Распространение вольнолюбивых стихов Пушкина Кавериным и Щербининым

Сообщение Л.А. Мандрыкиной и Т.Г. Цявловской

В архиве III Отделения нами обнаружено дело «О показании под­прапорщика Курилова о слышанных им разговорах между майором Кавериным и г. Щербининым. 1828 года»1. Свидетельства доносчика бросают яркий свет на политические настроения двух близких приятелей Пушкина в дни, предшествовавшие восстанию декабристов. Новые документы показывают еще раз, какую огромную жизненную силу несли в себе вольнолюбивые стихотворения Пушкина, как дороги и важны были декабристам и лицам, сочувствовавшим их делу, слова поэта, выражавшие мысли самых передовых людей эпохи.

Ценные показания о вольнодумстве Каверина находятся и в деле братьев Критских2. Все эти новые материалы углубляют наше представ­ление о незаурядной личности приятеля Пушкина.

*  *  *

Воспитанник Московского и Геттингенского университетов, участник кампании 1813-1815 гг., друг Н.И. Тургенева, Петр Павлович Каверин (1794-1855)3, человек живой и горячий, вернувшись из похода, есте­ственно, оказался среди той части военной молодежи, которая не могла мириться с существующим в России рабством крестьян и отсутствием политической свободы.

Переведенный в 1816 г. в лейб-гвардии Гусарский полк, стоявший в Царском селе, Каверин близко сошелся с учившимся в лицее Пушкиным. Гениальный юноша успел уже снискать среди офицеров полка друзей и поклонников, между которыми были Н.Н. Раевский, П.X. Молоствов, В.Д. Олсуфьев, И.Е. Меллин, Я.В. Сабуров, П.А. Нащокин, М.Г. Хомутов, П.Д. Соломирский, П.Я. Чаадаев, А.Н. Зубов и др.

Отношения Пушкина со многими из этих людей закрепились на всю жизнь. На первом месте надо назвать Раевского и Чаадаева. Дружба Пуш­кина с Кавериным не была столь глубокой, длительной и постоянной, как с Николаем Раевским. Нельзя, конечно, и сравнивать влияния Каверина на юного Пушкина с силой умственного воздействия на него такого выдающегося мыслителя, каким уже в ту пору был Чаадаев.

Но и Каверин вправе гордиться поэтическими свидетельствами друж­бы к нему Пушкина. Ему написано известное послание «К Каверину» (1817) - одно из немногих лицейских стихотворений, внесенных тре­бовательным к себе художником, наряду со зрелыми произведениями, в его позднейшие сборники. Пушкин написал к Каверину и о Каверине еще несколько стихотворений. Тут и экспромт:

Я сам в себе уверен,
Я умник из глупцов,
Я маленький Каверин,
Лицейский Молоствов

- говорящий о том, что прославленный гусар являлся для юного поэта неким образцом. Тут и надпись «К портрету Каверина»:

В нем пунша и войны кипит всегдашний жар,
На Марсовых полях он грозный был воитель,
Друзьям он верный друг, красавицам мучитель,
И всюду он гусар.

Каверин оказывается и среди «юных друзей» в стихотворении «27 мая 1819», он является одним из «рыцарей лихих» «любви, свободы и вина», одним из тех «младых» союзников поэта, для которых «надежды лампа зажжена» («Юрьеву» - «Здорово, Юрьев, именинник!..»). Наконец, ему посвящено несколько слов в «Евгении Онегине» и в стихах, обращенных к Сабурову. Если прибавить к этому те не сохранившиеся «минутной резвости нескромные стихи» (одна из строф дошедшего лишь в виде фраг­ментов «Ноэля на лейб-гусарский полк»)4, впечатление от которых Пуш­кин старался загладить своим посланием «Забудь, любезный мой Каве­рин...», то насчитывается восемь прямых обращений или упоминаний о приятеле-гусаре в стихах Пушкина.

Уже это одно дает право на интерес к этому человеку. А если вспомнить, что Каверин был членом Союза Благоденствия, что среди его друзей и приятелей были такие люди, как Грибоедов, вместе с которым он учился в Московском университете, как Н.И. Тургенев, с которым он дружил со времен Геттингенского университета, как Чаадаев, а может быть и Лермонтов5, то надо сказать, что Каверину принадлежит известное место в истории русской культуры.

Любопытна лаконичная и выразительная характеристика Каверина в черновой редакции «Евгения Онегина»:

К Talon помчался: он уверен,
Что ждет уж там его К<аверин>,
Шалун <...>, политик <...> и поэт6.

