Павел Александрович Катенин
Павел Катенин - видный деятель ранних декабристских организаций, талантливый поэт и драматург - был истинным сыном своего времени, бурной эпохи 1812 года, когда в огне боев против угрозы иноплеменного порабощения окрепло чувство национальной гордости, сознание достоинства - человеческого и гражданского. «Свободный образ мыслей я заимствовал, - писал член Северного общества Е.П. Оболенский, республиканец по своим воззрениям, - ...сообществом с людьми образованными, делавшими кампанию 1812-го года...»
Одним из этих людей, пропагандистов «свободного образа мыслей» был и Павел Александрович Катенин. Воспоминания современников воссоздают примечательный облик Катенина - вдохновенного оратора, личности, наделенной «необыкновенными природными дарованиями», необычайной памятью, блестящим остроумием. «Славный человек, ум превосходный, высокое дарованье, пламенная душа...» - отозвался о нем Грибоедов. Катенин имел многих сторонников и единомышленников в среде передовых литераторов, хотя его творческие поиски зачастую и вызывали полемику. Он был писателем с резко выраженной индивидуальностью, который «шел всегда своим путем».
Среди поэтов пушкинской поры Катенин занимает особое место, отличаясь своеобразием творческого почерка. Основные принципы декабристской литературы кристаллизуются в послевоенный период, когда литературная деятельность декабристов тесно связывается с их общественно-политической борьбой. К.Ф. Рылеев, А.А. Бестужев, В.К. Кюхельбекер рассматривают литературу как важное средство патриотического и революционного воспитания.
Подобно им Катенин признавал громадную силу «живого слова», считая перо публициста или сатирика действенным орудием протеста против обветшалых порядков русской самодержавной действительности. Связав свою творческую судьбу с романтизмом, писатели-декабристы утверждали высокую общественную роль поэта, выдвигали требование гражданского содержания искусства. Эту точку зрения разделяет и Катенин. «Один из первых апостолов романтизма. ..», - сказал о нем Пушкин.
Борьба за национальную самобытность и народность русской литературы, восходящая к XVIII веку, но получившая особенно широкое развитие после Отечественной войны, когда окрепло чувство национальной гордости, нашла яркого приверженца в лице Катенина, заслуги которого в этой области впоследствии отметил В.Г. Белинский, назвав его «поборником народности».
С большей глубиной, чем другие писатели-декабристы, Катенин выдвигал в своем творчестве не только проблемы народности, но и историзма. Признания Грибоедова и Пушкина в том, какую важную роль в их литературной биографии сыграл Катенин, свидетельствуют о значительности его как творческой личности. Грибоедов писал, что Катенину он был обязан «зрелостию, объемом и даже оригинальностию» своего дарования.
Именно ему в 1818 году Пушкин протянул свою трость со словами: «Я пришел к вам, как Диоген к Антисфену: побей, но выучи». Значительно позже, в 1826 году, Пушкин скажет, что Катенин отучил его от «односторонности в литературных мнениях» и высоко оценит его как критика.
* * *
Катенин родился 11 декабря 1792 года в старинной дворянской семье в имении Шаёво Костромской губернии. Четырнадцатилетним юношей, в июле 1806 года, он приехал в Петербург и поступил на службу в министерство народного просвещения. В марте 1810 года Катенин переходит на военную службу и вскоре поступает в «первый полк российский» - лейб-гвардии Преображенский. Став военным, молодой Катенин, автор ряда стихотворных произведений, уже посещавший тогда литературные салоны, в частности дом А.Н. Оленина - тонкого знатока античности, не оказался оторванным от литературной среды.
Многие офицеры-преображенцы были литераторами: С.Н. Марин, А.В. Аргамаков, С.П. Потемкин, П; Ф. Шапошников и другие. Имя С.Н. Марина, талантливого поэта-сатирика и автора лирических задушевных песен в народном духе, пользовалось известностью в петербургских литературных кругах; с успехом шла на сцене трагедия Расина «Гофолия» (1810) в переводе С.П. Потемкина и П.Ф. Шапошникова, с которым Катенина связывала дружба. Литераторы-преображенцы были частыми посетителями литературных вечеров, происходивших в доме Державина. Дружественные связи Катенина с писателями-преображенцами имели для его творческого становления несомненное значение.
3 февраля 1811 года в Петербурге состоялась премьера трагедии Тома Корнеля (брата Пьера Корнеля) «Ариадна» в переводе Катенина. Пьеса имела успех у зрителей, на ее переводчика стали смотреть как на подающего надежды поэта-драматурга, а роль Ариадны стала одной из любимых ролей прославленной трагической актрисы Екатерины Семеновой.
В боях против наполеоновской армии Павел Катенин отважно сражается при Бородине, Люцене, Бауцене, Кульме, участвует в «битве Народов» под Лейпцигом. При Бородине преображенцы все время находились под страшным перекрестным огнем неприятельской артиллерии, но ни пули, ни ядра не могли нарушить мужественной стойкости воинов. 17 августа 1813 года при Кульме Преображенский полк в течение десяти часов сражался с превосходящим по силам противником, беспрерывный бой переходил несколько раз в ожесточенную рукопашную схватку.
Катенин гордился своим участием в этом славном и кровопролитном сражении. Он пронес через всю свою жизнь как святыню воспоминания об Отечественной войне. В 1814 году, вместе со своим полком, Катенин вступает в Париж и проводит там два месяца. В это время он имел возможность видеть знаменитых артистов французской сцены: Тальма, Марс, Дюшенуа, Потье, Брюне, Молле, с некоторыми из них он даже познакомился. Это имело большое значение для формирования его собственных взглядов на природу сценического мастерства. По свидетельству современников, сам Катенин был одаренным актером, а его заслуг как режиссера, воспитавшего через несколько лет В.А. Каратыгина, не могли отрицать даже его недоброжелатели.
Отечественная война 1812 года обратила «умы к наблюдению законов внутреннего устройства государств», именно в послевоенные годы будущие декабристы осознали необходимость вступления на путь борьбы против крепостного права, деспотизма самодержавия. Катенин вошел в первую тайную организацию дворянских революционеров «Союз спасения», или «Общество истинных и верных сынов отечества».
Об активном его участии в нем говорят показания И.Д. Якушкина, А.Н. Муравьева, И.Г. Бурцова. П.И. Пестель указывал на «первенствующую» роль Катенина в промежуточной организации, стоявшей между «Союзом спасения» и «Союзом благоденствия», - Военном обществе, которое образовалось к концу 1817 года в Москве, где в то время находились члены «Союза спасения» вместе с гвардией.
Свидетельством республиканских взглядов Катенина, его ненависти к тирании может служить дошедшая до нас, к сожалению лишь в отрывке, революционная песня «Отечество наше страдает...». Скрытый политический смысл имеет и катенинский перевод отрывка из трагедии Пьера Корнеля «Цинна» (1817), утверждающий право на убийство императора-тирана.
