* * *
После того, как картечь Николая I рассеяла восставших, Николай Бестужев, потеряв из виду брата Александра во время отступления с площади, бросился в переулок и очутился в полуотворенных воротах, где столкнулся с хозяином владения, попросившим его войти в дом. На вопрос, кто он, «полная форма, штаб-офицерские эполеты, крест послужили достаточным ответом Н. Бестужева».
Хозяин оказался воспитанным под начальством А.Ф. Бестужева. Н. Бестужев открылся знакомому отца о своем участии в восстании. Гостеприимство, оказанное Н. Бестужеву незнакомым человеком, позволило ему переждать некоторое время, необходимое для того, чтобы затем беспрепятственно пробраться к себе на Васильевский остров.
Идя домой, Н. Бестужев видел, как по приказу нового венценосца при свете зажженных костров спешили убрать следы крови. Через множество прорубей тела убитых спускали под лед в Неву. Спускали не только убитых, но и раненых.
Казачьи разъезды в городе напоминали о происшедшем. Н. Бестужев на мгновение забежал домой, оставил саблю, простился с матерью и сестрами и пошел пешком по льду в Кронштадт, чтобы оттуда бежать за границу.
Из «Дела Военного по флоту канцелярии» № 1211 - «О розыске и аресте братьев Бестужевых и других участников 14 декабря 1825 года и др.» мы знаем, что в то время, когда Н. Бестужев пробирался в Кронштадт, Николай I приказал «немедленно отыскать капитан-лейтенанта и мичмана Бестужевых и представить их лично к Его Величеству».
«Генерал Воинов, всегда усердный и расторопный, с немалым затруднением и опасностью отыскал мичмана Бестужева (Петра) и представил вице-адмиралу С.А. Пустошкину. Последний в 4 часа ночи донес о том государю, и тот изъявил свое удовольствие, что отыскан хотя один Бестужев, повелел его арестовать, связать руки и представить к себе, что и было исполнено. Бестужев был отдан дежурному генерал-адъютанту...».
15 декабря начальник морского штаба в[ице]-адмирал Моллер 2-й сообщил главному командиру Кронштадтского порта в[ице]-адмиралу Моллеру 1-му о «содержании под строгим арестом» его адъютанта мичмана Бестужева, «найденного виновным в подготовке чинов морского гвардейского экипажа и других полков к возмущению и в самом действии противу учинивших присягу на верность подданства Е. В. Государю Императору Николаю Павловичу», и вместе с тем просил «без огласки и с крайнею осторожностью стараться отыскать брата его, капитан-лейтенанта Бестужева (Николая), которого в СПБ сыскать не могли, и который находится, может быть, в Кронштадте».
Мать Бестужевых объявила полиции, что оба сына ее, и Николай и Александр (штабс-капитан Морского полка) действительно отправились в Кронштадт 14 декабря в 7 часов вечера, и начальник штаба, сообщая 16 декабря об этом вице-адмиралу Моллеру 1-му, прибавлял, что капитан-лейтенант Бестужев имеет в Кронштадте любовницу и просил «употребить самые деятельнейшие и самые строгие меры к отысканию обоих братьев, укрывающихся, вероятно, под чужими именами, в непринадлежащем, а может быть, и в женском платье, и посему в тех домах, где по подозрению они скрываются, могут сделать обыск и по розыскании прислать их сюда, как государственных преступников, под строжайшим караулом».
Но в «момент отправления» этого письма, прислан был к начальнику штаба от государя нарочный штаб-офицер, с уведомлением, что шт.-капитан Бестужев сам лично явился». В тот же день был разыскан и Николай Бестужев. Его отыскали за Кронштадтом, в Косном селении, и препроводили в Петербург под присмотром унтер-лейтенанта Киселева при трех нижних чинах.
При нем - (Н. Бестужеве) были найдены «книжник с ассигнациями на 250 рублей, серебром 4 рубля, кольцо золотое с бриллиантами, ключ железный, кошелек бисерный, часы золотые, цепочка золотая с аметистовой печатью и компас карманный в аплеке».