Поэтом Каверин был более чем скромным, - Пушкину нравилась, вероятно, самая любовь его к искусству слова, отзывчивость к поэзии. Каверин был рьяным собирателем подпольных стихотворений Пушкина. Свидетельством тому является его тетрадь, в которую, наряду с афоризма­ми о нравственности, рабстве и равенстве людей, вошли «Братья разбойни­ки», «Послание Горчакову», «Морю», «Ода на свободу», «Деревня», «Сказки» («Ура! в Россию скачет...»), «Паситесь, добрые народы...», «К Чаадаеву», «О муза пламенной сатиры...»,«Послание цензору».

По утверждению современников, подкрепляемому и близостью текстов копий Каверина к первоначальным редакциям стихотворений Пушкина, можно думать, что Каверин списывал их с авторитетных копий, полученных, от друзей поэта (тетрадь Каверина относится к годам ссылки поэта, когда они лично не встречались)7.

Дружба поэта с Кавериным протекала в годы юности Пушкина, когда Каверин был близок и с Грибоедовым, с которым в эту же пору познакомился Пушкин8. Замечателен характерный эпизод из жизни Каве­рина, о котором мы узнаем из письма Н.И. Тургенева. С негодованием сообщая брату Сергею о том, как родственник их, Борис Тургенев, ис­тязал своего старого слугу, Николай Тургенев восклицает: «Сравни же с этим поступок повесы Каверина, которому кучер принес 1000 рублей  и просил за это свободы. Он ему отвечал, что дал бы ему свои 1000 р. за одну идею о свободе, но не имея денег, дает ему отпускную. В сем последнем поступке нет ничего удивительного для человека благомыслящего, а у нас это редкость»9.

Этот рассказ относится к маю 1818 г. Он выразительно рисует облик передового деятеля времени возникновения Союза Благоденствия, в члены которого и вступил Каверин. Имя Каверина как члена Союза Благоденствия внесено в «Алфавит декабристов», но дело его было «вы­сочайше повелено оставить без внимания», потому что он «не участвовал в тайных обществах, возникших с 1821 года»10. В 1826 г. Каверину была даже разрешена военная служба, однако без права производства в гене­ралы (как говорит семейное предание)11.

Каковы были в действительности взгляды и настроения Каверина в 1825 г., когда он уже был в отставке, то есть оторван от передовой воен­ной молодежи, выясняется из новых материалов.

Отношения Пушкина с Кавериным не изменились и в дальнейшем. Так, просьбу о присылке рукописи «Бориса Годунова» в Тифлис Грибо­едов обращает в конце 1826 г. через Бегичева к Чаадаеву и Каверину12. Со­хранились и две дружеские записки Пушкина к Каверину, относящиеся к последнему десятилетию жизни поэта (1827 и 1836 гг.)13

Именно в этот период, после русско-турецкой войны 1828-1829 гг., да­леко не богатый Каверин пожертвовал значительную сумму для крестьян, переселяющихся из Турции в Россию14. Этот факт раскрывает поли­тические тенденции демократа и патриота Каверина.

Все прямые и косвенные свидетельства о Каверине воссоздают яркий и привлекательный образ этого человека. Темпераментный, великодуш­ный, верный друг, человек горячего сердца, искристого ума и неистощи­мого юмора, Каверин привлекал Пушкина и других прежде всего непрео­долимой силой личного обаяния. Лежащее же в основе их отношений единомыслие политическое объясняет прочность пронесенной сквозь всю жизнь связи Пушкина с Кавериным.

Прекрасно понимал и Каверин, какого друга подарила ему судьба. Голос искренней печали слышится в его письме к Вяземскому после смерти Пушкина. Трогает в нем и то серьезное чувство ответственности, которое испытывает Каверин, сознавая, что на друзей Пушкина ложится долг донести до потомства неискаженным образ великого поэта: «... Смерть Пушкина поразила меня. Как рано он умер для своей славы! И неужели он не достоин, чтобы о нем кто-нибудь сказал более, чем то, что мы, провинциалы, читали в "Пчеле" и "Петербургских ведомостях".

Неужели Вы не уделите несколько времени от Ваших занятий - почтить память - смею сказать, бессмертного. Вы знали его коротко и с дурной и с хорошей стороны, а свет во многом порицает его. Мне кажется, что с славой поэта неразлучны достоинства нравственные. Шалости - не пороки, а Пушкин много в молодости шалил; неужели современники и потомство только на них оснуют свое мнение о нравственности нашего поэта? Здесь носится слух о какой-то дуэли - неужели он справедлив? Ужасно, если правда. Умоляю, напишите два слова об этом. Вы знаете, что Пуш­кин мне был близок, и я душевно грущу...»15.