Как видно из показаний Артамона Муравьева, в Москве в 1817 году горячо обсуждался вопрос о покушении на жизнь Александра I, и Никита Муравьев вместе с Артамоном Муравьевым вызвался убить царя. Никита Муравьев был близким другом и политическим единомышленником Катенина, и вполне вероятно, что в вопросе о цареубийстве их взгляды были тождественны. Мог быть приноровлен к современным событиям и имеет значение для характеристики взглядов Катенина и опубликованный им в том же 1817 году перевод фрагмента из дантовского «Ада» - «Уголин», обличающий предателя.
В 1817 году, когда членами тайных - обществ обсуждался столь острый вопрос, как цареубийство, тема возможного предательства приобретала насущное политическое значение. Документальных данных о причастности Катенина к «Союзу благоденствия» нет. По мнению некоторых исследователей, Катенину не могла импонировать тактика медленного «действия на мнения», принятая в «Союзе благоденствия».
Возможно, что между Катениным и его товарищами и возникли разногласия по вопросу тактики при ликвидации Военного общества. Но существует свидетельство Е.П. Оболенского и Я.Н. Толстого о том, что Катенин вошел в «политическое общество» «Союз добра и правды» (1819). Членам его, согласно уложению, составленному А.А. Токаревым, «поставлялось в обязанность стараться искоренять зло в государстве, заниматься изобретением новых постановлений, сочинением проектов для удобнейшего средства к освобождению крестьян...» и созданием «полных конституций...»
Как справедливо заметил М.К. Азадовский, уложение «Союза добра и правды» являлось «перифразой общего Устава Союза благоденствия», а требование принимать участие в выработке конституций конкретизировало одиннадцатый параграф второй книги законоположения «Союза благоденствия». Таким образом, «Союз добра и правды» был задуман как одно из «вольных обществ», которые способствовали дальнейшему распространению влияния «Союза благоденствия», являясь фактическими проводниками идей его устава - «Зеленой книги».
«Союз добра и правды» существовал очень недолго, но участие в нем Катенина служит показателем того, что он и после 1817 года не отошел от политической деятельности. Преследования со стороны правительственных кругов, которым Катенин стал подвергаться с 1820 года, очевидно, помешали ему принять более активное участие в деятельности тайных обществ. Во всяком случае, все его поведение полностью соответствовало законам и нормам тайного общества декабристов, весь его нравственный облик был «декабристским».
В послевоенный период Катенин возглавил группу передовых литераторов, которые боролись за национальную самобытность и идейность литературы. Вспоминая их в 1833 году, Ксенофонт Полевой охарактеризует А.С. Грибоедова, В.К. Кюхельбекера, Катенина а А.А. Жандра как людей, глубоко понимающих романтизм и готовых «на все прекрасное - только под славянским знаменем». Критик упомянул еще, не называя их имен, и «других», как принадлежащих к этому же направлению.
К ним надо отнести издателя сочинений Катенина Н.И. Бахтика; автора статьи о «Руслане и Людмиле» - Д.П. Зыкова; переводчика Софокла, критика С.Ф. Яковлева. Единство этого литературного объединения было скреплено еще и близостью к декабризму. П.П. Каратыгин, племянник П.А. Каратыгина, писал в своей неопубликованной статье: «Роковая буря 14 декабря безвредно пронеслась над головою Катенина: он, Жандр и Грибоедов лично знали участников в страшной катастрофе; знали их как писателей, как людей... но не погубили себя соучастием с ними и не опозорили себя доносами на них. К этой группе людей истинно честных, свободно мыслящих, но и благоразумных должно причислить и Николая Ивановича Бахтина, друга Катенина...»
П.П. Каратыгин готовил эту статью к печати и потому выражался осторожно, но и в данной редакции его высказывание достаточно выразительно. Катенин был членом тайного общества; возможно, имел отношение к Северному обществу Грибоедов; на подозрении у правительства был Жандр, и к этой же «группе людей» П. П. Каратыгин причисляет Н.И. Бахтина, сыгравшего значительную роль в жизни Катенина. Бахтин был коротко знаком с многими членами тайных обществ.
В период следствия над декабристами С.Ф. Яковлев постоянно обращается к нему с тревожными вопросами по поводу их участи, в частности очень беспокоясь о судьбе Г.С. Батенькова. Архивные документы, письма разных лиц раскрывают «вольнодумство» Бахтина в вопросах религии, рисуют его как человека энциклопедической образованности, разносторонних интересов, несомненно человека передовых взглядов. Именно Бахтину писал Катенин 14 декабря 1827 года, с печалью вспоминая об участи восставших декабристов: «Сегодня черный день, любезнейший Николай Иванович...»
* * *
В сентябре 1820 года успешная военная карьера Катенина (с 1818 года он был уже полковником) была прервана - он был неожиданно уволен в отставку. Основная причина, почему Катенин должен был покинуть военную службу, ясна, - его «вольномыслие». В неопубликованной статье П.П. Каратыгина содержится любопытный рассказ о внешнем поводе, к которому было удобно придраться для того, чтобы заставить Катенина подать в отставку:
«Как командир Катенин, по человеческому обхождению с нижними чинами, был одним из отрадных исключений тогдашней аракчеевщины, как товарищ - был искренно любим всеми сослуживцами - и, при всем том, как подчиненный не умел ладить со своим высшим начальством, особенно в тех случаях, когда замечания по службе были несправедливы или неосновательны.
...Великий князь Михаил Павлович произвел внезапный смотр батальону, в котором находился Катенин. Со свойственным ему вниманием осматривая мундиры на солдатах, его высочество был неприятно поражен небольшою заплатою на рукаве у одного из рядовых или унтер-офицеров. Подозвав Катенина, великий князь показал ему на этот изъян на мундире солдата и сурово произнес:
- Это что? Дыра?
- Никак нет, ваше высочество, - почтительно ответил Катенин, - это заплатка; и именно затем, чтобы не было дыры, которую ваше высочество заметить изволили.
- А я вам говорю, что это дыра! - повторил его высочество, возвышая голос.
- А я имею честь докладывать вашему высочеству, - повторил Катенин, - что именно затем и заплата на рукаве, чтобы не было дыры, которую ваше высочество заметить изволили.
За этот ответ Катенину было предложено подать в отставку».
Важно замечание о гуманном отношении Катенина к солдатам, что было типично для декабристов. Возражая великому князю, Катенин защищал не только себя, но и несчастного солдата, «нижнего чина», который мог быть подвергнут суровому наказанию за небольшую неисправность в обмундировании. Этот инцидент не покажется незначительным, если рассматривать его еще и в связи с семеновской историей.
Ведь одной из причин нараставшего против командира Шварца возмущения солдат-семеновцев были его строгие придирки к обмундированию. Спор Катенина с представителем царской фамилии был смелым поступком, так как все подчиненные великого князя Михаила трепетали перед ним. Одной из задач, которую преследовали своей деятельностью декабристы, было создание «общественного мнения».