«В Кронштадт пришедши,- говорит Н. Бестужев в своем следственном деле,- нашел взятые все меры для останавливания всех проезжающих, но одежда моя позволила мне пробраться».
Здесь Н. Бестужев прошел на квартиру Е.П. Абросимовой - вдовы инспектора штурманского училища, которая в тот день была в Петербурге. Ее слуга дал Н. Бестужеву тулуп, шапку и салазки.
В это время вошли муж Л.И. Степовой - М.Г. Степовой и П.А. Дохтуров - старший адъютант начальника Кронштадтского порта Ф.В. Моллера. Они объявили Н. Бестужеву прибывший из Петербурга приказ о его аресте. Но здесь личный враг Н. Бестужева М.Г. Степовой показал все благородство своей натуры. Обратившись к Дохтурову, который настаивал на аресте Н. Бестужева, Степовой сказал: «Мы не получили положительного приказания взять его, нас просили узнать, не здесь ли он, и я ничего не нашел. Пойдемте».
Н. Бестужев, не теряя времени, сбрил баки, подкрасил лицо, переоделся и ушел на Кронштадскую косу (в 8 верстах от Кронштадта). Он явился на Толбухинский маяк с фальшивым документом за подписью начальника всех балтийских маяков Л.В. Спафарьева в качестве назначенного в штат прислуги.
В тот же день, 15 декабря, поздно ночью, Н. Бестужев был выслежен полицией, захвачен в доме фейерверкера Белорусова и отправлен в Петербург. В Петербурге его привезли к морскому министру А.В. Моллеру, от которого Н. Бестужев «выслушал приличное случаю стереотипно-начальническое поучение, ему связали руки веревкою и во всей форме, с крестом на груди, повели во дворец».
В Зимнем дворце, который, по меткому выражению декабриста М.А. Назимова, в эти дни напоминал «съезжую», Н. Бестужев предстал перед генералом В.В. Левашевым. Немедленно сюда явился и Николай I. После беседы Н. Бестужев был отправлен в Петропавловскую крепость и доставлен туда в 10 часов вечера с запиской Николая I: «Присылаемого при сем Николая Бестужева посадить в Алексеевский равелин под строгий арест, дав писать, что хочет». Н. Бестужева заковали «в ручные железа» и поместили в 15-ю камеру. 17 декабря в 14-й камере поместили М. Бестужева, явившегося в Зимний дворец.
Флигель-адъютант Н.Д. Дурново, производивший по приказу нового царя аресты декабристов, в том числе и Рылеева, 14 декабря находился на Сенатской площади в свите Николая и был очевидцем и непосредственным участником того, что там происходило. 16 декабря он записал в своем дневнике: «Не проходит минуты, чтобы не находили и не сажали в тюрьму кого-либо из заговорщиков. Все Бестужевы в наших руках. Старший из них, морской офицер, - очень умный человек. Он был историографом флота, директором Адмиралтейского музея и членом всех ученых обществ. Его поймали за Кронштадтом».
На следствии Н. Бестужев держал себя с большим достоинством. Он во всем проявил удивительную стойкость, не выражая никаких покаянных чувств, никого не оговаривая. В его показаниях видны его большой ум, твердый характер и цельность взглядов.
Н. Бестужев высказал все, что наболело на сердце у каждого из лучших людей того времени: «о язвах своего отечества», «о гнете феодально-крепостнического строя». «Предан будучи душевно своему отечеству, желая видеть его цветущим, не мог не соболезновать на все неустройства, существующие во всех частях. Видя расстройство финансов, упадок торговли и доверенность купечества, совершенную ничтожность способов наших в земледелии, а более всего беззаконность судов, приводило сердца наши в трепет».
Говоря на допросах о различных фактах своей деятельности в Северном обществе и в момент восстания, Н. Бестужев старался затушевывать их политическое содержание. Он не раскрыл перед судьями своего участия в думе, не сказал о своей агитации среди солдат и матросов, умолчал многое о своих политических взглядах, философских идеях и экономических воззрениях.
