Н.М. Романов
Вильгельм Кюхельбекер
[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTIxLnVzZXJhcGkuY29tL2ltcGcvb2ZHSU10Y1ZRQ3RaZE91WlZRTjJJazRYTjZGUV9WSmN4bTREd3cvUm1XM1ZDQ0NCTlUuanBnP3NpemU9MTU1N3gyMTE3JnF1YWxpdHk9OTUmc2lnbj1hZTI0YWVlODc3NjBmYjY0YmNmNmYwYzVhZTNkODhiMiZ0eXBlPWFsYnVt[/img2]
А.А. Дронов. Копия с оригинала А.С. Пушкина. Портрет В.К. Кюхельбекера. 1994. Бумага, акварель. 20,5 х 14,5 см. Государственный историко-культурный и природный музей-заповедник А.С. Грибоедова «Хмелита».
Вероятно, мало в русской литературе авторов, к творчеству и личности которых относились бы столь двойственно, как к Вильгельму Кюхельбекеру. Такое отношение началось еще в Лицее. Пародии и карикатуры сыпались на него, как из рога изобилия. Слова «и кюхельбекерно, и тошно», приписываемые его гениальному другу, известны сегодня даже тем, кто никогда не читал стихов Кюхельбекера.
Оценив блестящую шутку Пушкина, с иронией относились к поэту многие современники; лучший друг его, друг с детства и до гробовой доски - Иван Лунгин иначе как «метроманом» его не называл. Но тот же Пушкин говаривал, что «острая шутка не есть приговор». Сам он в высшей степени серьезно относился ко всему, что писал Кюхельбекер.
Разбирая его стихи, Пушкин в письмах не стеснялся в выражениях, высмеивал недостатки, но высоко ценил каждый успех друга. Впрочем, искренность и нелицеприятность в суждениях о стихах друг друга были для них нормой. Зато в набросках своих возражений на статьи Кюхельбекера в «Мнемозине» Пушкин прежде всего отмечает, что статьи эти «написаны человеком ученым и умным», «сильным и опытным атлетом».
И не один Пушкин любил и уважал Кюхельбекера. К.Ф. Рылеев писал Пушкину: «Что за прелестный человек этот Кюхельбекер. Как он любит тебя! Как он молод и свеж». Разборчивый на знакомства А. С. Грибоедов угадал в нем недюжинную натуру и собрата-поэта. Все, кто общался с ним, признавали в «странном» Кюхельбекере человека необыкновенного.
Таким же незаурядным было и творчество Кюхельбекера. Современники мало его читали. Он не успел многого напечатать, а после 1825 года это стало еще труднее. Только в нашем веке большая часть его наследия была опубликована. Стараниями Ю.Н. Тынянова мы получили возможность познакомиться не только с неизвестными ранее произведениями поэта, по и с личностью этого человека. Однако, написав роман «Кюхля», Ю.Н. Тынянов изобразил своего героя несколько иным, чем он был на самом деле.
В статьях ученого поэт и человек Вильгельм Кюхельбекер представлен совершенно иначе. За прошедшие с тех пор годы исследователями проведена большая работа по сбору, публикации и анализу наследия поэта. Сегодня мы имеем возможность свежим взглядом посмотреть на творчество этого интереснейшего поэта, драматурга, прозаика и критика.
Надо вспомнить слова Пушкина о том, что критика должна быть «основана на совершенном знании правил, коими руководствуется художник или писатель в своих произведениях, на глубоком изучении образцов». Ссылаясь на Винкельмана, Пушкин писал: «…старайтесь полюбить художника, ищите красот в его созданиях». Исходя из собственных представлений о том, какой должна быть поэзия, Кюхельбекер так оценивал итог своей жизни и творчества в письме к В.А. Жуковскому:
«Говорю с поэтом, и, сверх того, полуумирающий приобретает право говорить без больших церемоний: я чувствую, знаю, я убежден совершенно, точно так же, как убежден в своем существовании, что Россия не десятками может противопоставить европейцам писателей, равных мне по воображению, по творческой силе, по учености и разнообразию сочинений. Простите мне, добрейший мой наставник и первый руководитель на поприще поэзии, эту мою гордую выходку! Но, право, сердце кровью заливается, если подумаешь, что все, все, мною созданное, вместе со мною погибнет, как звук пустой, как ничтожный отголосок!»
Это слова сильного духом человека, трезво отдающего себе отчет в том, чему была посвящена вся его жизнь. Это позиция поэта, все силы души которого были направлены на одно: сказать то, чего до него никто не говорил, и сказать так, как никто не говорил. Что может быть благороднее!
Вильгельм Карлович Кюхельбекер происходил из семьи саксонского дворянина Карла Генриха Кюхельбекера, который переселился в Россию в 1772 году. Отец поэта был образованным человеком, он учился праву в Лейпцигском университете одновременно с А.Н. Радищевым и И.-В. Гете. С последним был хорошо знаком. Карл Иванович Кюхельбекер, как стали звать его в России, был также агрономом и специалистом по горному делу. Он поступил на службу к великому князю Павлу Петровичу, был его секретарем, а когда в 1777 году началось строительство имения великого князя - Павловска, стал его первым директором и устроителем. Одновременно он управлял принадлежавшим Павлу Каменным островом в Петербурге.
