III  

К пребыванию Грибоедова под арестом в Петербурге относится не­сколько документов, извлеченных из двух дел фонда Канцелярии дежур­ного генерала Главного штаба е. и. в., хранящегося в Центральном го­сударственном военно-историческом архиве. Из общего числа имеющихся здесь тринадцати грибоедовских документов семь («№№ 1, 2, 3, 7, 8, 9 и 10) уже известны полностью или частично в специальной литературе, остальные шесть (№№ 4, 5, 6, 11, 12 и 13) публикуются впервые.

Нам представляется целесообразным объединить здесь в хронологи­ческой последовательности обнаруженные нами документы с докумен­тами из того же фонда, которые уже привлекались исследователями. Это отвечает стремлению возможно точнее и нагляднее документировать пребывание Грибоедова в заточении.

1. Копия с отношения военного министра А.И. Татищева к командиру Кавазского отдельного корпуса генералу А.П. Ермолову от 2 января 1826 г. за № 51

По воле государя императора покорнейше прошу Ваше высокопревос­ходительство приказать немедленно взять под арест служащего при Вас чиновника Грибоедова со всеми принадлежащими ему бумагами, употре­бив осторожность, чтобы он не имел времени к истреблению их, и прислать как оные, так и его самого под благонадежным присмотром прямо к его императорскому величеству26.

2. Записка генерал-адъютанта В.В. Левашева к дежурному генералу Главного штаба генерал-адъютанту А.Н. Потапову от 12 февраля 1826 г. (входящий № 305)

Государь император приказать изволил коллежского асессора Гри­боедова поместить в штабе по примеру прочих.   

Генерал-адъютант Левашев   

12 февраля.

На записке помета: Исполнено. 12 февраля27.

3. Отношение С.-Петербургского коменданта генерал-адъютанта А.Д. Башуцкого к дежурному генералу Главного штабе генерал-адъютанту А.Н. Потапову от 13 февраля 1826 г. за № 76 (входящий № 289)  

Стоящий в карауле на Главной гаубвахте лейб-гвардии Егерского полка штабс-капитан Родзянко 3-й представил ко мне при описи вещи, отобранные им от арестованного, по высочайшему повелению, коллежского асессора Грибоедова, которые при сем к Вашему превосходительству пре­проводить честь имею.   

Генерал-адъютант Башуцкий

На отношении расписка Грибоедова: Вещи и деньги, мне принадлежа­щие, мною от капитана Жуковского приняты.     

Коллежск<ий> асес<сор>

Александр Грибоедов28.    

4. Список лиц, содержащихся под арестом в доме Главного штаба на 14 марта 1826 г.

В доме Главного штаба содержатся под присмотром марта 14 дня 1826-го  

Генерал-майор Кальм29     

Отстав<ной> польских войск генерал-майор граф Ходкевич30. 

Полковники: Любимов31.     

Граббе32.  

Майор Юмин33.

В отстав<ке> майор князь Шаховской34.

Гвардии капитан Синявин35.   

Губерн<ский> предводит<ель> князь Баратаев36 - в 7 час<ов>.     

Лейтенант Завалишин37.    

Коллеж<ский> асессор Грибоедов - в 7 ч<асов>.   

В отстав<ке> поруч<ик> Тучков38. 

Дворов<ый> челов<ек> г<оспо>жи Анисимов<ой> Кудинов.    

Рядовой Теленков.     

Итого 13 человек.     

Капитан Жуковский      

5. Предписание военного министра А.И. Татищева дежурному генералу Главного штаба генерал-адъютанту А.Н. Потапову от 15 марта 1826 г. за № 473 (входящий № 460)

Секретно   

Покорнейше прошу Ваше превосходительство приказать содержаще­гося при Главном штабе коллежского асессора Грибоедова препрово­дить сего дня, к восьми часам пополудни, в Комитет о злоумышленных обществах для отобрания допросов, по окончанию которых он возвращен будет обратно.   

Военный министр Татищев   

На отношении помета: Исполнено 15 марта40.     

6. Отношение шефа жандармов А.X. Бенкендорфа к дежурному генералу Главного штаба генерал-адъютанту А.Н. Потапову от 15 марта 1826 г. (входящий № 462)   

Генерал-адъютант Бенкендорф, свидетельствуя почтение свое его пре­восходительству Алексею Николаевичу, покорно просит приказать при­слать в высочайше учрежденный Комитет завтра, в 1-м часу, капитана Сенявина и коллежского асессора Грибоедова.

