КАШТАЛИНСКИЙ

Отставной подпоручик Пермского пехотного полка.

После доноса С.Ф. Заботкина за Кашталинским установлен в Смоленске секретный надзор - 6.02.1826, доставлен в Петербург на гл. гауптвахту - 14.02. По высочайшему повелению отправлен обратно в Смоленск для дальнейшего производства дела на месте - 13.03, освобождён с установлением за ним секретного надзора - 2.04.1826.

ГАРФ, ф. 48, оп. 1, д. 141.

Род Кашталинских был давно и хорошо известен на Смоленщине. Еще при Екатерине в губернии был знаменит Матвей Федорович Кашталинский. Вышедший, подобно хорошо знавшему его Потемкину, из простой местной шляхты, Кашталинский тоже сделал неплохую карьеру в Петербурге и даже стал весьма влиятельным при дворе человеком. Светский щеголь, гастроном и карточный игрок, он в то же время оставался добродушным, приветливым человеком, не порывавшим связей со своей «малой родиной», и, по свидетельству Сергея Глинки, обычно выступал «ходатаем за всех просителей, приезжавших из Смоленска по делам в Петербург». Где-то ближе к старости он и сам возвратился на Смоленщину и в начале XIX века жил здесь в своем имении Яново. Был у Матвея Федоровича и сын. Уж не этот ли молодой человек и попал теперь в историю с декабристами?

Как бы там ни было, но в начале 1826 года, т. е. в самый разгар благонамеренной урапатриотической свистопляски, к смоленскому генерал-губернатору князю Хованскому поступил донос о том, что поручик Кашталинский при этапировании через город польских студентов выражал возмущение этим фактом и даже призывал «собрать партию противу права и воли покойного государя». В связи с недавними петербургскими событиями обвинение звучало очень серьезно, и 14 февраля Кашталинского доставили в Петербург и поместили на главной гарнизонной гауптвахте. Однако и в этом случае гора родила мышь.

Кашталинский на допросах все отрицал, ни в чем не сознавался, из декабристов его тоже никто не упоминал, и, таким образом, у следствия не оказалось против него никаких других улик, кроме смоленского доноса. Не дал ощутимых результатов и произведенный по месту жительства полицейским досмотр - кроме разве что «приметного насчет религии вольнодумства».

В итоге уже 13 марта поручик был возвращен в Смоленск - «для дальнейшего на месте исследования и учреждения за ним секретного надзора». С настоящими декабристами так не поступали. Судя по всему, Кашталинский и в самом деле не имел связей с организованным движением, с тайными обществами, а был обычным вольнодумцем декабристского толка в духе 1810-1820-х годов. «В то время людей, действующих в смысле тайного общества и сами того не подозревая, было много в России», - вспоминал много лет спустя И.Д. Якушкин.

И уж совершенно недопустимым, даже оскорбительным для памяти декабристов недоразумением является включение в их круг смоленского губернского регистратора Степана Заботкина. Дело не в мелкой сошке и не в подьяческой сущности этого человека - дело в том, что именно Заботкин был тем «заботливым» человеком, который накатал донос на своего земляка Кашталинского. Правда, получилось у него не слишком удачно и гладко, так что пострадавший Кашталинский мог испытать даже некоторое удовлетворение, узнав, как обернулась эта история для самого осведомителя. Князь Хованский, получив донос, счел за благо отправить в Петербург и одного и другого - там, мол, разберутся, что, как и почему (уж не с одним ли фельдъегерем и не в одном ли экипаже повезли их в столицу?).

Доносчик, таким образом, и сам вынужден был предстать перед страшной комиссией, давать ей свои показания и объяснения, которые, видимо, оказались не слишком удовлетворительными, поскольку Заботкина не просто вернули в Смоленск, но и повелели учредить за ним негласный полицейский надзор. Аккуратный же Боровков спустя некоторое время навсегда пропечатал жалкое имя смоленского регистратора на скрижалях своего грозного «Алфавита». Уже одно это приключение должно было на всю жизнь отбить у нашего земляка охоту фискалить на своих ближних. Но что стало бы с ним, какой ужас охватил бы благонамеренного Степана Филимоновича, если бы он узнал, что его вообще объявят заединщиком Каховского, Пестеля и Рылеева, смоленским декабристом, врагом Бога, царя и отечества!

Чтобы снять с его приказной души этот непосильный груз и не оказывать ему больше незаслуженной посмертной чести, укажем, наконец, истинное его место в истории - среди всякого рода предателей, стукачей, слухачей, сексотов и как они там еще назывались в прошлых и нынешнем веках. Настоящая компания нашего Степана Заботкина - не Федор Глинка, не Петр Пассек и не Иван Якушкин, а доносившие на них и их товарищей Грибовский, Бошняк и пресловутый Шервуд-Верный. Говоря известными словами М. Муравьева, который начинал на Смоленщине как декабрист, а закончил в Польше как палач, Заботкин был совсем не тот, кого вешают, а из тех, кто вешает. Поэтому он должен быть исключен, наконец, из списка декабристов-смолян и отнесен к тем, кто составляет не гордость, а позор нашего края.