Иван Липранди - кто же он?

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTE4LnVzZXJhcGkuY29tL3VtYUVZRTh0LVJzWFZfakQ4V2RCdlVnZW9xRU9vMERnYlZxLXZRL1YxSVVrdTNyN0xnLmpwZw[/img2]

Герб дворян Липранди.

Остановимся на личности И.П. Липранди, которого некоторые исследователи (П.А. Садиков, М.В. Нечкина и другие), несмотря на наличие обличительных фактов, зачисляют в число южных декабристов и отказываются признавать тайным агентом-провокатором в тот период, когда он жил в Молдавии, относя его агентурную деятельность к более позднему периоду. Поэтому точное уяснение политического лица И.П. Липранди, его роли и места в кишиневской ячейке Южного тайного общества декабристов является крайне нужным и важным делом.

И.П. Липранди, послуживший в известной мере Пушкину прототипом Сильвио (герой повести «Выстрел»), являлся тогда для многих «загадочной фигурой». Отец его, уроженец Пьемонта, куда его предки переселились в XVIII веке из Барселоны, с 1775 г. переехал в Россию, где 17 июня 1790 г родился его первый сын, Иван Петрович Липранди. Участник войны России с Финляндией (1808-1809 гг.) и Отечественной войны 1812 г., И.П. Липранди уже с 1813 г. работал в военно-политическом сыске, о чем он впоследствии сам рассказывал. Это и дало повод отдельным исследователям до сего времени резко противопоставлять деятельность Липранди в военно-политическом сыске деятельности его (уже ставшей известной в 40-х годах) в качестве агента-провокатора тайной полиции.

Одна из многочисленных дуэльных историй И.П. Липранди вынудила его перейти из гвардии в рядовой армейский полк. Назначенный 7 января 1820 г. в Камчатский полк, Липранди прибыл в Молдавию, где ему, по его словам, было поручено «собирание сведений о действиях турок в придунайских княжествах и Болгарии». Высокообразованный и начитанный, он хорошо знал историю тогдашней «Оттоманской империи» и Молдавии. Отмечая в черновых набросках «Примечаний к «Цыганам» «истинную ученость» Липранди, Пушкин сообщает о написании Липранди «Исторического и статистического описания Бессарабии» (до сих пор еще не опубликованного).

Имея книги, как пишет сам И.П. Липранди в своих записках, «...о крае с самой глубокой древности», он «занимался некоторыми разысканиями и сводом повествований разных историков, древних и им последовавших, вообще о пространстве, занимающем Европейскую Турцию».

Богатейшая библиотека Липранди, включавшая литературу о Турции на всех языках, вышедшую за период 1820 - 1830 гг., была приобретена в 1856 г. Генеральным штабом. Пушкин пользовался библиотекой Липранди, откуда брал книги по истории Молдавии, географии, литературе славянских народов и записи, доставляемые владельцу библиотеки сербскими воеводами, но в первую очередь произведения Овидия «Первое сочинение, им у меня взятое, - свидетельствует Липранди, - был Овидий». Перу Липранди, как историка и библиографа, принадлежит ряд статей в периодической печати, преимущественно в «Русском Архиве».

Необходимо отметить, что в фонде И.П. Липранди, хранящемся в ЦГИА (Ленинград), имеется значительное количество неопубликованных или опубликованных частично работ, главным образом по истории Молдавии, Валахии, Бессарабии, Оттоманской империи, по национально-освободительному движению народов на Балканах. Среди этих работ можно назвать такие как: «Опыт словоистолкователя Оттоманской империи... с присовокуплением краткого по всем отраслям описания европейских областей империи Румелии, Македонии, Албании, Черногории, Герцеговины, Боснии, Турецкой Кроации, Сербии, Булгарии, земель некрасовцев, запорожцев, добруджских татар, Молдавии и Валахии...», «Краткий очерк истории Молдавии и Валахии», «Историческое, статистическое и военное описание Бессарабии», «Опыт изложения древней и новой истории Бессарабской области», «Восстание пандур под предводительством Тудора Владимиреску», «Исторические, географические и другие выписки о Болгарии, сделанные Липранди» (3 тетради), и другие.

Что касается политического лица Липранди, то деятельность его в послекишиневский период как активного разоблачителя петрашевцев не вызывает никаких сомнений. О нем со жгучим презрением писал А.И. Герцен, а Н.Г. Чернышевский в своем «Дневнике» упомянул о нем как об одном из подлецов, которые губят людей. Но в отношении кишиневского периода имеются самые противоречивые версии.

В письме к П.А. Вяземскому из Кишинева от 2 января 1822 г. Пушкин писал о Липранди: «Он мне добрый приятель и (верная рука за честь и ум) не любим нашим правительством и в свою очередь не любит его». Декабрист С.Г. Волконский в своих «Записках» писал, что Липранди был «...в уважение его передовых мыслей и убеждений принят в члены открывшегося в 15-й дивизии отдела Тайного общества, известного под названием «Зеленой книги» (по цвету обложки Устава декабристского тайного общества «Союза Благоденствия». - Б.Т.).

Тайные правительственные агенты доносили властям: «Липранди говорит часовым, у него стоящим: «Не утаивайте от меня, кто вас обидел, я тотчас доведу до дивизионного командира. Я ваш защитник. Молите бога за него и за меня. Мы вас в обиду не дадим, и, как часовые, так и вестовые наставление сие передайте один другому». На основании этих данных ряд исследователей (П.А. Садиков и другие) считает, что Липранди был декабристом и в начале 1820 г будто бы «...далеко еще не был тем, чем стал впоследствии...» Отсюда делается вывод, что «... в дни пребывания в Бессарабии Пушкина И.П. Липранди не служил в тайной полиции, провокатором-агентом быть не мог. Все это относится к более поздним годам».

Однако, сопоставляя ряд других, не менее веских фактов, нам кажется более вероятной другая версия, выдвинутая П.Е. Щеголевым, С.Я. Гессеном, С. Штрайхом, согласно которой Липранди является тайным агентом во время своего пребывания в Кишиневе. Ф.Ф. Вигель в своих «Записках» сообщает, что Липранди, в бытность свою в Париже в 1816 г., был в близких отношениях с Видоком, впоследствии главой парижской сыскной полиции, одним из самых отвратительных агентов-провокаторов.

Правда, в современной научной литературе этот факт опровергается. Липранди в это время выполнял ряд поручений по сыскным делам в русской армии, находившейся за границей. О давних своих и не просто обычных деловых, а дружеских связях с виднейшими руководителями политического сыска - шефами жандармского отделения А.X. Бенкендорфом и Л.В. Дубельтом Липранди и сам не скрывал.

В 1872 г. он пишет о своей «испытанной 37-летней взаимной дружбе» с Л.В. Дубельтом. И здесь же в «Объяснении» к своей «Записке» в III отделение, поданной в 1849 г., которая является целым трактатом о формах и методах агентурно-провокаторской деятельности, Липранди пишет, что революционные заговоры - это «зло великой важности, угрожающее коренным потрясением общественному государственному порядку», и далее «таков мой образ мыслей и таково мое внутреннее убеждение». «Я почитал себя, в обязанности, указывает Липранди, - следить все нити порученного моему наблюдению дела, как бы они при первом взгляде не представлялись ничтожными и не заслуживающими внимания».

Этим объясняется такая подозрительно глубокая и обширная осведомленность Липранди о кишиневской жизни, обрисованной так подробно в его воспоминаниях, которые являются отнюдь не поверхностными наблюдениями обыкновенного жителя Кишинева (какими, скажем, были В.П. Горчаков либо А.Ф. Вельтман), а заметками тайного агента, обязанного знать все «ничтожные нити» событий, дел и людей, окружающих его.

Любопытно отметить, что «Записка» Липранди по ряду своих мыслей о значении агентурно-шпионской деятельности, призванной предупреждать революционные восстания, совпадает с содержанием известной записки (как предполагают, принадлежащей Грабовскому) к Александру I. Бенкендорф же счел необходимым лично «чувствительнейше» поблагодарить Липранди за его рассуждения о полицейском сыске.

25 июля 1821 г. И.П. Липранди был переведен из Камчатского в Якутский пехотный полк в том же чине подполковника. 4 февраля 1822 г. Липранди с подозрительной неожиданностью выезжает на четыре с лишним месяца в Петербург. А через день (!), 6 февраля, был арестован В.Ф. Раевский и затем начались репрессии против видных деятелей кишиневской ячейки Южного тайного общества.

11 ноября 1822 г. Липранди неожиданно вышел в отставку в чине полковника, а 17 января 1826 г. был арестован по делу декабристов. Однако, как он рассказывал в своих «Записках», он был вполне уверен в своем скором возвращении. И действительно, 19 февраля того же года Липранди был освобожден, причем в «Алфавите декабристов» было записано, что он, Липранди, к тайному обществу не принадлежал, о существовании такового не знал и ни с кем из членов его сношений не имел (?!).

По возвращении в Кишинев Липранди становится адъютантом графа М.С. Воронцова, генерал-губернатора Новороссийского края. Н.С. Алексеев в письме к Пушкину из Кишинева от 30 сентября 1826 г. сообщает, что Липранди «живет по-прежнему здесь довольно открыто и, как другой Калиостро, бог знает, откуда берет деньги». Видимо, Алексеев уже признал в Липранди нечистоплотного в морально-политическом отношении человека, подозревая его в давних связях с полицией, ибо в другом письме к Пушкину от 20 марта 1827 т сообщает о следующем неблаговидном поступке Липранди.

В местном кишиневском саду должна была состояться дуэль между Кишиневскими жителями Сушковым и Варламом. Алексеев был секундантом у Варлама, а Липранди у Сушкова. Но Липранди оповестил полицию. «...Ни гвардейский мундир, ни звание адъютанта графа Воронцова не могли переделать врожденных чувств: полиция, комендант и отряд жандармов были извещены еще с утра», - с негодованием сообщает Н.С. Алексеев.

Дуэль не состоялась, и «мы (заключает Алексеев) удалились с презрением к подлецу». Примечательно и то, что Алексеев, Сушков и Варлам были привлечены к следствию за участие в дуэли, и только один участник дуэли - Липранди - избежал следствия.

В 1828 г. Липранди оставил Молдавию, т. к. его назначили начальником вновь учрежденной высшей тайной заграничной полиции. Назначение Липранди последовало по личному указанию Николая I. И тут возникает естественный вопрос. Как могло случиться, что человек, попавший в «Алфавит декабристов», пускай (по мнению некоторых исследователей) не состоявший членом тайного общества, оправданный, но все же бывший в подозрении в связи с делом декабристов, получил из рук самого царя столь значительный пост, который мог занять только старый и опытный, не бывший никогда на подозрении и преданный царизму агент-провокатор.