Генерал-адъютант Бенкендорф   

15 марта 1826

Его пр<евосходительст>ву А.Н. Потапову.   

На письме пометы - рукой А.П. Потапова: Исполнить 16 марта и рукой капитана Жуковского: Исполнено 16 марта41. 

7. Предписание военного министра А.И. Татищева дежурному генералу Главного штаба генерал-адъютанту А.Н. Потапову от 2 июня 1826 г. за № 768 (входящий № 899)

Секретно     

Покорнейше прошу Ваше превосходительство, по освобождении из-под ареста содержавшегося при Главном штабе коллежского асессора Грибоедова, приказать представить его г<осподину> начальнику Глав­ного штаба его императорского величества при офицере.   

Военный министр Татищев    

На предписании пометы - рукой А.Н. Потапова: Исполнить г<осподину) С.А. Яковлеву 2 июня и рукой капитана Жуковского: Ис­полнено 2-го июня42.   

8. Предписание военного министра А.И. Татищева дежурному генералу Главного штаба генерал-адъютанту А.Н. Потапову от 2 июня 1826 г. за № 765 (входящий № 900)  

Государь император высочайше повелеть соизволил освободить с ат­тестатом содержащегося при Главном штабе под арестом коллежского асессора Грибоедова, который был взят по подозрению в принадлеж­ности к тайному злоумышленному обществу, но по исследованию ока­зался к тому неприкосновенным.

Во исполнение таковой монаршей воли покорнейше прошу Ваше превосходительство, освободив из-под ареста упомянутого Грибоедова, приказать ему явиться в высочайше учрежденную Комиссию для изы­скания о злоумышленном обществе для получения надлежащего атте­стата.

Военный министр Татищев   

На отношении помета рукой капитана Жуковского: Исполнено.   

2 июня43.    

9. Копия отношения дежурного генерала Главного штаба А.Н. Потапова к военному министру А.И. Татищеву от 3 июня 1826 г. за № 966

Вследствие поручения г<осподина> начальника Главного штаба его величества, прошу покорнейше Ваше высокопревосходительство доста­вить ко мне список всем освобожденным на сих днях из-под ареста чинов­никам по делу о злоумышленном обществе.    

Список сей нужен для представления их в будущее воскресенье го­сударю императору.

Генерал-адъютант Потапов44    

10. Отношение военного министра А.И. Татищева к дежурному генералу Главного штаба А.Н. Потапову от 4 июня 1826 г. за № 781 (входящий № 935 от 6 июня 1826 г.) 

Секретно     

Вследствие отношения Вашего превосходительства № 966 имею честь уведомить, что 4-го числа сего июня освобождены по высочайшему по­велению из-под ареста содержавшиеся по делу о злоумышленном обществе нижеследующие лица: л<ейб>-г<вардии> Конного полка: поручик князь Голицын45, корнет Плещеев 2-й46, отставной подполковник Михаил Ни­колаев сын Муравьев47, коллежский асессор Грибоедов, поручик конно-артиллерийской № 6 роты Врангель48, и служащий в Департаменте внеш­ней торговли надворный советник Семенов49.

Военный министр Татищев50

11. Копия отношения начальника Главного штаба бар. И.И. Дибича к министру юстиции кн. Д.И. Лобанову-Ростовскому от 8 июня 1826 г. за № 1020   

Государь император всемилостивейше соизволил ведомства Государ­ственной коллегии иностранных дел коллежского асессора Грибоедова пожаловать в следующий чин.

Сию высочайшую государя императора волю имею честь сообщить Ва­шему сиятельству для предложения правительствующему Сенату. Начальник Главного штаба Дибич51

12. Официальное письмо чиновника В. Полякова к дежурному генералу Главного штаба А.Н. Потапову от 8 июня 1826 г. за № 4054

Милостивый государь Алексей Николаевич!  

На записку Вашего превосходительства от 6-го числа сего июня под № 1620-м имею честь ответствовать, что коллежскому асессору Грибоедову, числящемуся при главноуправляющем Грузиею, произ­водится жалованья по двести пятидесяти червонных голландских в год. Имею честь быть с совершенным почтением и преданностию Вашего превосходительства покорнейшим слугою

В. Поляков52   

К письму на отдельном сложенном вдвое полулисте приложена справка, написанная рукой Грибоедова:   

С 1822 года с января* числа служу в Восточном департаменте в чине коллежского асессора, жалования получаю 250 червонцев, за вы­слугу лет должен был быть представлен к чину. 