Члены тайного общества, в частности, считали очень важным «иметь возможность действовать на мнение молодежи», как говорил И.Д. Якушкин. И полковник Катенин, который был, как писал доносчик III Отделения, «оракулом Преображенского полка, регулятором полкового мнения и действий молодых офицеров», должен был поступить только так.
4 декабря 1822 года на сцене петербургского Большого театра состоялась премьера трагедии Корнеля «Сид» в переводе Катенина, но кресло переводчика пустовало - он был в ссылке. После выхода Катенина в отставку у него еще оставалась трибуна, при помощи которой он мог по-прежнему оказывать влияние на общественное мнение, - петербургский театр, где он был видным представителем «левого» фланга.
«Катенинский кружок, - писал П.П. Каратыгин, - придал истинную цену рукоплесканиям публики... большинство молодежи, весьма часто, увлекаясь красотою актрис, осыпало рукоплесканиями миловидную бездарность; ни сам Катенин и никто из его близких знакомых (преимущественно офицеров гвардии) не допускали себя до подобной несправедливости. Приговор этих судей имел значение, и истинные артисты высоко его ценили».
Катенин имел право на роль «судьи» в театре, на сцене которого шли его пьесы и играл его ученик - Василий Каратыгин. Он отстаивал свой высокий взгляд на искусство актера, призванного правдиво воплощать на сцене сильные, действенные, героические характеры. А «миловидность» была как раз основным критерием при оценке достоинств актрис у влиятельного вельможи графа Милорадовича, протежировавшего бездарным красавицам.
17 сентября 1822 года шел спектакль «Поликсена». Роль Пирра играл Василий Каратыгин, который незадолго до этого был посажен в Петропавловскую крепость за то, что проявил независимость поведения по отношению к директору театра А.А. Майкову. Характерно, что Милорадович заявил тогда матери Каратыгина, что «этот урок <т. е. арест> был нужен молодому либералу, который набрался вольного духу от своего учителя Катенина».
В ту эпоху вызовы артистов считались очень высокой наградой, так что когда была сделана попытка вывести вперед протеже М.А. Милорадовича молодую актрису М.А. Азаревичеву, как якобы главную виновницу успеха спектакля, то это было явной несправедливостью по отношению к В. Каратыгину. По признанию современников, Азаревичева очень плохо сыграла Поликсену, а Каратыгин был превосходен в роли Пирра. Катенин, сказавший из зала Азаревичевой «не надо» и вызывавший Каратыгина, таким образом боролся за честь талантливого артиста, оскорбленного еще раньше несправедливым арестом. Впоследствии Катенин поставил себе в заслугу, что «поднял в мнении... актера Каратыгина».
Случай на спектакле «Поликсена» имел политический оттенок. За «шиканье» в театре Катенин был выслан из столицы. Современники считали, что правительство охотно воспользовалось театральным инцидентом, чтобы применить к Катенину репрессивные меры. Н.И. Бахтин и А.А. Жандр засвидетельствовали, что принадлежность Катенина к тайному обществу была причиной его высылки:
«Знали, что он принадлежит к тайному обществу, - указывал Жандр, - и рады были к чему-нибудь придраться, чтобы выбросить человека вон из столицы или из службы». Согласно царскому приказу, Катенин подлежал высылке из Петербурга с запрещением въезда в обе столицы, поскольку, говорилось в этом документе, он и «напредь сего замечен был неоднократно с невыгодной стороны и потому и удален из л.-гв. Преображенского полка».
* * *
Приказ о высылке Катенин получил 7 ноября утром. В полдень его уже не было в Петербурге: ему не дали даже законных 24-х часов на сборы. В начале декабря Катенин прибыл в свое имение Шаево.
Приехав на долгое жительство в костромские края под гласный надзор полиции, Катенин соприкоснулся со многими страшными сторонами крепостнической действительности. С горечью говорил он Бахтину: «о чем писать из Кологрива?.. о надворном советнике Матюшкине, который от скуки убил своего старосту железной плиткой из утюга?»
Узнав жизнь «бедных и работою изнуренных крестьян», Катенин действовал как декабрист - были случаи, когда он давал своим крестьянам вольные, помогал им в страшные дни голода. «Крестьяне здешние с голоду мрут, кормлю их чем и как могу», - однажды писал он А.М. Колосовой. Вероятно, именно поэтому Катенин очень часто попадал в трудное материальное положение, был постоянно преследуем кредиторами, о чем говорят многие архивные дела, хранящиеся в Государственном архиве Костромской области. Находясь в ссылке, в «медвежьем углу», Катенин сохраняет мужество и свойственную ему гордую независимость. Он негодует на ограничение свободы творчества в России: «Можно ли сделать что-нибудь сносное в такой несносной неволе?»
Узнав, что в октябре 1824 года Александр I посетит костромские края, Катенин намеренно постарался избежать встречи с ним, уехав из дома: «И я царя не видал, а он еще изволил обо мне спрашивать», - писал он Бахтину. Лишь сдавшись на уговоры Василия Каратыгина и Грибоедова, он в конце концов обращается в марте 1825 года с просьбой к царю о позволении приехать в Петербург.
В августе 1825 года он возвращается в столицу. Катенин избежал осуждения по делу декабристов, очевидно, потому, что ранние тайные общества мало интересовали правительство. Его трехгодичное пребывание в ссылке как бы давало гарантию непричастности к делам Северного общества. Катенин был допрошен в следственной комиссии; попал в «Алфавит членам бывших злоумышленных тайных обществ», но с пометой: «Высочайше повелено оставить без внимания».
Болезненно воспринял Катенин празднества по поводу коронации Николая I, происходившие во время следствия над декабристами. С гневным сарказмом описывает он в письме к Бахтину подготовку к «великому дню»: «Театр откроется... наверно, трагедиен) «Пожарский» с пришитыми в конце на живую нитку стихами; в них же говорится о печальных событиях, всем известных. .. .После трагедии дан будет... дивертисмент... В оном Пожарский - Каратыгин... выедет верхом на белом коне с пышностью отменной, ибо два дурака поведут коня за удила. Вы отгадываете, что крестьяне доброго князя будут плясать на разные манеры и петь куплеты приличные...»
3 февраля 1827 года на сцене петербургского Большого театра состоялась премьера оригинальной пьесы Катенина «Андромаха». Трагедия не имела успеха, Катенин вскоре покидает Петербург и со второй половины 1827 года снова поселяется в своих костромских краях, где живет до 1832 года. Когда появляется новое театральное законодательство, он сравнивает его с новым реакционным цензурным уставом и клянется «непримиримой враждой враждовать с врагами всего изящного, варварами, придворными полотерами».
