Андрей Васильевич Ентальцев
Андрей Васильевич Ентальцев, подполковник, командир конно-артиллерийской роты, принадлежал к Южному обществу, суждён был Верховным уголовным судом и признанный виновным в знании об умысле цареубийства, в принадлежности к тайному обществу с знанием цели и в знании о приготовлениях к мятежу, отнесён был указом Правительствующего Сената от 13 июля 1826 года к седьмому разряду государственных преступников осуждённых к временной ссылке в каторжные работы на 4 года, а потом на поселение.
Указом, данным Правительствующему Сенату 22 августа 1826 года, оставлен в каторжной работе на один год, с обращением затем на вечное поселение в Сибирь. По отбытии годичного срока в каторжных работах, в Нерчинских рудниках, согласно последовавшей Высочайшей воле назначен был на поселение в г. Берёзов.
В половине июня 1828 года Ентальцев доставлен был из Иркутска в Тобольск, одновременно с окончившими годичный срок каторжных работ Черкасовым и Фон-дер-Бригеном, a 20 июня Ентальцев, Черкасов и ранее их прибывший из Восточной Сибири, одной с ними категории, Лихарев, - отправлены были управляющим Тобольскою губерниею Жуковским, под надзором: казачьего хорунжего Ушарова и трёх жандармов, первые двое в Берёзов, а Лихарев в Кондинск.
За Ентальцевым последовала из Иркутска в Берёзов жена его, Александра Васильевна, которой дозволено было находиться при муже.
В год водворения своего в Берёзове Ентальцевы купили себе там небольшой деревянный дом, состоявший из трёх комнат, и занималась устройством приобретённого дома и хозяйственных приспособлений. В Берёзове Ентальцевы оставались два года: 29 ноября 1829 года граф Бенкендорф уведомил генерала Вельяминова, что Государь Император всемилостивейше снисходя к просьбе сестры поселённого в Берёзове Ентальцева, г-жи Сикстель, Высочайше повелеть изволил просить генерала-губернатора Западной Сибири, чтобы он перевёл Ентальцева в другое место Тобольской губернии, где бы Ентальцев мог завестись маленьким хозяйством для снискания себе и разделяющей его участь жене насущного пропитания, коего они вовсе лишены в Берёзове, по причине жестокости климата.
Во исполнение Высочайшей воли генерал-губернатором И.А. Вельяминовым сделано было распоряжение о перемещении Ентальцева в г. Ялуторовск; 8 июля 1830 года Ентальцев доставлен был из Берёзова в Тобольск, a 31 июля отправлен был к месту назначения под присмотром казака Тобольского городового полка.
Проведённые Ентальцевыми два года на поселении в Берёзове могли быть тягостными для них только по суровости климата, так как остальные условия их жизни были совершенно для них благоприятными, в материальных средствах они не нуждались, получая достаточные суммы денег из России, а потому жили лучше других в Берёзове, и даже помогали беднейшим из жителей северного края; для услуг же своих они имели при себе 3-х дворовых крепостных людей, привезённых Александрою Васильевною ещё в Восточную Сибирь и затем переведённых в Берёзов, что ставило Ентальцевых даже в привилегированное положение в отношении других лиц, суждённых Верховным уголовным судом и лишённых права иметь при себе крепостных людей, принадлежащих их жёнам или родственникам.
Кроме того, с 1829 года, по особому Высочайшему соизволению Александра Васильевна получала от казны ежегодное пособие в размере 250 руб. ассигнациями; это пособие выдавалось Ентальцевой в продолжение всего времени пребывания её в Сибири.
По водворении своём в Ялуторовске, Ентальцевы, вскоре же, с разрешения генерала-губернатора И.А. Вельяминова, купили себе дом у Ялуторовского мещанина Минаева за 250 руб. ассигнациями, состоявшем из одной комнаты с двумя перегородками; при доме была особая пристройка для кухни, погреб и кладовая. В этом доме Ентальцевы прожили два года, так как в начале 1833 года, с разрешения же генерал-губернатора, купили другой более поместительный дом у коллежского советника Шеншина за 1300 руб. ассигнациями.