Ярко обрисовывая в «вопросных пунктах» неприглядную картину Российской империи, говоря «об удручении земледельческого состояния» России, он писал, что «...прекращение многих способов к обращению внутренней промышленности, притеснение внутренней торговли последним гильдейским постановлением, недостаток кредита для внешней торговли, недостаток финансов, пренебрежение во многих случаях дворянских сословий, наконец, строгость, с которою управлялись военные поселения, и неудовольствие войск - все это вместе подавало повод думать, что когда-нибудь неминуемо должно случиться великому государственному потрясению», т. е. народной революции. В других показаниях он подчеркнул, что свободолюбивые идеи «еще скорее распространялись от преследования».
«Надежда на успех (восстания. - М.Б.) пишет далее в своих показаниях Н. Бестужев, - основана была на всеобщем неудовольствии против существующего управления и всеобщем желании какой-либо утешительной перемены к облегчению тяжести всех сословий...».
Н. Бестужев обошел вопросы о своем отношении к республике и цареубийству, всячески при этом выгораживая Рылеева.
На одном из допросов генерал П.В. Кутузов, один из убийц Павла I, в мае 1826 года в присутствии всей следственной комиссии спросил у Николая Бестужева: «Скажите, капитан, как могли вы решиться на такое гнусное покушение?»
«Я удивляюсь, - отвечал ему Бестужев с обычным хладнокровием и находчивостью, - что это вы мне говорите».
«Бедный Кутузов почти что остолбенел, - говорит в своих «Записках» декабрист А.В. Поджио. - Сын убитого отца был здесь. Как бы то ни было, Кутузов за успешное убийство достиг всех почестей... а Бестужев умер в изгнании».
В Алексеевской равелине Н. Бестужев оказался по соседству со своим братом Михаилом. Посредством изобретенной им тюремной азбуки Михаил завязал сношения с братом, перестукиваясь через стену. Азбука оказала братьям большую помощь в их ответах на «вопросные пункты» следственной комиссии. Комиссия выработала целую систему допросов, рас считанную на признание вины со стороны допрашиваемых во что бы то ни стало и оговора других. В этом смысле поведение братьев Н. и М. Бестужевых было безукоризненным.
В начале июля 1826 года следствие было закончено, и 12 июля верховный уголовный суд, заранее осудив и распределив виновных по разрядам, вызвал их для объявления приговора.
Осужденные вызывались в комендантский дом, расположенный в крепости, по разрядам. Н. и М. Бестужевы были осуждены по II разряду.
На другой день - на рассвете 13 июля, на кронверке Петропавловской крепости были повешены поставленные вне разряда Рылеев, Пестель, С. Муравьев-Апостол, М. Бестужев-Рюмин и Каховский. Всех остальных заключенных, кроме моряков, вывели на площадь перед крепостью и поставили в небольшое каре. С них сорвали погоны, знаки отличий и все вместе с мундирами бросили в костер. Затем осужденных поставили на колени и стали ломать над головой каждого подпиленные шпаги. Совершив таким образом обряд разжалования, осужденных нарядили в тюремные халаты и развели по казематам.
Почти одновременно с приведением в исполнение приговора в Петропавловской крепости на Кронштадтском рейде на флагманском корабле «Князь Владимир» был приведен в исполнение приговор над моряками по обряду морской службы.
В «Делах морского архива» находится документ «О приведении в исполнение высочайше конфирмованного приговора Верховного Уголовного Суда о 15 моряках-декабристах и о последующих о них распоряжениях».
Из этого документа мы узнаем о приготовлениях к исполнению приговора над моряками и о самом приговоре, исполненном на Кронштадтском рейде 13 июля.
«11 июля 1826 г. начальник Главного штаба его величества ген[ерал] Дибич сообщил начальнику Морского штаба высочайшее повеление о том, чтобы была приготовлена яхта, которая 13 июля по утру весьма рано могла бы принять из крепости (Петропавловской) под должным морским караулом всех преступников, морскому ведомству принадлежащих, и везти их прямо, не заезжая никуда, на адмиральский корабль адмирала Крона, где и разжаловать их непременно в тот же день по обрядам морской службы. А дабы, в случае противных ветров, не могло встретиться остановки в их доставлении непременно к назначенному времени, то чтобы для буксирования яхты был готов пароход».
