Дубровицы
[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTY2LnVzZXJhcGkuY29tL2M4NTUwMjQvdjg1NTAyNDkzMi8xYTM4MjQvVmZXMG9NNGJRWGcuanBn[/img2]
Одним из красивейших уголков города Подольска, любимым местом отдыха подольчан является местность, покрытая живописными дубравами, еще в старину названная Дубровицами.
Дубровицкая волость с 1182 года принадлежала князю Глебу Юрьевичу сыну Юрия Яковлевича из рода Туровских и Пинских князей и Городненской княгини. В 1190 году дубровицкая волость вошла в состав Смоленского княжества, унаследованного от своего тестя Ростислава Мстиславича. После смерти князя Глеба в марте 1195 года, его похоронили в Киеве в церкви Св. Михаила, дубровицкая же волость в результате междоусобиц досталась князю Александру Глебовичу, владевшему ей до 1224 года.
При слиянии раки Пахры с ее притоком рекой Десной, на холмистом междуречье, высится церковь Знамения. Сейчас трудно представить, что в 20-х годах XVII века здесь стояла деревянная церковь Ильи Пророка, построенная на месте древнего капища, где наши предки падали ниц перед деревянным идолом бога дождя, молнии и грома Перуна, задабривая его различными дарами-жертвами.
Владел Дубровицкой землей боярин Иван Васильевич Морозов, выходец одного из старинных боярских родов, связанных с Москвой с середины XIV века. Под 1627 годом в описи значились боярский двор, шесть крестьянских дворов, двор с деловыми людьми. В церкви были образа и книги, колокольня с колоколами. В церкви служил священник Иван Федоров.
К 1646 году село Дубровицы значительно выросло, тогда здесь появился отдельный двор приказчика и 13 дворов деловых людей. Иван Васильевич закончил свою жизнь монахом под именем Иоаким, а свою землю, «село Дубровицы да село Ерино», завещал в 1656 году дочери Аксинье (Ксение), которая вышла замуж за князя Ивана Андреевича Голицына, который имел честь стоять на запятках кареты брачного поезда Алексея Романова.
Род князей Голицыных происходил от литовского князя Гедимина, внук которого Патрикий прибыв в 1408 году в Москву женил своего сына Юрия на дочери великого князя Московского Василия I - Анне. Правнук Юрия - Михаил Иванович Булгаков-Голица ( «голица» - боевая рукавица) стал родоначальником князей Голицыных. Участник похода на Новгород в 1495 году, боярин, воевода в 1514 году попал в литовский плен. В 1551 году был отпущен в Москву, где его с почетом принял грозный царь Иван Васильевич, пожаловав ему двор в Кремле. Но последние годы Михаил Иванович Голица провел в Троице-Сергиевском монастыре монахом под именем Иона, где и умер в 1554 году.
Позднее прозвище трансформировалось в фамилию. Много поколений Голицыных верой и правдой служили родному отечеству, занимая высокие должности в управлении государством, оставаясь управлять Москвой во время отъезда царя. При Иване Андреевиче, сестра которого Федора была женой князя Д.И. Пожарского, в 1662 году в Дубровицах поставили новую деревянную церковь, скотный двор да четыре избы для дворовых людей.
Аксинья Голицына прожила до 1670 года и покоится в Троицком монастыре. По другим сведениям она приняла постриг в монахини, подражая своему отцу, в московском Георгиевском монастыре, прожив там несколько лет под именем Евфимии.
После смерти Ивана Андреевича в 1683 году в права наследства вступил один из его шести сыновей Иван Иванович Большой, носивший прозвище Лоб. Возможно этот владелец Дубровиц никогда и не бывал в этих местах и владел ими, так сказать, заочно. За год до этого он получил воеводство в Казани и умер там бездетным в 1686 году, Дубровицы перешли к вдове Марии Федоровне, при которой имением фактически управлял живший там ее родной брат Борис Долгорукий. После его смерти вдовая княгиня Марфа Федоровна Голицына, в 1688 году продает своему родственнику, 34-летнему внучатому племяннику Ивана Андреевича Борису Алексеевичу.