Жизнь Ентальцевых в Ялуторовске была полна несчастий; Андрей Васильевич был преследуем различными доносами, обвинявшими его в разных преступлениях и противогосударственных умыслах, доносы не оставляли в покое и его семейную жизнь. Эти доносы, по которым производились в разное время дознания и следствия, естественно, не могли не влиять на здоровье и душевное состояние Ентальцева и, вместе с ухудшением материального положения по прекращению присылки денег из России, довели Ентальцева до совершенного расстройства умственных способностей.
В конце декабря 1830 года генерал-губернатор Западной Сибири И.А. Вельяминовъ дал знать управляющему Тобольскою губерниею председателю губернского правления Корнилову, что до сведения его дошло, будто бы Ентальцев, ныне находящийся в Ялуторовске, во время пребывания своего в Берёзове вошёл в тесные связи с Берёзовским протопопом Вергуновым и совместно с ним вёл торговлю, вручил ему капитал в размере 8 тысяч руб. ассигнациями, и что ныне ещё торговля эта продолжается и Ентальцев переписывается с Вергуновым чрез посредство посылаемых им нарочных. При этом И.А. Вельяминов поручил Корнилову, пользуясь его пребыванием в Берёзове, лично убедиться в истинности дошедших до него слухов.
23 января 1831 года Корнилов, произведя удостоверение на месте, донёс генералу Вельяминову «что при всём его строгом розыскании он открыл, что все Берёзовские жители любили Ентальцева и его жену по характеру, и по поведению их без всяких корыстных целей, и никто торговых связей с ними не имел». При этом Корнилов доносил, что и ныне Берёзовские жители любят находящегося там государственного преступника Черкасова, по доброму поведению, как они любили Ентальцевых, но статского советника князя Друцкого-Горского избегают по строптивости его.
За этим анонимным доносом последовал донос от князя Друцкого-Горского, находившегося на жительстве в Берёзове одновременно с Ентальцевым, Черкасовом и Фохтом и обвинявшего их в мятежнических замыслах.
В этом доносе, поданном графу Бенкендорфу, Горский писал: «Будучи в Берёзове в среде сосланных туда Ентальцева, Черкасова и Фохта, он сначала слушал с притворною терпеливостью нелепые и самые дерзкие их разговоры, вошёл к ним в доверие и сколько мог узнал преступный и дерзкий их образ мыслей, обнаруживающий озлобление и ненависть к правительству и ко всему существующему законному порядку».
«Эти люди, - указывалось в доносе, - подходя хитро с разных сторон, касаясь чувствительного органа души его и сердца, имели намерение сделать его своим единомышленником, который бы содействовал им в их предприятиях, или же, по крайней мере, не мешал поселять в людей всякого сословия питаемый ими ко всему законному порядку и правительству нашему дух злобы и ненависти. С таким намерением склонить к преступному образу мыслей обратился к нему прежде всего Фохт, доказывавший несправедливость правительства и порицавший его, после чего он возмущённый вынужден был многим жителям напомнить, что закон запрещает допускать им Фохта в общество к себе и слушать мятежнические его слова».
Далее Горский писал в своём доносе, что многие жители города Берёзова послушались его совета и не только стали не пускать Фохта, но даже стали бегать от него, боясь с ним встречи, тем более что Фохт занимался сочинением разных пасквилей в стихах на правительство и на частных лиц, проживающих в Берёзове.
О Черкасове Горский доносил, что «этот человек только дышит республиканским духом и сколько бы ни благодетельны были законные действия монархического правления, за то только что они не названы республиканскими, то по его чувствам и словам все варварские и тиранские. Но он будучи хитр и имея способность вкрадываться в доверенность всякого сословия людей, подходя с слабой стороны каждого, осторожно, - гораздо вернее действует. Он некоторых до такой степени ослепил, что они сделалась совершенным отпечатком образа его мыслей».
Затем Горский доносил что Черкасов старался сблизиться с ним, но он на все порицания правительства возражал Черкасову, что «все смелые его слова и неприличные его суждения довольно обнаруживают неблаговидный его образ мыслей, и что если бы кто подслушал за дверьми легко мог бы почесть и его за единоумышленника и тогда бы он опять должен был бы терпеть в чужом пиру похмелье, в который по милости братии вашей вольнодумцев, уже довольно терплю. После сего Черкасов встал с места и отвечал: Извините я не знал, что говорю со шпионом и ушёл».