Мы уже не говорим о том, что в полном несоответствии со свидетельством Волконского (не верить которому нет оснований) о пребывании Липранди в Тайном обществе и с донесениями тайных агентов о пропаганде Липранди среди солдат находится текст «Алфавита декабристов», гласящий, что Липранди к тайному обществу не принадлежал, о существовании его не знал и ни с кем из членов его связей не имел. Нет, видимо «образ мыслей» и «внутреннее убеждение» Липранди как опытного агента-провокатора и оказание царизму немалых услуг в разгроме кишиневской ячейки Южного тайного общества декабристов - вот, что дало ему этот высокий пост в сыскном деле.

А есть еще интересные недавно опубликованные материалы, подтверждающие наше мнение о И.П. Липранди как агенте царизма уже в кишиневский период (см. «Вопросы литературы», 1974 г., № 6, с. 207) По свидетельству командира 17-й дивизии генерал-майора С. Желтухина, И.П. Липранди при своем аресте говорил: «Меня берут понапрасну, разве за то только, что я в коротких связях и переписке был с Муравьевым-Апостолом». Но ведь С. Муравьев-Апостол, как известно, был не рядовой декабрист, а один из руководителей восставшего (на Украине) Черниговского полка и был повешен в числе главных деятелей декабризма.

Далее С. Желтухин сообщает, что И.П. Липранди при своем аресте говорил: «Мне-де стоит поговорить с Николаем Павловичем (Николаем I - Б.Т.) и тогда оправдаюсь, буду освобожден и еще сделают меня или камергером или флигель-адъютантом».

Липранди знал, что говорил!

Все вышеприведенные факты дают основание считать, что Липранди никогда декабристом не был, что он находился на сыскной службе в качестве агента-провокатора царского правительства уже в период пребывания в Кишиневе и даже до своего приезда в Молдавию. Что же касается его «антиправительственных выступлений» и ареста царскими властями, то это лишь испытанная форма провокаторской работы, в результате которой агент, проникший в революционную организацию, а затем подвергнутый незначительным репрессиям, представляется неопытным лицам «активным борцом с самодержавием».

Нельзя не коснуться и другого вопроса: почему Липранди, который, конечно, хорошо был осведомлен об антиправительственных высказываниях Пушкина, не сообщил о них соответствующим органам? Видимо, только потому (и другое объяснение трудно найти), что Липранди считал достаточными те сведения о Пушкине, которые, как он полагал, должен был сообщить генерал Инзов, под надзор которого был послан Пушкин.

Приведенный выше положительный отзыв Пушкина о Липранди является следствием заблуждений поэта, который позднее рассматривал агентурно-политическую деятельность Липранди только как ренегатство, отступничество от его прошлой революционной деятельности. В «Программе записок», относящейся к 1833 г., мы читаем: «Кишинев... - Липр(анди) - 12 год - смерть жены - ренегат...»

В связи с вышеизложенным, кишиневские воспоминания Липранди должны быть использованы критически, с максимальной осторожностью и особенно там, где дело касается политических характеристик лиц и событий. Благодаря же исключительной подробности, воспоминания Липранди в целом дают богатый материал в части фактических данных, относящихся к жизни Пушкина в Кишиневе, самому городу, его быту и нравам.

За последнее время появились работы (Н. Эйдельмана, И.Ф. Иоввы, Е.М. Двойченко-Марковой), в которых авторы бездоказательно пытаются вновь утверждать, что И.П. Липранди не был царским агентом в бытность свою в Кишиневе. Но как же тогда быть с приведенными выше фактами: И.П. Липранди (по утверждению С.Г. Волконского) являлся членом тайного общества декабристов, был затем арестован, занесен в «Алфавит декабристов», составленный специально для царя, но вскоре оправдан царизмом, как якобы никакого отношения к декабристам не имеющий. Но этого мало, через два года после ареста И.П. Липранди лично по указанию Николая I назначается начальником вновь учрежденной высшей тайной заграничной полиции, т. е. получил из рук самого царя за какие-то заслуги крупное повышение по службе.

Как же такое могло произойти? На этот вопрос никто из упомянутых выше авторов не только не отвечает, но вообще обходит все эти факты молчанием.

В заключение приведу по этому вопросу мнение члена-корреспондента АН СССР Д.Д. Благого: «Обоснованно, например, утверждение Б.А. Трубецкого, что один из близких кишиневских знакомцев Пушкина, пресловутый И.П. Липранди, служил в тайной полиции уже в бытность свою в Кишиневе».

Б.А. Трубецкой

Бывшие члены декабристских обществ и дело петрашевцев

В.А. Шкерин

Отношения декабристов с петрашевцами в советской историографии рассматривались исключительно в русле ленинской теории трех этапов освободительного движения. Картина меняется, если отказаться от знака безусловного равенства между понятиями «декабристы» и «первые русские революционеры». Еще в начале XX в. Г.В. Вернадский писал о «хаосе общественного брожения», из которого «после 14 декабря 1825 года осталось в исторической памяти очень немного, и то в сильно искаженном виде».

Современные историки отмечают идеологическое многоголосие декабристов, наличие в движении различных тенденций, доктрин и сценариев. Критериями причисления того или иного лица к декабристам выступают не политические взгляды, а членство в тайных обществах и/или участие в заговоре и военных выступлениях рубежа 1825-1826 гг. С полемической остротой такой подход сформулирован В.М. Боковой: «Декабрист» - это всего лишь факт биографии. Все существующие проблемы порождены именно стремлением придать этому понятию идеологический смысл. <…> Принадлежность к числу «декабристов» вовсе не давала патента на либерализм, а тем более - на революционность».

С этих позиций рассмотрим вопрос о причастности бывших членов декабристских обществ к следственному и судебному процессам по делу петрашевцев, а также об их отношении к уже осужденным петрашевцам. Для начала же совершим краткий экскурс в историю политической полиции России первой половины XIX в.

В период правления Александра I функции таковой выполняла Особенная канцелярия по секретной части при министре внутренних дел. Службами политического контроля располагали и некоторые иные госструктуры, взаимоотношения которых были скорее конкурентными, чем партнерскими. Агентурная работа велась из рук вон плохо. «Благородные чувства императора Александра не терпели этого средства… в его время секретный надзор внутри страны был почти неизвестен», - утверждал Н.И. Тургенев.

Николай I, встревоженный выступлением декабристов и масштабами раскрывшегося заговора, первые же шаги своего царствования направил на укрепление режима личной власти. Указом от 20 декабря 1825 г. Собственная его императорского величества канцелярия была передана в «непосредственное заведование» монарха. Указом от 3 июля 1826 г. в ее составе было образовано знаменитое III отделение. Главноуправляющим последнего стал генерал-адъютант А.Х. Бенкендорф, ратовавший за создание высшей политической полиции в России со времени завершения наполеоновских войн.

С.Г. Волконский вспоминал: «Бенкендорф тогда возвратился из Парижа при посольстве и, как человек мыслящий и впечатлительный, увидел, какие [услуги] оказывает жандармерия во Франции. Он полагал, что на честных началах, при избрании лиц честных, смышленых, введение этой отрасли соглядатайства может быть полезно и царю, и отечеству, приготовил проект о составлении этого управления, пригласил нас, многих его товарищей, вступить в эту когорту, как он называл добромыслящих, и меня в их числе. Проект был представлен, но не утвержден. Эту мысль Ал[ександр] Хр[истофорович] осуществил при восшествии на престол Николая, в полном убеждении, что действия оной (высшей политической полиции. – В.Ш.) будут для охранения от притеснений, для охранения вовремя от заблуждений».

Столь лестный отзыв активного участника Южного общества о шефе жандармов, вероятно, объясняется не только былым боевым товариществом и возникшими со временем родственными узами. Будучи государственниками, декабристы не высказывали принципиальных возражений против существования такого института, как политическая полиция. В литературе последнего времени стало почти общим местом утверждение, что лидер «южан» П. И. Пестель заговорил о должной организации «вышнего благочиния» раньше правительства, тем самым предвосхитив учреждение III отделения.

Суть дела Пестель и Бенкендорф понимали во многом схоже, при этом последний имел возможность познакомиться с идеями первого в период следствия по делу декабристов. Что же касается именно С.Г. Волконского, то он, по замечанию О.И. Киянской, «был при Пестеле чем-то вроде начальника тайной полиции, обеспечивавшим, прежде всего, внутреннюю безопасность заговора».

Круг вопросов, отнесенный июльским указом 1826 г. к компетенции III отделения, фактически не имел границ: в него были включены и предметы, «по всем вообще случаям высшей полиции», и сведения обо «всех без исключения происшествиях». Политическими вопросами этот круг нимало не ограничивался. Такая «всепричастность» встревожила руководство иных государственных ведомств, и более прочих – министерства внутренних дел, лишенного Особенной канцелярии.

Уже 5 июля Совет министров собрался на специальное заседание, дабы разграничить полномочия III отделения и МВД. Повторив за монаршим указом, что политические вопросы «отныне подлежат ведению Третьего отделения», министры пытались ограничить это «ведение» наблюдательными функциями. Полиция исполнительная осталась в составе МВД. Но Николай I смотрел на вопрос иначе.

В апреле 1827 г. он учредил корпус жандармов с правами армии, назначив Бенкендорфа его командиром, с сохранением за ним должности главноуправляющего III отделением. Высшая политическая полиция обрела вооруженную силу. Четкого же разграничения «предметов занятий» III отделения и МВД так и не последовало. Тем самым была заложена основа для конкуренции двух полицейских ведомств.

«Бенкендорф некоторым образом поставлен был надсмотрщиком над другими министрами», - констатировал Ф.Ф. Вигель. Не без участия шефа жандармов в 1838 г. потерял пост министра внутренних дел Д.Н. Блудов. Понятно, что и Лев Алексеевич Перовский, возглавивший МВД в 1841 г., предпочел бы иметь политическую полицию в своем подчинении, чем состоять в числе ее «поднадзорных». Тем паче что в биографии нового министра имелся факт членства в декабристских организациях - в Военном обществе и Союзе благоденствия.

Экспрессивный товарищ Л.А. Перовского, петербургский генерал-губернатор А.А. Кавелин (также бывший член Союза благоденствия), в частном разговоре высказывался в пользу того, чтобы ликвидировать «всю жандармскую часть как мать одних вздорных камер-пажей и новую лишь, совсем напрасную отрасль взяточничества». Его собеседник М.А. Корф едко отвечал: «Да, это пребогатые мысли, и жаль, что их нельзя ни провести, ни даже предложить». Понимал это и Перовский, замыслив создать эффективную сыскную полицию, успехи которой дискредитировали бы III отделение в глазах монарха. В этом случае появлялась надежда вернуть политические расследования в компетенцию МВД.

Образец сыскной полиции Л.А. Перовский нашел всё там же: французская Сюрте оставалась вне конкуренции. В 1846 г. Ф.В. Булгарин писал в III отделение: «У нас нет бесподобного французского заведения Police de surete, или, как было в старину в России, Сыскного приказа, а это первая потребность в благоустроенном государстве! Сыскной приказ должен заниматься одним только отыскиванием воров, разбойников, бродяг, беглецов, мошенников всякого рода; должен быть в вечной войне с ними, наблюдать за каждым подозрительным человеком, знать, чем он живет и где проживает. Для этого надобны люди и деньги! Министр Перовский чувствовал потребность Police de surete, по несчастью попал на мошенника Синицына - плута в роде Ваньки Каина, который был бы отличный сыщик под начальством порядочного человека, но сам он не мог быть начальником и уронил дело в глазах правительства».