Борис Алексеевич Голицын родился 20 июня 1654 года. В детстве он был определен в стольники к царевичу Федору Алексеевичу. Он обучался наукам и языкам у знаменитого общественного и церковного деятеля, писателя и поэта Симеона Полоцкого. С самого детства его отличали от других европейские манеры. Он прекрасно разбирался в изящных искусствах и легко общался на иностранных языках. При регентше малолетних царей Ивана и Петра Софье Борис Алексеевич был назначен начальником Приказа казанского дворца, т. е. в его обязанности входило управление большими южными и восточными окраинами государства - бывшими казанским, сибирским и астраханским ханствами.
Борис Алексеевич был дальновидным и решительным политиком, поэтому он стал поддерживать вторую жену царя Алексея Михайловича Наталью Кирилловну Нарышкину, вдовствующую царицу, делая ставку на молодого Петра, несмотря на то, что царица, по отзыву князя Б. Куракина, «была править некапабель ума малого». Постепенно он завоевал доверие и привязанность царицы-матери, которая и стала называть его «дядькой», т. е. воспитателем, своего сына.
Он понимал, что Россия европейское государство, что прошла эпоха боярства и патриархальности, что пришла пора для России встать в один ряд с такими государствами как Германия и Голландия. Сначала он был единственным человеком, кто знался с иностранцами живущими в Москве. Именно он познакомил Петра с Францем Лефортом, ставшим в дальнейшем его другом и сподвижником.
Как отмечал русский историк В.О. Ключевский, был кравчий князь Б.А. Голицын, человек умный и образованный, но «пил непрестанно» и, правя Казанским приказом почти неограниченно, «так абсолютно, как бы был государем», разорил все Поволжье.
Придя к власти Петр расправился со своими противниками, поддерживающими «третье зазорное лицо» Софью. Пострадал Василий Васильевич Голицын. Его дети - они были лишены чинов и сосланы на север, в маленький городок Яренск. На весь род Голицыных легло тяжелое позорное пятно. Досталось даже «дядьке» Петра. В 1689 году ему было велено удалиться в деревню, и Борис Алексеевич уехал в Дубровицы.
Письменного указа конечно же не было и «опала» царя быстро рассеялась. В начале 1690 года в Дубровицы пришла весть о пожаловании Борису Алексеевичу боярского достоинства. В Москве по этому случаю прошла пышная и торжественная церемония. И может быть в память именного этого события он решил построить у себя в Дубровицах на месте еще крепкой деревянной церкви новый каменный храм.
Борис Алексеевич любил Дубровицы, но он не мог и пренебрегать государственными делами, тем более, что у него было много соперников и врагов, в их числе и Лев Кириллович Нарышкин. Когда Голицын получил боярскую шапку, он рассчитывал занять место своего двоюродного брата и возглавить правительство, но его недоброжелатели не позволили ему возвысится. Он так и остался в должности начальника Казанского приказа, а Нарышкина Петр назначил в Посольский приказ.
Борис Алексеевич Голицын сопровождал Петра в походах к Архангельску и Азову, однако он уже был стар и помощь от него была не велика. Постепенно он отходил от государственных дел, живя то в жалованных Больших Вяземах или Марфино, то в милых Дубровицах.
В момент просветления Б.А. Голицын, некогда знаменитый политик и вельможа, вскоре принял постриг во Флорищевой пустыни под Гороховцом и 18 октября 1713 года, под именем монаха Боголепа, отошел в мир иной оставив нам уникальный памятник архитектуры и своему честолюбию церковь Знамения.
Так именовали икону Божьей Матери, изображающую Пресвятую Богородицу, сидящую и молитвенно подъемлющую руки. На груди ее, на фоне круглого щита - благословляющий Божественный младенец.
Такое изображение Божьей Матери появилось на Руси в XII веке, когда разгорелись междоусобные войны, когда брат шел на брата не щадя даже детей. В 1169 году Владимирский князь Андрей Боголюбский отправил за данью в Новгород своего сына Романа «со всеми князьями вся земля Русская». Но за праведное дело новгородцы стояли на смерть, дни и ночи молясь Господу, умоляя не оставить их в беде. Ночью новгородский архиепископ Иоанн услышал от иконы Христа голос, повелевший взять икону Божьей матери из Спасского храма и поставить ее на крепостную стену.