Судя по воспоминаниям Вильгельма о своем отце, тот в последние дни жизни императора Павла «вошел в случайную милость царскую и чуть не сделался таким же временщиком, как Кутайсов». После смерти Павла он жил главным образом в Эстляндии, в имении Авинорм, подаренном ему императором. В 1797 году 10 июля в Петербурге в семье Карла Кюхельбекера родился сын - Вильгельм Людвиг - будущий русский поэт.
Детство Вильгельма прошло в Авинорме. В его памяти навсегда запечатлелась «мирная и счастливая» природа этих мест, которые поэт неоднократно вспоминал в своих стихах. В 1808 году Вильгельма отдали в пансион Брикмана в городе Веро, а в 1811 году по рекомендации свойственника матери - военного министра М.Б. Барклая де Толли - устраивают в Царскосельский лицей. Как и для всех лицеистов, годы учения в Лицее стали для него временем становления литературных и политических взглядов, сформировали круг друзей, которому он был верен всю жизнь.
Вильгельму часто бывало нелегко. Страшно обидчивый, взрывающийся, как порох, он к тому же был предметом постоянных насмешек товарищей. Однако он сразу зарекомендовал себя как отличный ученик. Инспектор М.С. Пилецкий дал такой отзыв о Кюхельбекере, относящийся, видимо, к 1812 году: «Кюхельбекер (Вильгельм), лютеранского исповедания, 15-ти лет. Способен и весьма прилежен; беспрестанно занимаясь чтением и сочинениями, он не радеет о прочем, оттого мало в вещах его порядка и опрятности.
Впрочем, он добродушен, искренен с некоторою осторожностью, усерден, склонен ко всегдашнему упражнению, избирает себе предметы важные, плавно выражается и странен в обращении. Во всех словах и поступках, особенно в сочинениях его, приметны напряжение и высокопарность, часто без приличия. Неуместное внимание происходит, может быть, от глухоты на одно ухо. Раздраженность нервов его требует, чтобы он не слишком занимался, особенно сочинением».
До нас дошло много воспоминаний о странностях Вильгельма, однако эрудиция, знание языков, оригинальность суждений завоевали ему уважение товарищей. Среди интересов лицейства - история и философия, восточные языки и фольклор и, конечно, поэзия - немецкая, английская, французская - и драматургия. Вся обстановка в Лицее способствовала пробуждению таланта. И Кюхельбекер начал писать стихи по-русски и по-немецки, а с 1815 года - печататься в журналах «Амфион» и «Сын отечества».
Его стремление избегать «гладкописи», несколько затрудненный слог, ориентированный прежде всего на Державина, тяготение к архаизмам вызывали насмешки друзей-лицеистов. В их пародиях и эпиграммах высмеивались длинноты и тяжеловесность его стихов, пристрастие к гекзаметру. Но, несмотря на это, Вильгельм всегда был в числе признанных лицейских поэтов. Он с самого начала шел своей дорогой и в 1833 году напишет в дневнике, что сознательно не хотел быть в числе подражателей Пушкина.
Стремление и умение отстаивать собственный взгляд на поэзию не могли не вызывать уважение товарищей. М.А. Корф в «Записках о Лицее» пишет о Вильгельме: «Он принадлежал к числу самых плодовитых наших стихотворцев, и хотя в стихах его было всегда странное направление и отчасти странный даже язык, но при всем том, как поэт, он едва ли не стоял выше Дельвига и должен был занять место непосредственно за Пушкиным».
Становление поэта Кюхельбекера неотделимо от становления его политических взглядов. На вопрос: «С какого времени и откуда вы заимствовали свободный образ мыслей?» - заданный на следствии по делу 14 декабря, поэт ответил: «Не могу сказать, когда и как родился во мне свободный образ мыслей. Я развивался очень поздно: до Лицея я был ребенком и едва думал о предметах политических».
Лекции А.П. Куницына, литературные вкусы Д.И. Будри, чтение новейших книг немецкой, английской и французской литературы, которые присылали родственники лицеистам (и в первую очередь - Вильгельму), знакомство с членами кружка И.Г. Бурцова - все это было слагаемыми в становлении свободомыслия. Ю.Н. Тынянов писал: «Далеко еще не все пути проникновения в Лицей революционизирующих мнений и убеждений выяснены».
Особенно большое значение имело для Кюхельбекера чтение Руссо и его ученика Вейсса, швейцарского политического деятеля и Писателя, под влиянием которого Вильгельм начал составлять свой «Словарь», ставший сводом философских, моральных, политических и литературных вопросов, интересовавших Кюхельбекера и его друзей. «Наш словарь» - называл его Пушкин в черновиках стихотворения «19 октября 1825 года». Только названия некоторых статей могут дать представление об общественно-политической направленности «Словаря»: «Аристократия», «Естественное состояние», «Образ правления», «Рабство», «Свобода гражданская» и т. д.