Председатель Петербургской губернской уголовной палаты Н.А. Синицын, вероятно, был более на виду, но едва ли заслуга переноса Police de surete на российскую почву принадлежала ему. «Беда, что ты Видок Фиглярин», - восклицал А.С. Пушкин, намекая на агентурную деятельность самого Ф.В. Булгарина. Эжен Франсуа Видок, чья авантюрная биография отразилась в произведениях Бальзака, Гюго, Эдгара По, Диккенса, Дюма и Эжена Сю, в первой половине своей жизни был вором, убийцей и каторжником, а во второй основал и возглавил французскую уголовную полицию – Сюрте.

Со своей «бригадой безопасности», набранной из уголовников (многие из которых продолжали числиться в розыске), он поступил на службу правительству в 1812 г. После оккупации Франции союзными войсками парижский префект обратился к русскому командованию за помощью в борьбе с якобинскими и бонапартистскими заговорщиками. Так рядом с Видоком оказался подполковник Липранди.

Иван Петрович Липранди сочетал славу храбреца и бретера с репутацией интеллектуала. Навестивший его в Париже Ф.Ф. Вигель вспоминал: «Вечно бы ему пировать! <…> И кого угощал он? Людей с такими подозрительными рожами, что совестно и страшно было вступать в разговоры. Раз один из них мне понравился: у него было очень умное лицо, на котором было заметно, что сильные страсти не потухли в нем, а утихли. Он был очень вежлив, сказал, что обожает русских, и в особенности мне желал бы на что-нибудь пригодиться; тотчас после того объяснил, какого рода услуги может он оказать мне.

Как султан, властвовал он над всеми красавицами, которые продали и погубили свою честь. Видя, что я с улыбкою слушаю его, сказал он: «Я не скрою от вас моего имени; вас, по крайней мере, не должно оно пугать: я Видок». И действительно, оно не испугало меня, потому что я слышал его в первый раз. Вскоре растолковали мне, что я знаком с главою парижских шпионов, мушаров, как их называли; что этот человек за великие преступления был осужден, несколько лет был гребцом на галерах и носит клеймо на спине».

В послевоенный период И.П. Липранди за очередную дуэль был переведен из Генерального штаба в армию. В 1822 г. он вышел в отставку, а в начале следующего года А.С. Пушкин рекомендовал его князю П.А. Вяземскому: «Он мне добрый приятель, и (верная порука за честь и ум) не любим нашим правительством, и, в свою очередь, не любит его». Липранди собирался тогда ехать в Грецию - воевать против турок, или в Южную Америку, чтобы вступить в армию Боливара. Не получив заграничного паспорта, он вернулся в армию в октябре 1825 г. Возможно, этот шаг был как-то связан с планами декабристов.

В начале 1820-х гг. братья Иван и Павел Липранди фактически состояли членами декабристского союза. С.Г. Волконский вспоминал, что И.П. Липранди был принят в тайное общество «в уважение его передовых мыслей, убеждений». В начале 1826 г. Липранди арестовали в Кишиневе и доставили в Петербург, где он содержался на главной гауптвахте (некоторое время вместе с А.С. Грибоедовым). Выйдя на свободу с оправдательным аттестатом, вернулся для продолжения службы на юг. Во время русско-турецкой войны 1828-1829 гг. пригодился как военный разведчик и партизан. После войны надобность в его талантах вновь отпала. В 1832 г. генерал-майор Липранди вторично вышел в отставку, а в начале 1840-х гг. был причислен к МВД.

В министерстве И.П. Липранди стал фактическим руководителем структуры, которую барон М.А. Корф величал «контрполицией»: «Перовский действовал… не через обыкновенную городскую полицию, которую он терпеть не мог и всячески преследовал, а через свою контрполицию, составленную им, неофициально и негласно, из разных чиновников особых поручений и мелких послужников, между которыми он успел… найти много людей честных и дельных». В числе «честных и дельных» был, например, будущий составитель «Толкового словаря живого великорусского языка» В.И. Даль. Его сослуживец, сын известного мореплавателя и будущий министр народного просвещения А.В. Головнин вспоминал: «Даль составлял в то время небольшой словарь особого условного языка… мошенников, которых народ называл вообще «мазуриками».

Первые дела, расследованные «русской Сюртэ», носили сугубо уголовный характер. «Перовскому удалось открыть, посредством тайных его агентов, целые шайки мошенников, давно уже промышлявшие своим делом, если не прямо под покровом, то, по крайней мере, при терпимости полиции, - продолжал повествование Корф. - По распоряжению и докладу его схвачено и заключено было в крепость, впредь до следствия и суда, около ста человек подозрительных…».

В 1855 г. генерал-адъютант Ф.В. Ридигер, вспоминая в конфиденциальной записке о заслугах Л.А. Перовского, подчеркивал, что «особенное внимание было употреблено на образование тюремной тайной полиции» и «точно то же насчет женщин свободной жизни: многие из них в разных случаях были употребляемы с неизменною пользою». Упоминание об агентах из числа «женщин свободной жизни» побуждает вспомнить о «красавицах» Видока.

Возможно, не случайно в мае 1843 г. проституция в России впервые попала под государственный контроль: по инициативе Л.А. Перовского появилось учреждение для надзора за публичными женщинами – Врачебно-полицейский комитет. Когда в 1846 г. встал вопрос о том, почему проститутки, работавшие в домах терпимости, не преследуются наравне с уличными коллегами, одним из аргументов, убедивших царя в разумности такого положения, выступила агентурная работа в борделях.

Агентурная же работа III отделения, по мнению современного историка А.Г. Чукарева, «в этот период не выходила из дилетантского состояния и не могла занимать в деятельности жандармских офицеров надлежащего места». К тому же борьба «контрполиции» с уголовниками заслужила «благодарность публики», а жандармский политический сыск ту же «публику» пугал, поскольку мог коснуться каждого.

С другой стороны, Л.А. Перовский понимал, что путь к возвышению его министерства лежит через успех именно политического сыска. Отсутствие четкого разделения полномочий, до тех пор игравшее на руку III отделению, должно было обратиться против него.

В 1847 г. «контрполиция» сообща с III отделением выследила и арестовала прибывшего из Австрии старообрядческого эмиссара. Образованные слои российского общества этого просто не заметили. Всё изменил следующий - 1848-й - год. Европу захлестнула волна революций. Неспокойно стало и на западных рубежах Российской империи. Бывший член Петербургского филиала Южного общества, прибалтийский генерал-губернатор А.А. Суворов докладывал: «Крестьяне Виленской губернии закупили в пограничных прусских местах множество оружий, пороху, свинцу, причем многократно говорили, что при обнаружении волнений в Литве тамошние помещики очень потерпят…»

Николай I почувствовал, что пробил час его великой миссии: не пустить революционную смуту в Россию. «В феврале 1848 года произошла революция во Франции, которая отозвалась у нас самым тяжким образом: всякие предполагавшиеся преобразования были отложены, и всякие стеснения мысли, слова и дела были умножены и усилены», - вспоминал славянофил А.И. Кошелев. Ему вторил «умеренный прогрессист» (по собственному определению) А.В. Никитенко: «Ужас овладел всеми мыслящими и пишущими. Тайные доносы и шпионство еще более усложняли дело. Стали опасаться за каждый день свой, думая, что он может оказаться последним в кругу родных и друзей. <…> Западные происшествия, западные идеи о лучшем порядке вещей признаются за повод не думать ни о каком улучшении».

Акцентируем внимание на еще одном замечании из дневниковых записей А.В. Никитенко за 1848 г. Как бывший крепостной, он отмечал проблему, ему особенно близкую: «Возник было вопрос об освобождении крестьян. Господа испугались и воспользовались теперь случаем, чтобы объявить всякое движение в этом направлении пагубным для государства».

Между тем Л.А. Перовский, подавший на высочайшее имя в 1844-1847 гг. ряд записок по крестьянскому вопросу, в том числе и «Об уничтожении крепостного состояния в России», пользовался в тот период заслуженной репутацией лидера либеральной бюрократии, олицетворял «движение в этом направлении» и первым попадал под подозрение.

Косвенно об этом свидетельствовали и сами петрашевцы, имевшие все основания не любить Л.А. Перовского. «Вспыхивает февральская революция, - вспоминал В.А. Энгельсон, имея в виду события во Франции 1848 г. - Известие об этом произвело в Петербурге потрясающее впечатление. Прекратились сейчас же все слухи, которые особенно сильно распространялись с ноября 1847 г., о намерении царя провозгласить освобождение крестьян».

8 ноября 1847 г., в ответ на одну из записок Перовского, был издан царский указ о праве крепостных при продаже имения выкупаться на волю без согласия помещиков. На этот же документ ссылался П.А. Кузмин, доказывая Следственной комиссии, что на встречах петрашевцев не обсуждались крамольные темы: «Уничтожение крепостного права. Само правительство вело к тому: а) учреждение обязанных крестьян; б) право, данное крестьянам выкупаться на волю в имениях, продаваемых с публичного торга, ежели крестьяне внесут в месячный срок ту сумму, на которой состоялся аукцион; в) право, данное крестьянам, приобретать недвижимую собственность. <…> Кто будет восставать против благодетельности этих мер, ведущих к цели высокой, путем последовательным?.. Разве было говорено вопреки этих мер?»

Не составляло тайны и бывшее теперь весьма некстати декабристское прошлое министра. Высокий пост от опалы не гарантировал: на памяти был пример молниеносного низвержения либерального реформатора М.М. Сперанского в 1812 г. Для Л.А. Перовского настала пора позаботиться о прочности своих позиций и даже о собственной безопасности.

Николай I был склонен подозревать наличие революционного подполья в России. При известной же лени шефа жандармов графа А.Ф. Орлова (занявшего этот пост после кончины А.Х. Бенкендорфа в 1844 г.) и нежелании начальника штаба корпуса жандармов Л.В. Дубельта разоблачать мифические заговоры, у Л.А. Перовского появился шанс уронить III отделение в монаршем мнении. Всё сходилось на необходимости самому открыть тайное общество или, за неимением такового, сфабриковать соответствующее дело.

Структура, пригодная для выполнения столь деликатной миссии, в распоряжении Перовского имелась - «контрполиция». Был и человек, идеально подходивший для этой операции, которого даже не симпатизировавшие ему современники считали «гениальным сыщиком», - И.П. Липранди. Помимо школы Видока, опыта, познаний и острого ума, у него, как и у его начальника, имелась потребность отмежеваться от декабристского прошлого.