Живу в Военно-счетной экспедиции в доме Энгельмана у А.А. Жандра53.

*Число в подлиннике отсутствует (ред.).

13. Копия отношения начальника Главного штаба бар. И.И. Дибича в Кабинет его императорского величества от 10 июня 1826 г. за № 1023   

Государь император всемилостивейше пожаловать соизволил ниже­поименованным офицерам и чиновникам невзачет годовое их жалованье: лейб-гвардии Конного полка поручику князю Голицыну 780 рублей и корнету Плещееву 2-му) 690 рублей, конно-артиллерийской № 6 роты поручику Врангелю 690 рублей, служащим: в Министерстве иностранных дел коллежскому асессору Грибоедову 250 червонных <рублей>, в Ми­нистерстве финансов надворному советнику Семенову 1500 р<ублей> ассигнациями.   

Высочайшую волю сию сообщая Кабинету его величества, покорнейше прошу причитающуюся сумму три тысячи шестьсот шестьдесят рублей ассигнациями и двести пятьдесят червонных приказать отпустить под расписку экзекутора и казначея Инспекторского департамента 5-го класса Гошата.   

Начальник Главного штаба Дибич54        

Приведенные тринадцать документов уточняют некоторые даты, свя­занные с пребыванием Грибоедова под следствием. Прежде всего выяс­няется дата первого допроса, который до сих пор относили предположи­тельно к 11 февраля55.     

Дело в том, что во время пребывания под арестом Грибоедов содер­жался в двух местах: сначала на Главной гауптвахте Главного штаба, а затем в помещении самого Главного штаба, в одной из комнат, которая служила приемной, кабинетом и спальней начальника штаба 1-й Армии генерал-адъютанта К.Ф. Толя. Здесь, вследствие переполнения крепости, содержались арестованные, менее замешанные, по мнению следо­вателей, в деле.

Канцелярия дежурного генерала Главного штаба была местом, куда доставлялись с петербургских застав арестованные в других городах декабристы. Исключение составляли (до 23 января 1826 г.) только те декабристы, которые конвоировались жандармскими и другими офицерами, получившими приказание везти арестованных прямо во дворец. 23 января 1826 г. дежурный генерал Главного штаба А.Н. По­тапов отношением своим петербургскому коменданту генерал-адъютанту А.Д. Башуцкому за № 189 изменил порядок следования арестованных декабристов:    

«Из числа привозимых сюда арестантов те, которых привозят фельдъегери, следуют прямо от застав ко мне, прочих же, при коих находятся жандармские и прочие офицеры, вследствие данных им при отправлении с места приказаний, везут нередко прямо во дворец. По сему случаю, вследствие поручения начальника Главного штаба его величества, прошу покорнейше Ваше превосходительство сделать распоряжение Ваше, чтоб, как фельдъегеря, так и все офицеры военные и полицейские, при­возящие сюда арестантов, отправляемы были с ними от заставы с каза­ками прямо в мою канцелярию, а отнюдь не во дворец. Дежурный гене­рал Потапов»56. 

Следовательно, привезенный 11 февраля 1826 г. в Петербург с фельдъ­егерем Грибоедов от заставы должен был быть доставлен не в Зимний дворец, а в канцелярию Главного штаба, откуда А. Н. Потапов в тот же день и отправил его к А.Д. Башуцкому «для содержания на Главной гауптвахте»57. Очередность последующих событий указал сам Грибоедов в письме от 15 февраля 1826 г. к Николаю I, где он сообщал, что, будучи привезен в Петербург на перекладных, был «посажен под крепкий ка­раул, потом был позван к генералу Левашеву...» 58.

Публикуемая записка В.В. Левашева от 12 февраля 1826 г. (№ 2) прежде всего свидетельствует о состоявшемся в этот день разговоре его с Грибоедовым, после чего Левашев: пришел к выводу, что Грибоедов, как менее замешанный в деле, может быть помещен не в крепость, а в здание Главного штаба. Разумеется, без разговора с Грибоедовым Левашев к такому выводу придти не мог.

Тот факт, что Левашев писал к Потапову от имени Николая I, свидетельствует, что допрос Грибоедова происходил в Зимнем дворце и, надо пола­гать, для него в этом отношении никаких исключений сделано не было. Неофициальная форма записки Левашева от 12 февраля 1826 г., написанной на сложенной осьмушке1 бумаги, не имеющей исходящего номера, указывает на то, что записка была послана не через канцелярию, а, очевидно, с человеком, сопровождавшим Грибоедова из Зимнего дворца в здание Главного штаба, где Потапов и должен был его поместить «по примеру прочих»59.