Во время создания «Словаря» поэт вступил в «Священную артель» - одно из первых преддекабристских тайных обществ. Из лицеистов в него входили В. Вольховский, И. Пущин, А. Дельвиг. Пущин вспоминал: «Постоянные наши беседы о предметах общественных, о зле существующего у нас порядка вещей и возможности его изменения, желаемого многими втайне, необыкновенно сблизили меня с этим мыслящим кружком». Именно в Лицее и в «Священной артели», где читали лекции те же лицейские профессора, происходило становление политических взглядов Кюхельбекера.
Первые поэтические опыты лицеиста до нас не дошли. Но именно ему посвятил Пушкин свое первое опубликованное стихотворение «К другу стихотворцу». Пушкин предсказал другу его Судьбу - судьбу не нашедшего признания у современников поэта. Такую жизнь и прожил Кюхельбекер. Однако, находясь в заключении, он писал своему племяннику: «Никогда не буду жалеть о том, что я был поэтом; утешения, которые мне давала поэзия в течение моей бурной жизни, столь велики, что довольно их. Поэтом же надеюсь остаться до самой минуты смерти, и признаюсь, если бы я, отказавшись от поэзии, мог бы купить этим отречением свободу, знатность, богатство, даю тебе слово честного человека, я бы не поколебался: горесть, неволя, бедность, болезни душевные и телесные с поэзиею я предпочел бы счастию без нее».
При выпуске из Лицея Кюхельбекер получил третью серебряную медаль и отличный аттестат. В чине титулярного советника он вместе с Пушкиным, Горчаковым, Корсаковым и Ломоносовым был зачислен на службу в Главный архив Коллегии иностранных дел. Присягу они принимали вместе с А.С. Грибоедовым, тогда, видимо, и состоялось их первое знакомство. В том же году Кюхельбекер начал читать лекции по русской словесности в младших классах Благородного пансиона при Главном педагогическом институте в Петербурге. В то время здесь учились младший брат Пушкина Лев, будущие друзья Пушкина С.А. Соболевский и П.В. Нащокин, позднее его учениками стали будущий поэт и дипломат Ф.И. Тютчев и будущий композитор М.И. Глинка.
Наряду с преподавательской работой Кюхельбекер ведет напряженную литературно-общественную деятельность. Он активный член Вольного общества любителей словесности, наук и художеств под председательством А.Е. Измайлова, а с председателем Вольного общества любителей российской словесности (членом которого Кюхельбекер также является) Ф.Н. Глинкой его связывают не только родственные, но и дружеские отношения.
В 1820 году он вступает в околомасонскую ложу «Избранный Михаил» и становится секретарем Вольного общества учреждений училищ по ланкастерской методе взаимного обучения. О Кюхельбекере этих лет красноречиво говорят воспоминания одного из воспитанников Благородного пансиона Н.А. Маркевича. Он пишет о своем учителе как о «благороднейшем и добрейшем, честнейшем существе… Кюхельбекер был любим и уважаем всеми воспитанниками. Это был человек длинный, тощий, слабогрудый, говоря, он задыхался, читая лекцию, пил сахарную воду… Мысль о свободе и конституции была в разгаре. Кюхельбекер ее проповедовал на кафедре русского языка».
В эти же годы Кюхельбекер много пишет, печатается, замышляет издавать свой журнал. Среди его стихов той поры - подражания Жуковскому («Ночь», «Пробуждение», «Жизнь»), элегии («Осень», «Элегия», «К Дельвигу»). Жуковский для молодого поэта был непревзойденным авторитетом. В своей первой критической статье «Взгляд на нынешнее состояние русской словесности», написанной в 1817 году, Кюхельбекер противопоставляет рифмованной ямбической поэзии, основывающейся на правилах французского стиха, опыты А.X. Востокова в области ритмики и строфики, гекзаметры Н.И. Гнедича. Он восхищается тем, что Жуковский «сообщил русскому языку некий германический дух».
Кюхельбекер первым обратился к жанру посланий друзьям в дни лицейских годовщин. Таким было послание к Пушкину и Дельвигу 14 июля 1818 года. Здесь впервые их дружба определяется формулой: «Наш тройственный союз, Союз младых певцов и чистый, и священный». Эту формулу будут неоднократно варьировать в своих стихах все три поэта.
Литературные вкусы Кюхельбекера в это время еще недостаточно выражены. С одной стороны, он находится под влиянием Жуковского и Батюшкова (позднее он назовет себя «энтузиастом Жуковского»), считает себя частью единого «союза поэтов» вместе с Пушкиным, Дельвигом и Баратынским. Но в то же время среди его литературных симпатий автор поэмы «Петр Великий» С.А. Ширинский-Шихматов, которому он отводит «одно из первых мест па русском Парнасе», положительно отзывается он о стихах А.П. Буниной, подчеркивая ее самобытность и независимость от влияния Дмитриева, Жуковского и Батюшкова. Однако теоретические рассуждения Кюхельбекера в значительной мере не совпадают с его литературной практикой. Восхищаясь Ширинским-Шихматовым, он отнюдь не следует ему в своих стихах. Наоборот, все ощутимее начинают звучать в них гражданские мотивы.
В 1820 году все друзья Пушкина были обеспокоены его судьбой. Поэту грозила ссылка в Сибирь или в Соловецкий монастырь. На заседании Вольного общества любителей российской словесности Дельвиг прочел своего «Поэта». Кюхельбекер подхватил мысль друга о свободе «под звук цепей» и на заседании 22 марта прочитал своих «Поэтов».