«Сколько ни дерзки поступки Фохта и Черкасова, но они ничто против озлобления Ентальцева, - доносил далее Горский, - этот непримиримый враг правительства и законного порядка, принимающий на себя личину, чтобы вкрасться в доверие каждого человека, и, опутав его ложными системами совращает на образ своих мыслей, вредный законному порядку и общему спокойствию. Для этой цели он входит в разные связи: даёт в займы, угощает у себя обедами, вечеринками, ужинами, поит и, напоивши, со всею дерзостью ложными доводами чернит правительство, чтобы возбудить в слушателях питаемую им ненависть и злобу, в чём ему ревностно содействует Берёзовский протопоп Вергунов а иногда и исправник Лебедев, желающие блеснуть учёностию и показать сведения свои в политике и государственном правлении».
Кроме того Горский обвинял протопопа Вергунова и Ентальцева в том, что они, читая вместе газеты «Сенатские» и «Московские Ведомости», а также «Северную Пчелу» и «Сын Отечества», рассуждали с дерзкою насмешкою о распоряжениях правительства, порицали Персидскую и Турецкую войны. Получив сведения о том что бывшему Тобольскому губернатору Бантыш-Каменскому, за самовольное открытие могилы Меншикова повелено сделать выговор, Вергунов и Ентальцев называли такое распоряжение неблагодарностью русского правительства.
Протопоп Вергунов, «учинивший тесную связь с государственным преступником и от которого посему можно ожидать всего дурного», обвинялся ещё Горским в неисполнении им своих священнических обязанностей, в незаконном обвенчании некоторых лиц, в соблазнительном поведении, в употреблении неприличных в разговоре выражений, в торговле разными товарами с Остяками и Самоедами, в тайном провозе вина в инородческие жилища.
Ентальцев же, этот «государственный злодей», участвуя тайно в компании с Вергуновым в торговых делах, ведёт, как писал Горский в доносе, «непристойный, безнравственный образ жизни, от чего страдает его семья, дозволяет себе насилие над крепостною девкою, приведённою его женою в Берёзов и ревнует ту девку к крепостному своему человеку, бьёт этого человека железным шомполом и увечит, гоняясь за ним по улицам».
Донос князя Друцкого-Горского был препровождён графом Бенкендорфом к генералу-губернатору Западной Сибири Вельяминову «для проверки путём дознания о действительности существования в Сибири мятежнического духа, гнездящегося в государственных преступниках. «В конце 1831 г. генералом Вельяминовым был командирован в Берёзов чиновник особых поручений главного управления Западной Сибири Палашковский с инструкцией «удостовериться со всею возможною подробностию о поведении в Берёзове Фохта, Черкасова и Ентальцева, об образе их мыслей и о действительности разговоров их, заключавших в себе дух мятежничества, а также и удостовериться о противозаконных действиях чиновников, на которых указывает Горский».
В марте 1832 г. порученное дознание было окончено, и Палашковский доносил, что сначала Горский был близок с водворёнными в Берёзове государственными преступниками Фохтом, Черкасовым и Ентальцевым, но впоследствии все от Горского отшатнулись по непомерной его гордости и болезненному самолюбию. Домовладельцы г. Берёзова, а частью и посторонние лица все удостоверили о безукоризненном поведении и образе мыслей обвиняемых Горским лиц. Также не подтвердились дознанием и взведённые Горским обвинения на должностных лиц Берёзовской администрации. Из расспросов же обывателей города Берёзова, писал Палашковский, «он всего более наслышался о плохой репутации самого Горского, отличающегося до того беспокойным нравом, что его все называют страшным человеком и именем его пугают детей».
В то время когда Палашковский производил дознание в Берёзове, командированный в Сибирь полковник корпуса жандармов Кельчевский произвёл дознание в Ялуторовске, на новом месте водворения Ентальцевых, для проверки доноса Горского. Полковником Кельчевским никаких мятежнических замыслов не было обнаружено и потому он доносил графу Бенкендорфу, что Ентальцев «ни с кем дружных связей не имеет и никуда не выходит, ведя жизнь замкнутую; в домашнем же быту ведёт себя неприлично: жена его, разделяющая его участь, привезла с собою в Сибирь для прислуги человека и девку, и Ентальцевъ, влюбившись в сию девку и ревнуя к ней оного человека, жестоко поступает с обоими».
