* * *
Днем 12 декабря Оболенский собрал у себя совещание офицеров гвардейских полков. На совещании присутствовал Рылеев. Собравшиеся обсуждали «большую или меньшую возможность, которую каждый имел, поднять роты и действовать на солдат». Некоторые офицеры сомневались в содействии своих однополчан.
Прервав выступления, Рылеев сказал, что они собрались здесь сегодня за тем, чтобы «обязаться честным словом быть на площади в день присяги с тем числом войск, которое каждый может привести», если же не будет возможности этого сделать, пусть каждый явится сам.
Вечером того же дня, говорит в своих записках А. Розен, «был я приглашен на совещание к Рылееву и князю Оболенскому; там застал и главных участников 14 декабря. Постановлено было в день, назначенный для новой присяги, собраться на Сенатской площади, вести туда сколько возможно будет войска под предлогом поддержания прав Константина, вверить начальство над войском князю Трубецкому, если к тому времени не прибудет из Москвы М.Ф. Орлов.
Если главная сила будет на нашей стороне, то объявить престол упраздненным и ввести немедленно временное правление из пяти человек, по выбору членов государственного совета и сената. В числе пяти называли Н.С. Мордвинова, М.М. Сперанского и П.И. Пестеля... В случае достаточного числа войск положено было занять дворец, главные правительственные места, банки и почтамт для избежания беспорядков».
Успеху действий в Петербурге должно было содействовать одновременное выступление на юге (на это указывал С.П. Трубецкой С.И. Муравьеву-Апостолу через его брата - молодого прапорщика квартирмейстерской части Ипполита Муравьева, который выехал к брату в Васильков 13 декабря).
13 декабря северяне вызвали из Москвы в Петербург по делам тайного общества старейшего члена «Союза Благоденствия» - генерала М.Ф. Орлова.
Убийство царя (или, вернее, претендента на царский престол Николая) в самом начале восстания, при занятии Зимнего дворца, облегчило бы государственный переворот. Якубович, А. Бестужев и Каховский сами вызывались выполнить задачу, которая в эти решительные дни приобрела особенную остроту. Рылеев заявил на следствии: «...долго обдумывая план нашего предприятия, я находил множество неудобств к счастливому окончанию оного. Более всего страшился я, если ныне царствующий государь император не будет схвачен нами, думая, что в таком случае непременно последует междуусобная война; тут пришло мне на ум, что для избежания междуусобия должно его принести на жертву...».
На вопрос следственной комиссии - «что предполагалось в случаях удачи или неудачи» - Н. Бестужев, вспоминая разговоры перед восстанием, показывал: «...в случае же неуспеха, ежели останется часть войска, то ретироваться на военные поселения и стараться поднять их; если же и это не удастся, то уже идти во внутренность России и объявлять вольность крестьянам».
Кому же из декабристов пришла эта смелая мысль продолжать революционную борьбу вместе с военно-поселенцами и крестьянами? Ответа на это мы не находим.
Члены Северного общества перед восстанием прекрасно понимали, с какими неравными силами они идут на борьбу с царизмом. И тем не менее северяне все же приняли твердое решение действовать. «Мы мало были уверены в наших силах, - говорит Н. Бестужев. - Часто в разговорах наших сомнение насчет успеха выражалось очень положительным. Не менее того, мы видели необходимость действовать, чувствовали надобность пробудить Россию».
В последние решительные дни, когда северяне готовились к вооруженному выступлению, Рылеев, как это свидетельствует Н. Бестужев, не один раз говорил: «Предвижу, что не будет успеха, но потрясение необходимо, тактика революций заключается в одном слове: дерзай, и ежели это будет несчастливо, мы своей неудачей научим других».
Днем 13-го Н. Бестужев, проходя мимо адмиралтейства, встретил едущего в коляске Батенькова. Как секретарь Сперанского, Батеньков был в курсе всех последних событий. Батеньков сообщил Н. Бестужеву, что Николай подписал манифест о своем воцарении. Утром 14 декабря войска должны были присягать вновь.