В творчестве Кюхельбекера это стихотворение стало программным. В нем говорится, что истинный поэт никогда не находит награды за свои «высокие дела» в мире «злодеев и глупцов», приводится пример Д. Мильтона, В.А. Озерова, Т. Тассо, для которых земная жизнь была «полна и скорбей, и отравы», и только в потомстве пришла к ним слава. Стихи проникнуты пафосом преддекабристской гражданственности: святой долг поэта - направлять жизненный путь людей. Кюхельбекер призывает Дельвига, Баратынского и Пушкина не обращать внимание на «презрение толпы», на «шипенье змей», он прославляет «Свободный, радостный и гордый, И в счастьи и в несчастьи твердый, Союз любимцев вечных муз!»
«…Поелику эта пьеса была читана в обществе непосредственно после того, как высылка Пушкина сделалась гласною, то и очевидно, что она по сему случаю написана», - писал В. Н. Каразин в своем доносе министру внутренних дел В.П. Кочубею. Этот донос осложнил и положение Кюхельбекера. После отъезда друга в Екатеринослав он тоже ждет высылки. Но в это время Дельвиг получает приглашение занять место секретаря и постоянного собеседника в путешествии за границу обер-камергера А.Л. Нарышкина. Вельможе нужен был в секретари человек, владевший тремя языками. Дельвиг предложил вместо себя друга. 8 сентября 1820 г. Кюхельбекер отправился в путешествие.
Это была не просто поездка за границу. Кюхельбекер ехал в Европу, где в марте 1820 года король Италии присягнул на верность конституции, в июне произошла революция в Неаполе, в июле - в Сицилии. Революционные события назревают в Пьемонте и в Португалии, начинается борьба за освобождение Греции. В этот бурлящий европейский котел и окунается Кюхельбекер, увлеченный мыслью о конституции, известный своей пылкостью и восторженностью.
Дневник путешествия и целый ряд стихов написаны в форме обращений к друзьям, оставшимся в России. В этом заметно следование Н.М. Карамзину. Отправляясь в поездку, Кюхельбекер ставил перед собой две задачи: первая - знакомство с культурной жизнью Европы и рассказ об этом русскому читателю, и вторая - пропаганда в Европе молодой русской литературы. Видимо, именно этим было обусловлено стремление встретиться с немецкими романтиками и, в частности, с Л. Тиком, а позднее с французскими писателями-либералами.
В Веймаре в ноябре 1820 года состоялось знакомство с Гете. Очевидно, было несколько встреч, в результате которых два поэта «довольно сблизились». Они говорили не только о стихах самого Гете, но и о русской литературе и русском языке. Не мог Кюхельбекер, по всей вероятности, не сказать Гете ни слова о Пушкине. Закончились эти беседы просьбой Гете писать ему и «объяснить свойство нашей поэзии и языка русского».
Кипучую деятельность по пропаганде русской культуры Кюхельбекер развил в Париже. Он завязал знакомства с видными журналистами и писателями, и прежде всего с Б. Констаном - вождем французских либералов. Б. Констан устроил русскому поэту чтение лекций о русском языке и литературе в Академическом обществе наук и искусств.
Сохранился текст лишь одной из этих лекций. В ней Кюхельбекер обращается к передовым людям Франции от имени мыслящих людей России, потому что «мыслящие люди являются всегда и везде братьями и соотечественниками». Лекции русского поэта были столь радикальными, что полиция их запретила. Кюхельбекер должен был покинуть столицу Франции. Уехать ему помог поэт В.И. Туманский, с которым они познакомились в Париже.
Кюхельбекер возвращается в Россию. Официальные круги воспринимают его как неблагонадежного. Государь, по словам А.И. Тургенева, «все знал о нем; полагал его в Греции», где в то время шла борьба за свободу. Оставаться в Петербурге было нельзя, и друзья помогли поэту «определиться» к А.П. Ермолову, главноуправляющему Грузией. Недолго пробыл Кюхельбекер на юге.
Отправившись туда в сентябре 1821 г., он уже в мае 1822 г. должен был покинуть Кавказ из-за дуэли с родственником и секретарем Ермолова Н.Н. Похвисневым. Но именно эти несколько месяцев имели большое значение для развития его взглядов и вкусов. В этом прежде всего сыграло роль возобновившееся знакомство с Грибоедовым. «Между ними сказалось полное единство взглядов, - пишет Ю.Н. Тынянов, - тот же патриотизм, то же сознание мелочности лирической поэзии, не соответствующей великим задачам, наконец, интерес к драме».
Встретив близкого по духу человека, Кюхельбекер всей душой отдален этому новому увлечению, противопоставив на какое-то время Грибоедова прежним друзьям. После Кавказа Кюхельбекер жил в Закупе - имении сестры в Смоленской губернии. Он был влюблен в А.Т. Пушкину, собирался жениться на ней, мечтал о возвращении в Петербург и об издании журнала, писал трагедию «Аргивяне», поэму «Кассандра», начало поэмы о Грибоедове.