Соперничество двух полицейских ведомств послужило питательной средой, в которой дело петрашевцев разбухло до несвойственных ему размеров.

В статье В.А. Энгельсона, написанной в эмиграции по просьбе А.И. Герцена, события поданы следующим образом: «…в августе 1848 г. министр внутренних дел получил уведомление о поведении Петрашевского. Он поселил одного шпиона в качестве торговца табаком в доме Петрашевского, чтобы войти в доверие его прислуги, а другого, по фамилии Антонелли… обязали сообщать министерству о заседаниях общества. Счастливый своим открытием, Перовский докладывает о нем государю, но, может быть, вы думаете, что он шепнул об этом и своему коллеге по тайной полиции, графу Орлову? Боже сохрани! Он потерял бы тогда отличный случай доказать царю, что тайная полиция состоит из ничтожеств. Перовский хочет оставить себе одному честь спасения отечества.

Поэтому гр[аф] Орлов в течение шести месяцев не знает об этом большом деле; Перовский потирает себе руки и ухмыляется. К сожалению, он не может велеть государю хранить тайну: в минуту гнева государь, прежде чем его птицелов успел протянуть все силки, сказал графу Орлову, что у его ищеек нет нюха, что это - сопливые собаки. Оскорбленный в своем самолюбии, граф Орлов собирает сведения и докладывает царю, что министр внутренних дел, чтобы возвысить себя, наговорил Его величеству всякого вздора, что дело это совсем не так значительно, как его описывают, что не надо разукрашивать его, особенно в глазах иностранцев, и, приняв некоторые патриархальные меры против главных вождей, можно прекратить дело без шума и скандала».

Пользовавшийся информацией от своих родственников в высших бюрократических кругах, П.М. Ковалевский утверждал, что А.Ф. Орлов даже «пообещал согнуть в бараний рог всякого, кто посмеет раздуть дело, открытое министерством внутренних дел». Не могло не ударить по репутации жандармского ведомства и то обстоятельство, что по делу петрашевцев проходили сыновья бывшего управляющего III отделением генерала А.Н. Мордвинова.

Инициаторами возбуждения своего дела петрашевцы считали Л.А. Перовского и И.П. Липранди. Последний якобы оказался на грани разоблачения в вымогательстве взяток от раскольников (скопцов) и поэтому затеял политическую провокацию. Ссыльный Ф.Н. Львов сообщал в рукописи, отредактированной самим М.В. Петрашевским: «Зная честолюбие Перовского, он внушал ему, что вся полиция, как тайная, так и явная, должна быть сосредоточена у него в руках, что III отделение ничего не делает, что оно даже не следит за революционными собраниями, известными всему Петербургу, что он берется устроить все дело таким образом, что государь увидит ревность министра внутренних дел к охранению государства от внутренних и опасных врагов и недеятельность жандармов. Конечно, Перовский согласился».

О том же писал и П.А. Кузмин, настаивавший, что «Иван Петрович Липранди - главный автор всей истории»: «Диверсия эта удалась как нельзя лучше, и министерство внутренних дел полагало, что оно делает двойной выигрыш:

1) Когда поднят вопрос о заговоре, то можно ли обращать хоть какое-либо внимание на то, что открыватели этого заговора притесняли каких-нибудь скопцов.

2) В течение нескольких лет шла борьба Перовского против Орлова, яко шефа жандармов, и в этой борьбе Перовский доказывал, что вся полиция должна сосредоточиться в министерстве внутренних дел, которое одно обязано охранять внутреннее спокойствие и предупреждать всякий беспорядок и следить за настроением общества чрез своих агентов, которые могут удобнее проникать в каждый общественный кружок.

И что жандармское ведомство ничего не делает, чему может служить лучшим доказательством то, что обширное «общество Петрашевского», давно существующее и пустившее свои корни по всей России, во все общественные слои, с целью ниспровергнуть благие учреждения самодержавия и самую православную церковь, остается неведомым для III отделения; и только усердию и верноподданнической преданности чинов министерства внутренних дел, с Перовским во главе и с подручным в лице Липранди, отечество обязано открытием этого заговора, и представляется возможность предотвратить опасность, грозившую государству, августейшему дому и православной церкви».

До создания тайного общества, если понимать под этим термином устойчивое общественное объединение с уставным документом, относительным единством взглядов, общими собраниями и иными совместными действиями, дело у М.В. Петрашевского с товарищами так и не дошло. Вопрос о необходимости такого шага обсуждался, но положительно решен не был. В мемуарах петрашевцы едины во мнении, что их кружки не переросли в общество, поскольку не имели ни сформулированной цели, ни программы, а их посетители не были связаны какими-либо обязательствами.

Пожалуй, самый известный мемуарист из числа петрашевцев, Д.Д. Ахшарумов, вспоминал: «То, что в 49-м году вменялось нам в вину, и за что после восьмимесячного одиночного заключения полевым уголовным судом мы были приговорены к смертной казни расстрелянием, в настоящее время показалось бы маловажным и не заслуживающим никакого преследования: у нас не было никакого организованного общества, никаких общих планов действия, но раз в неделю у Петрашевского были собрания, на которых вовсе не бывали постоянно все одни и те же люди; иные бывали часто на этих вечерах, другие приходили редко, и всегда можно было видеть новых людей.

Это был интересный калейдоскоп разнообразнейших мнений о современных событиях, распоряжениях правительства, о произведениях новейшей литературы по различным отраслям знания; приносились городские новости, говорилось громко обо всем, без всякого стеснения. <…> Все мы вообще были то, что теперь называют либералами, но общественного союза в каком-либо определенном направлении между нами не было, и мысли наши, хотя выражались словами в разговорах, и ими иногда пачкались, наедине, клочки бумаги, но в действие они никогда не приходили».

Барон М.А. Корф, занимавший высокие посты в николаевской администрации и отнюдь не сочувствовавший петрашевцам, также отмечал в своих «Записках»: «Покушений или приготовления к бунту в настоящем с достоверностью открыто не было, и все представляло более вид безумия, нежели преступления. <…> Члены (Следственной комиссии. – В.Ш.) называли это дело – заговором идей, чем и объясняли трудность дальнейших раскрытий: ибо если можно обнаружить факты, то как же уличить в мыслях, когда они не осуществились еще никаким проявлением, никаким переходом в действие?»

Подобное же представление о «заговоре петрашевцев» было присуще многим российским и зарубежным авторам. В рассказе «Разжалованный», созданном Л.Н. Толстым под впечатлением от кавказского знакомства с петрашевцами А.И. Европеусом и Н.С. Кашкиным, вся эта история характеризуется как «несчастная», «глупая и ужасная». Стефан Цвейг в эссе «Достоевский» недоумевал: «…горячие споры в обществе нескольких друзей, названные громким именем «заговора Петрашевского» - и все… преступление…» «Идеи были самые радикальные в смысле переустройства человечества, но характер бесед самый мирный и безобидный, - настаивал Н.А. Бердяев. -

Никакой революционной деятельностью петрашевцы не занимались, - в те времена революционной деятельности в России не было и не могло быть, - все происходило в сфере мысли». Американский историк Дж. Эванс в монографии «Кружок Петрашевского» также объяснял возникновение дела не революционностью кружковцев, а противоборством Л.А. Перовского с А.Ф. Орловым. Опасность выявленной крамолы для николаевского режима оценивалась им как весьма сомнительная. Сам Петрашевский, по мнению Эванса, «не был революционером».

Автором диаметрально противоположной трактовки дела петрашевцев выступил И.П. Липранди. Обеспокоенный тем, что Следственная комиссия не придавала, как ему казалось, должного значения открытому заговору, он подал 17 августа 1849 г. на имя ее председателя генерал-адъютанта И.А. Набокова собственное «Мнение». Липранди настойчиво и последовательно представлял паутину тайного общества, опутавшего всю страну:

«Я никак не мог остаться при мысли, чтобы умышленное общество даже и здесь состояло из тех только людей, которых агент мой видел и слушал в собраниях Петрашевского в последние шесть пятниц»; «…таковые собрания были у Пальма, Дурова и Щелкова (живших вместе) и у Монбеле» (Н.А. Момбелли. – В.Ш.); «…люди, принадлежавшие к наблюдаемому обществу, находились вне столицы, в разных провинциях, и об них здешние сочлены ясно говорили, что им поручено везде стараться сеять идеи, составляющие основу их учения, приобретать обществу соумышленников и сотрудников и таким образом приготовлять повсюду умы к общему восстанию».

Сравнивая петрашевцев с декабристами, Липранди находил, что новые заговорщики опаснее прежних: «Обыкновенные заговоры бывают большею частию из людей однородных, более или менее близких между собою по общественному положению. Например, в заговоре 1825 года участвовали исключительно дворяне и притом преимущественно военные. Тут же, напротив, с гвардейскими офицерами и с чиновниками министерства иностранных дел рядом находятся не кончившие курс студенты, мелкие художники, купцы, мещане, даже лавочники, торгующие табаком. Очевидно казалось мне, что сеть была заткана такая, которая должна была захватить все народонаселение, и, следовательно, чтоб действовать не на одном месте, а повсюду».

Стремление доказать революционность петрашевцев вынуждало советских историков более доверять Л.А. Перовскому, И.П. Липранди и их агенту П.Д. Антонелли, чем М.В. Петрашевскому с его кружковцами. Даже признавая отсутствие тайного общества, они продолжали настаивать на том, что «дальнейшая деятельность кружков петрашевцев привела бы к созданию тайного революционного общества революционно-демократического типа». Правда, без указания на противоборство полицейских ведомств не обошлась ни одна отечественная работа, посвященная петрашевцам или хотя бы обстоятельно о них упоминавшая. Но общая оценка событий начала меняться только в постсоветские 1990-е гг.

Современные исследователи приходят к выводам, близким логике петрашевцев или Дж. Эванса. Так, Ф.М. Лурье пишет: «Именно в результате соперничества между III отделением и полицией родилось самое серьезное после восстания декабристов политическое дело николаевского царствования - дело петрашевцев. Оно являет собой классический пример запланированной политической провокации, впервые примененной при производстве политического сыска в России». «О желательности тайного общества велись разговоры, но они кончились ничем, - отмечает И.Л. Волгин. - Поэтому для того, чтобы предать петрашевцев суду, необходимо было раздуть дело. <…> Судьба отдельных людей оказалась в прямой зависимости от взаимоотношений отдельных частей государственного механизма».

Как «наиболее известная провокация, проведенная Третьим отделением» представлено дело петрашевцев в одной из монографий Е.В. Анисимова. Впрочем, в последнем случае маститый историк не избежал ловушки, расставленной хитроумным И.П. Липранди. Понимая, что сведения о конкуренции в полицейской среде весомости его версии не прибавят, Липранди уверял, что предмет расследования был указан ему 10 марта 1848 г. совместно Л.А. Перовским и А.Ф. Орловым.