Вечером 13 декабря Оболенский сообщил Рылееву о том, что офицер Егерского полка Я.И. Ростовцев донес Николаю о готовящемся выступлении. При этом Оболенский вручил Рылееву копию письма Ростовцева Николаю. Рылеев поспешил к Н. Бестужеву и спросил его: «Что же, ты полагаешь, нужно делать?» На это Н. Бестужев ответил со всей решительностью:
«Не показывать этого письма никому и действовать. Лучше быть взятыми на площади, нежели в постели. Пусть лучше узнают, за что мы погибли, нежели будут удивляться, когда мы тайком исчезнем из общества, и никто не будет знать, где мы и за что пропали».
«Рылеев бросился мне на шею», - говорит Н. Бестужев. «Я уверен был, - сказал он (т. е. Рылеев. - М.Б.) с сильным движением, - что это будет твое мнение. Итак... Судьба наша решена. К сомнениям нашим, конечно, прибавятся все препятствия. Но мы начнем. Я уверен, что погибнем, но пример останется. Принесем собою жертву для будущей свободы отечества».
В тот же вечер происходило последнее собрание северян у Рылеева. Перед началом совещания Оболенский, приехав к Рылееву, застал у него Каховского и И. Пущина.
«На вопрос Оболенского о плане действия Рылеев отвечал, что Трубецкой сообщит оный, но что должно собраться на площади- всем с тою ротою, которая выйдет первая; после того Рылеев, подойдя к Каховскому и обняв его, сказал: «Любезный друг, ты сир на сей земле, ты должен собою жертвовать для общества; убей завтра императора». Засим все обняли его, в том числе и Оболенский...».
«Многолюдное собрание было в каком-то лихорадочно-высоко настроенном состоянии», - говорит М. Бестужев.
В последний раз собравшиеся проверяли свои ряды и подсчитывали силы. Этих сил было немного. И тем не менее они все надеялись на успех.
Северяне рассчитывали на Измайловский, Московский, Финляндский, Егерский и другие полки, а также на гвардейский экипаж и конную артиллерию. Не воспользоваться «...столь значительною силою было бы непростительное малодушие и даже преступление», говорил Рылеев на следствии.
Согласно выработанному в последние дни плану Арбузов и Якубович должны были вывести гвардейский экипаж, пойти к казармам и поднять Измайловский полк. Михаил Пущин, младший брат И. Пущина, примкнувший за два дня до 14 декабря к Северному обществу, должен был присоединиться к ним с коннопионерным эскадроном; Н. Бестужев и Рылеев - находиться при гвардейском экипаже; А. Бестужев - стать во главе Московского полка, поднятого М. Бестужевым и Щепиным-Ростовским; Булатов - возглавить лейб-гренадерский полк, который должен был привести на площадь Сутгоф. После взятия Зимнего дворца Булатов должен был силами гренадерского полка занять Петропавловскую крепость. В помощь вновь избранному диктатору Трубецкому назначили Булатова и Якубовича.
Собраться постановили на Петровской (Сенатской) площади и присоединиться к той роте, которая выйдет первой.
Трубецкой распорядился, чтобы первые войска, пришедшие на площадь, заняли Зимний дворец и арестовали царствующую фамилию, участь которой решат учредительное собрание и великий собор.
В разгар совещания пришло известие о том, что командир Семеновского полка С.П. Шипов (бывший член «Союза Благоденствия») окончательно отказался присоединиться к северянам. Отказался от своего первоначального намерения и командир 2-го батальона Финляндского полка полковник Моллер, заявивший Н. Бестужеву и К. Торсону, что он «не намерен служить орудием и игрушкой других в таком деле, где голова не твердо держится на плечах».
Во всем Финляндском полку только один поручик Розен оставался надежным человеком. Арбузов отвечал за гвардейский экипаж. М. Бестужев и Сутгоф слабо ручались за Московский полк. Была еще надежда на то, что если утром 14 декабря полки, на которые надеялись северяне, не присягнут Николаю, можно будет сделать самое главное: не допустить сенат до присяги Николаю. Восставшие полки, заняв Зимний дворец и Петропавловскую крепость, пойдут к сенату и потребуют подписать манифест к русскому народу об аресте царской фамилии, установлении временного правительства и созыве великого собора народных представителей.