Когда архиепископ со всем собором и горожанами произнесли слова молитвы: «Заступница христиан непостыдная», икона вдруг сама продвинулась вперед. С молитвами и в следах икона была укреплена на крепостной стене ликом к осадившим Новгород русским воинам. Но даже вид Пресвятой Богородицы не остановил алчущих завоевателей. Тучей полетели в ее сторону стрелы безумных и одна попала в Пречистый лик. Случилось невиданное: икона отвернулась от нападавших и из глаз Богородицы потекли слезы. На осаждавших напал ужас. Они стали поражать друг друга и обратились в бегство, а осажденные с божьей помощью победили врага.
Чудо произошло в среду второй недели Великого Поста, 25 февраля, но празднование установлено 27 ноября (10 декабря), чтобы не нарушать светлой печали Великой Четыредесятницы.
* * *
Здесь во вторник 22 июля 1690 года была заложена Церковь Знамения Она стоит особняком в истории русского искусства. Предполагается, что авторами этого замечательного памятника были иноземные мастера. Многие исследователи пытались уточнить имена строителей, к сожалению документов на этот счет не найдено, и высказываются лишь догадки. Конечно, работающие на Голицына иноземные мастера не сторонились и местных традиций, чем был достигнут синтез западного и русского стилей в архитектуре.
Сооружалась церковь 14 лет в основном летними днями, зимой же и в непогоду мастера обрабатывали камень, вырезая различные затейливые узоры на нем, толкли алебастр и стекло, которые шли в известку для крепления клади.
Основание храма представляет равноконечный крест с закругленными концами, из которых каждый разделан на три грани. Ребра граней отмечены колонками изящного рисунка с вольно стилизованными коринфскими капителями. Четыре главных внутренних угла также обозначены колонками, но насколько крупнее и выше, с более широкими растительными капителями. Первый этаж поставлен на высоком фундаменте, дающем возможность обвести вокруг стен открытую ходовую паперть, богато украшенную резьбой и орнаментальным узором, тянущимся по парапету, прерываемому четырьмя многогранными лестничными сходами.
Храм украшен скульптурными изображениями. Перед главным входом, по сторонам западной лестницы возвышаются две белокаменные скульптуры. С левой стороны Григорий Богослов с книгой и поднятой рукой, а с правой - Иоанн Златоуст с книгой и стоящей у ног митрой. Непосредственно над входом, на крыше западного притвора - изваяние Василия Великого. Первоначально храм украшали и другие подобные скульптуры, в восточной нише и у несохранившейся колокольни.
Не менее интересно и внутреннее украшение церкви. Всякий, входящий в храм видит над иконостасом рельефную сцену «Распятия». Прямо над хорами - «Возложение тернового венца». Над северной аркой поражает воображение сцена «Несение креста», где сгибаясь под неимоверной тяжестью креста, Иисус Христос идет на Голгофу. Верхнюю часть восьмигранного столпа занимает фигура Бога Саваофа, поддерживаемая двумя ангелами. Вокруг восьмилепестковых окошек пущены пышные лепные гирлянды экзотических плодов и цветов. Здесь же присутствуют и обычные лимоны, бутоны роз и подсолнухи. В самом верху, в куполе вылеплены четыре пухлых херувима, похожих на резвящихся ангелов с полотен итальянского барокко.
Высказывались предложения, что и внутренние рельефы церкви выполнены на несколько лет позже, чем наружные скульптуры и среди них возможно были мастера, приехавшие в Россию вместе с архитектором Доменико Трезини в августе 1703 года. Как отмечает историк позапрошлого века А.Ф. Малиновский, мастера резного дела итальянцы Петр Джеми, Галенс Квадро, Карп Филари, Доменико Руско и Иван Марио Фонтана, приняли участие в украшении храма Знамения в Дубровицах.
Открытие церкви Знамения проходило пышно. На открытие прибыл император Петр I с сыном Алексеем. И февраля 1704 года при огромном скоплении народа, собранного с окрестных деревень «на 50 верст расстоянием от Дубровиц», начались торжества по освящению храма. Длившиеся целую наделю, они завершились всеобщей трапезой за огромным праздничным столом, на убранство которого было затрачено 5000 рублей серебром, деньги по тем временам весьма большие. Прямо из Дубровиц Петр I отбыл в Петербург и больше никогда в этих местах не появлялся. Его старый «дядька» уже не принимал участие в государственных делах, «люто запил» и больше никого не интересовал.
