюции Николая I было принято решение «полковника Федора Глинку и графа Федора Толстого призвать в Комитет не арестованных для снятия словесного допроса».
15 февраля Глинка и Ф. Толстой были допрошены в Комитете, им были заданы одни и те же вопросы, ответы на которые во многом сходны. «Глинка сознался, - записано в журналах заседаний Комитета, - что был в Союзе благоденствия, который, однако, под сим названием не знал, а принадлежал к отделению благотворения и наук. По близости квартиры его от театра члены других отделений сходились тоже у него после спектакля, ибо сие было удобно для свиданий, совещаний никаких не было, но бывали разговоры политические и преимущественно и государственном устройстве, чему было причиною, что тогда все почти молодые люди слушали лекции политической экономии.
Предложений и суждений о введении в России республиканского правления никогда он не слыхал. О происшествии 14 декабря предварен не был даже намекающим о том разговором. Григория Перетца членом не знал и даже положительно может утвердить, что его бы никогда и принять не захотели». После устного допроса Глинка получил письменные вопросы, в ответах на которые он «повторил словесное показание, но несколько пространнее». Письменные ответы Глинки были зачитаны в Комитете 16 февраля (док. № 10/8, 11/9) и взяты «в соображение».
В эти же числа имя Глинки было упомянуто в показаниях Д.А. Искрицкого, слышавшего от Перетца об участии Глинки в тайном обществе. 21 февраля был арестован Перетц, после чего произошло резкое изменение всего хода расследования роли Глинки в тайной организации. Уже в первом показании, данном в день ареста, Перетц сообщил, что был принят Глинкой в тайное общество, имевшее целью «сделать изменение в правительстве и ввести конституцию».
Комитет тотчас потребовал пояснить о каком именно Глинке шла речь. На допросе в Комитете 22 февраля Перетц дал точные сведения о Ф.Н. Глинке, подчеркнув, что именно им был принят в тайное общество в 1819 или в 1820 г., с ним поддерживал наиболее тесные отношения; Перетц сообщил некоторые детали о поведении Глинки 14 и 15 декабря, рассказал также о встрече с Глинкой после его первого ареста.
8 марта, заслушав письменные ответы Перетца, Комитет предположил, что «существует еще одно тайное общество, действовавшее отдельно от ныне разрушенного». Вследствие этого было принято решение «внимательно и строго исследовать» и заготовить новые вопросы ряду лиц, в том числе Глинке. Последнего же «по важности и многочисленности сделанных на него Перетцом показаний взять, испросив на то высочайшее повеление».
10 марта последовала резолюция Николая I: «Полковника Глинку арестовать». 11 марта был дан приказ об его аресте. В тот же день Глинка, по его словам, был «взят в конфектной лавке, где пил чай, и прямо привезен в крепость, где арестован и заключен в каземат» (док. № 13/11). Комендант Петропавловской крепости А.Я. Сукин извещал А.И. Татищева 11 марта о том, что Глинка принят и посажен в «особый арестантский покой». В дальнейшем он содержался в казематах № 1 и № 4 Петровской куртины.
В течение первых трех недель своего заключения Глинка в Комитет не вызывался и вопросов не получал. Снедаемый неизвестностью, он дважды обращался с письмами сначала к Николаю, затем к Татищеву, убеждая их в своей невиновности и отсутствии связей с тайным обществом после 1821 г. (док. № 12/10, 13/11). О подавленном настроении Глинки в это время сохранились свидетельства одного из его тюремщиков унтер-офицера Шеховцова, настроенного, впрочем, к узнику весьма благожелательно.
В это время в Комитете продолжали откладываться материалы, касающиеся Глинки. Так, 9 марта И.Д. Якушкин подтвердил свое показание об осведомленности Глинки о продолжении деятельности тайного общества после Московского съезда 1821 г. М.М. Нарышкину 18 марта был задан вопрос, не принадлежал ли Глинка к Измайловской управе Союза благоденствия. Ответ был дан отрицательный, однако Нарышкин подтвердил, что Глинка был членом тайного общества.
О позиции Глинки на совещании Коренной думы в 1820 г., спрашивали М.С. Лунина 24 марта, но тот, по его словам, не имел сведений об этом совещании. 29 марта несколько членов тайного общества получили вопросы об управах Союза благоденствия. С.И. Муравьев-Апостол показал, что одной из управ в Петербурге заведовал Глинка. А.Ф. Бригген и М.И.Муравьев-Апостол отметили, что Глинка руководил в Петербурге ланкастерской школой для обучения детей бедных родителей, причем, М. Муравьев-Апостол указал, что Глинка вступил в нее для того, «чтобы Союз [благоденствия] имел влияние на оную». Комитет спрашивал о знакомстве с Глинкой также Н.Д. Сенявина, но получил отрицательный ответ.
Главным обвинителем Глинки оставался Перетц, предлагавший неоднократно «уличить Глинку на очных ставках». Именно на основании многоречивых показаний Перетца от 28 февраля, 12 и 18 марта был проведен допрос Глинки в Комитете 3 апреля 1826 г. (док. № 15/13). В подробных ответах Глинка полностью отверг все обвинения Перетца, заявив, что тайное общество, в которое он якобы принял Перетца, было ни чем иным, как обществом учреждения ланкастерских школ.