На этом последнем совещании, где все готовы были принести себя в жертву отечеству, один Трубецкой, казалось, боялся открытого выступления. Еще 12 декабря Трубецкой, как говорил на следствии А. Бестужев, - «просился уехать, чтобы удержать от присяги 2-й корпус, но ему сказали, что он здесь надобен».
Трубецкой не верил в успех восстания, не верил в то, что поднимутся полки, и советовал М. Бестужеву, Сутгофу, Арбузову и Михаилу Пущину не слишком уговаривать солдат. На возражения Рылеева и других Трубецкой говорил: «Хорошо нам говорить, мы не можем никого привести за собой и, следовательно, погубим только других».
«Мы на смерть обречены, - говорил Рылеев. - Я становлюсь в ряды в роту Арбузова», - и здесь же, показав Трубецкому копию доноса Ростовцева Николаю, сказал: «...нам изменили; двор уже много знает, но не всё...».
О настроениях Рылеева в последние дни, предшествовавшие 14 декабря, о его решимости идти на смерть, даже предвидя трагическую развязку, говорит Розен, описывая совещание у Рылеева 12 декабря:
«Все из присутствовавших были готовы действовать, все были восторжены, все надеялись на успех, и только один из всех поразил меня совершенным самоотвержением... С особенным выражением в лице и в голосе сказал он мне: «Да, мало видов на успех, но все-таки надо начать; начало и пример принесут плоды». Еще теперь слышу звуки, интонацию - все-таки надо, - то сказал мне Кондратий Федорович Рылеев».
Через 33 года, в знаменательный «торжественный, святой день 14 декабря» (1858 года) тот же Розен писал И. Пущину:
«Сегодня при многих воспоминаниях особенно вспоминаю тебя, любезный друг Пущин.
Этот день ведет дальше и дальше - и за все слава богу.
Теперь как-то странно вспоминать этот день и как-то знаменательно отзываются памятные слова Рылеева, когда он, предвидев возможность неудачи, сказал мне: «А все-таки надо». Истина берет свое». В этих строках в письме к испытанному другу и бывшему соузнику И. Пущину старый декабрист Розен присоединялся к мысли других декабристов о том, что жертва, принесенная 14 декабря 1825 года, не была бесплодной.
План, утвержденный накануне у Рылеева, по которому северяне выступали первыми, был нарушен уже утром 14 декабря.
В то время когда морской экипаж, подготовленный Н. Бестужевым, Арбузовым и другими к восстанию, ждал Якубовича, чтобы во главе с ним выйдя из казарм, присоединиться к измайловцам и конноартиллеристам и, захватив Зимний дворец, арестовать царскую фамилию (и при возможности уничтожить ее), Якубович в 6 часов утра явился к Рылееву и А. Бестужеву и заявил последнему о своём отказе выполнить взятые на себя обязательства.
В Московском, гренадерском и других полках офицеры-декабристы ждали сообщений о ходе действий Якубовича. В полках, готовых к восстанию, были уверены, что дворец уже захвачен.
Отказ Якубовича потряс А. Бестужева. Он тщетно уговаривал Якубовича, как говорит М. Бестужев, «ехать к артиллеристам и измайловцам»; храбрый кавказец «упорно говорил: «Вы затеяли дело несбыточное - вы не знаете русского солдата, как знаю я».
Якубович поспешил к себе домой на Гороховую. Дела принимали опасный оборот. А. Бестужеву и Рылееву надо было на что-то решиться; время шло, необходимо было предупредить Арбузова об отказе Якубовича и направить вместо него в морской экипаж Н. Бестужева.
Рылеев и А. Бестужев поспешили послать с этим важным поручением в гвардейский экипаж Петра Бестужева. Известив Арбузова, он должен был спешно направиться к старшему брату.
Когда Торсон ушел в штаб морского министерства на свое очередное дежурство, Н. Бестужев направился в Морской музей. Здесь он увидел Петра, прочитал записку Александра и поспешил к Рылееву.
«Я дожидал тебя, - сказал он Н. Бестужеву, - что ты намерен делать?