Сцену получения задания он детально описал в 1857 г. в письме А.И. Герцену. «Мы решили возложить собрание этих сведений на вас», – якобы сказал Орлов при молчании Перовского. «Мыль о том, что дело Петрашевского выкопано и развито в пику графу (теперь князю) Орлову с целью показать ничтожность тайной полиции, есть совершенно несправедливая и ни на чем не основанная. <…>

Наблюдение, а потом расследование означенного дела происходило с начала до конца по взаимному совещанию графа Орлова и бывшего министра внутренних дел Перовского, как лиц, стоявших по званиям своим на страже спокойствия государства, из коих один как шеф корпуса жандармов, а другой как генерал-полицмейстер государства. <…> И им обоим я предоставлял свои донесения…» По словам Липранди, требование графа Орлова, «чтобы мои не знали во избежание столкновения», ставило его «в крайне неловкое положение в отношении к Л.В. Дубельту», с которым они «были с 1812 г. соштабниками 6-го корпуса Дохтурова» и сохранили с тех пор «взаимное дружеское расположение».

Версия о мирном сотрудничестве двух ведомств попала в доклад генерал-аудиториата на высочайшее имя, при этом пальма первенства даже отошла III отделению: «В марте месяце 1848 года дошло до сведения шефа жандармов, что титулярный советник Буташевич-Петрашевский… обнаруживает большую наклонность к коммунизму и с дерзостью провозглашает свои правила. Поэтому шеф жандармов приказал учредить за Петрашевским надзор.

В то же самое время министр внутренних дел по дошедшим до него сведениям о преступных наклонностях Петрашевского в политическом отношении и о связях его со многими лицами, слившимися как бы в одно общество для определенной цели, учредил со своей стороны наблюдение за Петрашевским. Но как столкновение агентов двух ведомств могло иметь вредное последствие – открыть Петрашевскому тайну надзора и отнять у правительства возможность обнаружить его преступные замыслы, то шеф жандармов по соглашению с графом Перовским предоставил ему весь ход этого дела, а граф Перовский возложил это на действительного статского советника Липранди».

Затем эта версия перекочевала на страницы мемуаров и, наконец, утвердилась в позднейшей литературе. Французский писатель Анри Труайя (Лев Тарасов) утверждал, например, что «граф Орлов, генерал, шеф жандармов, поручил чиновнику Министерства внутренних дел Липранди расследовать это дело». Факт распоряжения чужим чиновником оставлен без объяснений.

Автор книги о III отделении И. Симбирцев и вовсе называет Липранди «одним из наиболее профессиональных информаторов Третьего отделения с первых дней его существования», который «после своей работы в организации Петрашевского… стал кадровым чиновником Третьего отделения и получил чин полковника, совершив редкий прыжок из тайных осведомителей в ранг оперативника спецслужбы». «Прыжок» действительно редкий, учитывая, что Липранди уже являлся генерал-майором в отставке с 1832 г. и имел чин действительного статского советника с 1843 г.

Другие авторы предпочитают следовать версии Ф.Н. Львова и П.А. Кузмина о И.П. Липранди как главном инициаторе дела петрашевцев, часто принимая без доказательств версию о скопческих взятках.

Провокатор, опередивший время

Алексей Волынец

«В большинстве молодых людей, очевидно, какое-то радикальное ожесточение против существующего порядка вещей, без всяких личных причин, единственно по увлечению мечтательными утопиями, которые господствуют в Западной Европе и до сих пор беспрепятственно проникали к нам путем литературы и даже самого училищного преподавания…» - в начале сентября 1849 г., эти строки читал Николай I.

Император, уже третье десятилетие безраздельно правивший Россией, держал в руках пугающий анализ новых настроений в обществе. «В особенности поражало меня и теперь поражает, что молодежь и даже учащиеся в школах позволяют себе рассуждать слишком дерзко о предметах, вовсе до них не относящихся…», - писал это отнюдь не узколобый ретроград.

Автор аналитической записки в прошлом сам был не чужд свободомыслия и антимонархических заговоров, даже как-то вместе с ссыльным поэтом Пушкиным открыто пил за здоровье цареубийц, позднее по делу декабристов сидел в одной камере с Грибоедовым. Одновременно автор сих строк был лучшим военным разведчиком России, бесстрашным боевым офицером и ведущим специалистом МВД по раскольничьему подполью. Царь знал весь этот «бэкграунд», отчего прочитанное пугало еще больше.

Доклад был убедителен и интеллектуален, да и написан весьма литературно - не зря же в прошлом сам Пушкин восхищался автором. Даже через полтора с лишним века некоторые строки почти без изменений можно вставлять в современные политизированные блоги. В середине XIX столетия чиновник царского МВД к месту использует термин «средний класс» и не без меткого сарказма связывает его с «полупросвещением». Мимоходом помянутое «брожение в Малороссии» добавляет пугающей актуальности. Фразеологизм про «действующую на массы пропаганду» родила не советская власть и не революционеры - его родил именно этот доклад, появившийся на исходе лета 1849 г., ровно 170 лет назад.

Иван Липранди прожил 90 лет - появился на свет при Екатерине II, ушел из жизни после рождения будущего Николая II. Удивительное долголетие даже для нашего времени.

Первого человека рядом с ним разорвало на части вражеским ядром, когда Ивану едва исполнилось 18, во время последней Русско-шведской войны. В 1812‑м получил контузию под Смоленском, от ее последствий будет страдать следующие 68 лет. Пять войн и несколько дуэлей за плечами - набор впечатляющий даже для русского дворянина эпохи Пушкина. Не случайно Липранди станет прототипом мрачновато-романтического героя пушкинской повести «Выстрел», сюжет которой построен вокруг необычной, растянутой на годы дуэли…

Впрочем, и русским дворянином Иван Петрович Липранди был необычным - сын Педро де Липранди, итальянца испано-мавританского рода и русской баронессы. Баронесса, правда, была из купеческих дочек и крестьянских внучек – титул купили на дивиденды от успешной коммерции. Испано-мавританское дворянство явно было того же качества, но первые механические станки для суконных фабрик, налаженные Липранди-старшим в России, впечатлили саму Екатерину Великую.

Необычному русскому дворянину Ивану Липранди и военная стезя досталась нетривиальная - «колонновожатый квартирмейстерской части», то есть военная логистика и армейская разведка. Позже он вспоминал, как не спал почти неделю после сражения у Бородино. Грандиозный пожар «старой столицы» лишь на несколько минут разбудил его, дремавшего в седле, - с холма, где сегодня город Люберцы, поручик Липранди смотрел, как огонь пожирает Спасо-Андроников монастырь, могилу его матери и четырех умерших в младенчестве братьев. Спутником Липранди в те дни отступления был потерявший от простуды голос поэт Василий Жуковский…

Войну юный подполковник Липранди закончил в Париже. В неполных 25 лет он, награжденный золотым оружием за храбрость, руководил контрразведкой русского гарнизона в крупнейшем мегаполисе Западной Европы. Ему, представителю победителей, подчинялся сам легендарный Видок - глава парижской полиции и создатель системы уголовного розыска в его современном понимании. Один из русских очевидцев так описал быт Ивана Липранди в столице Франции: «Всякий раз, заходя к нему, находил я изобильный завтрак или пышный обед… И кого угощал он? Людей с такими подозрительными рожами, что совестно и страшно было вступать в разговоры… Через них знал он всю подноготную, все таинства Парижа».

«Где и что Липранди? Мне брюхом хочется видеть его!..», «Ученость отличная с отличным достоинством человека…», «Он мне добрый приятель и (верная порука за честь и ум) не любим нашим правительством и сам не любит его», - экспрессивно писал в разные годы Пушкин о своем старшем товарище по кишиневской ссылке.

Если поэт оказался «в Молдавии, в глуши степей» за эпиграммы на самого царя, то подполковник Липранди променял Париж и Петербург на Бендеры с Кишиневом из-за какой-то дуэли. Когда и с кем дуэлировал, неясно, но Бессарабия 1820‑х годов была эпицентром тайной войны против Османской империи. Именно там и тогда зарождались восстание греков и прочие балканские хитросплетения. Там же началась карьера Липранди как крупнейшего в России эксперта по «восточному вопросу».

Спустя четверть века, накануне Крымской войны, уникальную и крупнейшую в Европе библиотеку Липранди по Турции безуспешно пытался купить британский посол, предлагая фантастические по тем временам деньги. Библиотека Липранди того стоила - почти четыре тысячи томов, все, что издавалось о Турции в Европе и России, начиная с венецианских инкунабул XV века.

Ученые штудии и хлопоты штабного разведчика не мешали Липранди в компании Пушкина «любить всех хорошеньких, всех свободных болтуний» и критиковать правительство в светских беседах. Спустя десятилетия он оставит подробные воспоминания о кишиневской ссылке поэта, высоко ценимые пушкиноведами. В исчезнувшем архиве разведчика навсегда канут в Лету несколько «неподцензурных» (как намекал сам Липранди, «в моем вкусе», т. е. матерных) стихотворений и две романтические повести Пушкина, написанные по «валашским» мотивам из баек Липранди.

Как и поэт, подполковник - «горячий итальянец, обожатель Вольтера» - был близок к будущим декабристам и фрондерам из армейского дворянства. В 1826‑м арестованного Липранди даже этапируют в Петербург. Его соседом по импровизированной камере в здании Главного штаба, рядом с Зимним дворцом, станет Грибоедов. Как и автор «Горя от ума», Липранди оправдан за недостатком улик и весь следующий год, накануне новой Русско-турецкой войны, проводит в землях будущего противника - создает агентурную разведку на берегах Дуная. Русско-турецкую войну 1828-1829 гг. уже полковник Липранди пройдет в разведке войсковой - берет и допрашивает языков, формирует и сам возглавляет диверсионные отряды из балканских повстанцев.

Военную карьеру, «25 лет беспорочной службы», Иван Липранди завершит с генеральским чином в 1832‑м в Польше, командуя отрядом кавалерии, сражаясь с мятежной шляхтой. Типично для дворян тех лет отставной генерал женится на молоденькой дворянке и несколько лет проводит в сельском имении. Нетипичны занятия отставника – просто чудовищное количество аналитических и статистических работ о Турции. За несколько лет им создана настоящая энциклопедия о способах войны с турками, высоко оцененная действующим генералитетом.

В 1839 году отставной генерал, уже обремененный семьей и детьми, возвращается на государеву службу, «чиновником для особых поручений» при главе МВД. Липранди достается специфическая, но подходящая бывшему контрразведчику работа - с раскольниками и их сектами. Позже либеральная пресса будет ему пенять «притеснением ревнителей старой веры», хотя от действий Липранди досталось главным образом скопцам – их добровольно-принудительное оскопление, отрезание пенисов и клиторов, едва ли можно отнести к религиозным свободам.

Между тем даже эта пугающая секта не была вполне маргинальной - тысячи законспирированных адептов по всей стране, и не только среди дремучих крестьян, скопцами становились и купцы, и даже отдельные офицеры и чины полиции. Ведь середина XIX века для России – это не только время первого массового либерализма и демократических мечтаний, по соседству с модерном, а то и рука об руку с ним бытовали вполне средневековые религиозно-мистические истерии и практики.