*  *  *

Сведения, которыми мы располагаем о Михаиле Андреевиче Щербинине (1793-1841), довольно скудны16. Участник Отечественной войны (1812-1815), он входил в состав посольства в Персию, возглавлявшегося Ермоловым (1816-1817), сопровождал Александра I в его путешествии 1818 и 1819 гг. С сентября 1819 г. командирован в канцелярию генерал-квартирмейстера Главного штаба, еще дважды переводился в другие военные части и 22 марта 1824 г. уволен со службы «по домашним обстоятельствам».

Он был одним из минутных друзей «минутной младости» Пушкина. Это ему адресовано послание поэта 1819 г. - «Житье тому, любезный друг...». П.Е. Щеголев обратил внимание на то, что «из всего цикла стихотворений (которые он считал обращенными к членам кружка Зеле­ной лампы) встречаем только одно послание М.А. Щербинину, совершенно свободное от каких-либо политических намеков»17. Это на­блюдение создавало впечатление, что Щербинина не коснулся тот подъем политического сознания, который охватил передовую молодежь конца десятых - начала двадцатых годов, что ему безразличны были основные вопросы тогдашней действительности: абсолютизм и рабство крестьян в России.

Казалось, что с Щербининым, «другом забавы», отношения у Пуш­кина были поверхностными, что их связывали одни лишь легкие спут­ники «дней младых» - «Амур», «шалости», «вино».

Однако из архивов извлекаются новые данные, которые по­зволяют пересмотреть установившиеся ранее представления. В не­давние годы Литературный музей приобрел альбом Щербинина, в ко­торый вписаны стихотворения Пушкина, преимущественно вольно­любивого характера: «Деревня», «К Чаадаеву» («Любви, надежды, тихой славы...»), «Товарищам» («Промчались годы заточенья...»), «А. Орлову», «Вольность», «На Стурдзу» («Холоп венчанного солдата...»), «Горчакову» («Питомец мод...»), откинутое поэтом первоначальное окончание этого послания «Но я не тот...», «Елизавете» («На лире скромной, благородной...»), «Каверину» («Забудь, любезный мой Каверин...»), «На женитьбу генерал-адъютанта Сипягина», «Черная шаль». Ценность альбома определяется находящимися в нем двумя автогра­фами Пушкина: посланием «Житье тому, любезный друг...», обращен­ным к владельцу альбома (с неизвестной дотоле датой - «1819. 9 июля») и стихотворением «Веселый пир»18.

В альбоме недостает больше половины листов. «Если бы альбом со­хранился полностью, - писал М.А. Цявловский, - мы имели бы доку­мент исключительной важности для установления как состава, так и текста политических свободолюбивых стихотворений Пушкина, создав­ших поэту славу певца освободительных идей и послуживших поводом к ссылке его на юг»19.

Конечно, одно собрание вольнолюбивых стихов не может еще гово­рить о свободомыслии собирателя. Так, одним из самых усердных соби­рателей противоправительственных стихотворений Пушкина был его лицейский товарищ Горчаков, впоследствии дипломат и государствен­ный канцлер, человек никогда, даже в молодости, не отличавшийся воль­нолюбием. Но альбом политических стихотворений Пушкина, составляв­шийся Щербининым, оказывается лишь одним из звеньев, воссоздающих передовые убеждения приятеля Пушкина.

*  *  *

Обращаемся к новым архивным данным - доносам на Каверина и доно­су на Щербинина.

Доносчик - двадцатилетний юнкер школы армейских подпрапорщи­ков при штабе Гренадерского поселенного корпуса в Калуге, Порфирий Федорович Курилов, дворянин Орловской губернии (род. в 1808 г.), пасынок владельца крепостного театра в Орле, генерала, графа Сергея Михайловича Каменского, известного своим самодурством20.

После окончания московского пансиона Готвальда (в 1823 или в 1824 г.) Курилов был определен юнкером в 6-й карабинерный полк и поступил в двухгодичную школу армейских подпрапорщиков при штабе Гренадерского поселенного корпуса.

Окончив школу, Курилов вернулся в тот же полк. И когда в 1827 г. в Москве было раскрыто тайное общество братьев Критских, занимав­шихся агитацией среди студенчества, солдат и офицеров московского гарни­зона, - то среди привлеченных к делу оказался и Курилов. Следственная комиссия, пытаясь установить связи Критских в армии, арестовала Курилова, так как фамилия его была названа Н.И. Лушниковым на допросе 9 сентября. По словам Лушникова, Курилов вел вольные разговоры с членами кружка и говорил Лушникову о полковнике, который «сбирая к себе всякий раз на ужин офицеров и юнкеров, вну­шает им свободные мысли...».