- Ехать по условию в гвардейский экипаж, может быть, там мое присутствие будет к чему-нибудь годно.
- Это хорошо. Сейчас был у меня Каховский и дал нам с твоим братом Александром слово об исполнении своего обещания. Я же, со своей стороны, еду в Финляндский и гвардейский полки, и если кто-либо выйдет на площадь, я стану в ряды солдат с сумою через плечо и с ружьем в руках».
Несомненно Рылеев сообщил Н. Бестужеву о том, что еще утром Якубович вместе с Арбузовым в присутствии Каховского отказался вывести на Сенатскую площадь гвардейский экипаж. Н. Бестужев поспешил к казармам экипажа и стал у ворот ждать уведомления о выступлении Московского полка.
После ухода Рылеева с Н. Бестужевым А. Бестужев поспешил к родным. Как только брат Михаил явился от полкового командира, он сообщил ему об измене Якубовича.
«Итак, надежда на артиллерию и прочие полки исчезла, - сказал брату М. Бестужев чуть не со слезами на глазах. - Медлить нечего, пойдем в полк - я поведу его на площадь. Пойдем и уведем полк до присяги».
Было уже 9 часов утра, и в это время случилось именно то, чего так опасались декабристы.
Николай огласил манифест о своем воцарении, и после заседания в Зимнем дворце ему уже присягнули государственный совет, сенат, синод и вслед за ними Преображенский, Конногвардейский и Семеновский полки.
Перед тем как восставшие должны были выйти на площадь, Корнилович отправился к Сперанскому сообщить ему о предстоящих событиях и получить его согласие на назначение в число членов временного правления.
«С ума вы сошли, - ответил Сперанский, - разве делают такие предложения преждевременно? Одержите сначала верх, а потом все будет на вашей стороне».
В 10 часов на Гороховой улице показалась колонна Московского полка во главе с М. и А. Бестужевыми и Щепиным-Ростовским. Здесь к ним присоединился Якубович. Солдаты шли с развернутыми знаменами, с барабанным боем, с заряженными ружьями наперевес и с криками: «Ура, Константин!»
Колонна вышла на Сенатскую площадь в полном порядке и образовала у памятника Петру I каре. К восставшим поспешил присоединиться батальон лейб-гренадерского полка под предводительством Сутгофа. Батальон прошел через Петропавловскую крепость, но, торопясь к месту сбора, не догадался занять ее. Точно так же он мог овладеть Зимним дворцом, но увидев, что двор занят саперами, прошел мимо. Лейб-гренадеры стали рядом с Московским полком, слева, ближе к Неве.
При выходе из казарм М. и А. Бестужевым пришлось вступить в борьбу с командиром полка и старшим офицером, которые пытались остановить солдат. Щепин-Ростовский тяжело ранил обоих.
Восстание привлекло на площадь огромные толпы народа. Тут были и рабочие, строившие Исаакиевский собор.
Весть о происходящем тотчас же дошла до дворца. До этого Николай с тревогой ждал известий от полковых командиров о ходе присяги. Теперь он растерялся. Неуверенность в солдатах мешала ему действовать решительно. Отдав приказ привести батальон Преображенского полка, который казался ему наиболее надежным, Николай поспешил к главным дворцовым воротам. Площадь была полна народу. Николай стал читать и толковать манифест о своем восшествии на престол.
И. Пущин и Рылеев прибыли на площадь вскоре после прихода Московского полка. Оболенский пришел вместе с полком. К ним присоединились Одоевский, Каховский и другие.
Московский полк, роты лейб-гвардии гренадерского полка и примкнувшие к ним были крайне удивлены отсутствием диктатора Трубецкого. Ведь он должен был прибыть раньше всех на площадь и принять командование восставшими.
Тем временем по вызову Николая I пришел батальон Преображенского полка. Узнав об этом, царь во главе батальона выехал на площадь и распорядился стянуть туда присягнувшие ему части. Войска уже окружали площадь. Кавалерия расположилась вдоль адмиралтейства, коннопионеры на набережной, кавалергарды - у дома Лобанова-Ростовского. Сюда же подводили артиллерию, однако ждали, когда подвезут снаряды.