Удивительная личность Грибоедова оказала огромное влияние: на все творчество Кюхельбекера. Он увлекается Шекспиром и начинает критически относиться к Жуковскому. В это же время он обращается к оде, противопоставляя ее высокую гражданственность камерности элегии. Внимательное прочтение Библии и интерес к библейским сюжетам привносят новый аспект в понимание места и назначения поэта в обществе. Теперь поэт воспринимается им как пророк.
Участь поэта тяжела: «Пророков гонит черная судьба; Их стерегут свирепые печали…» Награда ждет поэта не при жизни, но проклятье ждет каждого, «кто оскорбит поэта Богам любезную главу». В стихах Кюхельбекера появляется образ поэта-пророка, пробуждаемого гласом бога: «Восстань, певец, пророк Свободы!» Не исключено, что пушкинский «Пророк», написанный через четыре года, создавался с ориентацией на эти строки.
Последние два с половиной года перед 14 декабря были, пожалуй, самыми насыщенными в жизни Кюхельбекера. Именно в это время он становится одним из крупнейших поэтов-декабристов, ведущим критиком и теоретиком нового, декабристского направления литературы, проповедующим самостоятельность и патриотизм русской поэзии. В конце июля 1823 года Кюхельбекер приехал в Москву.
Вместе с В. Одоевским и Грибоедовым он начинает готовить к изданию альманах «Мнемозина». Успех первой части альманаха, вышедшего в начале 1824 года, был блестящим. Пушкин, Вяземский, Баратынский, Языков, Шевырев, В. Одоевский опубликовали в нем свои произведения. Многое напечатал там и Кюхельбекер. В «Благонамеренном» появилась рецензия, высоко оценивающая альманах (авторство ее приписывают Рылееву).
Во второй части «Мнемозины» опубликована программная статья Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие». Статья с большой силой и резкостью отражала взгляды нового литературного направления - писателей-декабристов, для которых на первое место выступала «самобытность» автора, свобода от подражательности даже крупнейшим зарубежным образцам. «Вера праотцев, нравы отечественные, - писал поэт, - летописи, песни и сказания народные - лучшие, чистейшие, вернейшие источники для нашей словесности». Он призывал «сбросить с себя поносные цепи немецкие» и «быть русскими». Следующие книжки альманаха такого успеха не имели. Снова начались поиски заработка. Друзья пытались помочь, но безрезультатно.
А время приближалось к 14 декабря. Организационной связи с будущими декабристами у Кюхельбекера не было до самого конца 1825 года. Однако всей своей деятельностью, образом мыслей и устремлениями Кюхельбекер давно был выразителем идеологии передового дворянства России. В трагедии «Аргивяне» он пытался поставить вопросы о путях уничтожения тирании, о возможности и правомерности убийства тирана, о действующих силах государственного переворота. При переработке трагедии в 1825 году появляется решение о необходимости опираться в перевороте на бунт народа. Любой повод использует Кюхельбекер для заявления своей гражданской позиции.
В сентябре 1825 года произошла дуэль между флигель-адъютантом В.Д. Новосильцевым и членом Северного общества, подпоручиком Семеновского полка К.П. Черновым, вступившимся за честь своей сестры. Похороны Чернова превратились в серьезную манифестацию. Кюхельбекер пытался прочитать на могиле свои стихи «На смерть Чернова», исполненные революционного пафоса.
В своих критических статьях поэт также стоял на позициях декабризма. Поэтому, когда «несколько дней спустя по получении известия о смерти императора» он был принят Рылеевым в Северное общество, это был чисто формальный акт, давший ему возможность активного участия в выступлении. Показания, данные им на следствии, исключают возможность случайного увлечения надвигающимися событиями.
Не было случайным и поведение Кюхельбекера в день восстания. Его кипучая натура получила наконец возможность проявиться. Он посещает восставшие полки, пытается привести на площадь С.П. Трубецкого, участвует в избрании диктатором Е.П. Оболенского, с оружием в руках присоединяется к восставшим на Сенатской площади, стреляет в великого князя Михаила Павловича, пытается вести за собой солдат Гвардейского экипажа… Все это реальные дела. Они показывают Кюхельбекера как одного из активнейших и деятельнейших участников восстания. А то, что ему единственному удалось бежать из Петербурга, говорит о том, что и после поражения он сохранял ясность мысли и решительность действий. Его арестовали в Варшаве, узнав по словесному портрету.
Арест, суд, приговор - пятнадцать лет каторги, замененной Николаем на пятнадцать лет одиночного заключения. Шли бесконечные пересылки иа тюрьмы в тюрьму. 25 апреля 1826 года он был перевезен из Петропавловской крепости в Шлиссельбургскую, в октябре 1827 года переведен в Динабург. По дороге состоялась встреча с Пушкиным на станции Залазы, близ Боровичей. В 1831 году его переводят в Ревель, затем в Свеаборг. Чтение и сочинение были единственными занятиями в течение десяти лет (срок был сокращен). Оторванный от друзей и единомышленников, поэт оказался в интеллектуальном вакууме, сохранить себя в котором ему помогли оригинальный ум и страстная натура. Поэт выстоял и до конца своих дней остался поэтом.