18 июля 1832 года Катенин приезжает в Петербург, вынужденный своими материальными затруднениями вновь поступить на военную службу. 8 августа 1833 года он был зачислен в Эриванский карабинерный полк, а 13 марта 1834 года выехал на Кавказ. Служба на Кавказе была связана для Катенина с большими трудностями и тяготами. Там он столкнулся с «неограниченным самовластием высоких» и страшными злоупотреблениями. Проявив решительность и принципиальность, он довел до конца порученное ему уголовное следственное дело, невзирая на сопротивление «больших» людей, замешанных в этом преступлении.
С горькой иронией пишет он о своем участии в бесславных кавказских войнах, отрицательно высказывается о полковом командире князе Дадиани. Катенин со своей честностью, гуманностью по отношению к солдатам не мог быть любимцем начальства. 24 июля 1836 года боевой офицер Катенин был назначен комендантом Кизлярской крепости. 20 ноября 1838 года «высочайшим приказом» Катенин, помимо его воли, без вины и предлога, был совсем уволен от службы в звании генерал-майора.
Имя Катенина появилось в печати в 1810 году, когда он поместил в журнале «Цветник» несколько стихотворений. После войны 1812 года первостепенное значение для литераторов декабристского направления приобретает борьба против карамзинизма с его общественным индифферентизмом, гипертрофированной чувствительностью и беспочвенной мечтательностью. Вскоре борьба с карамзинизмом перерастает в борьбу с Жуковским, самым видным поэтом-романтиком, вышедшим из карамзинской школы. В ранних опытах Катенин заявляет себя сразу как «антикарамзинист».
Быть может, чувство протеста против слащавости, манерности, вялости поэтического языка, присущего эпигонам Карамзина П. Шаликову, Вл. Измайлову, П. Макарову, диктует суровость поэтической манеры Катенина, его почти аскетическую строгость при отборе выразительных средств, его боязнь «украшательства», стремление к лаконизму, которые проявляются уже в раннем периоде его творчества. Характерным примером может служить ранняя «Идиллия» Катенина 1809 года. Стихотворения Катенина «Грусть на корабле», «Певец Услад» имеют тематические соответствия с произведениями карамзинистов.
Но лексика их противостоит штампам «чувствительной» поэзии В стихах Катенина нет ни «томных» вздохов, ни «кроткого» сна, ни «унылых» взоров. Как элегия «Грусть на корабле», по характеру сближающаяся с народным романсом, подкупающая простотой своей поэтической интонации, так и романс «Певец Услад» интересны тем, что в них совершенно органически вошли народные обороты, просторечные выражения: «ветр нам противен», «пала на сердце кручина», «лихая гроза».
Даже к своему сердцу Катенин обращается: «чур, ретивое». В концовке «Певца Услада» говорится о невозможности земного счастья и уповании на загробную жизнь, то есть используется мотив, характерный для Карамзина, Жуковского и их эпигонов. Но Катенин этот мотив облекает в афористическую форму, чуждую какой-либо чувствительности, и даже вводит сюда просторечное слово «авось».
Эти стихи Катенина далеки от общественного индифферентизма карамзинистов. Автор их не погружается лишь в свои личные переживания, в них присутствует образ родины - «святой Руси», которую лирический герой защищает от врагов и о которой тоскует на чужбине. Таким образом, Катенин полемизировал с карамзинистами, используя характерные для них «малые» формы - элегию, романс, которые под его пером принимают иную направленность и тональность.
В плане сознательной борьбы с поэтикой сентиментализма показательны те переработки, которым подвергает Катенин впоследствии, очевидно в 1820-х годах, свое раннее произведение «Песни в Сельме» (1809) - дань увлечению популярным во времена преромантизма Оссианом. «Песни в Сельме» в трактовке Катенина - повествование о трагических судьбах мужественных людей. Это соответствовало тому представлению об Оссиане, которое было и у Е. Кострова, чей прозаический перевод послужил Катенину основным источником в работе. Настоящий бой карамзинизму Катенин дает, однако, в жанре баллад, занявших главное место в творчестве Жуковского.
* * *
В пору господства в литературе классицизма признавался лишь один идеал красоты - античный, и сама античность понималась как условный общечеловеческий идеал, а отнюдь не как своеобразная культура, порожденная определенными историческими, социальными и географическими условиями. Эпоха романтизма принесла понимание множественности национальных культур и представление о поэзии как воплощении культуры данной страны.
Катенину присуще свойственное романтикам понимание своеобразия каждой национальной культуры: русской, античной, испанской, итальянской, английской. Он уделяет большое внимание этой проблеме в своих статьях «Размышления и разборы», в которых он использовал, полемически переработав их, теоретические труды критиков Августа Шлегеля, Женгене, Сисмонди, основоположников романтической теории искусства.
В своем творчестве он ставит перед собой задачу, изображая ту или иную культуру, быть предельно точным, рисуя детали быта, пейзажа, стараясь передать нравы людей. «Чем ближе поэт новый наш, - писал он в «Размышлениях и разборах», - обработывая предмет древний или чуждый, подойдет к свойству, быту и краске избранного им места, времени, народа и лица, тем превосходнее будет его произведение».
«Простонародные» баллады Катенина явились одной из его удачных попыток передать своеобразие русской национальной культуры. Их можно назвать произведениями декабристского плана не только потому, что они воспринимались как образцы «самобытной» литературы, за которую боролись члены тайного общества. Большая четкость в моральных и нравственных оценках, высказанных афористично, «народным» складом, вопросы долга, чести, верности клятве - вся эта проблематика баллад Катенина дает возможность сблизить их с такими произведениями, как сага «Святополк» Кюхельбекера или народные рассказы Федора Глинки.
Предельно прост и даже несколько наивен сюжет первой баллады Катенина «Наташа» (1814), примечательной и своей патриотической идеей и тем, что в ней Катенин попытался показать некоторые существенные стороны русского народного характера. Определяющей чертой героини, по мысли Катенина, является готовность на подвиг ради спасения родины. Наташа всею своей душой ощущает, что она «русская», и именно поэтому она решается на подвиг самоотвержения. Слабая ловушка, которая жила только своей любовью к жениху, она сама направляет его в бой, так как
Не сражаться за отчизну,
Одному отстать от всех -
В русских людях стыд и грех.
Катенинская Наташа не произносит тирад о любви к родине, ее речи и поведение просты и обыденны, и вместе с тем она по духу совсем не чужда героям «дум» Рылеева, которые живут, «любовью к родине дыша» («Волынский»). Катенин раскрывает патриотизм русского человека иными средствами, чем Рылеев. Принцип рылеевских «дум», где герои прошлого разговаривают как политические деятели начала XIX века, был для него неприемлем.
Внешний облик Наташи, ее портрет, создаваемый поэтом при помощи фольклорных сравнений, условен. Но переживания героини Катенин пытается показать в соответствии с жизненной правдой. Она и говорит-то своему другу о его долге перед родиной «сквозь слез» и горько рыдает, провожая его, почти теряя сознание. Узнав о смерти жениха, она не смеет роптать - ведь он пал за святое дело, но и не пережить ей его - так велика сила ее любви и тоски.