Николай не сразу воспользовался оплошностью восставших. Растерянность и на площади не покидала его. Вначале члены царской фамилии хотели убедить восставших разойтись. К ним подъехал брат царя Михаил Павлович, уверяя, что Константин отказался царствовать.
К каре восставших подъехал генерал-губернатор Петербурга М.А. Милорадович и стал убеждать их, что Константин действительно отказался от престола и законным государем является Николай. Милорадовича не захотели слушать. Оболенский ударил его штыком, а Каховский выстрелил и смертельно ранил его.
Артиллерийские полки и кавалерия, на которых накануне рассчитывали восставшие, не присоединились к ним. Николай I ждал прибытия Финляндского полка, но полк остановился на Исаакиевском мосту. Шедшей впереди ротой командовал Розен. Рота, а за ней и весь полк по его команде остановились и, простояв до конца восстания, не примкнули ни к той, ни к другой стороне.
В связи с отказом Якубовича все свои надежды Рылеев и другие руководители Северного общества обратили на Н. Бестужева. «Самая ситуация, - говорит М.В. Нечкина, - делала теперь его главным действующим лицом, на которое революционный штаб возлагал все надежды в важнейшем вопросе - примкнет или не примкнет к восставшим Морской экипаж».
Больших трудов стоило мичману П. Бестужеву в это утро пробраться в казармы Московского полка и оттуда - в гвардейский экипаж. По распоряжению начальства до принесения присяги пропуск в казармы всем посторонним был запрещен.
Н. Бестужев вместе с братом Петром прошел в казармы экипажа, где все были в чрезвычайном волнении. Офицеры и матросы сомневались в отречении Константина и требовали подтверждения этого факта соответствующими документами.
Бригадный командир, начальник гвардейского экипажа С.П. Шипов тщетно уговаривал моряков присягать Николаю, но, как показал на следствии Н. Бестужев: «единогласно все офицеры, кроме штаб-офицеров, и все рядовые отказались».
Офицеров, замеченных в неповиновении, Шипов приказал арестовать, предварительно отобрав у них оружие.
О действиях Н. Бестужева в гвардейском экипаже известно из следственных дел. Как мы уже указывали выше, Н. Бестужев провел большую агитационную работу с составом экипажа. Под его воздействием «для требования законов» к восстанию примкнули моряки, не бывшие членами общества. Декабрист мичман А.П. Беляев с восхищением говорил на следствии о Н. Бестужеве: «Вот человек, который в состоянии всякого переделать».
С помощью Арбузова матросы прекрасно усвоили значение слова конституция и понимали, с какими требованиями они должны прийти к сенату. Все дни перед восстанием Арбузов ввиду занятости Н. Бестужева действовал лично и убеждал офицеров и матросов экипажа не присягать Николаю. Вместе с Арбузовым матросов агитировали братья А. и П. Беляевы, мичман М.А. Бодиско и другие.
Придя в казармы, Н. Бестужев, по словам Арбузова, застал офицеров экипажа «в сомнении о присяге». Н. Бестужев, как говорит мичман В.А. Дивов, спросил ротных командиров: «Приготовлены ли у вас роты?» - и тут каждый уверял в своей роте».
Когда раздались голоса: «Кто поведет матросов на площадь?» - Н. Бестужев сказал: «Кажется, мы все здесь собрались за общим делом и никто из нас не откажется действовать». Впоследствии в своих показаниях Н. Бестужев говорил, что на его слова кто-то из молодых офицеров сказал: «С вами мы готовы идти...»; я, не дав кончить сей фразы, отвечал: «В этом деле надо откинуть самолюбие: у вас есть Арбузов; ему можете вы ввериться». Офицеры, подчиняясь словам капитан-лейтенанта Н. Бестужева, готовы были идти с лейтенантом Арбузовым и слушаться его команды.