Таким образом, из записки Левашева устанавливается и дата первого допроса Грибоедова и дата перевода Грибоедова, после допроса его Левашевым, из Главной гауптвахты Главного штаба в здание Главного штаба. Этим переводом Грибоедова и было вызвано отношение Башуцкого (№ 3, от 13 февраля) к Потапову об отправке ему вещей, отобранных у Гри­боедова. Содержание арестованных в Главном штабе было менее строгим, чем в крепости или на Главной гауптвахте; именно поэтому Грибоедову и были возвращены его вещи.     

В здании Главного штаба Грибоедов просидел до своего освобождения, то есть до 2 июня 1826 г. До сих пор считалось - в полном соответствии с сохранившимися в деле Грибоедова вопросными пунктами и датирован­ными ответами Грибоедова, - что он вызывался в Следственную комиссию60 всего два раза: 24 февраля и 15 марта 1826 г.61 На основании публикуемых документов мы имеем возможность утверждать, что, помимо указанного выше первого его допроса Левашевым (происходившего не 11, а 12 февраля 1826 г.), Грибоедов был допрошен Следственной комис­сией еще три раза: 24 февраля, 15 марта (№№ 4 и 5) и 16марта (№ б)62.

Третий допрос был вызван тем, что на важнейшие для следствия во­просы о киевском свидании с декабристами летом 1825 г. и о возможности существования тайного общества на Кавказе Грибоедов отвечал сдер­жанно и скупо. Содержание этого устного допроса Грибоедова уясняется из записки военного министра А.И. Татищева на имя Николая I. В за­писке говорится, что после П.Г. Каховского и Е.П. Оболенского члены Комиссии слушали: «3) Коллежского асессора Грибоедова: согласны с словесным показанием, в котором объявил, что в Грузии никакого Сухачева63 не знал. Положили: принять' к сведению»64. В этом же заседании 16 марта 1826 г. был допрошен вызванный вместе с Грибоедовым Н.Д. Сенявин (№ 6)65.

Ответы Грибоедова, вероятно, не удовлетворили Следственную комис­сию, так как представление Николаю I об освобождении Грибоедова было возобновлено только 31 мая 1826 г.66   

Публикуемый нами документ № 7 сообщает фамилию плац-адъютанта С.А. Яковлева, в сопровождении которого Грибоедов был представлен 2 июня 1826 г., по освобождении из-под ареста, начальнику Главного штаба Дибичу. Из документа № 12 мы узнаем, что Грибоедов сразу же после освобождения из-под ареста жил у своего друга А.А. Жандра который не только прятал у себя после восстания 14 декабря А.И. Одо­евского, но в ходе следствия над Грибоедовым помогал последнему день­гами и участвовал в передаче Грибоедову сведений с воли.

До сих пор было известно со слов Булгарина, что в это время (8 июня 1826 г.) Гри­боедов находился на даче Булгарина, «в уединенном домике на Выборг­ской стороне, видался только с близкими людьми»67. Отныне это утвер­ждение Булгарина следует или признать неверным, или отнести к более позднему времени.

V     

Следующая группа публикуемых документов состоит из трех аноним­ных записок, относящихся к 1828-1831 гг. и написанных собственноруч­но М.Я. Фон Фоком (автор установлен по почерку). Первая записка обнару­жена при разборке 1-го секретного архива III Отделения среди бумаг, оставшихся после смерти Бенкендорфа (1844). Вторая записка - черновик агентурного обзора - найдена в бумагах, оставшихся после смерти Фон Фока (27 августа 1831 г.). Третья записка, представленная Фон Фоком Бенкендорфу и через него - К.В. Нессельроде, обнаружена в делах 1-й экспедиции III Отделения.      

Первая записка по времени относится к концу апреля 1828 г. и от­ражает «рассуждения и толки» в Петербурге по поводу указа Николая I Сенату от 25 апреля 1828 г., согласно которому Грибоедов был назначен полномочным министром в Персию.    