Баллада «Наташа» является одной из ранних попыток Катенина показать «истину и правду чувств», что стало главной его творческой задачей. В балладе «Леший» Катенин поставил перед собой цель показать фантастический мир, порожденный народной фантазией, существующий вне авторского сознания. Сюжет баллады преподнесен как творение народной мысли. Содержание «Лешего» основано на старинном поверье, и это необходимо для того, чтобы «чудесное» в балладе не казалось нам «нелепою выдумкою», пояснял Бахтин.
Несмотря на сказочное содержание, «Леший» насыщен конкретными деталями крестьянского быта. Характерно, что, отвечая на критику А.А. Бестужева, который выражал недоумение по поводу строк «Ляг в сенях против окошка» и т. д., Бахтин дает совершенно точное обоснование этого стиха, исходя из условий крестьянского быта: «Известно всем, что мошки летают в избе только тогда, когда в них видят огонь, в сенях же, где обыкновенно бывает темно, можно безопасно спать даже с открытым окном». Хотя Катенин уже в первой строфе подготавливает читателя к восприятию чего-то жуткого, но чрезвычайно характерно для творческого метода поэта, что собственно фантастического в балладе ничего нет.
Катенин приводит конкретные, точные детали, вроде «шорох из рощи», «мокрый с деревьев сыплется лист», да и сам леший - это обыкновенный старичок, «нагбенный дров вязанкой», единственное, что вызывает в его облике чувство настороженности, это его «вид насмешливый и злой». В статье «О вольном переводе Бюргеровой баллады „Ленора"» Н.И. Гнедич, выступая против «Ольги» Катенина, мимоходом задел и «Лешего»: «Там - гриб мухомор, превращенный в нечто ужасное...»
Противник жанра баллад Н.И. Гнедич критиковал Катенина, изобразив его, в полемических целях, якобы «подражателем» Жуковского. И к оценке творчества Катенина Гнедич подошел с теми критериями, которые были бы уместны, если бы шла речь о Жуковском, который придавал «ужасному» в своих балладах мистический колорит. Но как раз такой подход был чужд Катенину.
Показывая в «Лешем» суеверия, присущие народному сознанию, он вместе с тем стремится и к реальному обоснованию «ужасного», к конкретному описанию лесной природы и тех невыдуманных опасностей, которые могут подстеречь мальчика в лесу: нападение волков, ядовитые грибы и т. п. Поэтому Бахтин, прекрасно понимавший творческие намерения Катенина, отвечал Гнедичу: «Мухомор не превращается у г. Катенина ни во что ужасное, но остается так, как и в природе, ядовитым мухомором».
Лирическому субъективизму Жуковского, пронизывавшему его баллады, Катенин противопоставляет объективное изображение действительности, на которую он смотрит глазами своих героев. Характерны в этом отношении слова, полные истинного драматизма, которые нашел Катенин, чтобы выразить горе крестьянки-матери:
Сохнет с горести по сыне,
Будто скошенна трава.
Подобное сравнение могло родиться только в народе. В том же ключе, что и «Леший», решена и лучшая, по мнению Пушкина, баллада Катенина «Убийца». В основу ее положено истинное происшествие, что имеет существенное значение для понимания творческих принципов Катенина. Утверждая, что нельзя предписывать писателю выбор «предметов», Катенин все же говорит, что «извинительно и даже похвально предпочтение поэзии своей отечественной, народной», так как «свое ближе чужого», вследствие чего поэт сможет лучше узнать то, о чем будет писать, короче познакомится со всеми обстоятельствами и напишет об этом «вернее и сильнее».
Фактически Катенин обосновывает необходимость для писателя глубокого и конкретного знания жизни. Оппоненты Катенина с ожесточением и пристрастием критиковали обращение убийцы к месяцу: «Да полно, что! гляди, плешивый!», как бы забывая, что «низкие» слова произносит не автор, а его герой - крестьянин. Обыденная действительность изображена в стихотворении посредством конкретных деталей крестьянского быта. «Убийца» не менее интересен и мастерством психологического рисунка.
Поэт не пишет о мучениях виновной совести, терзающих героя баллады, он изображает, как убийца лишился сна. Но покаявшись в преступлении своей жене, преступник вслед за этим, «не говоря ни слова, улегся и заснул». При помощи краткого выразительного штриха Катенин показал то крайне напряженное внутреннее состояние, в котором до этого находился убийца, «облегчивший» теперь свою душу исповедью.
Говоря об этой балладе, Пушкин зорко подметил одну важную особенность творческого почерка поэта. Оценив обращение убийцы к месяцу как «стих, исполненный истинно трагической силы», Пушкин высказывает глубокую мысль, что он «показался только смешон людям легкомысленным, не рассуждающим, что иногда ужас <умножается, когда> выражается смехом.
Сцена тени в «Гамлете» вся писана шутливым слогом, даже низким, но волос становится дыбом от Гамлетовых шуток». Сочетание трагического с комическим, которое было присуще Шекспиру и против чего Катенин выступал в теории, существовало в его собственной творческой практике. В подобном ключе решен и «Пир Иоанна Безземельного» - пролог к драме «Иваной» А.А. Шаховского (1820); примеры катенинского «шекспиризма» дает и второй период его творчества, когда в нем усиливается сатирическая, трагикомическая струя (элементы этого есть в «Идиллии» 1831 г., в сонетах, в «Гнезде голубки»).
«Ольга» - перевод бюргеровской баллады «Ленора» - был прямым вызовом Жуковскому, который еще в 1808 году опубликовал свое подражание «Леноре» - «Людмилу». Катенин заново перевел «Ленору», чтобы доказать, что «Людмила» не народная баллада, а сентиментальная обработка бюргеровской баллады. Катенин в большей мере, чем Жуковский, следует тексту Бюргера, стараясь передать дух, характер оригинала, своеобразие которого определяется близостью к народным песням, преданиям, «простонародной» грубостью.
Катенин верен внутреннему ритму баллады немецкого поэта - его Ольга вся в бурном движении, она охвачена отчаянием и неистовством, как и у Бюргера, она бросается на землю, рвет свои черные волосы и богохульствует, в противоположность Людмиле Жуковского, которая столь мягко и «уныло» жалуется на обидевшего ее бога, что оправдывает остроумное замечание Грибоедова, сказавшего: «За что ж бы, кажется, ее так жестоко наказывать?»
Вместо «тихих теней» Жуковского, сопровождающих скачущего всадника, у Катенина появляется «адской сволочи скаканье», в противовес мерному ритму стихов «Людмилы», мелодически льющихся, - резкие, энергичные ритмы. Лексика, образная система у Катенина подчинены задаче создания произведения, близкого к народным истокам. Если у Жуковского Людмила обращается к матери - «милый друг», то у Катенина Ольга говорит «просторечно»: «Ах! родима, всё пропало...» Н.И. Гнедич написал по поводу этого стиха с возмущением: «Это простота, но не поэтическая».