При этом Кельчевский в донесении своём к графу Бенкендорфу высказывал мнение своё, что девку из Ялуторовска следует удалить под тем, предлогом что она крепостная Ентальцевой, принимая в соображение, что когда дозволено было графине Мошинской послать в Тобольск к её мужу, государственному преступнику Петру Мошинскому, двух слуг, то последовало Высочайшее повеление, чтобы эти слуги не были из принадлежащих семейству его крепостных людей.
Донесение полковника Кельчевского было доложено графом Бенкендорфом Его Императорскому Величеству и на докладной записке графа положена была собственноручная Его Величества резолюция: «О крепостных людях Ентальцевой снестись с Вельяминовым, дабы поступлено было по законам». Генерал-губернатор Западной Сибири И.А. Вельяминов, приступая к исполнению Высочайшей резолюции, сообщённой ему графом Бенкендорфом, предложил Тобольскому губернатору произвести удостоверение для выяснения того, по каким именно актам жена государственного преступника Ентальцева владеет крепостными людьми при ней находящимся, и действительно ли Ентальцев жестоко с ними поступает собственно по любви, питаемой к крестьянке.
О своих распоряжениях генерал Вельяминов сообщил графу Бенкендорфу с донесением, что до сего времени со стороны людей о жестоком с ними обращении Ентальцева никаких просьб не поступало, и что если откроется что Ентальцева владеет людьми по законным актам, то невозможно будет, на основании законов, воспретить ей держать людей при себе. Требуемое генералом-губернатором удостоверение поручено было к производству Тобольским губернатором Сомовым Ялуторовскому окружному судье Смирнову.
Ентальцев, мучимый неизвестностью о результатах произведённых дознаний, оправдываясь против клевет взведённых на него Горским, в мае 1832 года, просил генерал-губернатора И.А. Вельяминова его защиты: «Из вопросов сделанных мне корпуса жандармов капитаном Алексеевым, - писал Ентальцев, - я мог убедиться о мщении и ненависти ко мне Статского Советника Горского.
Отвечать на сии вопросы я не мог иначе - как это выдумки и клеветы; в сих словах хотя и заключалась моя невинность и оправдание, но благодетельному и справедливому начальству неизвестны причины, почему обносил меня Горский, через что я может быть должен безвинно лишиться доброго внимания начальства. Причины, почему Горский имеет на меня негодование, преследует мщением, - единственно те, что проживая в Берёзове он обхождением и поступками своими навлек на себя всех почти жителей негодование, и я тоже счёл необходимым уклониться от него, полагая тем избегнуть могущих встретиться неприятностей».
По дознанию Смирнова оказалось, что Ентальцева владеет людьми, привезёнными ею в Сибирь, на основании законных актов, у неё находящихся, а именно дворовый человек передан ей по доверенности её сестрою г. Сикстель для услуг и для продажи его, а девка Палагея передана ей по дарственной записи, другою её сестрою, г. Лисовскою. Ентальцев действительно жестоко, из ревности, обращался с людьми и наносил дворовому своему человеку побои, пока тот человек не женился в Ялуторовске на дочери государственного крестьянина.
О результатах этого дознания генералом-губернатором И.А. Вельяминовым сообщено было графу Бенкендорфу, причём Вельяминов писал графу, что он находит возможным настоящее дело об Ентальцеве оставить без дальнейшего производства, не привлекая его к преследованию за прелюбодеяние с крепостною девкою, в виду вообще трудности доказать свидетельскими показаниями самого факта прелюбодеяния, а также и потому ещё, что девку Палагею он предложил Ентальцевой немедленно продать или же выслать в Россию.
Тобольскому же губернатору генерал Вельяминов предложил объявить Ентальцевой: «что как до Государя Императора доведено уже до сведения о любовной свази мужа с девкою, то чтобы она во избежание нового доказательства о дурной нравственности мужа её, немедленно ту девку продала или же отправила в Россию, в противном же случае он сам примет меры к высылке той девки».