(Записка М.Я. фон Фока о деятельности Грибоедова в Персии)   

Возвышение Грибоедова на степень посланника произвело такой шум в городе, какого не было ни при одном назначении. Все молодое, новое по­коление в восторге. Грибоедовым куплено тысячи голосов в пользу пра­вительства. Литераторы, молодые способные чиновники и все умные люди торжествуют. Это победа над предрассудками и рутиною. «Так Петр Великий, так Екатерина создавали людей для себя и отечества», - говорят в обществах. Возвышение Дашкова 71 и Грибоедова (при сем вспоминают о Меншикове72, Сухтелене73 и других способных людях, заброшенных в прежнее время74) почитают залогом награды дарова­ниям, уму и усердию к службе.

Должно прибавить, что Грибоедов имеет особенный дар привязывать к себе людей своим умом, откровенным, благородным обращением и ясною душою, в которой пылает энтузиазм ко всему великому и благородному. Он имеет толпы обожателей везде, где только жил, и Грибоедовым связаны многие люди между собою. Приобретение сего человека для правительства весьма важно в полити­ческом отношении. Натурально, что при сем случае появилось много завистников, но это - глас, вопиющий в пустыне. Вообще теперь рас­крыта важная истина, что человек с дарованием может всего надеяться от престола, без покровительства баб и не ожидая, пока преклонность лет сделает его неспособным к службе, когда длинный ряд годов выве­дет его в министры. Везде кричат: «Времена Петра!»75     

Эта записка составлена Фон Фоком в расчете на то, что ее прочтет Николай I, который, ознакомясь с ней, должен был представить, что назначение Грибоедова в Персию расценивается в городе не как уда­ление из России76 (как это было в действительности: сам Грибоедов рассматривал свое назначение именно как политическую ссылку)77, а как воздаяние должного человеку с дарованиями, как политиче­ский шаг, благожелательно настраивающий по отношению к пра­вительству молодое поколение. Николай I, прочтя записку, должен был утвердиться в мнении, что в обществе «все умные люди» отдают предпочтение его царствованию перед царствованием Александра I.      

Публикуемая записка, как и другие записки Фон Фока, представляет значительный интерес, так как в ней обобщались сведения, поступав­шие к нему от многочисленных, работавших во всех слоях населения  агентов. После 14 декабря политический контроль в стране должен был осуществляться более тонкими методами, чем применявшиеся до того. Фон Фок и являлся вполне пригодным для этого лицом. Он возглавлял Особенную канцелярию министра внутренних дел, которая была предшест­венницей III Отделения и существовала с 25 июня 1811 г., сначала как Особенная канцелярия при министре полиции, а с 4 июня 1819 г. - при министре внутренних дел. С 3 июля 1826 г. она была преобразована в III Отделение78.

Анонимный автор комментария к публикации донесе­ний Фон Фока Бенкендорфу за июль-сентябрь 1826 г. пишет: «Ди­ректором канцелярии 1-го отделения собственной его величества кан­целярии назначен был человек», имевший «обширное знакомство и связи в высшем обществе Петербурга», которые «давали ему возможность видеть и знать, что делалось и говорилось в среде тогдашней аристократии, в литературных и прочих кружках населения столицы»79.      

Вторая публикуемая в данном разделе записка Фон Фока написана не ранее середины 1830 г., когда происходили отраженные в ней события, и не позже 27 августа 1831 г. (дата смерти Фон Фока, в бумагах которого записка и обнаружена). Подлинник на французском языке*. Приводим из него отрывок:     

«...Литераторы, замеченные в антимонархическом направлении и в духе отрицания, сплотились в союз под руководством Жуковского и князя Вяземского. Их перья никогда ни слова не написали в пользу пра­вительства и, когда несколько новых адептов сделали попытку сочинить оды во славу последней кампании, они их высмеяли и не пропустили в печать. Не будем касаться некоторых частностей, которые могли бы служить этому подтверждением.

Начавший свою литературную карьеру под покровительством Вя­земского, редактор «Телеграфа» Полевой, позволил себе в свое время напечатать несколько статей, противоречащих видам правительства. За это именно взятый на замечание, после нескольких дней пребывания в Петербурге одумался и, вступив в дружеские отношения кое с кем из наших благонамеренных авторов, совершенно изменил тон. Он публично признался в этом в своем журнале, сказав, что Вяземский плохо влиял на него. Но сразу после его обращения партия начала его всячески преследовать и дискредитирует его до настоящего времени.

Первые дни после ареста Греча и Булгарина партия попыталась сбро­сить маску. Окружали вниманием эти так называемые литературные жер­твы, чтобы завладеть ими. Но, встретив чрезмерную холодность и опасливость, недавно только от них отступились и теперь с новой силой начнут разыгрывать с ними шутки и создавать им настоящие неприятности до тех пор, пока они будут писать в правительственном духе.