Грибоедов, выступив после Гнедича, с блеском и остроумием опроверг его доводы, доказав, что перевод Катенина имеет более, чем у Жуковского, народный, национальный характер, что многие его места дышат «пиитической простотой». В 1833 году, вспоминая полемику по поводу «Ольги», Пушкин признал правоту Грибоедова, обличившего «несправедливость» статьи Гнедича.
Но и в 1816 году далеко не все литераторы были На стороне Гнедича. Если карамзинисты И.И. Дмитриев, В.Л. Пушкин и даже К.Н. Батюшков и П.А. Вяземский горячо поддержали Гнедича, то раздавались и другие голоса. Драматург Петр Корсаков писал, например, M.Н. Загоскину 16 июля 1816 года: «Жаль мне бедного Катенина, если ему крепку досталось за бедную его «Ольгу»: я люблю правду; а в этой бедняжке - многие места похвалы достойны и в конце есть, по совести, такие стихи, каких нет и у Жуковского...»
Сам Катенин считал, что «слово» Грибоедова и «дело» Жуковского доказали его правоту. Действительно, Жуковский в 1831 году предпринял новый перевод «Лeноры», и на этот раз стремился точно передать оригинал. Тем самым он признал правоту Катенина. В литературе уже отмечалась преемственная связь между пушкинскими балладами и катенинскими. Б.В. Томашевский справедливо писал о том, что, когда Пушкин приступал к созданию «Жениха», он «уже тогда в разрешении вопроса... решительно склонялся к Катенину, а не к Жуковскому».
* * *
Признавая фольклор, подобно всем поэтам-декабристам, одним из важнейших источников отечественной литературы, Катенин в своем стихотворении «Мстислав Мстиславич» цитирует «Слово о полку Игореве», использует мотивы и обороты народного творчества, стремясь воспроизвести особенности народного стиля. Русскою окраской стиля и зримой конкретностью образов «Мстислав Мстиславич» продолжает линию баллад Катенина.
Это произведение может служить и одним из примеров новаторских исканий Катенина в области метрических форм. Если карамзинисты развивали в поэзии преимущественно четырехстопный ямб, то Катенин создает образцы русской октавы, гекзаметра, в его стихах мы встречаемся с хореями, четырехстопными амфибрахиями, дактилями, с обработками стиха народной песни.
Стремясь к ритмической и смысловой выразительности, Катенин пишет «Мстислава Мстиславича» тринадцатью различными стихотворными метрами. Заканчивается «Мстислав Мстиславич» величавым гекзаметром, соответствующим трагической патетике темы - русские разбиты врагом, но не утеряли веры в грядущую победу. Катенин считал, что «формы стихотворений» «важны не собственно по себе, а по связи своей с содержанием, с изменением его должен измениться и наружный вид». Одним из примеров удачной подчиненности формы содержанию может служить, например, описание раненого Мстислава («И три раза вспыхнув...» и т. д.).
В контексте этого эпизода смена ритмов как бы передает всю силу порыва героя, его желание вновь ринуться в бой за свободу родины, но короткие стопы («вставал», «упал»), образуя своеобразный «слом» в движении, словно задерживая его, выражают трагическое положение и бессилие тяжелораненого князя. Кюхельбекер писал по поводу этого описания: «Оно сильно, живописно, ужасно!
Самый размер заслуживает внимания по удивительному искусству, с которым он приноровлен к мыслям». Подобно балладам Катенина, «Мстислав Мстиславич» направлен против норм и требований как карамзинистской эстетики, так и классицизма. Катенин не считается с законами «изящного вкуса», благозвучия, для него как будто не существует ограничений, когда он изображает во всей суровой реальности страшное поле битвы, где «крови пар встает с земли» и у раненого Мстислава «пот, с кровью смешанный, каплет с главы».
Кюхельбекер назвал эти катенинские картины «жутковатыми», сравнив их с дантовскими образами. Действительно, именно Данте, любимый поэт Катенина, позволял себе такую суровую, жестокую откровенность в изображении человеческих страданий. Историческая «сага» Кюхельбекера «Святополк» (1824) отмечена несомненным влиянием катенинских стилистических приемов. Как «просторечие», бытующее в среде народа, так и церковнославянизмы использовались Катениным для обогащения русской поэтической речи.
Эта его практика вызывала зачастую жестокие нападки со стороны некоторых критиков, несправедливо причислявших Катенина к единомышленникам А.С. Шишкова, автора «Рассуждения о старом и новом слоге российского языка» (1803), руководителя известного литературного объединения «Беседа любителей русского слова», в ведущей своей тенденции реакционного.
Катенин не разделял взгляда Шишкова на происхождение русского языка из церковнославянского и в 1833 году, отвечая Кс. Полевому, решительно отмежевался от неправильной теории вождя «беседчиков», говоря, что «они <то есть Катенин, Грибоедов, Кюхельбекер и др.> не почитают „язык церковнославянский древним русским"; знают не хуже других, что Библия переведена людьми не русскими, но уверены, что с тех пор как приняла ее Россия, ею дополнился и обогатился язык русский».
Церковнославянизмы применялись Катениным главным образом как стилистическое средство. Они помогали ему, как и Грибоедову, Кюхельбекеру, в создании гражданственных стихов торжественного, патетического звучания. Кроме того, они нужны были Катенину для создания исторического колорита, краски «времени» и «места». Об этом, как и о стилистической функции славянизмов, Катенин говорил в своем ответе Кс. Полевому: «Возвративый» вместо возвративший, может встретиться только в чем-нибудь библейском, и там прилично; рамо же и ланита употребляются сплошь стихотворцами всех школ, иными не у места... но в слоге высоком сии старинные, коли угодно славянские, придают речи красоту незаменимую».
Обильно насыщен церковнославянизмами катенинский перевод трагедии Расина «Эсфирь» (1816), и это оправдано тем, что время действия трагедии относится к библейским временам. Подходя к этому вопросу исторически, мы должны признать, что в свое время борьба Катенина, Кюхельбекера, Гнедича не только за «просторечие», но и за обогащение языка церковнославянизмами была плодотворной. Пушкин, присматриваясь к опыту своих современников и предшественников, отобрал из накопленных ими запасов «просторечия» и церковнославянизмов лишь то, что было ему нужно для создания его гармонического, богатого, разнообразного языка.
Унаследовав просветительское отношение к театру как могучему средству общественного воспитания, декабристы придавали ему большое значение, рассматривая театральные жанры как одно из важнейших средств политической агитации. «Есть истины... которые весьма бы желательно представить в разительном виде не только уму, но, так сказать, самым очам людей мыслящих; а сего достигнуть иначе нельзя, как посредством формы драматической», - писал Кюхельбекер в предисловии к «Ижорскому».