Первое показание Курилов давал 13 сентября, через два дня после того, как был доставлен в Москву21. Он сообщил, что говорил летом 1827 г. Шахлареву, одному из участников кружка братьев Критских, о своем знакомстве с отставным полковником П.П. Кавериным. Курилов добавил, что познакомился с Кавериным летом 1825 г. в Калуге, на балу в доме Панина, а на другой день, но приглашению Каверина, был у него «в комнате». Показания свои Курилов закончил сообщением о полученном им от Каве­рина стихотворении вольного содержания - «Паситесь, вольные народы, вас не разбудит чести клич».

15 сентября, на очной ставке с участниками кружка - Лушниковым и Шахларевым, Курилов вынужден был признать свое знакомство и с  Лушниковым, от которого он отпирался, на допросе 13 сентября, и воль­ные разговоры, происходившие между ними. Тут же подтвердил он и свой прежний рассказ Лушникову и Шахлареву о полковнике Каверине, который «имеет вольные мысли». Но разговор свой с Лушниковым о том, что Каверин «таковые мысли внушал офицерам и юнкерам», Курилов категорически отрицал. И Лушников и Шахларев показания Курилова подтвердили22.

Однако через двое суток Курилов изменил тактику. 17 сентября он, по собственной инициативе, дал Следственной комиссии пись­менное показание, в котором сообщил, что в школе армейских под­прапорщиков в Калуге среди юнкеров и преподавателей-офицеров распространялись вольные стихи. «В бытность свою в школе армейских подпрапорщиков при Гренадерском корпусе, находясь за болезнью в госпитале, - писал Курилов, - слышал от приходившего навещать его портупей-юнкера 5-го карабинерного полка Павла Лукина» следующие стихи:

Если б вместо фонаря,
Часто гаснущего от непогоды,
Повесить русского царя,
То возблистал бы луч свободы!..

Стремясь показать Комиссии искренность своего раскаяния, Курилов назвал ряд фамилий юнкеров школы, среди которых, по его сведениям, распространялись вольные стихи. Прочитав показания Курилова, Комис­сия сделала заключение, что проступок Лукина не имеет никакой связи с делом Критских, и поручила генерал-адъютанту М.Е. Храповицкому расследование нового дела - «О распространении противоправительствен­ных стихов в школе армейских подпрапорщиков»23.

В октябре 1827 г. следствие по делу Критских было закончено. По мне­нию Следственной комиссии, арестованный «юнкер Курилов, - как и многие другие, доселе арестованные, - не принадлежали к Обществу и сокровенных преступных намерений оного не знали, но прикосновен­ны <...> тем, что, видаясь с умышленниками, слыхали от них, а другие и сами говорили непозволительное»24.

По представлению Комиссии, утвержденному Николаем I, Курилов был освобожден из-под ареста и возвращен на прежнюю службу.

*  *  *

Прошло около года. 13 августа 1828 г. в III Отделении было получено сообщение из канцелярии петербургского обер-полицмейстера о том, что в петербургский ордонансгауз доставлен юнкер 6-го карабинерного полка Порфирий Курилов. По сообщению правителя канцелярии, Кури­лов заявил командиру штаба поселенного Гренадерского корпуса, ге­нерал-майору В.О. Гурко, что он хочет открыть генерал-адъю­танту Храповицкому государственную тайну.

Командир корпуса генерал от инфантерии И.Л. Шаховской распорядился отправить Курилова в сопровождении офицера в Петербург, что и было сделано в тот же день. С 15 августа начались допросы Курилова в канцелярии петербургского обер-полицмейстера, где он и открыл свою «тайну». Это было продолже­ние показаний Курилова о Каверине, данных им за год до этого в Москве.

Новый донос касался, однако, уже не одного Каверина, но и друга его, Щербинина. По словам Курилова, Каверин и Щербинин вели в его присутствии вольные разговоры и говорили о том, что «скоро желание на­шего Союза исполнится». Разговоры эти происходили в августе 1825 г. в Калуге, в доме помещика Е.А. Панина (куда Курилов был приглашен Кавериным), в присутствии дочерей Панина - княгини Вяземской и генеральши Демидовой.

Сопровождались разговоры чтением «преступных» стихов «Паситесь, дикие народы» и других произведений, содержания которых Курилов не помнил. На другой день после встречи у Панина Курилов по приглашению Каверина был у него дома. Неиз­вестно, где и когда видались Каверин и Курилов после этой встречи, но знакомство их не прерывалось. И когда Курилов в сентябре или октябре 1825 г. уехал в Орел, Каверин прислал ему письмо, к которому были при­ложены стихи Пушкина «Паситесь, дикие народы...». К сожалению, это письмо до нас не дошло.