Совершенно то же происходило, когда существовал Союз Благоден­ствия**.    

Оппозиция в Москве, многолюдные посещения арестованного цензора, сборища у тех шалунов, которые были наказаны за то, что учинили шум в театре, громкие возгласы против правительства подтверждают предпо­ложение, что Союз не уничтожен, но продолжает существовать, хотя и без объединяющего центра. Покойный Грибоедов, беседуя со мной, го­ворил мне, что заговорщики, находившиеся в свое время в крепости, считая его своим сообщником, сказали ему, что великая тайна умерла вместе с Пестелем и Муравьевым.

*Перевод этого и других французских текстов в настоящей публикации выпол­нен Е.Н. Рунич.

**Слова: Союз Благоденствия написаны по-русски.

Не подлежит, стало быть, сомнению, что существует большая партия недовольных, мечтающих о перемене образа правления в России, но единомышленники распространяют свое влияние различным образом, различными способами, однако без организационного ядра. Одни волнуют­ся в политическом смысле, другие облекаются плащом так называемого патриотизма. Люди с весом ищут поддержки в мнимом содействии Вар­шавы, а мелкие чиновники опираются на влияние тех, кто держит власть в своих руках» 80.     

В этой записке Фон Фок отмечает резкий антагонизм, разобщивший в конце двадцатых годов деятелей русской литературы и расколовший их на две группы - передовую и реакционную, «благонамеренную» в по­нимании Фон Фока. Касается он и проявленного обеими группами отно­шения к турецкой войне 1828-1829 гг. Точка зрения официозного лагеря была выражена в словах Булгарина: «...Мы думали, что великие собы­тия на Востоке, удивившие мир, и стяжавшие России уважение всех про­свещенных народов, возбудят гений наших поэтов, и мы ошиблись! Лиры знаменитые остались безмолвными»81.

Представители передовой русской литературы считали, что завоевательная война 1828-1829 гг. не является делом национальным, каким была война 1812 г. Эта точка зрения и ро­дила противодействие Пушкина критике, ждавшей от него песен во славу русского оружия82. Отразилась она и в замечании Вяземского в одном из его писем: «У нас ничего общего с правительством быть не может. У меня нет более ни песен для его славы, ни слез для его несчастий83.

Характеризуя деятельность Полевого, Фон Фок останавливается на первом периоде ее в «Московском телеграфе», стяжавшем Полевому кличку «журнального Дантона». Этот период отмечен статьями, ниспро­вергавшими установившиеся в литературе авторитеты. Особенно нашу­мела статья 1829 г. направленная против Карамзина. «Статьи, противо­речащие видам правительства», хорошо были известны Фон Фоку по до­носам на Полевого, поступавшим с 1827 г. в III Отделение84.

Слова Фон Фока о травле Полевого антимонархически настроенными литераторами являются официозной интерпретацией журнальной поле­мики по поводу «Истории русского народа» Полевого между «Москов­ским вестником» и «Литературной газетой», с одной стороны, и «Москов­ским телеграфом», блокировавшимся с «Сыном отечества» и «Северной пчелой», - с другой.

Греч и Булгарин были арестованы за статью с резкими выпадами против Загоскина, появившуюся 30 января 1830 г. в № 13 «Северной пчелы». Эта статья была выпущена после того, как Николай I через Бен­кендорфа предложил Булгарину умерить непристойный тон его критики по адресу Загоскина. Арестом Греча и Булгарина преследовались две цели: припугнуть издателей «Северной пчелы» (поэтому они тут же и были вы­пущены85) и пресечь широко распространившуюся молву об их связи с III Отделением и вызванной этим безнаказанности.

Переходя к проявлениям оппозиции в Москве, Фон Фок вспоминает арест цензора С.Н. Глинки, посаженного в середине 1830 г. на гаупт­вахту за то, что он пропустил в альманахе «Денница» элегию Серафимы Тепловой на смерть утопившегося студента: эта элегия была истолкована как стихи, посвященные памяти Рылеева. Арест Глинки, бывший зако­номерным следствием нового цензурного устава 1828 г., вызвал бурный общественный протест, вылившийся в настоящую демонстрацию. У Глинки за три дня перебывало около трехсот посетителей с И.И. Дмитриевым во главе86, чем и возмущается Фон Фок.     