Вице-адмирал Моллер 2-й сделал распоряжение о приготовлении для этой цели своей яхты-шхуны «Опыт». Кроме того, еще не зная точно числа преступников, приговоренных верховным судом к лишению чести, он приказал вместе с яхтой «быть двум барказам с закрытыми кантами, ибо яхта весьма малое число может вместить в себя людей». При этом вице-адмирал Моллер просил отправить преступников из крепости «в мундирах с эполетами» и «чтобы сабли, им принадлежащие, посланы были с офицером, который при них будет, дабы при разжаловании их соблюсти обряд».
В предписании же, данном адмиралу Крону, обряд этот описывается таким образом: «Завтра (13) во вторник, когда с эскадры видно будет, что приближаются к оной шхуне «Опыт» с пароходом (может быть, с ними будут еще два баркаса с каютами). Тогда на адмиральском корабле «Князь Владимир» поднять на крюйс-стенге, при пушечном выстреле, черный флаг, по поднятии которого тотчас имеют съезжаться на корабль с каждого военного судна, на Кронштадтском рейде расположенного, «по одному старшему по командире офицеру, по одному лейтенанту и мичману и особо по одному гребному судну. По вводе преступников на корабль тотчас прочесть им чрез кого следует, в присутствии всего экипажа корабля и тех, которые сигналом призовутся, сентенцию Верховного уголовного суда, потом над головами преступников сломать их шпаги (подпилив прежде), сорвать с мундиров эполеты, также и самые мундиры и все сие бросить за борт в воду».
Начальник морского штаба 12 июля просил министра юстиции доставить ему список преступников. Однако князь Лобанов-Ростовский в тот же день ответил ему, что «Верховный суд сейчас только приступает к объявлению осужденным преступникам приговора». Вслед за тем стал известен именной список преступников, которые принадлежали к морскому ведомству.
Все эти осужденные были доставлены на Кронштадтский рейд. При этом вице-адмирал Моллер 2-й пояснил адмиралу Крону, что вышеописанный обряд подлежит исполнению в точности лишь в отношении первых 10 осужденных, как лишенных чинов и дворянства, над которыми и «преломить сабли и пр.», прочих же пятерых «лишить только мундиров». В этом списке значилось 15 человек.
Шхуна «Опыт» и два баркаса с арестованными были пробуксированы мимо брандвахты большого невского фарвартера в 4 часа утра. В 1 час дня она прошла мимо нее уже обратно.
На корабле «Князь Владимир» высочайшее повеление было исполнено в точности. По докладу Моллера, «над 10-ю государственными преступниками сабли преломлены, эполеты оторваны, равно и мундиры их и брошены за борт по обряду морской службы, прочие же 5 лишены мундиров и сабель».
Под 13-м числом июля в флагманском шканечном журнале адмирала Крона имеется описание исполненного на Кронштадтском рейде, на флагманском корабле «Князь Владимир», обряда лишения чинов и чести над 15 осужденными государственными преступниками из морских офицеров (декабристами). Запись эта гласит:
«В 6 часов утра при пушечном выстреле приказал на корабле моем («Князь Владимир» - М.Б.) поднять на крюйс-бремстеньгу черный флаг; вскоре после сего, по приказу, отданному от меня, согласно со секретным повелением, приехали на корабль со всех военных судов, стоящих на рейде, по одному старшему по капитану офицеру, по одному лейтенанту и особо по одному гребному судну. В начале 7-го часа пошел дождь... В 7 часов пришли из С.-Петербурга два казенных парохода, из коих у одного на буксире шхуна «Опыт» и 2 особенно устроенные барказа; по приближении к кораблю моему, оный остановился на якоре, другой же обходил вокруг корабля...