Подчеркивая клеветнический характер показаний Перетца, Глинка упорно отрицал содержавшиеся в них сведения о контактах между ним, Глинкой, Кутузовым, Семеновым и Перетцом по делам тайного общества. Он вновь подтвердил свои прежние показания, где говорилось о его собственном участии лишь в «прежде бывшем ученом и благотворительном обществе» (док. № 16/14).
Глинка при допросе «не сознался, - записано в журналах заседаний Комитета, - чтобы Перетца принял в тайное общество, и все сделанные сим последним на него показания частью совершенно опровергает, частью признает за справедливые, но толкует их так, что винить его по оным нельзя». Также оценил Комитет и письменные ответы Глинки: «повторяя последнее словесное показание, распространяется в описании подробностей, посторонних обстоятельств и неудовлетворительно ответствует на вопросы. Положили: уличить на очных ставках».
К этому времени Комитет располагал письменными показаниями С.М. Семенова от 6 апреля, который лишь в этом месяце признал себя членом тайного общества и стал отвечать на вопросы. Семенов фактически подтвердил показания Перетца о существовании отдельного общества, «составленного Федором Глинкою». Им должны были руководить Глинка, Семенов и Кутузов. В эту организацию и был принят Перетц, не осведомленный, однако, по словам Семенова, о связи этого общества с Союзом благоденствия.
Указанные выше вопросы были предметом очных ставок, состоявшихся 30 апреля между Глинкой, с одной стороны, и Семеновым и Перетцом, с другой. Глинка отверг свидетельства Перетца и Семенова и в обоих случаях «остался при своем показании» (док. № 22/20, 23/21).
Вопросы об обществе Глинки-Перетца задавались также Н.И. Кутузову, приглашенному в Комитет 7 мая 1826 г. уже после его освобождения из-под ареста в феврале того же года. Кутузов и Глинка, старые товарищи, вероятно, согласовали заранее свои ответы на случай ареста Перетца и его возможных признаний. Напомним, что Глинка вторично был арестован лишь 11 марта и, таким образом, он и Кутузов одновременно находились на свободе более месяца. Кутузов дал ответы, полностью совпадающие с показаниями Глинки. Он указал, что Глинка принял Перетца лишь в общество ланкастерских школ, где он и сам состоял членом комитета правления.
В апреле продолжали выясняться также те пункты обвинения Глинки, которые затрагивались в начале расследования: его позиция на заседании Коренной думы в 1820 г. и осведомленность о подготовке выступления 14 декабря.
По первому вопросу в деле Глинки имеются протоколы двух очных ставок от 10 апреля 1826 г.: между ним и Пестелем, а также между Пестелем и Семеновым. На очной ставке с Пестелем (док. № 17/15) Глинка вновь, как и в показаниях от 15 февраля, утверждал, что никакого формального совещания Коренной думы не было, а имел место «только разговор политический о разных образах правлений вообще; спорили, но голосов не собрали и никакого положения не сделали».
На очной ставке Пестеля и Семенова о заседании Коренной думы первый продолжал утверждать, что Глинка в конце заседания согласился с мнением большинства о необходимости введения республики; Семенов же, подчеркнув выступление Глинки против республиканского правления, заявил, что «спор сей не был кончен общим согласием» (док. № 18/16).
На следующий день Глинка направил в Комитет дополнение к очной ставке между ним и Пестелем, где стремился подкрепить свою позицию ссылками на якобы плохую память Пестеля. Характерно, что он приводил в свидетели Ф.П. Толстого и И.А. Долгорукого, то есть тех участников заседания, которые, как он знал не были арестованы, а в показаниях, представленных в Комитет, полностью отрицали факт проведения подобного совещания Коренной думы (док. № 19/17). Как отмечалось в журналах заседания Комитета при чтении письма Глинки, он «в доказательство справедливости отрицания своего приводит разные местные и другие обстоятельства. Показание сие не основано на верных доказательствах».
Вопрос об осведомленности Глинки о подготовке вооруженного выступления в декабре 1825 г. вновь возник в начале марта 1821 г. в связи с показаниями Рылеева. Он остановился на своих отношениях с Глинкой в течение последних четырех лет, повторил, что считал его членом общества и поэтому говорил «с ним свободно о преобразовании правительства». О готовящемся восстании Глинка, по словам Рылеева, знал, так как бывал у него на квартире два раза перед 14 декабрем и присутствовал на происходящих там разговорах. «Также помнится, - показывал Рылеев, - что я сказал ему, что некоторые роты приготовлены».
При чтении показаний Рылеева 2 марта Комитет постановил: вопрос о Глинке «привесть в бульшую ясность допросами князю Трубецкому, бывшему у Рылеева пред 14 числом декабря, когда приходил туда Глинка, с которым и он имел разговор».