Дневник 1831-1845 годов отражает напряженную работу ума человека, почти лишенного возможности быть в курсе событий интеллектуальной жизни, но не сломленного этим. Он начат 25 апреля 1831 года в ревельской тюрьме, и только слепота прекратила эту работу. Дневник не был исповедью, но он стал важнейшим документом русской общественной мысли, поскольку вместил в себя размышления крупнейшего поэта-декабриста о литературе, истории, человеческом характере.
В дневнике - творческая история всех его произведений, созданных в эти годы, история дум и интересов заключенного, а позже ссыльного декабриста. Это дневник поэта, жребием которого стали гонения. Он размышляет о предопределенности неудачи выступления декабристов, о нравственной сущности человека, о нравственном праве на месть и об умении прощать. Со страниц дневника встает трагический образ поэта, вопреки судьбе осуществляющего свою творческую миссию.
Что же давало ему возможность жить и выжить, сохранить в себе творческие силы? Прежде всего ощущение своей причастности к литературному процессу, абсолютная увлеченность творчеством, которое всегда было для него не самоцелью, а неотъемлемой частью существования. Можно вспомнить здесь пушкинское: «Поэзия, как ангел-утешитель, спасла меня, и я воскрес душой». Поэзия помогла Кюхельбекеру в более сложных условиях - в одиночном заключении остаться поэтом и человеком.
Утрата политического идеала лишала творчество Кюхельбекера нравственной и эстетической опоры; духовное одиночество мешало развивать систему взглядов на мир, не давало развиваться реалистическим тенденциям. В его лирике можно отметить усиление религиозных настроений, повторение уже известных тем, которые укрепляли его в одиночестве, - это прежде всего тема дружбы и тема тяжелой судьбы поэта.
И в заключении он ощущал свою близость с друзьями. В 1845 году в стихах «На смерть Якубовича» он назовет этих друзей и единомышленников: «Лицейские, ермоловцы, поэты, Товарищи!..» Самозабвенное ощущение товарищества, детская уверенность в ответной открытости друзей, способность забывать обиды, тем более острые, чем ближе был человек, их нанесший, искренняя благодарность за доброту и участие - вот, пожалуй, то основное в характере Кюхельбекера, что помогало ему переносить все тяготы судьбы. Поэтому тема дружбы, послания к старым друзьям и новым знакомым составляют значительную часть написанного в заточении.
С другой стороны, тема тяжелой судьбы непризнанного поэта все чаще звучит в его стихах. Примерами теперь становятся не только Камоэнс, Тассо и другие, но и собственная судьба и судьба близких поэтов. Осознание особой пророческой миссии поэта, святости его существования всегда было присуще Кюхельбекеру. Особенно гневно и страстно эта тема звучала в «Проклятии». В качестве пророка, провозглашающего светлое будущее России, выступает Рылеев в стихотворении Кюхельбекера «Тень Рылеева», написанном в заключении.
Как ни тяжелы были условия жизни в крепости, они позволяли писать, не отвлекаясь на решение бытовых проблем, которые выбивали его из колеи прежде и встанут перед ним в ссылке. Знакомясь с тем, что смог Кюхельбекер написать в заключении, понимаешь, насколько могуч был его талант. Лишение живого общения с друзьями и противниками по литературной борьбе в значительной мере сузило его возможности.
И все-таки итог этой работы поражает: поэмы «Давид», «Юрий и Ксения», «Сирота», мистерия «Ижорский», трагедия «Прокофий Ляпунов», проза, множество лирических стихов - вот неполный перечень созданного за эти годы. В письме Н. И. Гречу от 13 апреля 1834 года Кюхельбекер перечисляет статьи, которые у него уже готовы: о юморе, о греческой дигамме, о Мерзлякове, Пушкине, Кукольнике, Марлинском, Шекспире, Гете, Томсоне, Краббе, Муре, Вальтере Скотте, а также несколько «легких статей».
Поэма «Сирота» написана в 1833 году, В посвящении Пушкину Кюхельбекер говорит об отличии «смиренного цвета» своих стихов от полета «доблестного орла» - пушкинской поэзии. Это программное заявление. Поэма - отход от прежних протестов против изображения прозаических сторон жизни, характерных для его ранних высказываний. По свидетельству самого Кюхельбекера, на него повлияли бытописательные поэмы Дж. Крабба, но характерно, что поиски поэта, несмотря на оторванность от культурной жизни страны, совпали с направлением общего развития русской литературы с ее вниманием к быту и «маленькому» человеку.
Конечно, поэма «Сирота» - не реалистическое произведение, несчастья героя не обусловлены социальной средой, а всего лишь следствие произвола порочной личности. Но все же реалистические тенденции здесь заметны. Они прежде всего в точных и подробных описаниях повседневного быта провинциального дворянства и мещанства. Поэма написана в Свеаборгской крепости на седьмом году заключения, однако сам дух ее - это оптимистическая уверенность в том, что все в конце концов будет хорошо. Сентиментально-трогательную развязку поэмы следует воспринимать с учетом именно этих обстоятельств.
Разгром восстания декабристов, «огромное несчастье», постигшее поэта, - одиночное заключение заставляли его вновь и вновь обращаться к нравственным и политическим идеалам декабризма. Не случайно Кюхельбекер много думает о периоде Смутного времени. Его увлекают образы то Самозванца-Лжедмитрия I, то царя Василия Шуйского. Трагедия о Шуйском была написана, но до нас не дошла. Из писем поэта мы знаем, что Самозванец представлялся ему чем-то вроде «русского Фауста».