В роду Голицыных усадьба была до 1781 года, когда ее приобрел у поручика С.А. Голицына «светлейший князь» Григорий Петемкин, который поведал о новой «жемчужине» своей покровительнице. В июне 1787 года Екатерина II возвращаясь из Крыма в Харькове, пожелав Потемкину титул князя Таврического, рассталась с ним, но решила посмотреть его подмосковную резиденцию. В сопровождении главнокомандующего Москвы и Московской губернии П.Д. Еропкина, предводителя московского губернского дворянства М.М. Измайлова и воинского генералитета «в половине дня 23 июня 1787 года въехала в Дубровицы, где изволила иметь обеденный стол», так было записано в «Журнал высочайшего путешествия».
Императрица пришла в восхищение от красоты тамошней местности. Задумав приобрести Дубровицы, она спросила у Потемкина, сколько они стоят. Князю Потемкину не хотелось расставаться с прелестным уголком, а не сказать цены императрице было нельзя. И вот он, думая отвлечь ее внимание от Дубровиц, назначил за них огромную, чуть не баснословную, сумму. Но Екатерина не смутилась этим и тотчас же объявила, что она покупает поместье.
Делать было нечего: князь Потемкин принужден был получить деньги и уступить Дубровицы государыне. Досада его, конечно, возросла во много раз, когда оказалось, что императрица купила его имение не для себя, а затем, чтобы подарить другому своему фавориту, графу А.М. Дмитриеву-Мамонову, бывшему тогда в полной силе своего влияния на Екатерину.
Судьба обоих графов Дмитриевых-Мамоновых, Александра Матвеевича и его сына Матвея Александровича, владевших Дубровицами, была замечательная, и сами они были выдающимися людьми не только по родовитости и богатству, но и по редким качествам ума и натуры. Род Мамоновых был одним их самых древних русских дворянских родов, сама Екатерина II, занимавшаяся родословными изысканиями, находила, что они происходят от Мономаха. А[лександр] М[атвеевич] (род. 1758 г.) три года пользовался особенным расположением императрицы. Явившись к ней на поклон в июле 1786 года, он вслед за тем был произведен из капитан-поручиков во флигель-адъютанты, потом в генерал-адъютанты и получил титул графа Римской империи.
Во время известного путешествия Екатерины II в Крым, А.М. Мамонов все время ехал в карете императрицы, тогда как другие спутники менялись. Этим выражалось отменное к нему благоволение царствующей путешественницы. На память об этой поездке императрица приказала написать портреты свой и Мамонова в дорожных костюмах. С того времени А.М. Мамонов стал принимать участие и в государственных делах. Гордый своим значением и силой при дворе, граф, однако, недолго удержался на высоте своего положения. Он женился по любви на фрейлине княжне Д.Ф. Щербатовой и вскоре, в июле 1789 года, переехал на жительство в Москву. Здесь и в Дубровицах он жил безвыездно до самой своей смерти, переписываясь иногда с императрицей.
О жизни его в Дубровицах рассказывают, что он и здесь сохранил всю свою прежнюю гордость. Во время сельских праздников он надевал парадный мундир с бриллиантовыми эполетами, навешивал на себя все имевшиеся у него регалии и в таком блестящем наряде являлся перед соседями и простым народом. Гордость его проявлялась и в обращении с окружающими; например, из многих учителей своего сына он приглашал садиться в своем присутствии только учителя русского языка да гувернантку–француженку, которой платил огромные деньги. При восшествии на престол Павла I граф А.М. Мамонов пожалован был графом Российской империи. Умер он еще молодым, в 1803 году, через два года после смерти своей жены, и погребен в Донском монастыре.
Единственный сын и наследник этого представителя екатерининской эпохи, граф Матвей Александрович, этот «несчастный счастливец», по выражению князя П.А. Вяземского, был одарен от природы всеми качествами и поставлен обстоятельствами в самые благоприятные условия, чтобы блестяще прожить свой век. Но ему пришлось лишь только начать так жизнь, а кончить ее отвержением от людей в течение нескольких десятилетий.
Граф (род. 14 сентября 1790 года) получил домашнее воспитание и был, конечно, баловнем родителей. Они уже при самом его рождении позаботились о его будущем счастье: в крестные отцы пригласили к ребенку первого встречного, которым оказался горбатый зеленщик Семен, навещавший впоследствии своего знатного крестника, за что и получал каждый раз по золотому. После смерти отца граф и его сестра поступили под опеку своего деда, скупого старика-сенатора; имущество их тогда заключалось, кроме денег, в 8 тысячах душ крестьян и в разных домах и движимости на миллион рублей.