Многолетний анализ Липранди показал, что последователей «расколов, ересей и сект» в России куда больше, чем кажется начальству, едва ли не пятая часть всех формально православных. Притом, как отмечал отставной разведчик, государственная власть либо вообще ничего не знает про огромные секты, либо действует примитивными запретами. Десятилетний опыт агентурной и полицейской работы с сектантами Липранди обобщил в книге «Краткое обозрение существующих в России расколов, ересей и сект как в религиозном, так и в политическом их значении».

Эта рукопись под грифом «секретно» появилась накануне Крымской войны и при жизни автора не публиковалась. Липранди советовал противопоставить сектам методичное наблюдение и контрпропаганду, ни в коем разе не рождая «страдальцев за веру» разрозненными и несистематическими репрессиями. «Насильственные понуждения в делах религии только усиливают упорство и фанатизм», - писал отставной разведчик.

Именно опыт полицейской работы с сектами подсказал начальству идею озадачить Липранди новой сферой агентурной деятельности. Довольно неожиданно для чиновника, погрязшего в различных «бегунах» и «беспоповцах», министр внутренних дел поручил ему «разъяснить» широко известную в столичном Петербурге группу чиновников и интеллигентов‑разночинцев. Приказ был отдан весной 1848‑го, и тот год стал переломным как в судьбе всей Европы, так и в судьбе отставного разведчика.

Речь в приказе главы МВД шла о Петрашевском и петрашевцах - уже к началу XX столетия в общественном сознании, а затем в советской историографии эта группа лиц прочно займет место главных революционных икон аккурат между декабристами и народовольцами. И главной причиной тому стали неуклюжие действия властей вкупе с вполне блестящими агентурно-аналитическими способностями Липранди. Масла в огонь подлило и то, что в составе петрашевцев оказались начинающий литературный гений Достоевский и ряд иных заметных в будущем фигур.

Сам Михаил Буташевич-Петрашевский, к 1848 году чиновник МИДа средней руки 27 лет от роду, фигурой был любопытной и, пожалуй, в чем-то символической. Сегодня именно такие становятся популярными, скандально известными блогерами и прочими «лидерами общественных мнений» в социальных сетях. Петрашевский, не лишенный талантов, не лишен был и странностей. «Однажды явился в Казанский собор переодетым в женское платье, не слишком усердно замаскировав свою густую черную бороду…» - мемуары очевидцев доносят нам такие, выражаясь современным языком, перформансы Петрашевского, которые позднее сильно мешали советским историкам рисовать его классическим революционером.

Петрашевский происходил из семьи весьма зажиточной даже по столичным меркам. Он был крестным сыном царя Александра I - отец Петрашевского, авторитетный врач, лечил и императорскую семью. На руках Петрашевского-старшего умер генерал Милорадович, смертельно раненный пулей декабриста Каховского на Сенатской площади. В наследство от отца Петрашевскому-сыну досталась половина большого доходного дома, которую он с 1844‑го превратил в место регулярных собраний и посиделок многочисленных приятелей. По сути, это был нередкий для столичного Петербурга салон - явление, для людей XIX века с успехом заменявшее соцсети.

Само собой, в тех салонах, дальних предшественниках диссидентских кухонь, ругали власть и критиковали российские порядки, благо поводов хватало. «Наше смрадное отечество, где нет возможности, не говорю, думать, а кажется, дышать свободно, по-человечески…» - стилистические и смысловые аналоги этой фразы Петрашевского спустя почти два века можно без труда отыскать в русскоязычном фейсбуке.

Типаж некоторых посетителей Петрашевского тоже хорошо знаком нам по соцсетям - душещипательная история о том, как русское правительство систематически травит ядом немецких помещиков Прибалтики в целях распространения православия среди эстонских и латышских крестьян, показалась дурной сказкой отнюдь не всем петрашевцам. Впрочем, некоторым все же показалась – возникли бурные споры, закончившиеся вызовами на дуэль. Впрочем, дуэли те не состоялись…

Идеи самого Петрашевского были достаточно смутны. Он вроде бы выступал за «социализм» - еще тот, утопический, домарксов, - но при том громко требовал, чтобы государственная власть не вмешивалась в частный бизнес (при Николае I экономика была как раз серьезно огосударствленна). Одним же из неизменно первых требований Петрашевского был призыв к отмене запрета курить на улицах… Любопытно, что петербургская полиция почти сразу обратила внимание на многолюдные собрания вольнодумцев Петрашевского и закономерно сочла, что они не стоят внимания. Но все изменил 1848 год.

Тогда буквально всю Западную Европу накрыла череда социальных потрясений. Революции во Франции, Италии, Германии, Венгрии. Баррикадные бои в Париже, Вене, Праге… Мы можем вспомнить, как тревожили российскую власть пресловутые «оранжевые революции», чтобы понять, насколько монархический Петербург напрягли революции реальные. Царь Николай I был кем угодно, но только не глупцом и понимал: двигателем западноевропейских потрясений и конституционных требований выступил средний класс; неудивительно, что и в России власть стала с беспокойством присматриваться к его доморощенному аналогу.

На беду Петрашевского к тому времени у министра внутренних дел возникли личные счеты к популярному столичному «блогеру» и оппозиционеру. Еще в 1846‑м столицу развлекли и взбудоражили выборы в Петербургскую городскую думу - да, в самодержавной николаевской России бывали вполне демократичные для той эпохи выборы (факт, который удивит многих наших современников!). Петрашевский на тех выборах выдвинул свою кандидатуру в секретари столичной Думы и оказался главным и шумным соперником кандидата, поддержанного властями.

Избирательная кампания Петрашевского была для той эпохи креативна - едва ли не первый оппозиционер-«урбанист» с массово распечатанной программой, рассчитанной на столичный middle-class в духе «за все хорошее, против всего плохого». «Полиция будет устранена от многих хозяйственных распоряжений по городу, а домохозяева получат определенные гарантии относительно неисправных жильцов и против притязания полиции…» - так пересказывал программу Петрашевского благожелательный к нему современник.

Бюрократия уже в ту пору имела навыки «управляемой демократии», но не факт, что кандидат Петрашевский проиграл именно поэтому. Однако он стал активно судиться с МВД - выборы тогда входили в компетенцию этого министерства – и дошел аж до Сената, высшего судебного органа империи по гражданским делам.

Словом, у министра внутренних дел Льва Перовского были причины - и практические, и стилистические - для нелюбви к Петрашевскому. Кстати, министр в прошлом был коллегой Ивана Липранди по армейскому делу: тоже в юности офицер-«колонновожатый», раненный в боях с Наполеоном. Стоит помнить, что все главные преследователи петрашевцев, законопатившие на каторгу Достоевского, в молодости были героями войны 1812 года - притом реальными героями, без кавычек.

К «разъяснению» столичных петрашевцев Липранди приступил со всеми навыками турецких войн и борьбы с сектами. Для начала завербовал извозчиков и проституток, которыми пользовался петербургский средний класс, регулярно собиравшийся у Петрашевского. Затем сумел среди студентов завербовать подходящего агента, изящно подведя его к Петрашевскому, - агента для начала устроили на работу в МИД бок о бок с Петрашевским. Здесь надо отметить, что это была первая в русской истории спецоперация такого рода, – полиция в современном ее значении внедряет информатора в оппозиционные круги. Оппозиционные тоже по-современному, не в смысле прежних дворцовых или армейских заговорщиков.

Уникальность момента понимал и сам Липранди, не зря он, выделяя некоторые слова, писал царю и министрам ровно 170 лет назад: «Тут недостаточно было ввести в собрание человека только благонамеренного; агент этот должен был стоять в уровень в познаниях с теми лицами, в круг которых он должен был вступить… и наконец стать выше предрассудка, который в молве столь несправедливо и потому безнаказанно пятнает ненавистным именем доносчиков даже таких людей, которые, жертвуя собою в подобных делах, дают возможность правительству предупреждать те беспорядки, которые могли бы последовать при большей зрелости подобных зловредных обществ. Такие агенты за деньги не отыскиваются».

Своим подходом к информаторам-«доносчикам» Липранди явно опередил время, предлагая поставить их работу системно и на поток. Один из князей вскоре писал, что бывший разведчик «имел дерзость подать проект об учреждении при университетах школы шпионов, вменяя в обязанность директорам давать сведения о тех студентах, которых употребляют они, чтобы иметь данные о мыслях и действиях их товарищей».

Словом, Липранди предвосхитил все особые и режимные отделы в НИИ и вузах будущего XX века. Не случайно первое в СССР историческое исследование об агентурной деятельности Липранди под названием «Полицейский сыск и кружок петрашевцев» при всем негативном отношении к царским сатрапам вышло в 1976‑м как учебное пособие Высшей школы милиции. Однако для дворянства, жившего понятиями сословной чести, все предложения Липранди о системе внутренних информаторов были именно «дерзостью».

Липранди в 1849 году стал и отцом политической провокации. Дело в том, что разросшийся кружок Петрашевского был сборищем болтунов разной степени таланта или, говоря словами сочувствующих, «заговором идей» - притом идей, популярных в обществе. Именно Липранди придумал рецепт дискредитации вольнодумцев, подтолкнув их к связям с открытыми врагами России, - его осведомитель попытался свести Петрашевского с «черкесами», подобранными Липранди же агентами из кавказских горцев, якобы сторонниками тех, кто разбойничал в те дни на Кавказе. В 1847-1848 гг. как раз произошел очередной всплеск войны в Чечне и Дагестане.

Липранди предлагал властям не спешить с арестами, но весной 1849‑го Николай I был занят вводом войск в Венгрию и отмахнулся от сложных полицейских игр, велев «приступить к арестованию». В одну ночь по спискам Липранди взяли четыре десятка человек, всего же дело петрашевцев затронуло несколько сотен столичных дворян и разночинцев.

Показательно, что Липранди, как настоящий патриархальный сексист и столь же галантный кавалер пушкинского образца, отрезал от следствия абсолютно всех женщин. В реальности вокруг петрашевцев вилась масса соратниц прекрасного пола, но бывший разведчик сам признавался начальству, что дам в расчет не берет. «Не упоминаю уже о каких-то женских литературных обществах…», - писал Липранди в пояснении к его официальному докладу об оппозиции.

Хитроумный спецслужбист буквально отмахнулся от дам, в чем его поддержали все высокопоставленные чины МВД, - в их еще почти средневековом сознании дама могла быть замешана в дворцовых интригах, но не могла стать субъектом политического подполья. Тут они, бесспорно, опытные и очень неглупые люди, исторически ошиблись: одним из инициаторов дела петрашевцев был Лев Перовский, тогда министр внутренних дел, но именно его двоюродная внучка Софья Перовская организует первый и единственный теракт, убивший русского царя…

Любопытно, что дело петрашевцев стало потрясением для аналога госбезопасности той эпохи-– знаменитого «Третьего отделения». Его глава Леонтий Дубельт ничего не знал о расследовании Липранди и сразу воспринял происходящее, как тонкую интригу МВД против жандармского ведомства. В итоге обиженные жандармы, производя аресты, в первую же ночь засветили имя агента Липранди. Сам же бывший разведчик тоже повел себя странно, спрятав от следствия едва ли не главную улику – печатный станок. Этот агрегат по законам империи превращал кучку вольнодумцев в подпольную организацию.