В начале 1834 года возникло новое гонение на Ентальцева. - Ялуторовский городничий Смирнов донёс генералу-губернатору И.А. Вельяминову, что Ентальцев с некоторого времени завел тесную связь с заседателем Ялуторовского окружного суда Маевым, «каждый день по нескольку раз бывает у него. По обязанности своей я старался всеми средствами узнать о причинах такой короткой связи, но ничего открыть не мог, но только получил сведения, что Ентальцев, по разным предметам относительно службы и общежития, преподаёт Маеву совет, а перед приездом в Ялуторовск полковника корпуса жандармов Маслова, Маев под руководством Ентальцева будто бы занимался составлением каких-то бумаг, - я сомневаюсь чтобы Ентальцев своими внушениями не ввёл Маева в какие либо неприятные по службе или по общежитию последствия».
Это донесение городничего, основанное на одних слухах и предположениях, послужило поводом к тому, что генералом-губернатором И.А. Вельяминовым предложено было Тобольскому губернатору объявить Ентальцеву, «что если он не удержится от интриг, несообразных с настоящим его положением, то он, как доказавший уже доселе строптивость своего характера, может подвергнуться строгому взысканию».
Выслушав в Ялуторовском полицейском управлении повеление начальника края, Ентальцев вновь писал И.А. Вельяминову, прося его защиты: «Повеление ваше совершенно меня убило, в нём изображён гнев коего я, утверждая под присягою, не заслуживаю, - и если бы не чувствовал того уважения, коим я преисполнен к вашей особе, то не имел бы надобности и оправдываться. - Прошу у вас, генерал, защиты и покровительства от клеветы и надеюсь, что высокоодарённая душа ваша добродетелью не допустит страдать людей невинных».
Письмо это оставлено было генералом Вельяминовым без ответа и без всякого распоряжения о проверке основательности донесения городничего. Ялуторовскій городничий Смирнов, донесения которого принимались на веру представителями высшей администрации в крае, видимо, во что бы ни стало, с помощью разных ложных донесений и клевет стремился отяготить участь вверенных его ближайшему надзору государственных преступников, желая, может быть, тем приобрести себе какие-либо служебные выгоды. Он не ограничивался оклеветанием одного Ентальцева, он одинаково клеймил и Тизенгаузена.
Ободрённый успешным для его тайных целей исходом донесения с клеветами на Ентальцева, он 6 июня 1834 года донёс исправлявшему должность тобольского губернатора Копылову, «что нередко доходили до него слухи о том, что государственные преступники Тизенгаузен и Ентальцев имеют довольно близкие связи с живущими в городе и в разных селениях крестьянами и посельщиками; поселяют в них своими советами и внушениями дух ябедничества, недоверчивости и неуважения к местным начальникам».
«Я старался, - писал Смирнов, - всеми средствами удостовериться в справедливости таковых слухов, однакож к подтверждению оных никаких ясных доказательств приобрести не мог. Однако известно что жена поселенца Чаплыгина приходила к Тизенгаузену просить у него совета no делу, тогда как положение этого преступника не должно бы позволять ему вмешиваться в посторонние до него дела».
«Относительно Ентальцева я мог узнать, что чаще к нему приходит крестьянин Трушников, который, как известно, тоже по слухам, оказывал неоднократно ослушание не только противу волостного правления, но даже противу земского начальства, а также утруждал несправедливыми просьбами господина министра финансов, Правительствующий Сенат по своим делам. Из всего я должен заключить что дошедшие до меня слухи на счет Тизенгаузена и Ентальцева не совсем ложны».
Копия с этого донесения городничего представлена была и. д. тобольского губернатора Копыловым вновь назначенному генералом-губернатором Западной Сибири Н.С. Сулиме с вопросом о том не должно ли принять это донесение в основание при аттестации в поведении государственных преступников Тизенгаузена и Ентальцева в списках, представляемых при всеподданнейших рапортах Его Императорскому Величеству.
На сделанный допрос генерал-лейтенант Сулима дал знать тобольскому губернатору, что донесения ялуторовского городничего обязательно подлежит принять в основание аттестации государственных преступников, - предложив при ссылке в аттестациях на донесение городничего упомянуть, «что городничий Смирнов один из лучших служащих полицейских в Западной Сибири, и отличная служба его обращает особенное моё на него внимание».