Н. Бестужев по предписанию Рылеева должен был с гвардейским экипажем пойти в Измайловский полк и вместе с ним прибыть на площадь. Для этого нужно было узнать о настроении измайловцев, на которых так рассчитывали северяне. Убедившись в готовности моряков, Н. Бестужев отправил мичмана В.М. Тыртова в Измайловский полк и ждал его возвращения. Вернувшись, Тыртов сообщил, что измайловцы присягнули и к ним в казармы никого не пускают. Время было упущено: явись Якубович рано утром к ожидавшим его измайловцам,- и полк, не желавший присягать Николаю, примкнул бы к восставшему гвардейскому экипажу.
Так случилось, что правильные расчеты Рылеева и его товарищей на Измайловский полк не оправдались по вине Якубовича.
Время уходило, необходимо было спешно действовать для вывода моряков. Н. Бестужев, стремясь набрать больше сторонников, пошел по квартирам экипажа. Об этом говорит в своих «Записках» сослуживец Торсона по 15-му экипажу С.И. Яновский, «Бунтовщики, - как называет он восставших, - склонили в заговор гвардейский экипаж. Бестужев (Николай.- М.Б.) кинулся было и в наш 15 экипаж».
Между тем батальон моряков был выведен для принесения присяги во двор. Шипов продолжал уговаривать офицеров и матросов присягать Николаю и готовился читать манифест о его воцарении. Шилова никто не желал слушать; все вышли из повиновения; дисциплина в экипаже была нарушена. Офицеры вступали в пререкания с Шиповым. В это время во дворе появился Н. Бестужев и, как свидетельствует Дивов, сказал: «Что они теряют время?».
«Шипов, видя, - говорит в своих «Воспоминаниях» А. Беляев, - что не может убедить офицеров, пошел в казармы и в канцелярию, позвал ротных командиров. Мы, младшие, остались с батальоном, возбужденные в высшей степени началом действия». Появившийся перед батальоном лейтенант Н.А. Чижов сказал, что «в Московском полку убили генерала и несколько рот побежали на площадь», тогда Н. Бестужев «начал их уговаривать, чтобы они пошли за ротными командирами», арестованными Шиповым, и приказал братьям А. и П. Беляевым и другим членам общества освободить их.
С Сенатской площади прогремели выстрелы (восставшие отражали атаки конной гвардии). Петр Бестужев крикнул: «Ребята, что вы стоите, слышите ли стрельбу, это ваших бьют».
В это время, говорит в своих следственных показаниях мичман Дивов: «Кап[итан] лей[тенант] Бестужев подошел к кап[итану] лейт[енанту] Козину, стал его упрашивать, чтобы вел батальон на площадь, говоря: «Николай Глебович, ради бога, веди батальон, медлить нечего, дело идет о спасении отечества, каждый миг дорог»; и не видя ответа, сбросил с себя шинель и сказал: «Если ты не поведешь, я принимаю команду», и, скомандовав: «Ребята, за мной на площадь», «выручать своих», увлек моряков за собой.
Морской экипаж с развернутым знаменем впереди, во главе с Н. Бестужевым, Арбузовым, М. Кюхельбекером, П. Бестужевым и другими направился на Сенатскую площадь, где был встречен громовым «ура» московцами и лейб-гренадерами. Но, «когда я пришел на площадь с гвардейским экипажем, - говорит Н. Бестужев, - уже было поздно».
Восставшие войска тщетно ждали диктатора Трубецкого и бездействовали. «Когда вышли на площадь, - говорил на следствии Каховский, - то все мы - Оболенский, Бестужевы, Одоевский, Пущин (Иван. - М.Б.), я и все прочие ждали Трубецкого».
В этот день Рылеев мало находился на площади. Он, как свидетельствует Розен, «бросился во все казармы, по всем караулам, чтобы набрать больше материальной силы, и возвращался на площадь с пустыми руками...». Трубецкой не являлся.
Рылеев прибегал на площадь и вновь убегал искать незадачливого «диктатора».
Когда гвардейский экипаж пришел на площадь, Рылеев, завидя Н. Бестужева, приветствовал его «первым целованием свободы». Обнимая Н. Бестужева, Рылеев сказал: «Предсказание наше сбывается, последние минуты наши близки, но это минуты нашей свободы: мы дышали ею, и я охотно отдаю за них жизнь свою».