Вступив в жизнь с таким богатством, знатный юноша скоро обнаружил самые обширные дарования, подмеченные в нем тогдашним министром юстиции И.И. Дмитриевым. Восемнадцати лет граф был уже советником Московского губернского правления, а вскоре и обер-прокурором уголовного департамента сената. Рассказывают, что М.А. Мамонов, в первый же приезд свой на службу в сенат, поразил своею талантливостью стариков-сенаторов, привыкших к медленному ходу канцелярской волокиты. Постановлен был приговор по какому-то важному делу. Но молодой обер-прокурор не согласился с этим решением, приказал тотчас же набело написать новое, им составленное, и все с ним согласились.
Красивый собою, высокого роста, стройный, с громадною физическою силой, граф М.А. Мамонов напоминал, говорят, собою портреты Петра Великого. К тому же, он был большой щеголь: он, например, носил бобровую шубу, стоившую 15.000 руб. Вместе с красотой, знатностью и богатством в нем соединились обширный ум, таланты и безмерное самолюбие. Важный и сосредоточенный граф и в молодости не увлекался светскими развлечениями. Он не танцевал на балах и, когда однажды об этом заметил ему император Александр Павлович, он отвечал, что никогда не танцует, то государь добавил: «Да, да, я знаю, вы больше любите заниматься делами».
Свою непомерную гордость граф Мамонов особенно проявлял по отношению к знатным людям и не стеснялся в своих порывах и на служебном поприще. Много шума наделал такой случай. Какой-то чиновник из подчиненных графа Мамонова сочинил пасквильную книжку, за что и был арестован по приказанию тогдашнего московского генерал-губернатора графа Гудовича. Мамонов страшно оскорбился этим и, приехав в общее собрание сената, загородил при выходе дорогу старику Гудовичу и в присутствии всех с раздражением спрашивал генерал-губернатора, как он осмелился арестовать его чиновника. Гудович жаловался по этому поводу на Мамонова государю, и тот прислал гордому и горячему графу выговор за оскорбление заслуженного Гудовича.
Одно лицо, занимавшее высокое административное место, прислало как-то графу Мамонову письмо, в котором, по обычаю того времени, обращалось к нему с воззванием: «Милостивый государь мой». Последнее слово «мой» возмутило графа, и он в ответном письме этому лицу обратился к последнему с таким же воззванием, но слово «мой» повторил множество раз, исписав этим словом несколько страниц.
Подобные странности указывали на ненормальное состояние болезненно развитого самолюбия графа, перешедшее потом в острый период, начавшийся с эпохи войны 1812 года. Граф явился тогда одним из тех патриотов, которые не жалели своего достояния для блага отечества. Жертва его была огромная: на его средства был сформирован особый казачий Мамоновский полк. Командиром полка назначен был сам граф Мамонов, переименованный из камер-юнкеров в генерал-майоры.
Молодой шеф полка, почти еще юноша, был совершенно неопытен в военном деле и не мог установить строгой дисциплины в своем войске. Своеволие и беспорядок доходили до того, что мамоновцы или, как их стали называть «мамаевцы», сожгли целое селение, когда были уже за границей вместе с остальными русскими войсками. Хотя граф и уплатил все убытки погорельцев, но получил строгий выговор государя.
Вообще военное поприще графа Мамонова было неудачно и не удовлетворило его самолюбивых стремлений, и он в 1816 году вышел в отставку. Даже высочайшая награда в виде золотой сабли за храбрость «в воздаяние ревностной службы и отличия, оказанного в сражениях при Тарутине и под Малоярославцем», пожалованная в декабре 1816 года, была утверждена указом только в 1820 году, а грамота на нее дана только лишь в 1825 году. После неудач оскорбленный граф сделался человеком всем недовольным, увлекался магией, масонством, мистицизмом, вел строгий образ жизни, сделался строптив и угрюм.
Выйдя в отставку, граф Мамонов поехал за границу и, возвратясь оттуда, поселился в Дубровицах. С этого времени начинается странная жизнь этого «несчастного счастливца», в которой и до сих пор еще многое не разъяснено. В Дубровицах граф жил в полном смысле слова затворником и невидимкой. Не только посторонние, но даже прислуга никогда его не видела. Чай, обед и ужин подавались ему в его отсутствие в комнату, соседнюю с той, где он находился; слуга тотчас удалялся, а граф выходил из своей комнаты. Точно так же подавалось ему платье и белье. Управление имением велось по письменным приказаниям и запискам, которые граф передавал, оставаясь невидимкой своим слугам.