Последствием такой порочащей аттестации было то, что 15 июля 1834 года военный министр граф Чернышёв уведомил генерала-губернатора Западной Сибири Н.С. Сулиму, что Государь Император, выслушав всеподданнейший рапорт и. д. тобольского губернатора о злоумышленных связях государственных преступников Ентальцева и Тизенгаузена с крестьянами и посельщиками, Высочайше повелеть соизволил: «отнестись к генералу-губернатору Западной Сибири дабы он приказал строжайшим образом исследовать описываемые поступки Ентальцева и Тизенгаузена, и если оные подтвердятся, то в таком случае сослать их на жительство под строгий присмотр в город Якутск».
Сообщая о такой монаршей воле, граф Чернышёв просил генерала Сулиму уведомить его для доклада Его Величеству о всём том, что им будет предпринято. К благополучию заподозренных в злоумышленных деяниях Ентальцева и Тизенгаузена, генерал-лейтенант Сулима, по-видимому безусловно доверявший городничему Смирнову, был в отсутствии из г. Омска, председательствовал же в совете Главного управления Западной Сибири томский губернатор генерал-майор, Евграф Петрович Ковалевский, отнёсшийся с недоверием к донесению городничего и выбравший для производства следствия о поступках Еатальцева и Тизенгаузена советника тобольского Губернского суда Яшина.
Прежде чем приступить к следствию, Яшин обратился к ялуторовскому городничему Смирнову с вопросами: от кого, когда и каким путём доходили до него слухи о злоумышленных внушениях, какие делали государственные преступники Тизенгаузен и Ентальцев разным крестьянам и посельщикам? На этот запрос следователя городничий Смирнов ответил, «что он не может объяснить от кого и когда доходили до него слухи, потому что эти слухи доходили до него в разное время и от разных лиц, более или менее вероятия заслуживающих, в виде, так сказать, народной молвы».
Когда следователем Яшиным преступлено было к производству следствию, то городничий Смирнов начал выставлять разных лиц свидетелями учинённых будто бы государственными преступниками злоумышленных деяний, но все эти свидетели, спрошенные под присягою и на очных ставках с обвиняемыми, или вовсе не подтверждали тех обстоятельств, к свидетельству которых они призывались, или же давали совершенно сбивчивые, противоречивые показания.
Тизенгаузен под присягою показал: «Василий Карлов сын Тизенгаузен, от роду 53 года, грамоте на разных диалектах читать и писать умею, женат и детей имею, которые находятся в Нарве. В г. Ялуторовске жительствую на квартире у крестьянина Бронникова; по освобождении от каторжных работ нахожусь на поселении, государственный преступник.
Я ни с какими крестьянами и посельщиками, живущими в г. Ялуторовске и округе оного, связей и знакомства не имею, советов и внушений, клонящихся к поселению в них духа ябедничества, недоверчивости и особого неуважения к местному начальству, не делал, равно ложных слухов в народе об отрешении генерал-губернатора от сей должности не распространял и других вредных слухов для правительства не распускал. С чего всё сие происходит совершенно мне неизвестно».
При этом Тизенгаузен просил чтобы его вытребовали в Тобольск или Омск для дачи объяснения губернатору или же генералу-губернатору, которым он единственно может вверить участь свою.
Ентальцев под присягою показал: «Андрей Васильев сын Еатальцев, 50 лет, грамоте читать и писать на разных диалектах умею, исповедуюсь и Святых Таин приобщаюсь, женат, детей не имею, в г. Ялуторовске живу собственным домом, государственный преступник. Крестьянин Трушников у меня бывает потому, что покупаю у него хлеб и дрова; внушений и советов ему и никому другому никогда ни для чего не давал, - свою невинность поручаю защите и покровительству правительства. Если у меня дома бывают посторонние, то для подания им помощи лечением из благотворения и для снабжения их лекарством, получаемым мною через Тобольского губернатора от своих родственников, почитаю сие более человеколюбием нежели преступным действием, в рассуждении же своего поведения и образа мыслей ссылаюсь на Ялуторовских жителей».