В половине восьмого часа означенная шхуна и два барказа подведены были гребными судами к правому борту моего корабля, с которых и выведены были на корабль 15 человек государственных преступников из морских офицеров и поставлены на шханцах в средине построенного каре. Тогда обходящий вокруг корабля пароход стал на якоре.
В скором времени, по прочтении им сентенции, выполняя данное мне высочайшее повеление над головами 10-ти человек приказал переломить саблю, сорвать с них эполеты и мундиры, выбросить все за борт, а остальных 5 человек лишить мундиров и сабель, из коих Бодиско 1-й, по окончании наказания, разжалован в матросы и отослан в Кронштадт, а другие обратно отосланы на те же суда с дежурным штаб-офицером морской артиллерии кап[итаном] 3 р[анга] Балашевым и на буксире того же парохода отправлены в С.-Петербург, после чего приказал спустить поднятый черный флаг и разъезжаться офицерам.
Фамилии сих преступников следующие: кап.-лейт. Торсон, Николай Бестужев, лейтенанты Арбузов, Завалишин, Кюхельбекер, Чижов, мичманы Дивов, Беляев 1-й, Беляев 2-й, Бодиско 2-й, лейтенанты Бодиско 1-й, Вишневский, Мусин-Пушкин, Акулов, мичман Петр Бестужев».
Греч, относившийся к декабристам крайне враждебно, в своих «Записках» так описал совершение приговора над Н. Бестужевым: «Обряд лишения чинов и дворянства был исполнен над флотскими офицерами в Кронштадте, на военном корабле. Их отвезли туда из петербургской крепости ночью (на 13 июля) на арестантском катере. Бестужев спокойно беседовал дорогою с командующими и караульными офицерами, не жаловался, не сетовал на судьбу. В Кронштадте он взошел по трапу на корабль бодро и свободно, учтиво поклонился собравшейся там комиссии адмиралов и спокойно выслушал чтение приговора.
- Сорвать с него мундир, - закричал один из адмиралов.
Два матроса подбежали, чтоб исполнить приказание благонамеренного начальства. Бестужев взглянул на них так, что они остолбенели, снял с себя мундир, сложил его чиннехонько, положил на скамью и стал на колени, по уставу, для переломления над ним шпаги».
Мы не сомневаемся в истине рассказа Греча. В его задачу не входила идеализация осужденных, но у него, как у журналиста, было большое знакомство среди всех слоев населения Петербурга, и, несомненно кто-либо из флотских офицеров, присутствовавших на гражданской казни декабристов, мог сообщить ему о достойном поведении Н. Бестужева.
После исполнения приговора над моряками их привезли поздно ночью в Петербург и хотели высадить на Английской набережной, чтобы сразу отправить «по канату» в Сибирь; но огромные толпы собравшегося народа заставили изменить это решение, и катеры с моряками направились к Петропавловской крепости, где их разместили по казематам.
Приговор верховного уголовного суда назначил тридцати одному осужденному по I разряду «смертную казнь отсечением головы». Николай I всем осужденным по I разряду заменил смертную казнь каторгой, двадцати пяти осужденным - вечной, шестерым - на двадцать лет с дальнейшей ссылкой на поселение. Н. и М. Бестужевы были осуждены по II разряду, но приравнены к I - к тем двадцати пяти осужденным, которым смертная казнь была заменена вечной каторгой. Позднее сроки осужденным сокращались. Братья Н. и М. Бестужевы пробыли на каторге 13 лет.
8 августа 1826 года Н. и М. Бестужевы были отправлены в Шлиссельбургскую крепость, где содержались вместе с И. Пущиным, А.С. Пестовым, Я.М. Андреевичем, И.В. Поджио и другими. Здесь им пришлось провести долгое время в одиночном заключении в тяжелых условиях. Как и прежде, заключенные сносились друг с другом лишь посредством тюремной азбуки, изобретенной М. Бестужевым еще в Петропавловской крепости.
«В Шлиссельбурге, - писал И. Пущин отцу из Иркутска в декабре 1827 года,- я ужасно сдружился с Николаем Бестужевым, который сидел подле меня, и мы дошли до такого совершенства, что могли говорить через стену знаками и так скоро, что для наших бесед не нужно было лучшего языка».