Драматические произведения должны были отвечать требованиям, предъявлявшимся декабристами к литературе вообще, - «самобытности», народности, высокой идейности. Глубокие процессы общественного развития определили постепенное оформление уже в драматургии 1800-х годов драматической коллизии, типичной для романтического искусства, - столкновения свободолюбивой личности с несправедливым общественным строем.
Иногда этот драматургический конфликт разрешался еще в формах классицистической трагедии, но, как справедливо пишет Т. Родина, «эстетическое мировоззрение начала XIX века уже не могло вернуться к этой системе, хотя рационалистические просветительские тенденции удерживали в арсенале выразительных средств искусства некоторые приемы и навыки классицизма».
В ряде театральных произведений этого времени начинают звучать освободительные и оппозиционные мотивы, характерные впоследствии для декабристской драматургии. Элементы преддекабристской гражданственности уже есть в трагедиях В.А. Озерова, характерным произведением раннего декабристского романтизма является трагедия Ф.Н. Глинки «Вельзен, или Освобожденная Голландия» (1808) с ее открытым тираноборческим пафосом. Преддекабристской можно назвать и трагедию П.А. Корсакова «Маккавеи» (1813), из истории древней Иудеи.
Библейская тематика в сознании современников приобретала определенный политический подтекст. Характерно, что русские цензоры зачастую усматривали в, казалось бы, невинных по своему содержанию произведениях на библейскую тему этот второй план. Один из современников вспоминает о серьезных неприятностях, которые возникли у Катенина в связи с его переводом «Гофолии» (1815), и его «дерзких возражениях против цензурного комитета».
Катенин был точен в своем переводе Расина, но сама тема разоблачения жестокой царицы Гофолии и борьбы за иную, более справедливую власть могла вызвать определенные ассоциации у современников. Эпоха, в которую жил Катенин, эпоха социальных потрясении, революционных вспышек, борьбы за национальное освобождение, порождала интерес к истории народов, заставляла по-иному взглянуть на человека, рассматривать его не как некую абстрагированную от условий времени сущность. Это диктовалось «духом времени». И когда декабристы читали историю древней Руси или Греции, подлинные документы истории народов, эти документы приобретали для них огромное значение только в связи с проблемами современности.
Большинство пьес, близких принципам декабристской драматургии, это трагедии на исторические темы. Но следует сказать, что хотя их авторы и заявляли о своем желании соблюдать правду истории, но историзм данных пьес весьма относителен. Чаще всего историческая достоверность приносилась в жертву желанию найти в прошлом ситуацию, созвучную современности (например, трагедия «Вельзен» Ф.Н. Глинки). Субъективизм мышления писателей-декабристов сказывался в их ориентации на драматургию Ф. Шиллера, герои которого были «рупорами идей» автора. Позиция Катенина, по сравнению с Ф. Глинкой, К. Рылеевым, своеобразна.
Отрицая антиисторический, индивидуалистически-субъективный метод изображения действительности в художественных произведениях, Катенин критически оценивает как творчество Шиллера, так и Байрона, хотя их произведения ему близки своим вольнолюбивым пафосом. Его эстетические взгляды в этом вопросе совпадают с точкой зрения Кюхельбекера, причислявшего Шиллера и Байрона к писателям, чьи произведения отражают лишь их личный образ мыслей. Катенин требует от драматического писателя прежде всего обязательного соблюдения исторического колорита времени и места.
Он критикует Даже своего любимого писателя - прогрессивного французского поэта и драматурга Казимира Делавиня за лирический субъективизм, подражание Байрону. Из отрицательного отношения Катенина к антиисторизму драматургии, определяемого субъективизмом мышления авторов, вытекает его критическое отношение к принципу политических применений, «аллюзий». Так, Катенин резко оценивал современные французские трагедии, в которых, по его мнению, «изображены мнимые исторические события, на самом же деле служащие только личиною для удобнейшей декламации о законной власти, о Бурбонах, о Бонапарте, об обеих камерах и о половинном жалованьи».
Открытая тенденциозность, по мнению Катенина, противостоит подлинному искусству, подлинно историческому изображению прошлого. Катенин чрезвычайно высоко ставил трагедии Расина «Британик», «Баязет», «Эсфирь» за точный «местный» колорит. Доказательством того, что сам Катенин как драматург ставил перед собой задачу не только соблюдения «местного» колорита, но и создания исторически верных характеров, может служить «Пир Иоанна Безземельного» - пролог к пьесе А.А. Шаховского «Иваной, или Возвращение Ричарда Львиное Сердце». Романы Вальтера Скотта оказали значительное влияние на развитие европейской романтической драмы. Под знаменами Шекспира и Вальтера Скотта велась ожесточенная борьба против классицистического театра.
В своей пьесе, созданной по мотивам романа «Айвенго», Шаховской не преследовал далеко идущих целей, cтpемясь, в данном случае, к созданию занимательного представления. Шаховской разработал в своей пьесе авантюрную фабулу. Раскрытием же характеров основных героев пьесы, показом смысла борьбы угнетенных саксонцев против завоевателей-норманн - всем этим занялся Катенин. Тема борьбы за национальную свободу против иноземного порабощения находила живой отклик в творчестве писателей-декабристов, в соответствии с исторической действительностью начала века, временем, которое было ознаменовано бурными национальными революциями.
«Пир Иоанна Безземельного», где поэт явился одним из предшественников Пушкина в применении «романтического» размера - безрифменного пятистопного ямба - в драматическом произведении, представляет интерес как первый опыт исторической драмы в русской литературе, созданной по принципам вальтер-скоттовского романа. Неоспоримы и художественные достоинства пролога.
В сжатой, компактной форме, в пределах фактически одного акта, Катенин, отобрав из романа все самые существенные мотивы, а в иных случаях и создавая свои оригинальные эпизоды (например, в беседе Ровены с принцем), сумел превосходно экспозировать и действие, и характеры героев, с четкостью показать расстановку основных социальных сил эпохи. Бахтин в предисловии к сочинениям Катенина писал: «Характер принца Иоанна развернут более в Прологе, чем в романе, и изображен с историческою верностию».
Действительно, у Вальтера Скотта принц Иоанн - лишь бесхарактерное орудие в руках феодалов, что не соответствует полностью исторической правде. У Катенина принц - коварен, лицемерен, дерзок и жесток, сластолюбив, но внешне - изысканно вежлив, галантен с Ровеной и, наряду с этим, труслив, нагл. Характер его основан не на одной доминирующей черте. Из требования быть верным исторической правде вытекала необходимость расширения пределов романтического мировосприятия, и именно здесь открывался путь к реализму. Писатели-декабристы важнейшим признаком романтического искусства считали его национальное своеобразие, и потому для них были истинно «народными» писателями Данте, Шекспир, Мольер и греческие драматурги, в отличие от «подражателей» - римлян.