Вслед за гвардейским экипажем пришли и роты Гренадерского полка под предводительством Панова. Восставших было более трех тысяч человек. В их рядах не смолкало: «Ура, Константин, ура, конституция!».
Многочисленные толпы народа готовы были действовать заодно с восставшими. Имея на своей стороне такую силу, можно было думать о победе, но северяне ничего не предпринимали и находились в нерешительности. Они все еще чего-то выжидали. В свою очередь и царь оставался в смятении. Он был настолько растерян, что даже приказал «приготовить на всякий случай экипажи», причем не дворцовые, а городские, чтобы ему с семейством можно было бежать из столицы.
И в такой благоприятный момент восставшие из-за неявившегося диктатора не решались ни на какие действия!..
Почти одновременно с гвардейским экипажем к революционным войскам вместе с киевским митрополитом Евгением Болховитиновым, дьяконами и прочим духовенством приблизился митрополит Серафим. В полном церковном облачении, трясущийся от страха, Серафим просил воинов разойтись и тем заслужить полное прощение государя. Восставшие, особенно моряки, с суровостью потребовали митрополита удалиться и не вмешиваться в дела, его не касающиеся.
А время все уходило, солдаты, одетые в одни мундиры, страдали от холода и тщетно ждали приказаний. Солдаты знали, зачем они на площади, и нерешительность начальников приводила их в недоумение.
Правительственные войска через народ дали знать восставшим: «Продержитесь только до темна, перейдем к вам». Народ подбадривал солдат; в Николая и его свиту полетели камни. Рабочие со строительства Исаакиевского собора бросали в претендента на престол поленьями.
Впоследствии Николай говорил принцу Евгению Вюртембергскому: «Самое удивительное в этой истории это то, что нас с тобой тогда не пристрелили».
Измайловцы, «отказавшиеся решительно от присяги Николаю», сильно избили Ростовцева, который стал их уговаривать присягать законному царю. Как свидетельствует М. Бестужев, Ростовцева, возвращавшегося из Измайловского полка, «Оболенский наградил оплеухой».
Итак, Измайловский полк, или измайловцы, как говорил М. Бестужев, «...ждали с минуты на минуту удобного случая, чтобы соединиться» с ними. Революционным войскам готовилась неожиданная помощь со стороны кадет Морского и 1-го Кадетского корпусов. От них были присланы депутаты «испросить позволения прийти на площадь и сражаться в рядах восставших». «Благодарите своих товарищей за благородное намерение, - просил передать юным героям М. Бестужев, - и поберегите себя для будущих подвигов».
Казалось, все было на стороне тех, кто впервые вступил в единоборство с царизмом. Восставшие отражали натиски правительственных войск, гордо отвергли обещание «царского прощения», переданное им братом Николая Михаилом Павловичем, которого они также просили удалиться. Заполнявшие площадь все теснее смыкались с восставшими. Когда же М. Кюхельбекер и И. Пущин начали уговаривать их разойтись (потому что царские войска готовили пушки в сторону революционных войск), в народе отвечали: «Умрем вместе с вами».
А восставшие продолжали тактику выжидания, обрекая себя тем самым на неизбежное поражение. «..Бездействие поразило оцепенением умы, дух упал, ибо тот, кто на этом поприще раз остановился, уже побежден наполовину», говорил позднее, вспоминая этот день, Н. Бестужев. «Раз восстание начато, - учил В.И. Ленин, - надо действовать с величайшей решительностью и непременно, безусловно переходить в наступление. Оборона есть смерть вооруженного восстания».
Когда восставшие отбили несколько атак и уже не стало никаких надежд на появление Трубецкого, решено было избрать другого начальника.
Предложили руководство Н. Бестужеву, но он, как моряк, отказался. «И только к вечеру, - говорит Розен, - навязали начальство Оболенскому». Но было уже поздно. Несмотря на то, что на стороне Николая была огромная сила, он, боясь наступающей темноты, приказал артиллерии быть наготове и окружить каре революционных войск. «Мы были окружены со всех сторон, - писал Н. Бестужев, - день смеркался. Вдруг мы увидели, что полки, стоявшие против нас, расступились на две стороны, и батарея артиллерии стала между нами с разверстыми зевами».