В сентябре 1827 года Н. и М. Бестужевых вместе с Барятинским и Горбачевским в кандалах отправили в Сибирь. Не доезжая до Тобольска, лошади понесли, и они едва не погибли; только хладнокровие и находчивость Н. Бестужева спасли им жизнь. Фельдъегерь так плохо кормил их в дороге, так измучил их своей жестокостью, что они уж и не надеялись отдохнуть в Тобольске. В отдыхе особенно нуждался М. Бестужев. У него была пробита голова во время катастрофы с лошадьми, кандалы растерли ему ноги и он совсем не мог ходить.
И действительно, по приезде в Тобольск им не дали отдохнуть и минуты; пересадив на другие телеги, отправили дальше. Проехав Тобольск, они встретили князя Б.А. Куракина, командированного с сенатором В.К. Безродным для обревизования Западной Сибири. Куракин, в частности, имел поручение от Бенкендорфа «собирать сведения относительно государственных преступников, находящихся в Западной Сибири, а также и о тех, которые прошли через Тобольск».
4 ноября 1827 года Куракин доносил Бенкендорфу из Томска: «На сегодня я ограничусь донесением, что первого числа сего месяца четыре преступника большого заговора - бывшие штабс-капитаны князь Барятинский, Михаил и Николай Бестужевы и бывший поручик Горбачевский прошли через Томск, направляясь из Тобольска в Иркутск; я их видел, заставил их говорить, но в результате ничего не могу сказать Вам особенного на их счет; они не слишком удручены своим положением, не слишком безразличны к своей участи.
Первое может объясняться, с одной стороны, привычкой к своему настоящему состоянию, продолжающемуся уже два года, а с другой - ужаснейшим мучением быть оставленными в четырех стенах так долго и без всякой помощи - мучением, которому, если им верить, они предпочитают всякие, какие только можно представить, каторжные работы; это пункт, по которому между ними не было никакого расхождения во мнениях».
М. Бестужев говорит о встрече с Куракиным: «...не помню, в каком городе нас ожидал сенатор Куракин, имеющий (по его словам) приятное поручение от государя узнать о наших нуждах, не имеем ли жалоб, не желаем ли о чем просить его. Когда мы объявили, что ни в чем не нуждаемся, ни на кого не жалуемся, ничего не хотим просить у него,- я объявил просто, без всякой просьбы, что кузнец в Шлиссельбурге второпях заковал мои ноги в переверт, что железа растерли мне ноги и я не могу ходить.
- Чего же вы хотите? - спросил он с удивлением.
- Как чего, ваше сиятельство? Чтобы вы приказали меня заковать как следует; это должен был сделать наш фельдъегерь, но он не хотел.
- Извините, я этого сделать не могу,- ответил он, вежливо кланяясь.
Какова отеческая заботливость... - заканчивает свой рассказ М. Бестужев о встрече с Куракиным,- все делалось, чтобы морочить публику громкими фразами и милостивыми манифестами».
По прибытии в Иркутск Барятинский, Н. и М. Бестужевы и Горбачевский были помещены в острог, где их посетил гражданский губернатор И.Б. Цейдлер. Он приказал расковать их, свести в баню, и впервые за два года они прочли некоторые газеты. В последний день их пребывания в Иркутске к ним пришел в острог Цейдлер и таинственно сообщил, что привезли Александра Бестужева вместе с Матвеем Муравьевым-Апостолом и что последний вечер и ночь накануне их отправления он разрешает всем троим братьям провести вместе. Счастью Н. и М. Бестужевых не было границ. Это была последняя их встреча с братом Александром.
Было начало декабря. В это время Ангара становится неспокойной и переезд через Байкал делается невозможным. Н. и М. Бестужевых с товарищами отправили кругоморской дорогой верхом. Накануне 14 декабря, дня знаменательного для всех декабристов, они прибыли в Читу. Их поместили в небольшом домике, который стоял отдельно от главного каземата. Здесь они впервые встретились с членами Южного общества: С.Г. Волконским, Ф.Б. Вольфом, П.В. Аврамовым и другими. И здесь же после двухлетней разлуки их встретил Константин Торсон, который познакомил их с новыми товарищами и тюремными законами.