Слова декабристов: «великая тайна умерла вместе с Пестелем и Му­равьевым», - сказанные Грибоедовым Фон Фоку, в сопоставлении с догад­ками Фон Фока о том, что Тайное общество до конца не уничтожено и еди­номышленники декабристов продолжают существовать, могут быть по­няты в том смысле, что со смертью вождей Южного общества потеряны лишь нити, тянувшиеся с мест к организационному центру.

Слова о «великой тайне» могли быть услышаны Грибоедовым от сосланных на Кавказ декабристов; можно допустить, что еще до восстания Грибоедов, находившийся в дружеских отношениях со многими видными членами Северного общества, немало знал о связях тайных обществ с представи­телями высших чиновных кругов в Петербурге. В этом случае ссылка на казненных была лишь облеченным в дипломатическую форму ответом на вопрос Фон Фока, - ответом, скрывающим связи, о которых Грибоедов мог знать или догадываться.     

Беседа Грибоедова с Фон Фоком могла происходить только во время пребывания Грибоедова в Петербурге (14 марта - 5 июня 1828 г.), куда он приехал после заключения Туркманчайского мира. Именно в это время Фон Фока интересовал вопрос о связях Тайного общества. По доносу Булгарина, для выяснения этих связей был спешно привезен из Нерчинска А.О. Корнилович и 15 февраля 1828 г. посажен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, где ему 18 февраля были пред­ложены первые вопросные пункты.      

Третья записка Фон Фока - «Разные рассуждения и толки между короткими друзьями Грибоедова» - основана на содержании писем, по­лученных от Грибоедова Булгариным, активно сотрудничавшим в III От­делении. Записка составлена 22 марта 1829 г. (по-видимому, в день по­лучения III Отделением известия о гибели Грибоедова); копия с этой за­писки в тот же день была препровождена министру иностранных дел Нессельроде:

Разные рассуждения и толки между короткими друзьями Грибоедова

В последнем письме несчастного Грибоедова из Тавриса в Петербург к друзьям находятся следующие строки: «Наблюдаю, чтоб отсюда не произошла какая-нибудь предательская мерзость во время нашей схватки с турками. Взимаю контрибуцию довольно успешно. Друзей не имею никого и не хочу. Должно прежде всего заставить бояться России и исполнять то, что велит государь Николай Павлович, и уверяю вас, что в этом я поступаю лучше, чем те, которые бы желали действовать мягко и втираться в персидскую бездушную дружбу. Всем я грозен ка­жусь, и меня прозвали Сахтгир, т. е. твердое сердце. К нам перешло 8 т<ысяч> армянских семейств, и я теперь за оставшееся их имущество не имею ни днем, ни ночью покоя; однако охраняю их достояние и даже доходы, все кое-как делается по моему слову».

Вот некоторое объяснение той ненависти, которую возымели к Гри­боедову персидские чиновники и двор, желавшие отсрочить уплату кон­трибуции, удержать выдачу имущества выходцев и даже воспрепятство­вать выходцам свободный пропуск в Россию.

Один друг Грибоедова, пред которым сей последний не имел ничего тайного и поверял все свои мысли и чувства, часто с ним разговаривал о делах персидских, и вот что он слышал от Грибоедова пред его отъездом. Против Аббаса-мирзы87 есть сильная партия при дворе, которая хо­тела бы удалить его от наследства престола. Эта партия боится, чтоб Рос­сия не покровительствовала Аббасу-мирзе, и потому старалась и будет стараться всегда очернять его пред российским двором. Назначение в Персию посланником приятеля Аббаса-мирзы или, по крайней мере, человека, который знает все интриги двора, не могло быть приятным этой партии, и она будет стараться по возможности вредить послу. Но как пер­сияне подлы и трусы, то одною твердостию можно удержать их в узде. Вот как говорил покойный Грибоедов.

Один член английского посольства в Персии, выехавший почти в од­но время с Грибоедовым из Петербурга, говорил ему в присутствии друга: «Берегитесь! вам не простят Туркманчайского мира!» - И так многие заключают, что Грибоедов есть жертва политической интриги88. Как уже говорилось, копия с публикуемой записки Фон Фока в пятницу, 22 марта 1829 г., была отослана Бенкендорфом министру иностран­ных дел Нессельроде. В тот же день был получен ответ Нессельроде (подлинник на французском языке):

Я возвращаю Вам, любезный друг, суждения несчастного Гри­боедова. Его друзья, приводя их для его оправдания, не проявляют боль­шой прозорливости. Они должны производить впечатление совершенно противоположное и доказывают, что, несмотря на несколько лет, проведен­ных в Тавризе, и беспрестанные столкновения с персами, он плохо узнал и плохо оценил народ, с которым имел дело.     