Выделим самые важные обвинения Курилова:

«Щербинин и Каверин разговаривали про какую-то секту, говоря: скоро желание нашего Союза исполнится, - да к тому же весьма вольно и даже дерзко говорили про правительство, повторяли стихи весьма дерз­кие насчет оного, которые я долгом поставляю открыть вашему превосхо­дительству:

Паситесь, дикие народы,
Вас не разбудит чести клич,
Для вас ничто дары свободы,
Наследство вам из рода в роды
Ярмо с гремушками и бич.

Судя по этим стихам и другим такого же смысла, которые находились в портфейле господина Щербинина и кои вероятно и теперь у него, можно заключить, что они имеют какие-либо тайные сношения и злые умыслы».

Так заявлял Курилов в своем первом показании.

15 августа Курилов сообщил на допросе, что им было «замечено» «в горо­де Калуге, в доме помещика Панина, злоупотребление, заключающееся в каком-то союзе, имеющем, как произнесли отставной подполковник Каве­рин и г. Щербинин, бывший у г. Панина в гостях, в присутствии кня­гини Вяземской <...> в непродолжительном времени удачнее свершиться, прочитывая между тем громогласно, с приметною отвратительностию, пасквильные насчет правительства и государя императора сочиненные неизвестно мне кем стихи, последним со слов Каверина выписанные, и из оных, как припомнить могу, то суть следующего содержания: «Паситесь, дикие народы, вас не разбудит чести клич; наследство вам из рода в роды ярмо с гремушками и бич».

23 августа Курилов раскрыл свою «тайну» на допросе еще подробнее: «Тайна моя состоит в том, что в бытность мою в корпусной квартире в городе Калуге, я был знаком с майором в отставке Кавериным, который однажды пригласил меня в дом господина Панина; это было в 1825 году, в августе месяце, не могу припомнить которого именно числа; говоря, что к нему приехала из Петербурга сестра его с мужем Щербининым.

Я, будучи в доме г. Панина, был свидетелем дерзких разговоров на­счет правительства между г-ном Кавериным и Щербининым, причем были также занимавшие в то время дом г-на Панина дочери его, княгиня Вяземская и генеральша Демидова. Разговор между г-ном Кавериным и Щербининым был следующий: что Россия имеет гнусное и притеснитель­ное правление, не имеет никаких законов, и повторяли даже дерзкие выра­жения насчет самого государя, в следующих стихах, коих всех вспомнить не могу, начало же оных припомнить могу:

Паситесь, дикие народы,
Вас не разбудит чести клич,
Наследство вам из рода в роды
Ярмо с гремушками и бич25.

По сим стихам заключить должно, что он имеет дерзкие и вольные мысли; господин же Щербинин, коего я не знаю совершенно и в первый только раз видел, по словам его проезжал в город Харьков, где, как говорил, имеет жительство; говорил про какой-то тайный союз, утвер­ждая, что оный в скором времени совершится»26.

Из этих слов доносчика можно во всяком случае вывести заключе­ние, что он утверждал принадлежность Щербинина и Каверина к како­му-то тайному союзу, который в августе 1825 г. предполагал в недалеком времени революционное выступление.

Сообщения Курилова требуют критической проверки.

Путают карты его слова «союз имеет в непродолжительном времени удачнее свершиться». В них кроется недоговоренная мысль: удачнее, чем неудавшееся восстание 14 декабря. Вспоминать о восстании в августе 1825 года Каверин, понятно, не мог. По-видимому, Курилов, знавший (от Лушникова и Шахларева) о тайном обществе братьев Критских, 1827 года, смешал, год спустя, известные ему данные об этом кружке и воспоминания трехлетней давности о разговоре Каверина с Щерби­ниным.

Путаница эта, однако, ни в какой мере не может поставить под подозрение всего, сообщенного в доносе Курилова. Слишком многие кон­кретные обстоятельства, изложенные Куриловым, подтверждаются. Так, Каверин в самом деле жил в 1825 г. в Калуге и был подполковником в отставке. Все названные Куриловым лица, которых он встретил у Ка­верина, - люди, реально существовавшие и находившиеся между собою в том родстве, которое указывает Курилов27. Щербинин, действительно, подолгу живал в своем имении под Харьковом, с тех пор как женился (в 1821 г.) на сестре Каверина, Елизавете Павловне.

То, что все эти сведения, сообщенные Куриловым в доносе, соответ­ствуют действительности, так же как и описание характерных примет обстановки комнаты Каверина, не позволяют отводить рассказа Курилова о посещении им Каверина.

Каверин должен был держать себя свободно в присутствии юнца и не стесняться в выражении своих чувств и мыслей, - едва ли отказался старый член Союза Благоденствия от своей привычной тактики - откры­то критиковать власть.