В тот момент, когда Оболенский собрал совещание, Николай решил действовать. В последний раз он послал к восставшим генерала Сухозанета. На предложение сдаться ему прокричали «подлеца» и просили прислать кого-нибудь «почище».
Сухозанет взмахнул шляпой с белым султаном - это было сигналом к пальбе.
Три картечных залпа по восставшим со стороны царских войск решили судьбу тех, кто впервые в истории России бросил вызов самодержавию.
Восстание было подавлено. Площадь оцепили со всех сторон.
Н. Бестужев описывает окончание дня 14 декабря: «Первая пушка грянула, картечь рассыпалась; одни пули ударили в мостовую и подняли рикошетами снег и пыль столбами, другие вырвали несколько рядов из фронта, третьи с визгом пронеслись над головами и нашли своих жертв в народе, лепившемся между колоннами сенатского дома и на крышах соседних домов. С первого выстрела семь человек, ошеломленные, упали... Другой и третий выстрелы повалили кучу солдат...
Мертвые тела солдат и народа валялись на каждом шагу; солдаты забегали в дома, стучались в ворота, старались спрятаться между выступами цоколей, но картечь прыгала от стен и не щадила ни одного закоулка». «Остальная развязка нашей политической драмы всем известна...».
В те минуты, когда восставшие бежали по Галерной улице и по Неве к Академии художеств, М. Бестужев, не потерявший присутствия духа, сделал попытку собрать своих солдат на Неве и двинуть их на Петропавловскую крепость. Лед под выстрелами проломился, люди стали тонуть, и спасти их не было никакой возможности.
Что же было нужно, чтобы добиться победы? Только одно - решительное наступление со стороны восставших. Однако этого-то и не было. Декабристы не приняли помощи народа, который подбадривал солдат и бросал в Николая камнями и поленьями.
Действуя в интересах народа, они боялись его активности, не желая, а главное, не умея придать своему выступлению характер массового всенародного движения. А помощь народа в этот день могла по-иному повернуть судьбы восстания. Народ, выражал восставшим свое сочувствие и был готов по их зову идти за ними всюду и действовать совместно.
В этот день царская картечь вырвала из рядов восставших и стоявшего вместе с ними народа большое число жертв. Их общая кровь, пролитая за правое дело, обагрила снег на Сенатской площади. Если декабристы 14 декабря 1825 года и не добились гибели царизма и уничтожения крепостного строя, все же они нанесли им первый, весьма чувствительный удар.
Изучая историю движения декабристов, вчитываясь в их показания, мы убеждаемся в глубокой справедливости известного ленинского определения значения и классовой сущности декабризма.
Братья Н. и М. Бестужевы, представители дворянской интеллигенции, сыновья «простолюдинки», выросшие в глубоко демократической семье, воспитанные в ненависти к деспотизму и крепостничеству и в любви к своему народу, казалось, должны были не бояться его действия и скорее и легче других декабристов найти с ним общий язык. Но действуя в интересах народа, желая освободить его от позорного гнета крепостничества, жертвуя собой в неравной борьбе, они все же боялись «народной революции», о чем говорил Н. Бестужев.
Тайное общество старалось подготовить таких деятелей, которые должны были «направить буйное стремление черни, которая не знает сама, чего она хочет». А. Бестужев также страшился «народной революции», о чем говорил на следствии: «Мы более всего боялись народной революции, ибо оная не может быть не кровопролитна и не долговременна».
В этих высказываниях со всей отчетливостью выявилась классовая ограниченность дворянских революционеров, которые силами дворянско-революционного меньшинства думали совершить государственный переворот.
У восставших, как мы уже выше указали, не было вполне разработанного плана. А для успеха вооруженного восстания необходимо проявить большое искусство.
Несвоевременное прибытие отдельных частей, отступничество Якубовича, Булатова и Трубецкого, долгие часы у сената в напрасном ожидании «диктатора» с большим чином, не дали декабристам возможности достичь того успеха, после которого, как сказал Сперанский Корниловичу утром 14 декабря: «Все будет на вашей стороне».