Но больше всего его занимал период отсутствия на Руси царской власти. Не случайно он обращается к образу Прокофия Ляпунова - одного из руководителей борьбы русского народа против польской интервенции в 1611 году. Это было время, когда царь Василий Шуйский был низложен, Боярская дума находилась в захваченной поляками Москве, Россией правила выборная Земская дума.
Ляпунов, по представлению Кюхельбекера, был воплощением декабристской идеи сильной личности, стоящей во главе государства, проводящей в жизнь демократические принципы защиты интересов народа. Автор подчеркивает в своем герое силу и внутреннее достоинство. Трагическая судьба вождя первого земского ополчения вызывает ассоциации с судьбой руководителей декабристских обществ. Работа над трагедией стала свидетельством дальнейшего развития декабристских идей, верность которым Кюхельбекер сохраняет на протяжении всей своей жизни.
«Прокофий Ляпунов» - это отход от традиций патетического стиля. Герой Кюхельбекера исторически четко сознает, что на его месте мог быть и другой, более подходящий человек. «Быть может, подвиг-то и не по мне…» - говорит он. Поэтому Прокофий лично для себя ничего не ищет. Пользуясь авторитетом в войске и популярностью в народе, он может стать царем, но не хочет этого. Главное в его действиях - закон. Власть царя, как считает Прокофий у Кюхельбекера, должна быть ограничена Земской думой - выборным органом правления. Герой сражается за свободу своей родины, он сознает не только возможность, но и неизбежность гибели в этой борьбе. Но при этом нет мотива искупительной жертвы, а есть лишь реальная оценка положения.
Безусловное влияние на Кюхельбекера оказал вышедший в 1831 году «Борис Годунов» Пушкина. Сомнения и переживания Прокофия напоминают душевные муки Бориса, а шут Ванька - пушкинского юродивого: его устами вершится народный суд над воеводой. Нельзя не отметить также, что книги о Смутном времени, послужившие материалом для создания трагедии, были также присланы другу Пушкиным.
В драме «Прокофий Ляпунов» Кюхельбекер пытался осмыслить проблему народа. Если в «Аргивянах» Тимолеон популярен в народе и пользуется его поддержкой, то Прокофий Ляпунов не только опирается на поддержку народа, но и сам стремится защищать его интересы. «Берегись обидеть земледельца», - говорит он. Кюхельбекер пошел значительно дальше своих прежних представлений о народе, отказавшись от идеализации его.
Декабристская идея о новгородском вече как об идеальном органе народной власти видоизменяется. На примере казачьего схода автор показывает, что демократические принципы казачьей вольницы, хранителем которой показан старый казак Чуп, в жизни не осуществимы. Сходом правят предатели старшины, которые из личных корыстных побуждений расправляются с неугодным им Ляпуновым. По-своему, но исторически обусловленно мысль Кюхельбекера идет по тому же пути, который привел Пушкина к печальному выводу о «бессмысленности и беспощадности» русского бунта.
В конце 1835 года Кюхельбекер был освобожден из крепости. Пришло то чувство свободы, которого поэт ждал с таким нетерпением. Но ссылка, в которой оказался поэт, принесла столько новых забот, что на творчество уже почти не оставалось времени. Ему пришлось заниматься физическим трудом, чтобы иметь возможность жить самому и помогать семье брата. Осенью 1836 года Кюхельбекер женился на дочери почтмейстера в Баргузине Дросиде Ивановне Артеновой. Это был брак не по любви, а по расчету.
Поэт надеялся если не в жене, то в детях найти себе друзей, которые разделят его скорби и радости. Одно сознание того, что он, которому, говоря его же словами, «рукоплескал когда-то град надменный» - Париж, должен пахать и сеять, сушить мох, чтобы конопатить стены избы, искать заблудившегося быка, не могло стать источником вдохновения… Духовное одиночество лишало возможности развивать свой поэтический мир. И мир этот сужался до чисто бытовых зарисовок и посланий к тем, с кем он мог общаться в ссылке.
Только одна тема продолжала все пронзительнее звучать в его стихах. Это тема тяжелого жребия поэта, его «черной судьбы» среди «свирепых печалей», в мире, разрушенном «злодействами невежд». К лицейской годовщине 1836 года Кюхельбекер посылает Пушкину стихи, в которых радостно и торжественно обращается к Другу: «Пушкин! Пушкин! это ты! Твой образ - свет мне в море темноты!». Еще не привыкший к той относительной свободе, которую он почувствовал после выхода из крепости, поэт пишет, что его «сердце бьется молодо и смело…».