Правдоподобны и показания о Щербинине, извлекающем из портфеля вольнолюбивые стихи. Пылкость этого человека известна. И то волнение, с которым он читал стихи «Паситесь, добрые народы...» («громогласно, с приметною отвратительностию», по словам Курилова), - естественно. Щербинин, очевидно, только что познакомился с этими стихами («выписал их со слов Каверина», который и сам записал их всего за два месяца до разговора в свою тетрадь, «17 июня 825»)28.

Наиболее значительным является сообщение Курилова - о высказы­ваниях Каверина и Щербинина об их «союзе» и о словах их: «скоро жела­ние нашего Союза исполнится». К сожалению, мы не располагаем никакими другими, прямыми или косвенными, доказательствами, подтверждающими или отрицающими это сообщение.

И все же, несмотря на все эти оговорки, при чтении доноса Курилова в памяти всплывают многозначительные слова Пушкина из десятой главы «Евгения Онегина», до сих пор не поставленные в связь с истори­ческой действительностью:

Везде беседы недовольных...
Узлы к узлам...
И постепенно сетью тайной
Россия...

Как мы видели, одним из серьезнейших пунктов доноса Курилова было чтение и распространение Кавериным и Щербининым стихов «Паси­тесь, дикие народы...». Судя по этим стихам, «можно заключить, что они имеют какие-либо тайные сношения и злые умыслы», - говорил Курилов.

Эти стихи уже не раз фигурировали в делах Министерства внутрен­них дел: еще до организаций III Отделения Бенкендорф получил доне­сение (от 8 марта 1826 г.) своего агента - московского жандармского полковника Бибикова, где, между прочим, было сказано: «Сообщаю здесь стихи, которые ходят даже в провинции и которые вам докажут, что есть еще много людей злонамеренных:

Паситесь, русские народы,
Для вас не внятен славы клич,
Не нужны вам дары свободы, -
Вас надо резать или стричь»29.

Вновь прочитал эти стихи Бенкендорф, а вслед за ним и Николай I, в материалах, изъятых у штабс-капитана 37-го Егерского полка Мозевского, арестованного в Симферополе в декабре 1827 г. по доносу мичмана Дюмутье.

Из всех стихотворений, взятых у Мозевского («Ода на свободу», «Де­ревня», «Паситесь, добрые народы...» Пушкина и «К временщику» Рыле­ева), Николая I заинтересовали одни лишь стихи «Паситесь, добрые народы...». На запрос о них Мозевский ответил: «Сии стихи я слышал из уст 37-го Егерского полка от подпоручика Малиновского в 1817 году, который умер в 1821 г. Стихи же сии я писал своей рукой, когда еще учился писать, которые помнится мне, что говорил Малиновский, что оные сочинены каким-то Пушкиным».

Ссылка на мертвого сыграла свою роль. Стихи «Паситесь, добрые народы...» подписи не имели. Следствие по этому вопросу было прекра­щено30.

Как известно, штабс-капитан Мозевский нес караул при сидевшем на гауптвахте в Тирасполе майоре Раевском. Он был обвинен в распро­странении между офицерами и частными людьми «возмутительных сочи­нений» Раевского («Послание друзьям в Кишинев», центральные строфы которого обращены к Пушкину, имя которого, впрочем, не названо).

Это позволяет предположить, что стихи «Паситесь, добрые народы...» Мозевский получил от Раевского. Здесь следует напомнить, что эти строки, заканчивающие стихотворение «Свободы сеятель пустынный...» входили прежде в черновое стихотворение «[Мое] беспечное не­знанье...». А стихотворение это, как уже установлено в печати, вызвано размышлениями Пушкина над горячим призывом Раевского из тюрьмы продолжать борьбу с самодержавием31.

Это было тогда, когда страст­ная вера Пушкина в успех революционного дела была подорвана кру­шением революционных восстаний на Западе. Испанский, пьемонтский и неаполитанский очаги революции были затушены Священным союзом. Реакция распространилась по Европе и России. Арест В.Ф. Раевского, смещение М.Ф. Орлова и П.С. Пущина - все эти действия, обезглавившие Кишиневскую управу Южного общества, лишили Пушкина опоры в Кишиневе.

Мысль о преждевременности революционного дела в России, ослабев­шего в эпоху реакции 1823 г., посетила Пушкина в эти горчайшие дни упадка духа.

Созданное в это время стихотворение «Паситесь, мирные народы...» и отражает это тяжелое состояние Пушкина в пору реакции 1823 года. Но разочарование поэта выражается в такой яркой картине, оно окра­шено таким убийственным сарказмом, что до сознания читателей-совре­менников дошла не безнадежность, которая продиктовала поэту эти стихи, а тот неумирающий дух свободы, который прорывается и сквозь види­мое отчаяние.