Вообще, дело петрашевцев вызвало недоумение не только в обществе, но даже в верхах - оказались затронуты подчиненные многих министров и высокопоставленных лиц, а сами арестованные, по сути, замешанные лишь в разговорах, не воспринимались преступниками. Глава жандармов Леонтий Дубельт, человек с блестящим техническим образованием, ветеран всех сражений с Наполеоном, раненный на Бородинском поле, так написал в дневнике об арестованных: «Всего бы лучше и проще выслать их за границу. Пусть их там пируют с такими же дураками, как они сами… А то крепость и Сибирь - сколько ни употребляют эти средства, все никого не исправляют; только станут на этих людей смотреть, как на жертвы, станут сожалеть об них, а от сожаления до подражания недалеко».

Следствие по делу петрашевцев вели высшие чиновники империи. Это был тот редкий случай, когда следователи почти открыто старались не утопить, а обелить арестантов. «Затруднительно уличать в мыслях, когда они не осуществились еще никаким проявлением», - приходили к выводу руководители следствия, представители знатнейших фамилий империи князья Долгорукий, Гагарин и Голицын.

И тут в дело вновь вмешался Иван Липранди с пространным объяснением, что мысли-то и есть самое опасное. Его анализ пошел наверх, вплоть до самого царя, как раз в сентябре 1849‑го.

«В заговоре 1825 года участвовали исключительно дворяне, и притом преимущественно военные. Тут же, напротив, с гвардейскими офицерами и с чиновниками Министерства иностранных дел рядом находятся не кончившие курс студенты, мелкие художники, купцы, мещане, даже лавочники, торгующие табаком…»

Липранди старательно доказывал верхам, что вот это всё, весь «заговор идей» и есть на самом деле самое опасное, - в новых условиях опаснее открытых мятежей, узковоенных или дворцовых заговоров. Доказывал ловко, даже искусно приплетал к делу петрашевцев статистику крестьянских волнений по стране. Не зная еще ничего о «сетевых структурах», Липранди пугал именно этим: «Сеть была заткана такая, которая должна была захватить все народонаселение». В сущности, бывший разведчик показывал не то, чем являлся кружок Петрашевского, а то, какой опасностью для власти могут стать сети подобных кружков в будущем, – тем большей опасностью, чем больше у государства реальных проблем и язв.

И, нарисовав не без таланта почти апокалиптическую картину, Липранди вдруг завершал свой анализ фактической просьбой пощадить арестованных: «Ныне корень зла состоит в идеях, и я полагаю, что с идеями должно бороться не иначе, как также идеями… В таких случаях наказание за политические преступления оставляет весьма неблагоприятное впечатление в народе. Далее я молчу».

Царь если и внял доводам Липранди, то слишком своеобразно. Даже в самодержавной монархии середины XIX века сложно было осудить гражданским судом за разговоры - и петрашевцев судили высшим военным трибуналом. Юридические формальности позволило соблюсти наличие среди арестованных нескольких офицеров.

Любопытно, что новомодный «социализм» последователей Петрашевского как раз мало интересовал следователей и судей. Скорее, их позабавил трагикомичный факт из биографии главного смутьяна - Петрашевский попробовал завести «социализм» для своих крепостных, построив им по своему разумению и на основе модных европейских идей «фаланстер», но крестьяне не поняли чудачеств барина и спалили общежитие, в которое их пытались переселить.

Николай Данилевский, будущий основатель цивилизационного подхода к истории, а тогда главный докладчик и проповедник социализма среди петрашевцев, отделался минимальным наказанием - его выслали служить мелким чиновником в провинцию. Зато тщательно выясняли, кто же обзывал русского царя «богдыханом» - так именовали императора Поднебесной, а Николая I весьма обидело сравнение с китайским коллегой…

Военный суд приговорил 16 человек, включая самого Петрашевского и отставного поручика Федора Достоевского, к «смертной казни расстрелянием». Царь демонстративно помиловал их, уже привязанных к расстрельным столбам. Казнь заменили каторгой.

В дальнейшем судьба многих петрашевцев сложилась благополучнее, чем это могло быть у политических преступников и каторжников в самодержавной монархии. Судьба Достоевского хорошо известна, но и сам Петрашевский уже через несколько лет организовывал первую частную газету в Сибири. Привлекавшийся по этому делу Евгений Ламанский спустя полтора десятилетия вообще стал, выражаясь современным языком, главой Центрального банка России и реализовал на этом посту некоторые либеральные идеи петрашевцев - с сомнительной эффективностью реформировал финансовую систему страны, заменив существовавший при Николае I тотально государственный кредит частными акционерными банками.

Зато для Ивана Липранди громкое дело петрашевцев стало концом государственной карьеры. Он не только стал жупелом для всех столичных либералов, но и слишком многим высшим чиновникам наступил на ногу. Для полуфеодальной бюрократии Липранди с его провокациями и опередившими время идеями тотальной слежки был именно что «дерзок» и чужд. Власть предпочла давить оппозицию, а не манипулировать ею - в итоге спустя поколение получили террор народовольцев.

Впрочем, это уже другая история, где хватало своих провокаций. Выдавленный в отставку Липранди, прежде чем умереть в 1880‑м, прожил еще три долгих десятилетия. Написал еще массу любопытных работ по военным вопросам с названиями типа «Об игольчатых ружьях и металлических патронах», умудрился даже предсказать войну в воздухе. Но главной его заботой стало изучение войны 1812 года - собранные им многотомные архивные материалы до сих пор высоко ценятся историками.

Лев Толстой, сам любитель поругать правительство и хорошо знавший о неблаговидной роли Липранди в деле петрашевцев, тем не менее одним из первых прислал ему свежеотпечатанные тома «Войны и мира» с дарственной надписью. Описывая Бородинскую битву и борьбу с Наполеоном, великий писатель опирался именно на работы отставного разведчика и провокатора.

Современник так характеризовал опередившего свою эпоху декабриста и провокатора: «Липранди одною ногою стоял на ультрамонархическом, а другою на ультрасвободном грунте…» Но ведь то же самое, к примеру, можно сказать о Достоевском. Парадокс? Закономерность? Нет ответа.

Глава I. Личность И.П. Липранди.

Иван Петрович Липранди, родился в 17 июля 1790 году. Происходил из испано-мавританского рода Липранди. Он получил домашнее образование. Отец - Педро де Липранди, в 1785 году переехал из Северной Италии в Россию и стал полноправным российским подданным Петром Ивановичем Липранди. Получил чин надворного советника и руководил казенными заводами. Организовал Александровскую мануфактуру и ряд других производств. Владел суконной и шелковыми фабриками. Был трижды женат и умер в возрасте 106 лет. Мать - баронесса Кусова из русского дворянского и баронского рода Кусовых, происходящего от петербургского первостатейного купца Василия Григорьевича Кусова (1729-1788).

Брат - Павел Петрович Липранди, родился 15 января в 1796 году, генерал от инфантерии, командир лейб-гвардии Семеновского полка, умер 27 августа 1864 года.

С трех лет Иван Петрович был записан в лейб-гвардии Конный полк. К 1797 году, благодаря практике «начинать службу» с рождения, Липранди «дослужился» до звания сержанта гвардии, что давало ему право с 15 лет начать службу подпрапорщиком в армейском полку. Но, когда 1797 году император Павел требовал к себе всех, кто числился в списке, Липранди подает в отставку.

Военная служба.

Липранди начал свою военную карьеру колонновожатым в 1807 году. Он участвовал в русско-шведской войне при штабе князя Долгорукого, а после его смерти состоял при генерале Алексееве. Липранди участвовал также в трехдневном сражении - 31 мая и 1-2 июня при Иорайсе, в четырех сражениях в Куопии, рекогносцировках – сухопутных и на лодках. За эту войну Липранди был награжден шестью боевыми наградами, в том числе знаком отличия Военного ордена за 15 октября в Иденсальме и произведен в подпоручики с назначением в свиту Его Императорского Величества по квартирмейстерской части, в которой состоял свыше 20 лет.

Во время шведской компании 1809 года Иван Петрович служил под личным начальством генерала-адъютанта графа Шувалова, а потом графа Каменского 2-го. 13 марта за взятие Торнео он произведен в поручики; 3 мая за Шелефте получил монаршее благоволение; 11 июля за Гернсфорс аннинскую шпагу; 6 за Умео, 7 за Севар, 8 августа за Ратан – золотую шпагу с надписью «за храбрость», не имея еще св. Владимира.

Война закончилась победой русской армии, и по условиям заключенного Фридрихсгамского мира вся Финляндия и Аландские острова перешли к России. Русские войска были разделены на четыре «корпуса» и отдельный отряд. Один из отрядов под началом князя Багратиона, куда входил Липранди, остался в Або (нынешний Турку). В Або Липранди посещал городскую библиотеку. К этому времени он уже свободно читал/знал на латыни и почти на всех европейских языках. Здесь произошла стычка Липранди с лучшим шпажистом шведской армии капитаном бароном Бломом. Газеты обеих стран освещали это событие.

На дуэли он потребовал пистолеты, так как фехтовал неблестяще. После отказа Блома раздосадованный Липранди взял чужую, тяжелую и неудобную шпагу и бросился на противника. Во время схватки он получил рану, но нанес мощный удар противнику и вышел из поединка победителем. Так как дуэли были строжайшем образом запрещены, Липранди был отправлен на юг, к армии, стоявшей против турок. Во время этой кампании он служил при штабе Багратиона. Липранди участвовал в осаде и взятии Силистрии, Шумлы, Никопол, Тырново, Плевны и др. За участие в войне с турками в 1810-1812 годах он был награжден орденом Анны 3-й степени и золотой шпагой за храбрость.

В 1811 году Липранди был отозван в Санкт-Петербург и определен в 6-ю пехотную дивизию генерал-майора Рахманова, расположенную по берегу Ботнического залива против англичан, где выполнил военное описание берегов и Аландских островов.

Во время Отечественной войны 1812 года Липранди служил в действующей армии, в 6-м пехотном корпусе генерала Дохтурова. Прошел от Луцка до Вильны. Он участвовал при движении из Лиды к Дриссе, окруженного неприятельскими корпусами; 5 августа в сражении в Смоленске, где получил сильную контузию, от которой страдал до конца своих дней; вступил в исправление должности корпусного обер-квартирмейстера, которую в этом корпусе исполнял до окончания кампании; 24 и 26 августа при Бородине, где построил батарею при Горках. Липранди был награжден орденом св. Владимира 4 ст. с бантом. Также он участвовал в сражении 6 октября при Тарутине, где был произведен в капитаны; 12 октября при Малоярославце; 3-6 ноября при Красном.