Орест Сомов, критик, близкий к декабристскому лагерю, которого Катенин присоединял к числу своих единомышленников, обращался к драматургам с призывом учиться у греков их «простоте» и близости к «природе», он писал о греках, что они «романтичны», так как сущность романтизма определялась для него национальным своеобразием. Такое понимание романтизма давало основание причислить к нему и творчество некоторых «классиков», например Расина и Корнеля.
Катенин видел в них великих художников, которые умели с необыкновенным искусством живописать человеческую душу, страсти и чувства, не прибегая к «блестящим украшениям», которые появляются потом в драматургии позднего французского классицизма - у Вольтера и его последователей. Пушкин не расходился с Катениным и в этом отношении. Он видел в Расине «великую народность», ставя его рядом с Шекспиром.
В то же время к вольтеровской драматургии Пушкин, как и Катенин, относится отрицательно, характеризуя классицизм Вольтера как отступление от жизненной правды. Таким образом, Катенин ориентировался не просто на традиции французского классицизма, а на творчество ранних и самых талантливых его представителей. При этом в своем осмыслении их художественного наследия он проявил себя как литературный деятель романтической эпохи. Об этом убедительно свидетельствуют те отступления от оригинала, которые Катенин внес в свои переводы трагедий Расина и Корнеля. Особенно показателен в этом отношении перевод «Сида». В изображении Катенина Сид более прямолинеен, чем у Корнеля.
У катенинского Сида более развито чувство долга. В третьем действии, например, в сцене встречи с отцом Сид у Корнеля чуть ли не упрекает отца в том, что ему пришлось ради него принести в жертву свою любовь. Русский переводчик опустил весь длинный разговор о любви, очевидно считая, что здесь французский драматург отдал дань вкусам версальского двора, поддался «придворным заразам». Тем самым Катенин ослабил характерную для классицизма коллизию борьбы чувства с долгом. Эту картину очень высоко оценил Грибоедов, написав Катенину, что сцену встречи Диего с Родригом в доме Химены «без слез читать нельзя».
В своем переводе Катенин фактически свел на нет роль наперсницы Химены - Ельвиры, традиционного персонажа классицистической драмы. В третьем акте трагедии Катении привел дона Диего в поисках Сида сразу в дом Химены, что более соответствовало психологической правде, в то время как у Корнеля находящийся в некоем условном месте дон Диего сообщал зрителям, что эн обегал весь город в поисках своего сына, и после этих слов Сид неожиданно появлялся. «Откуда и зачем? Никому не известно», - заметил по этому поводу Бахтин.
Трагедию Катенин начал сразу с конфликта между доном Диего и графом Гормасом, опустив первые картины. «Сжать и сблизить происшествия есть право и часто обязанность искусства», - писал он Бахтину. Будучи верным принципу романтического историзма, Катенин постарался придать героям трагедии еще большую мужественность и силу, свойственную им как «гишпанским» рыцарям.
Он снял поэтому, например, всю линию инфанты, чьи любовные страдания противоречили сильным страстям и простым нравам героев. Стремление Катенина усилить в трагедии средневековый колорит было замечено критикой. Например, у Корнеля дон Диего (действие 1, явл. 5) обращается к мечу с красиво и возвышенно звучащими словами: «Et toi, de mes exploits glorieux instrument!..» Катенин до неузнаваемости изменил стих Корнеля: «А ты, дней юности товарищ дорогой...»
Некий критик И-ов говорил по поводу этой фразы: «Слабый старец - некогда мужественный, - не могущий более владеть мечом, называет его «дорогим товарищем юности своей»: как сообразно это духу тогдашнего времени».4 Весьма показательны и следующие детали перевода. Если у Корнеля Сид, рассказывая Химене о сражении (действие 5, явл. 1), в полном соответствии с придворным этикетом говорит в первую очередь о короле, которого он должен был защищать, а не об отечестве, то Катенин производит перестановку в порядке слов, и король оказывается на последнем месте:
Уже бы в ночь сию я в поле мертв остался,
Когда бы за себя единого сражался;
Но защищая град, отчизну, короля,
Я изменил бы им, отчаянью внемля.
Если учесть, что аналогичная перестановка встречается и раньше (в шестом явлении третьего действия), где Катенин, в противоположность Корнелю, акцентирует любовь к отечеству, то едва ли можно считать случайным это отступление от оригинала. Оно объясняется не только гражданским вольнолюбием Катенина, но, очевидно, и стремлением вернее передать исторический колорит эпохи, периода, когда власть короля в Испании не была абсолютной. Подобным же образом сознательно «снижен» Катениным образ короля и в его переводах гердеровских «Романсов о Сиде».
Монологи Сида, готового пожертвовать жизнью любимой отчизне, должны были встретить горячий отклик в сердцах передовой декабристской молодежи. И Сид - спаситель отечества, добывший свободу родине в жарком бою, и собравшиеся вокруг него верные друзья-воины в восприятии современников должны были быть очень похожими на «истинных сынов отечества» - декабристов. А король был жалок и ничтожен.
Вместе с тем Катенин сохранил в своем переводе те места французского оригинала, которые вызвали в свое время нападки на Корнеля за отступление от «приличий», от правил классицизма. Характерна в этом отношении сцена с пощечиной. Пушкин, сочувственно воспринявший известие о новой работе Катенина, писал ему: «Ты перевел «Сида»; поздравляю тебя и старого моего Корнеля. «Сид» кажется мне лучшею его трагедиею. Скажи: имел ли ты похвальную смелость оставить пощечину рыцарских веков на жеманной сцене 19-го столетия? Я слыхал, что она неприлична, смешна, ridicule. Ridicule! Пощечина, данная рукою гишпанского рыцаря воину, поседевшему под шлемом!»
Катенин, конечно, сохранил пощечину, которая была признана Вольтером «неприличной» в трагедии. Херасков, переводя в свое время «Сида», не решился на это - в его переводе этот эпизод отсутствует. Катенин подошел к переводу «Сида» новаторски, как истинно творческий человек, хорошо владеющий техникой драматического искусства. В критике Катенина упрекали за то, что он отступил от «высокого слога» в сочинении, «для которого предмет избирается высокий, чувства и мысли возвышенные...» Действительно, слог трагедии противоречит мнению о присущей Катенину жанровости мышления.
Бахтин верно отметил, что Катенин старался все «высокопарные», «надутые», как он говорил, выражения Корнеля передать нарочито просто. Такая позиция, видимо, также вытекала из стремления Катенина правдиво отразить эпоху рыцарства, с простотой и грубостью ее нравов. Перечисляя «простые» слова и обороты, встречающиеся у Катенина, как-то: «зачем», «добыта», «за дело награждает», «узнают слуги», «Родриг влюблен» и т. п., рецензент, охваченный негодованием, писал: «Таким образом говорят только простые люди».