Спрошенные следователем, под присягою, 50 человек жителей г. Ялуторовска, единогласно показали, что Ентальцев и Тизенгаузен поведения хорошего и ничего за ними законопротивного замечено не было. Только два члена Ялуторовского земского суда и окружной стряпчий поддерживали городничего, отозвавшись, что до них доходили слухи о связях Тизенгаузена и Ентальцева с крестьянами и посельщиками, но доказательств никаких представить не могли.
Оконченное следственное производство было представлено следователем в главное управление Западной Сибири. Председательствующий в совете главного управления Е.П. Ковалевский по рассмотрении полученного следствия, 20 октября 1834 года, донёс военному министру графу Чернышёву, что «по соображении всех данных, добытых следствием, и имея в виду Высочайшее повеление, он не почитает себя в праве приступить к ссылке преступников Тизенгаузена и Ентальцева в г. Якутск, но находит справедливым оставить их, по прежнему, на жительстве в Ялуторовске, с усугублением токмо бдительного надзора».
«А как из обстоятельств дела оказалось, что Ялуторовский городничий, без точного удостоверения о поступках государственных преступников, донёс о зазорном их поведении Тобольскому губернатору, а этот последний, с разрешения генерал-губернатора, изъяснил о том во всеподданнейшем рапорте, то я почел справедливым сделать городничему Смирнову за такую неосмотрительность строгий выговор».
Заступничество Е.П. Ковалевского и предложенные им мероприятия были одобрены военным министром графом Чернышёвым, и возникшее дело о злоумышленных будто бы поступках Тизенгаузена и Ентальцева было окончено, не имев влияния на дальнейшую жизнь государственных преступников в Западной Сибири. С 1834 года, на время, Ентальцевы оставлены были в покое, доносы прекратились.
Когда последовало, в 1835 году Высочайшее соизволение на отвод государственным преступникам земли в размере 15 десятин для занятия земледелием, то Андрей Васильевич просил генерала-губернатора Западной Сибири Н.С. Сулиму не оставить его забытым и дать возможность ему заняться земледелием, как в видах увеличения своих скудных материальных средств, так и для того чтобы «оживить праздную и несчастную свою жизнь, подавившую совершенно душевные и телесные способности».
Ентальцевым отведён был участок земли в 2-х верстах от Ялуторовска и в 3-х верстах от Барнутинской волости. Материальные средства Ентальцевых, бывшие сначала поселения их в Сибири, совершенно достаточными для безбедного существования, настолько ухудшились к 1835 году, по неполучению должных им из России денег, Андрей Васильевич вынужден был просить генерала-губернатора Западной Сибири Н.С. Сулиму оказать содействие ему ко взысканию с командира Измаильского артиллерийского гарнизона полковника Янова, должных ему по заёмному письму, с 1821 года, 6845 руб.
При этом Ентальцев указывал что первоначально он получал удерживаемые из содержания Янова деньги, но что ныне, неизвестно по каким причинам, это удержание прекращено, а между тем неполучение денег «лишает их возможности удовлетворять первые потребности жизни». Генерал Сулима просил начальника штаба Его Императорского Величества по управлению генерала-фельдцейхмейстера, князя Долгорукова, оказать содействие своё ко взысканию с полковника Янова денег, «так как ему достоверно известно, что Ентальцевы терпят нужду», но это обращение принесло мало пользы: долг с Янова Еатальцевы получить не могли.
В виду недостатка средств у Ентальцевых, им было назначаемо с 1835 года пособие от казны в размере 200 р. ассигнациями в год, а затем им несколько помогала княгиня Марья Николаевна Волконская, поручавшая брату своему Александру Николаевичу Раевскому высылать из Москвы Ентальцевым небольшие денежные суммы. В 1836 году Александра Васильевна Енатальцева получила от княгини Волконской 500 рублей вспомоществования.