Рассказывают, что днем он занимался составлением чертежей и планов укреплений Дубровиц, а по ночам выходил из дома, осматривал местность и втыкал колья на месте предполагавшихся стен и башен. Наутро приходил подрядчик, который вел работу, и граф из соседней комнаты разъяснял ему чертежи и планы. Днем производилась постройка, а ночью граф выходил уже осматривать работы. Стены эти, которыми странный отшельник хотел отгородиться от ненавистных ему людей, целы и теперь, а ворота, напоминающие собою какой-нибудь въезд в средневековый замок, невольно обращают на себя внимание. Может быть через эти ворота въезжали члены общества «русских рыцарей», которые, говорят, учредил граф Мамонов.
Крепостные стены, вероятно, должны были предохранять затворника и от врагов и завистников, которым у него был составлен особый список под заглавием Catalogue des gens qui ont contribue a ma perte. В этом каталоге было записано около 30 лиц, более или менее значительных в то время по своему общественному или служебному положению, но имена лучших людей той эпохи (Строгановых, Воронцовых, Шуваловых, Кочубеев, Сперанского, Ермолова и др.) в этом каталоге не значились.
Ведя странный образ жизни, совершенно чуждаясь людей и оставаясь всегда сам с собою, граф Мамонов шел постепенно по пути к окончательному расстройству своего рассудка. В это время, как говорят, стали обнаруживаться его жестокости по отношению к своим крестьянам, возбудившие толки, жалобы, а потом следствие и опеку над графом. Рассказывают, что он исколотил одного из своих лакеев за то, что тот захотел подсматривать за ним. Лакей пожаловался тогдашнему московскому генерал-губернатору князю Д.В. Голицыну, который и послал в Дубровицы своего адъютанта произвести следствие.
Адъютант без доклада вошел к графу и предъявил ему предписание генерал-губернатора. Граф в это время обедал и, оскорбленный таким появлением незваного гостя, взял, недолго думая, официальную бумагу и, не читая, отправил ее в суповую чашку, а адъютанта не совсем учтиво попросил убираться восвояси. Тогда был дан полный ход делу о сумасшествии графа, и жандармы взяли и отвезли его в Москву. Граф не хотел уезжать из своих Дубровиц, и надо было употребить силу. Говорят, что уезжая из Дубровиц, он сказал собравшимся крестьянам: «Неужели, православные, меня выдадите»; но когда крестьяне бросились его выручать, он успокоил их, говоря, что он «пошутил».
Графа поместили в Москве в его доме и первое время, как можно судить по некоторым обстоятельствам, жестоко обращались с ним, пуская в ход горячечные рубашки, бинты, обливание головы холодной водой, приводившие больного в исступление. Это было в конце двадцатых годов, а в начале тридцатых графа перевели на дачу около Воробьевых гор, купленную для этой цели у князя Юсупова, которая с тех пор стала называться Мамоновскою, а в последнее время Ноевскою дачей.
Лет через десять после этого один врач, наблюдавший больного графа, поместил в Военно-Медицинском Журнале историю и определение его болезни. В помешательстве графа Мамонова врач видел случай помешательства от самолюбия и славолюбия, к которому главным поводом были неудачи с полком. Главная идея бреда была самолюбие. Граф считал себя Папой и римским императором и беспрестанно писал приказания. Лицо его в этот период уже выражало одичалость, но видно было в нем сознание собственного достоинства, движения были то важны, то порывисты.
Разговор носил на себе печать обширного ума, но перемешивался с бредом. Самым привычным восклицанием его было: «Этакие они, Боже мой!» Женат граф не был и не любил женщин, но маленьких детей очень любил. Особенным его расположением пользовались также собаки, голуби и воробьи, которым он всегда давал корму. Обедал, обыкновенно, граф в 3 часа дня, а в три часа ночи ужинал и всю ночь не спал. Дом по ночам весь освещался.
В таком состоянии граф Мамонов прожил около 35 лет. И над ним и над его имуществом все время была опека. К концу жизни графа под опекой было около 15 тысяч душ крестьян, 90 тысяч десятин земли, дача, в которой жил он сам, дом в Петербурге и 200 тыс. рублей капитала. Все ценное движимое имущество сдано было в Дворянскую опеку и ценилось тоже тысяч в двести.