Облитые «горечью и злостью», стихи эти возбуждали протест у передового читателя, который принимал жестокие упреки поэта на свой счет. Заложенное же в строфах Пушкина чувство презрения к при­смиревшим борцам рождало противодействие, и стихи «Свободы сеятель пустынный...» служили делу революции, как и многие другие произведения великого поэта.

Примечания:

1. ЦГИА, архив III Отделения, ф. № 109, 1 эксп., 1828 г., д. 360, лл. 1-9.

2. ЦГВИАЛ, ф. № 9, д. 4, ч. II; ЦГВИА, ф. № 36, оп. 5/848, д. 188.

3. Основные источники сведений о Каверине собраны в книге его внучатого племян­ника Ю.Н. Щербачева «Приятели Пушкина М.А. Щербинин и П.П. Каверин». М., 1912. См. также ВД, т. VIII, стр. 322 и кн.: Нечкина. Грибоедов (по указа­телю имен).

4. «Пушкин в Москве на лейб-гусарский полк, - писал Каверин в своей тетради,- не прочтя мне, поместил и на мой счет порядочный куплет и, чтоб извиниться, прислал чрез несколько дней следующее послание; - оригинал у меня». После этих слов сле­дует текст послания Пушкина «Забудь, любезный мой Каверин...» (Ю.Н. Щербачев. Указ, соч., стр. 60).

5. Каверина имеет в виду Лермонтов в словах об одном из «самых ловких повес про­шлого времени, воспетом некогда Пушкиным» ( «Герой нашего времени». - Лермонтов. Поли. собр. соч., т. V. М.-Л., 1937, стр. 277).

6. Пушкин, т. VI, стр. 228.

7. Ю.Н. Щербачев. Указ. соч., стр. 64-65.

8. Тетрадь Каверина известна нам лишь по этой публикации. До нашего времени она не дошла.

9. «Я познакомился с Грибоедовым в 1817 году», - писал Пушкин («Путеше­ствие в Арзрум». Глава вторая. - Пушкин, т. VIII, стр. 461).

10. «Письма Н. Тургенева», стр. 261 (письмо от 29 мая 1818 г.).

11. ВД, т. VIII, стр. 90.

12. Ю.Н. Щербачев. Указ. соч., стр. 57.

13.  А.С. Грибоедов. Поли. собр. соч., т. III. Пг., 1917, стр. 196.

14.  Пушкин, т. XIII, стр. 319; т. XVI, стр. 88.

15. Ю.Н. Щербачев. Указ. соч., стр. 50.

16.  «Лит. наследство», т. 58, 1952, стр. 140-141. Данные о Щербинине известны из его формулярного списка, впервые исполь­зованного Б.Л. Модзалевским в статье «Я.Н. Толстой» («Русская старина», 1899, № 9, стр. 589), а затем в примечаниях к посланию Пушкина Щербинину в Собр. соч. Пуш­кина, под ред. С.А. Венгерова (т. I, 1907, стр. 528-532). Кроме формулярного списка Щербинина, никаких более или менее значительных биографическо-архивных ма­териалов не было и в распоряжении его внука и биографа - Ю. Н. Щербачева (в названной книге).

17. П.Е. Щеголев. Зеленая лампа. - «Пушкин и его современники», вып. 1. СПб., 1908, стр. 23.

18. Альбом был приобретен (в июле 1939 г.) Гос. Литературным музеем в качестве альбома неизвестного. В настоящее время он хранится в ЦГЛА.

19. Подготовленная к печати статья М.А. Цявловского «Альбом М.А. Щербинина», где установлено и то, что кроме двух текстов, написанных рукою Пушкина, все осталь­ные тексты написаны рукою М.А. Щербинина. Из той же статьи заимствуем все данные об альбоме.

20. Имя Курилова известно в печати в связи с делом братьев Критских 1827 г. Первый историк этого дела П.А. Ефремов анонимно писал (аноним вскрыт М.К. Лемке в его статье «Тайное общество братьев Критских». - «Былое», 1906, № 6, стр. 41) об этой организации в статье «Братья Критские и их товарищи в Москве», входящей в виде второй главы в публикацию «Рассказы о временах Николая» ( «Полярная звезда на 1862», кн. VII, вып. I. Лондон, 1861, стр. 98-106).

Перечислив основных членов кружка - Николая Лушникова (18 лет) и трех брать­ев Критских (от 17 до 21 года), арестованных в ночь с 14 на 15 августа 1827 г. в Москве, он называет взятых и посаженных дополнительно, после 16 августа, когда начался разбор дела, и среди них «6-го карабинерного полка юнкера Курилова» (стр. 99). Несколько больше сказал о Курилове М.К. Лемке:

«Тогда же в половине сен­тября <1827 г.> Лушников оговорил подпрапорщика 6-го карабинерного полка Порфирия Курилова (18 лет) в произношении дерзких слов против правительства и госу­даря, но Курилов совершенно этого не признал» («Былое», 1906, № 6, стр. 44). Лемке сообщает, что «подпрапорщик Курилов (у Лемке ошибочно: Кирилов) признан был следственной комиссией не принадлежащим к Обществу и не знавшим о преступных его намерениях. Почему он не включен в доклад - неизвестно» (там же, стр. 52).