Тысяча приветствий   

Пятница. Нессельроде89 

Записка Фон Фока «Разные рассуждения и толки между короткими друзьями Грибоедова», составленная на основании выдержки из письма Грибоедова к В.С. Миклашевич и разговоров самого Булгарина с Гри­боедовым, интересна не только как свидетельство того, что поступав­шие от Грибоедова известия Булгарин представлял в III Отделение.

В записке Фон Фока и в письме Нессельроде от 22 марта 1829 г. выражены два противоположных мнения о причинах гибели Грибоедова, причем первое мнение основано, несомненно, на подлинных письмах Грибоедова; второе состоит в желании объяснить разгром русской миссии в Тегеране поведением самого Грибоедова. Последнее толкование восходит непосредственно к Николаю I.

Первая версия о причине гибели Грибоедова указывает вполне опре­деленно на недовольство персидских чиновников неукоснительным взиманием контрибуции на основание Туркманчайского договора и на происки англичан в Персии, раздраженных льготными для Рос­сии условиями Туркманчайского мира. Короче говоря, первая версия, содержащаяся в составленной Фон Фоком записке, объясняет смерть Гри­боедова как следствие соединенных англо-персидских политических ин­триг против России. Эта версия подтверждается изучением и других до­кументов, в частности донесений Грибоедова Паскевичу о ходе взи­мания контрибуции, а также изучением инструкции самого Нессельроде, которая была дана Грибоедову для руководства 1 мая 1828 г.

Грибоедову предлагалось взыскать к определенному сроку не только 8/10 всей нало­женной контрибуции, но и оставшиеся два курура туманов (4 миллиона рублей серебром), причитавшиеся лично с Аббас-мирзы80. Выполняя эту инструкцию, Грибоедов не мог не вызвать недовольства персид­ских чиновников. Относительно участия англичан в провоцировании убийства в Тегеране говорил Паскевич (не имея еще в руках донесения И.С. Мальцева от 18 марта) в письме к Нессельроде от 20 февраля 1829 г.:

«Можно предполагать, что англичане не вовсе были чужды участия в воз­мущении, вспыхнувшем в Тегеране, хотя, может быть, они не предвидели пагубных последствий оного (ибо они неравнодушно смотрели на пере­вес нашего министерства в Персии и на уничтожение собственного их влияния)»91.

На неприязненное отношение англичан к Грибоедову указывал и оставшийся в живых первый секретарь посольства И.С. Мальцев в до­несении к Паскевичу из Тавриза от 4 июня 1829 г.: «...Я достоверно узнал, что по прибытии сюда тела покойного нашего посланника, никто из англичан не выехал ему навстречу. По их настоянию тела не ввезли в город Тавриз, а поставили в маленькой загородной армянской церкви, которой также никто из англичан не посетил.

От Наиб-султана не было, оказано телу покойного Грибоедова никаких почестей, даже не был при­ставлен почетный караул. Аббас-мирза так поступил в угодность Макдональду; признаюсь, что я такой низости никогда не предполагал в английском посланнике; неужели и в этом находит он пользу для ост-Индской компании, чтобы мстить человеку даже после его смерти»92.

Через четыре дня после получения от Бенкендорфа записки Фон Фока, 16 марта 1829 г., Нессельроде писал Паскевичу о впечатлении, произведенном на Николая I вестью о гибели Грибоедова, и одновремен­но подсказывал угодную Николаю I версию о виновности Грибоедова в своей смерти, то есть ту же мысль, которую Нессельроде проводит в публикуемом письме к Бенкендорфу: «При сем горестном событии его величеству отрадна была бы уверенность, что шах персидский и наследник престола чужды гнусному и бесчеловечному умыслу, и что сие проис­шествие должно приписать опрометчивым порывам усердия покойного Грибоедова, несоображавшего поведение свое с грубыми обычаями и понятиями черни тегеранской...»93.

В том же письме Нессельроде сообщал о разрешении Николая I на отсрочку платежа 9 и 10-го курура контрибуции. Фактически виновники гибели Грибоедова остались ненаказанными, дело ограничилось приездом в Пе­тербург с извинениями Хозрева-мирзы.