Один из последних опекунов графа его правнучатый племянник Н.А. Дмитриев-Мамонов так описывает жизнь старика. Содержали его в то время соответственно его званию и богатству. Тогда он представлял неизлечимого больного, страдающего манией величия. Жизнь вел он вполне регулярную. При нем постоянно был дежурный доктор, наблюдавший за здоровьем и пищей графа. Как и прежде, он бывал особенно неспокоен после обеда и мог придти в ярость, если что-нибудь его раздражало. Было, впрочем, одно существо, которое делило с графом его печальную участь.
Это был двадцатипятилетний полуидиот Митька, которого принял граф еще семилетним ребенком и с тех пор не расставался, полюбив его безгранично. Когда Митьке минуло 16 лет граф выпросил ему у опекунов военную фантастическую форму с толстыми эполетами. Обращался он с Митькой всегда очень вежливо и даже нежно говорил ему «вы». Митька же, напротив, обращался со стариком грубо, иногда называл его «старым чортом», но был беспредельно ему предан. За обедом, готовившимся всегда на десять персон, сидели всегда двое: граф и напротив его Митька.
В начале 1863 года Митька простудился, заболел и умер. Страшно поразила графа потеря любимого существа: он совершенно опустился, стал еще мрачнее и безучастнее к жизни. Мощная натура его, впрочем, выдержала бы и еще много лет существования, но случилась неожиданная катастрофа. Закуривая однажды трубку, он заронил искру на рубашку, пропитанную одеколоном. Рубашка вспыхнула и, пока успели унять огонь, граф получил сильные ожоги, от которых и умер 11 июня 1863 года. Похоронен он рядом с отцом в Донском монастыре.
Умирая, граф Мамонов сказал: «Вот я и умираю; ну что ж, я довольно пожил!» Но как печальна была жизнь этого человека, сгубленного чрезмерной гордостью и завистью и злобой людей, как говорят близко к нему стоявшие. А жизнь его могла бы быть иная; по своему уму, образованию, энергии, доброте, по своей рыцарской честности он мог бы быть замечательным деятелем. После графа остались его записки, из которых напечатаны отрывки. Исписывал он целые вороха бумаги, перемешивая проблески рассудка с безумием.
Его похоронили у Большого собора в Донском монастыре рядом с могилой его отца под скромной стелой из «подольского мрамора».
Прямых наследников у «русского рыцаря» не было. Разгорелся спорный процесс дележа крупного состояния графа М.А. Дмитриева-Мамонова. «Дело об опеке», которое вел первый департамент Московской гражданской палаты закрывалось его решением, «… что единственным наследником графа Дмитриева-Мамонова утверждены князь Черкасский к родовому материнству, а г. Фон-Визин и князь Голицын в равных частях - родовому отцовскому и благоприобретенному имению умершего».
Дубровицы достались Сергею Михайловичу Голицыну, который «здравомыслевши» доказал свое родство с «умалишенным графом». Его прабабка Анна Александровна, урожденная Строганова была племянницей, по матери, сенатору Матвею Васильевичу Дмитриеву-Мамонову, то есть приходилась двоюродной сестрой фавориту Екатерины II и, в следствии этого, теткой почившего Матвея Александровича.
И так, Дубровицы возвращались к прежним владельцам? Так, но не совсем, ибо Сергей Михайлович был весьма далеким родственником Бориса Алексеевича Голицына - устроителя церковного шедевра. Он происходил из четвертой, самой многочисленной ветви этой старинной и знатной фамилии. Его прямым предком был двоюродный брат бояр Василия Васильевича и Бориса Алексеевича князь Михаил Михайлович Голицын (1685-1764) главнокомандующий русским флотом, президент Адмиралтейств-коллегии при императрице Елизавете.
Один из его сыновей, то же Михаил Михайлович (1731-1806) дослужился до генерал-поручика, получив за женой Анной Александровной Строгановой подмосковную усадьбу Кузминки, которую он благоустроил по проекту Д.И. Жилярди. Однако великолепная усадьба досталась племяннику Михаилу Александровичу, состоявшему послом России в Испании, так как своих детей у хозяев Кузминок не было. В 1860 году М.А. Голицын умер, оставив единственного сына семнадцатилетнего Сергея, через четыре года к которому перешли и Дубровицы.