Н. и М. Бестужевых, Барятинского и Горбачевского из Шлиссельбурга до Иркутска сопровождали жандармы Семенов и Борисов. В пути виднейшие деятели 14 декабря и активные члены Южного общества и Общества соединенных славян вели беседы о тайных обществах и восстаниях в Петербурге и на Юге.
По прибытии в Петербург жандармы донесли III отделению:
«Преступники были в кандалах... здоровы и равнодушны. Между разговорами слышали, что преступники говорили: «не сумели затеянное дело сделать».
В начале мая 1826 года, когда еще не было закончено следствие над декабристами, когда никто не смел поднять свой голос в их защиту, адмирал Н.С. Мордвинов, воспетый Рылеевым и Пушкиным (в случае успеха декабристы прочили его наравне с М.М. Сперанским в Верховное Правление), предугадывая ссылку декабристов в Сибирь, подал Николаю I проект «Устройства судьбы декабристов», «...участники недавнего заговора умерли для Европейской России и никогда не должны пользоваться в ней гражданскими правами, - писал Мордвинов,- но все они получили, за исключением очень немногих, тщательное образование; все они обладают необходимыми данными для того, чтобы снова стать людьми, приносящими пользу государству, а приобретенные ими познания могут способствовать овладению другими, еще более полезными».
Мордвинов предлагал создать в Сибири академию, в которой должно преподавать «механику, физику, химию, минералогию, геологию, агрономию, положительные науки», которые, по мнению Мордвинова, могли содействовать процветанию Сибири, страны, которую природа щедро наградила своими дарами. Осужденные декабристы, по мнению Мордвинова, могли бы стать «профессорами перечисленных наук и возродиться для общественной пользы».
«Потеряв дворянство в России, - пишет Мордвинов, - им следовало бы предоставить право приобретения дворянства сибирского, - ...поскольку супруги этих несчастных, - как он называет декабристов, - выражают благородное желание следовать за своими мужьями и разделить их участь». Мордвинов предлагает также приравнять права будущих детей декабристов к правам «сибирского дворянства... и дети их, - продолжает Мордвинов, - должны пользоваться правами, предоставленными академическому воспитанию».
На проект Мордвинова, как известно, Николай I не обратил никакого внимания, и он известен нам только благодаря черновику или копии, сохранившейся в архиве Мордвиновых.
Царя не интересовало устройство судьбы декабристов и тем более создание академии в Сибири, где первые дворянские революционеры могли принести огромную пользу стране. Приговорив пятерых из них к физической, а всех остальных - к гражданской смерти, Николай I хотел с корнем вырвать память о них и стереть их с лица земли.
Мордвинов был первым и, к его чести, единственным человеком, поднявшим свой голос в защиту обреченных, осмелившимся высказаться в верховном уголовном суде против смертной казни пятерых декабристов, поставленных вне закона.
* * *
Первая попытка свержения самодержавия закончилась трагически. Царизм жестоко расправился с первыми русскими революционерами. Пятеро крупнейших деятелей первого революционного движения были повешены, остальные приговорены к каторжным работам в рудниках, к ссылке в различные глухие углы Сибири, к заключению по крепостям и разжалованию в солдаты.
«Повешенные повешены, но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна», - писал Пушкин П.А. Вяземскому.
Лучшие люди России, все те, кто мог служить ее честью и украшением, были раздавлены железной рукой Николая I.
«Я еще помню, - писал А.И. Герцен, - блестящий ряд молодых героев, неустрашимо, самонадеянно шедших вперед... В их числе шли поэты и воины, таланты во всех родах, люди, увенчанные лаврами и всевозможными венками... И вся эта передовая фаланга, несшаяся вперед, одним декабрьским днем сорвалась в пропасть и за глухим раскатом исчезла...».