О смерти Пушкина Кюхельбекер узнал накануне дня рождения своего друга (26 мая). Стихи «Тени Пушкина» датированы 24 мая 1837 года. Гибель друга, который был для него «товарищем вдохновенным», непревзойденным образцом высокого духа и таланта, светочем во всех тяготах судьбы, наложила трагический отсвет на многие последующие стихи. Гимном погибшему другу стало юбилейное: лицейское стихотворение 1837 года. С этого времени мысли о судьбе поэтов, о собственной судьбе становятся все более мрачными. Тени погибших друзей все чаще появляются в его стихах. Кюхельбекеру пришлось пережить почти всех своих друзей-поэтов: Рылеева, Грибоедова, Дельвига, Пушкина, Баратынского. Теперь их пример, вместо Камоэнса и Таесо, становится мерилом тяжести поэтической судьбы.
Когда Кюхельбекер говорит о судьбе поэтов, его голос поднимается до высочайших поэтических обобщений. Именно эти его стихи с полным правом входят в сокровищницу русской поэзии. Вильгельму Кюхельбекеру, познавшему горечь утрат, испытавшему силу мести самодержца, пережившему долгие годы одиночного заключения, унизительное, бесправное существование в ссылке, удалось написать одни из лучших строк о трагической судьбе поэтов в России: «Горька судьба поэтов всех племен; Тяжеле всех судьба казнит Россию…»
Однако природное чувство оптимизма не позволяло поэту замыкаться в этом трагическом мироощущении. Почти все, с кем ему приходилось общаться, становились адресатами посланий: городской, лекарь А.И. Орлов в Верхнеудинске, пятнадцатилетняя девочка Аннушка Разгильдеева, ставшая его ученицей в Акше, М.Н. Волконская, которую он посетил в Иркутске, и другие.
Суровые условия жизни расшатывали и без того не слишком могучее здоровье. В 1845 году Кюхельбекер ослеп. Но и это не смогло совеем заглушить его поэтический голос:
Узнал я изгнанье, узнал я тюрьму,
Узнал слепоты нерассветную тьму,
И совести грозной узнал укоризны,
И жаль мне невольницы милой отчизны.
Одно из последних стихотворений (1846) обращено, по-видимому, А.Ф. Орлову, который усилил тайный надзор за сосланными декабристами. Орлов отказал поэту в просьбе получить разрешение печататься. Гневный пафос обличительных строк Кюхельбекера ставит их на уровень лучшего, что было создано им. Одно это не полностью сохранившееся стихотворение опровергает все рассуждения о затухании таланта поэта. Кюхельбекер слеп и болен, раздавлен нуждой, но в стихах по-прежнему сильно и громко продолжает звучать его голос.
Незадолго до смерти Кюхельбекер продиктовал Пущину свое литературное завещание и письмо к Жуковскому с просьбой о помощи. 11 августа 1846 года Кюхельбекер скончался. «Он до самой почти смерти был в движении, а за день до смерти ходил по комнате и рассуждал еще о том, что, несмотря на дурную погоду, он чувствует себя как-то особенно хорошо». Заботы о семье взял на себя Пущин, а позже дети воспитывались в семье сестры поэта Ю.К. Глинки. В 1856 году им были возвращены дворянское звание и фамилия отца.
Прозаические произведения Кюхельбекера немногочисленны. При содействии Пушкина им был написан роман «Русский Декамерон 1831-го года», являющегося прозаическим обрамлением поэмы «Зоровавель» (1831), который был издан в 1836 году. Повесть «Адо» (1824) написана в декабристских традициях. Политические и гражданские идеи, развиваемые в ней автором, оживляет романтический любовный сюжет. В создаваемых картинах народной жизни сказались детские впечатления Кюхельбекера, хорошо знавшего эстонский быт. Написанная первоначально «высоким слогом», повесть «Адо» оказалась неудачной, что заставило автора полностью переписать ее.
Работа над романом «Последний Колонна» затянулась на много лет. Поводом для его создания послужило чтение повести французского писателя-сентименталиста Ф. Арно «Адельсон и Сальвини». Воображение Кюхельбекера значительно изменило сюжет, усложнило проблематику. В работе над романом сказалось влияние Э. Т. А. Гофмана, В. Ирвинга и, вероятно, О. Бальзака. В центре романа история жизни римского художника Колонны.
Повествование развивается в сложной форме переписки героев романа и отрывков из дневников самого Колонны. Кюхельбекер осуждает индивидуализм своего героя, темперамент, мысли и поведение которого определяет его художественная натура. Однако художник, по Кюхельбекеру, живет в мире людей и для него сохраняют силу их законы и мораль. Гениальность не может оправдать преступление. В этом Кюхельбекер близок к Пушкину. Роман «Последний Колонна» - значительное произведение русской литературы 1840-х годов. Он мог бы занять свое место в ряду известных произведений того времени, но был опубликован лишь через сто лет.
Кюхельбекер страстно желал, чтобы все, созданное им за тридцать лет литературной работы, не пропало, «как звук пустой». Чувство «великого исторического будущего», ожидавшего его родину, во многом предопределило высокий пафос всего творческого пути поэта. Кюхельбекер не ждал признания при жизни. Тяжелая судьба политического заключенного, а затем ссыльного не оставляла ему надежд на признание или хотя бы отклик современников. Все его устремления были направлены в будущее. На девятом году тюремного заключения он записал в дневнике: «Когда меня не будет, а останутся эти отголоски чувств моих и дум, - быть может, найдутся же люди, которые, прочитав их, скажут: он был человек не без дарований; счастлив буду, если промолвят: и не без души…»