Одному из самых богатых людей России прочили блестящую карьеру. Однако дослужившись до полковника, он подал в отставку и осел в Москве, проводя лето в Кузминках. И все же судьба неисповедима. В 43-летнем возрасте, имея двух сыновей и трех дочерей, Сергей Михайлович вторично женился на двадцатишестилетней Е.В. Никитиной. Дубровицы стали семейным гнездом новой пары.
К приезду молодых Дубровицы были благоустроены и прежде всего усадебный дом. Центральное положение при входе в него занимает просторный вестибюль. Три двери из вестибюля вели на лестницу, в библиотеку и в так называемую «гостиную под сводами». На главной оси дома находилась библиотека. Одна из ее дверей вела в зал, бывшую «портретную галерею», противоположная дверь библиотеки вела в гостиную и спальню, закругленные углы которой использовались под печку и уборную. Боковая дверь из вестибюля приводит, через проходную комнату, украшенную ионическими колоннами, на лестницу, в два марша подымающуюся вверх.
На второй этаж дома ведет роскошная лестница, украшенная прежде фресковой живописью. В верхнем этаже находились зал, гостиная, кабинет и спальня. В ходе последней реставрации восстановлена парадная гостиная, называемая фресковым или «гербовым» залом, то название дано по многократно повторяющимся здесь двум гербам, один из которых принадлежал роду Дмитриевых-Мамоновых с девизом: «Угадай, если ты можешь, и выбери, если осмелишься», второй, возможно, принадлежал «Ордену Русских рыцарей».
К залу примыкал кабинет. В угловой комната находилась столовая, рядом красная гостиная и будуар. Из красной гостиной, через небольшое круглое помещение, можно было пройти в спальню. Последняя комната - так называемая «гостиная» начала XIX в.
На центральной оси усадьбы в южной ее части был сооружен из кирпича не каменном цоколе конный двор. В юго-восточной части здания в связи с перепадом высот устроена белокаменная двухстолпная палата, что было весьма редким приемом для архитектуры середины XVIII века. В конце XVIII столетия с западной стороны был построен так называемый домик конного двора.
Интересным сооружением комплекса конного двора являются кирпичные ворота, выполненные в псевдоготическом стиле во второй четверти XIX века. Обращенные к реке, они служили выемом из усадьбы в поле, лес и на перевоз через Пахру. Эти ворота можно считать началом крепостной стены, которой М.А. Дмитриев-Мамонов предполагал окружить всю усадьбу.
В конце XIX века в комплексе конного двора появился юго-западный корпус конюшен, выстроенный в стиле модерн. Однако позднейшие перестройки исказили комплекс. Декор многих сооружений был почти полностью утрачен.
В конце XVIII - начале XIX века на композиционной оси главной аллеи расположенного в западной части усадьбы регулярного липового парка были выстроены три двухэтажных корпуса. В настоящее время планировка парка почти на сохранилась. Вероятно, прежде через главную аллею был перекинут декоративный мостик, от которого остались лишь белокаменные ступени. Ограничивающие усадебный парк служебные корпуса имеют весьма лаконичное убранство.
Северный корпус украшен фронтоном и бело каменным карнизом. Одноэтажный центральный корпус образован из двух небольших построек 70-х годов XVIII века, объединенных в одно целое. Фасады этого сооружения, обращенные в сторону парка, сохранили центральные ризалиты, обработанные рустом, и угловые рустованные пилястры. Южный корпус своим главным фасадом расположен перпендикулярно корпусам, ограничивающим парк с западной стороны, т. е. параллельно его главной аллее. Центральный ризалит его увенчан полукруглым фронтоном. Таким образом, корпуса служб являются важным элементом усадебного ансамбля, образуя еще одну его композиционную зону.
Весь архитектурный комплекс Дубровиц прекрасно вписывается в окружающий пейзаж, точно бриллиант в изящной оправе серебристых лент Пахры и Десны.
Рядом с Дубровицами на правом берегу Пахры расположено Беляево, где в 80-х гг. XIX века М. Поливанов содержал писчебумажную фабрику. Фабрика имела две паровые турбины, отварной котел, самочерпальную машину и 15 рольных станков, в работе которых участвовала и река Пахра. Изготавливали на фабрике оберточную бумагу и картон.