21. ЦГВИАЛ, ф. № 9, д. 4, ч. И, лл. 71-76 об.

22. Там же, лл. 85-86, 90-91 об.

23. ЦГВИА, ф. № 36, оп. 5/848, д. 188, лл. 197-203 об. и др. - По расследова­нии оказалось, что стихи эти, кроме юнкера Лукина, знали юнкер Юдин и портупей-прапорщики Гренадерского имени Румянцева-Задунайского полка Шаталов и Вишнев. На докладе начальника Главного штаба И.И. Дибича «О происшествии в школе армей­ских подпрапорщиков» Николай I наложил резолюцию - простить молодых офицеров «во уважение их молодости».

Однако он заинтересовался: «каким образом сии стихи могли столь долго таиться между учениками и не были открыты учителями, что дает повод сомневаться вообще насчет духа в школе армейских подпрапорщиков при Гре­надерском корпусе состоящей». Новое следствие по этому делу было поручено главно­командующему 1-й Армией Ф.В. Сакену.

В октябре 1827 г. были снова допрошены юнкера Лукин и Юдин и прапорщик Шаталов. Последний показал, что стихи эти слышал «за сочинение Пушкина в феврале месяце 1826 г. от проезжавшего из Москвы чрез Калугу отставного капитана, служив­шего в Отдельном кавказском корпусе, Дунаевского». На допросах были названы так­же и фамилии знакомых Дунаевского - офицеров различных гренадерских полков.

Делу был дан ход. Допрошенный генералом Храповицким, дворянин Орловской губер­нии отставной штабс-капитан Дунаевский от обвинения в чтении и распространении стихов категорически отказался. Привлеченные к следствию офицеры гренадерских полков также отреклись от обвинения в получении стихов от Дунаевского. Материалы следствия были направлены Дибичу, который, по-видимому, прекратил дело.

24. ЦГИА, ф. № 109, 1 эксп., 1827 г., д. 209, л. 33-33 об.

25. Слова «наследство вам из рода в роды ярмо с гремушками да бич», казалось бы, говорят о крепостном праве (вспомним поэтическую фразеологию Пушкина в самом пламенном антикрепостническом стихотворении его: «склонясь на чуждый плуг, по­корствуя бичам»). Однако эти слова, как мы видим, были восприняты как характери­стика царской власти. Для этого были некоторые основания: в известных стихах, пересланных еще в 1822 г. Раевским из тюрьмы друзьям, именно правящая царская династия была обозначена словами: «Над ним бичей кровавый род / И мысль и взор казнит на плахе».

Мы знаем, со слов И.П. Липранди, что Пушкин высоко оценил эту убийственную характеристику русского царствующего дома, сделанную Раевским: «Он повторил последнюю строчку, присовокупив: "Никто не изображал еще так сильно тирана: И мысль и взор - казнит на плахе". Хорошо выражение и о династии: "Бичей кровавый род", - присовокупил он...» (М.А. Цявловский. Стихотворения Пушкина, обращенные к В.Ф. Раевскому. - «Пушкин. Временник Пушкинской комиссии», вып. VI. М.-Л., 1941, стр. 47).

26. ЦГИА, ф. № 109, 1 эксп., 1828 г., д. 360, лл. 1-9.

27. Егор Александрович Панин - капитан-лейтенант флота; Вера Егоровна Демидова, рожд. Панина (1800-1870), третья дочь Е.А. Панина, жена генерал-майо­ра Николая Петровича Демидова; Софья Егоровна Вяземская, рожд. Панина, стар­шая дочь Е.А. Панина, по первому мужу Тимашева-Беринг, во втором браке жена Н.Г. Вяземского (1769-1846), действительного тайного советника.

28. Ю.Н. Щербачев. Указ. соч., стр. 113.

29. Б.Л. Модзалевский. Пушкин под тайным надзором. Л., 1925, стр. 16-17.

30. П.С. Бейсов. Дело Мозевского. - «Ульяновский сборник», стр. 58-73.

31. М.А. Цявловский. Стихотворения Пушкина, обращенные к В.Ф. Раев­скому. - «Пушкин. Временник Пушкинской комиссии», вып. VI. М.-Л., 1941, стр. 41-50; И.Н. Медведева. Пушкинская элегия 1820-х годов и «Демон». - Там же, стр. 51-71.