В 1837 году Андрей Васильевич снова подвергся преследованию. 23-го июня, служивший при Ялуторовском окружном суде губернский секретарь Портнягин объявил в присутствии окружному судье и стряпчему, что он дознал от некоторых лиц, что у государственного преступника Ентальцева хранятся в завозне четыре пушечные лафета, и в амбар, в который вход воспрещён всякому постороннему лицу, должно полагать, есть спрятанные пушки и порох, и что, быть может, всё это приготовлено единственно к прибытию Его Императорского Высочества Государя Наследника. Обо всем этом он, Портнягин, потому заявляет судье и стряпчему, что городничего в город нигде не мог отыскать, взяв на себя обязанность, до прибытия городничего, оставаться у дома Ентальцева караульщиком».
К вечеру однако городничий, капитан Балакшей, прибыл в город и, услыхав от нижних полицейских чинов о сделанном заявлении Портнягина, отправился к командующему Ялуторовскою инвалидною командою просить его содействия к обнаружению злого умысла. По совещании, начальствующие лица вызвали команду, расставили по улицам у дома Ентальцева со всех сторон открытый военный караул, с тем чтобы утром приступить к надлежащим розыскам.
24 июня, как доносил городничий, капитан Балакшей, Тобольскому губернатору Павало-Швейковскому, «в 7 часов утра, в присутствии окружного судьи, стряпчего, командира инвалидной команды и чиновника Портнягина, без участия Ентальцевых, которых не было дома, первоначально сделан был обыск завозни, в которой найдены 4 лафета без колёс и передков, купленные Ентальцевым у какой-то чиновницы, по удостоверению многих лиц, единственно для железа.
Затем, по прибытии Ентальцевых, в тот же день, по просьбе самого Ентальцева, настаивавшего сделать формальный обыск, этот обыск был произведён во всех частях дома: на кровлях, в огороде, ледовне, погребе, шкафах, шкатулках, бочках, сундуках, подпольях, столах, коробках, комодах, банках, и, по указанию губернского секретаря Портнягина о том, что у завозни есть скрытое подполье, срываемы были солдатами и самим Портнягиным доски, но ни чего не найдено. Лафеты взяты до особого распоряжения в полицию на хранение».
Тобольским губернатором X.X. Повало-Швейковским немедленно назначено было следствие с присутствием во время следственного производства депутата со стороны корпуса жандармов. О сделанных распоряжениях донесено было генералу-губернатору Западной Сибири князю Горчакову и военному министру.
В донесении военному министру Повало-Швейковский писал, «что он совершенно уверен в неосновательности доноса Портнягина (терпимого на службе только по необходимости с прочими ему подобными), и Ентальцев, по образу своей жизни, никогда не увлечётся в столь важное преступление без соучастников, которых он не найдёт ни в коренных жителях Сибири, ни в своих товарищах. Назначение следствия имеет в виду, по обнаружении истины во всей её полности, с виновными поступит по всей строгости законов и тем прекратит распространившиеся с некоторого времени в Сибирских губерниях нелепые толки, которые ещё в 1834 году доведены были до сведения Его Императорского Величества».
Следствие окончено было в конце 1837 года и выяснило вполне ложность доноса чиновника Портнягина, который и предан был Тобольским губернским правлением судебному преследованию.
Доносы, преследовавшие Ентальцевых в продолжении целого десятилетия жизни на поселении, неодобрительная аттестация местной полицейской администрации, служившая часто основанием для аттестаций высшим правительственным местам и учреждениям, расстройство материальных средств и жизнь в нужде на пособия от казны и частных лиц, естественно, не могли не повлиять на физическое и душевное состояние Андрея Васильевича.
В конце 30-х годов у него стали проявляться симптомы душевной болезни, а в 1841 году наступило полное тихое помешательство. Во время своей болезни он оставался в Ялутоворске на попечении жены своей Александры Васильевны и умер 25 января 1845 года.
По смерти мужа Александра Васильевна оставалась на жительстве в Ялуторовске, ходатайство её о дозволении возвратиться в Россию было отклонено, всё время жизни в Ялуторовске она находилась под надзором полиции, хорошо её аттестовавшей, и получала пособие по 57 р. 14 2/7 к. серебром в год, кроме назначенных ещё в 1829 г. в размере 250 руб. ассигнациями в год по особому Высочайшему повелению; только по воспоследовании всемилостивейшего манифеста 26 августа 1856 года, Александра Васильевна получила право на возвращение в Россию, куда и выехала в 1857 году.
А.И. Дмитриев-Мамонов. 1895 г.