Вопрос Трубецкому был задан 6 апреля (док. № 14/12). «На страстной неделе... - вспоминал Трубецкой, - я имел еще удовольствие получить вопросные пункты такого рода, ответы на кои должны были служить к облегчению судьбы тех лиц, кого они касались... В одном вопросе спрашивали, почему я просил Рылеева, чтобы не сообщал он полковнику Глинке о наших намерениях...»
7 апреля Комитет зачитал ответ Трубецкого, в котором тот, как отмечено в журналах, «объявляет, что пред 14-м числом декабря действительно виделся с Глинкою у Рылеева, но о намерении общества действовать с ним не говорил».
Очные ставки, состоявшиеся 13 апреля по тому же вопросу между Глинкой, с одной стороны, и А. Бестужевым и Рылеевым, с другой, Глинка в целом выдержал; однако, ему пришлось смягчить категорическое отрицание. Так, на очной ставке с А. Бестужевым Глинка заявил, что не помнит разговора о подготовке «чего-то» (то есть выступления) (док. № 20/18).
На очной ставке с Рылеевым Глинка попытался слегка изменить смысл сказанных ему Рылеевым накануне восстания слов о подготовке солдат к выступлению, придав репликам Рылеева более «мирный» характер (док. № 21/19). В то же время журналы Комитета зафиксировали, что на очных ставках 13 апреля А. Бестужев и Рылеев подтвердили свое показание, а «Глинка оное отверг».
В целом, принятая Глинкой тактика защиты оказалась довольно удачной. Как справедливо отмечал С.Н. Чернов, «он выступал на следствии упорным и часто для следствия неуловимым отрицателем».
В начале мая имя Глинки несколько раз упоминалось при допросе Кутузова и при очных ставках, данных последнему с Семеновым и Перетцом. Это был финал расследования вопроса о существовании отдельного тайного общества, зависимого от Союза благоденствия, с участием Глинки, Семенова, Перетца и других. Следствие закончилось безрезультатно.
11 мая Следственный комитет заслушал докладную записку о Ф.Н. Глинке. 15 июня Николай I сделал на ней резолюцию: «Выпустить, перевесть в гражданскую службу и употребить по оной в Олонец, где и жить ему безвыездно под бдительным тайным надзором полиции». Резолюция царя была оглашена в Комитете 17 июня (док. № 25/24).
Днем раньше Глинка был освобожден и тотчас обратился с письмом к Николаю I, прося разрешения отсрочить свой отъезд к месту ссылки из-за необходимости «устроить дела». Он не находил никаких средств «сделать скоропалительным переход... из военной... в статскую службу. Не на что сделать мундира губернского, - писал он, - не во что переодеться из военного». В ответ Глинка получил разрешение задержаться в столице на несколько дней. В это время он, по его словам, «делал что мог, чтобы изготовиться к отъезду, а ночевать ходил под арест».
Глинка был переименован в коллежские советники и согласно «высочайшего» приказа от 7 июля 1826 г. «во уважение прежней его службы и недостаточного состояния» отправлен в Петрозаводск для употребления «по гражданской части». Прибыл он к месту ссылки 30 июля 1826 г. с фельдъегерем и был назначен советником Олонецкого губернского правления. Олонецкому гражданскому губернатору предписывалось ежемесячно доносить о его поведении.
Характер наказания, понесенного Глинкой, в свое время обратил на себя внимание Н.К. Шильдера. Он писал: «Каким образом удалось Глинке, участвовавшему в делах тайного общества до самого взрыва 14 декабря, избегнуть суровой кары, постигшей других менее деятельных участников, это остается тайною и до сих пор не разъяснено. Существует мнение, что умирая граф Милорадович просил государя пощадить Глинку как человека увлеченного, но не преступного и душевно преданного престолу».
Примеров произвольного решения судеб отдельных участников тайных обществ как в сторону смягчения наказания, так и в сторону его ужесточения во время процесса декабристов было немало. Следственные дела ряда членов Союза благоденствия наглядно свидетельствуют об этом.
Помимо указанных выше документов в следственное дело Глинки входят: его послужной список (док. № 2/22) и выписка показаний о нем других декабристов (док. № 24/23). Отдельные фрагменты следственного дела Ф.Н. Глинки издавались С.Н. Черновым: см. его публикацию «К истории Союза благоденствия (из бумаг Ф.Н. Глинки)».
Следственное дело Ф.Н. Глинки хранится в ГАРФ, в фонде № 48, под № 82. По современной нумерации в деле 85 листов, заполненных текстом.
По сохранившейся на страницах нумерации А.А. Ивановского при формировании дела в нем насчитывалось 82 листа. Лист документа № 1 не был первоначально пронумерован.
Ниже указаны дела Следственного комитета, в которых имеются показания Ф.Н. Глинки по разным вопросам, не вошедшие в состав дела № 82.
1. Дело № 293 «О деньгах и вещах, принадлежащих арестованным лицам», л. 2 (расписка от 2 января 1826 г.).
2. Дело № 305, л. 159 (прошение от 29 мая 1826 г.).
3. Дело № 244 «Справки, собранные о разных лицах, в описи означенных, о принадлежности их к злоумышленным обществам», л. 75 (показание без даты).
4. Дело № 303, л. 105 (показание без даты).