В 1813-1814 годах участвовал в заграничных походах русской армии.

9 февраля 1813 года Липранди был произведен  в штабс-капитаны. Служил при генерале-лейтенанте Капцевиче, в блокаде Кюстрина, в частности вел переговоры с французским комендантом генералом Фурнье-де Альб. Потом в составе Северной армии кронпринца Шведского, служил в корпусе генерал-адъютанта барона Винценгероде в должности обер-квартирмейстера пехоты. Липранди неоднократно возглавлял летучие отряды для сообщения с главной армией. Также он участвовал в сражениях при Бауцене, Грос-Берне, Девицах, Лейпциге. В ночь с 23 на 24 ноября он подвез два орудия, которые ускорили его сдачу. За все это он был представлен к ордену св. Анны 2-ой степени с алмазами.

1 января 1814 года во время переправы  в Дюссельдорфе через Рейн, кроме  своей постоянной обязанности, он  управлял секретным отделением  движений и вел военный журнал. 2 февраля за штурм Соассона был произведен в подполковники и переведен в распоряжение генерала Чернышева. В сражениях под Краоном, Лаоном и других Липранди находился при корпусе до занятия Парижа. По возвращении войск в Россию, он делал военное описание Гродненской губернии и Белостокской области до второго похода.

В 1815 году, во втором походе во Францию, Липранди служил в корпусе графа Ланжерона. Во время перехода в Майнц через Рейн Липранди возглавил отряд для открытия сообщения через занятые французскими партизанами леса с австрийцами, находившимися у Фальцбурга, Соверна и Страсбурга. После он находился при блокадах Фальцбурга и Бича, потом перешел к блокаде Меца и Тионвиля, где участвовал во многих стычках, был отправлен в Мец и другие места в качестве парламентера.

После заключения мира во Франции был определен в Отдельный гвардейский корпус под командованием генерала-адъютанта графа Воронцова, при котором служил Липранди. В 1814-1815 годы он руководил русской военной полицией, помогал префекту парижской полиции Видоку в борьбе с заговорщиками из «Общества булавок». По ходу дела он познакомился со знаменитыми трущобами и тайнами Парижа.

В это же время Липранди женился на француженке по имени Томас-Розина Гузо. Последующие 1814-1818 годы управлял сношениями с французскими властями; выполнял различные поручения Воронцова и сопровождал его в разных обозрениях местностей: Арденнского леса, окрестностей Линьи, Ватерлоо и других. Липранди составил пространное историческое и статистическое описание Арденнского департамента на французском языке.

Именно во Франции в руки Липранди попали драгоценные тома из старинной библиотеки Бурбонов и здесь же он начал собирать свою, ставшую потом знаменитой, библиотеку. Перед возвращением русской армии в 1818 года в Россию, у Липранди была дуэль, окончившейся гибелью противника и он попал в опалу. Липранди был понижен в должности и затем служил в разных частях армии.

После возвращении в 1819 году на родину Липранди был командирован в Виленскую губернию для топографической съемки, составления военного и статического описания этой губернии.

В конце 1819 года Липранди вернулся в Петербург и начал службу в гвардии. Но вскоре, после очередной дуэли, он оказался в Кишиневе. Служил сначала в Камчатском пехотном полке при штабе Сабанеева, затем в Якутском пехотном полке при штабе генерал-майора Орлова. Вскоре Орловский назначил Липранди своим штаб-офицером. Орлов ему поручал некоторые следственные дела. Так, например, по поручению Орлова Липранди во время своей совместной поездки с Пушкиным в Измаил и Аккерман, проводил расследования в 31-м и 32-м Егерских полках, а в 1822 году в Охотском полку.

В Бессарабии Липранди познакомился с Пушкиным. Они подружились. Пушкина в Липранди притягивало экзотическое происхождение, храбрость, отвага, многочисленные дуэли, авантюризм, любовь к книгам, ученость и отличные достоинства военного человека. В свою очередь Липранди давал поэту книги из личной библиотеки. Их дружба оставалась достаточно тесной: Пушкин даже придал Сильвио, герою романа «Выстрел» некоторые черты Липранди. Однако после отъезда Пушкина из Одессы в 1824 году они перестали встречаться. Последующие годы они переписывались, но уже очень редко.

Во время службы при штабе Сабанеева, Липранди выполнял различные поручения, особенно во время возникновения гетерии в 1821, описывал границы с Турцией, наблюдал за перебегающими из Турции гетеристами и за границей по Пруту и Дунаю, несколько раз побывал в турецких крепостях и на переговорах с разными пашами в качестве парламентера.

В конце 1822 года Липранди подал в отставку по домашним обстоятельствам.  Спустя год он обратился «по инстанциям» с просьбой о выдаче заграничного паспорта. После этого появились слухи о том, что он собирается отправиться не то в Грецию, не то в Италию, чтоб вступить в ряды волонтеров итальянских революционных войск. Но ему отказали в выдаче заграничного паспорта.

В марте 1823 года Липранди вернулся на статскую службу в чине полковника по особым поручениям при новороссийском и бессарабском генерал-губернаторе Воронцове.

Не прошло трех лет, как Липранди вновь вернулся в армию в чине подполковника квартирмейстерской части. Он был назначен начальником при размежевании Крымского полуострова. В этот период службы Липранди выполнял многие поручения: заведовал кордонной линией по Пруту и Дунаю, по таможням, карантинам, соляным и рыбным промыслам; предварительно составил проект, по которому устраивал почтовые сообщения и почтовые дома в области; прокладывал новые маршруты и ремонтировал старые; составил проект о канале по реке Бык для спущения озера и болот, причинявших заразы; изучал возможности прорыть пролив между озерами Ялпухом и Кугурлуем; составил статистическое описание Бессарабской области; назначил места по области в степях, где надо было устроить фонтаны.

В 1826 году Липранди оказался в числе заподозренных по делу декабристов, и 17 января в Кишиневе он был арестован. 1 февраля его доставили в Петербург, на главную гауптвахту. Во время следствия Липранди поместили в Главном штабе вместе А.А. Тучковым, Н.П. Воейковым, ген. Ф.Г. Кальмом и А. Грибоедовым, где он пользовался вместе с ними относительной свободой, успокоившись за свою дальнейшую участь.

26 февраля Липранди был освобожден с оправдательным аттестатом, так как все главнейшие члены Южного и Северного обществ отвечали, что Липранди не принадлежал к Обществу, не знал о существовании его и ни с кем из членов не имел сношений. Сам Комаров не подтвердил свое показание, сделав его гадательным. Липранди было назначено годовое жалование в размере 2000 рублей.

После освобождения из-под ареста Липранди какое-то время оставался в Петербурге. В Кишинев вернулся только осенью 1826 года. 6 декабря 1826 года Липранди был произведен в полковники. Весь 1827 год Липранди под чужим именем провел в Дунайских Княжествах, собирая сведения о турецкой армии, о настроениях славян, характере местности, состоянии дорог, крепостей, флотилий, портов, пристаней, речных путей и пр. по поручению Воронцова и начальника штаба 2-й армии Киселева.

В результате Липранди из всех сведений, что им были собраны, составил статью «Важность иметь положительные сведения о происходящем на правом берегу Дуная и о тайных кознях в княжествах; с указанием на единственные средства к достижению того, в полном объеме высшей тайной «заграничной полиции»».

Последний месяц 1827 года Липранди провел в Кишиневе, окружив себя книгами и своими записками, сведениями полевой разведки и протоколами допросов перебежчиков, составлял отчеты для Генерального штаба. Свои свободные время Липранди посвящал чтению книг по истории и современности Востока. Он писал историю «Оттоманской империи», однако, к сожалению, Липранди не удалось полностью опубликовать ее.

В 1827 году по расстройству здоровья Липранди вышел в отпуск на четыре месяца с сохранением жалованья и единовременной выдачей годового оклада. Проезжая в Козлов через Одессу, куда приехал и Киселев, Липранди был призван к графу Палену, исправлявшему должность графа Воронцова. Здесь оба чиновника объявили ему, что война с Турцией кажется вероятной, однако, русская армия не имеет точные сведение о будущем театре военных действий. Они убеждали Липранди принять поручение отправиться в Придунайские княжества для собрания военных, политических и этнографических материалов.

Для чего Липранди, несмотря на выезд посланников из Константинополя и прерывание дипломатических сношений, переехал в княжества, где на него было три покушения. Несмотря на все обстоятельства, Липранди смог установить тайные отношения с турецкими запорожцами и сблизиться с турецкими властями, в числе которых были такие правители, как Диван-Эфенди-Тегели, Баш-бешли-ага-Ариф, Браиловский Аян Османсий-Ага и др.

В конце 1827 года Липранди было предложено Киселевым составить записку «О средствах учреждения высшей тайной заграничной полиции». Липранди выполнил поручение. Записка через Дибича была представлена Николаю I, одобрена им, и в апреле 1828 года Липранди был назначен начальником этого нового учреждения с особым жалованьем сверх получаемых окладов, по 2000 рублей серебром в год.

В апреле 1828 года началась война с Турцией. Липранди проник в Бухарест, где провел четыре месяца, собирая разведывательные данные, приобретая секретные фирманы Османской империи и переписку иностранных консулов через подкупленных чиновников.

По прибытии главной квартиры в Кишинев Липранди был поручен особый передовой конный отряд, с которым он переправился вплавь через Прут при Скулянах и с рассветом 26 апреля занял Яссы. Оттуда Липранди отправился в главную квартиру. Из Кара-Су он был послан с порученным ему отрядом для рекогносцировки у Базарджика, где турки начали сосредотачиваться. Там Липранди составил расписание фонтанов для разных частей войск. Из Базарджика Липранди отправился на аванпосты, где и провел остаток кампании 1828 года. За сражения под Шумлой, 8 июля, Липранди получил орден св. Анны 2-й степени.

В 1829 году Липранди по желанию Киселева составил записку «О необходимости партизанского отряда волонтеров для действия в предстоящую кампанию в лесах правого берега Дуная. Средства в составлении отряда и польза от него». Идея была одобрена, и Липранди было поручено формирование данного отряда. Липранди с помощью этого отряда очищал перерезанные сообщения и выполнял другие значительные поручения. За все заслуги во время кампании 1829 года Липранди был награжден орденом св. Владимира 3-й степени.

Из-за расстроенного здоровья Липранди был вынужден пробыть несколько месяцев в Бухаресте и потом отправиться в Тульчин, где располагалось интенданство, получить около 2 тысяч рублей серебром, которые были затрачены на формирование отрядов из волонтер-партизан из его личных денег.

1830-1831 годы  Липранди провел в Польше. Он  командовал кавалерийским отрядом, который участвовал в подавлении  восстании. В своих дневниках  Липранди много не пишет о  проведенном времени в Польше, ссылаясь на то, что ему неприятно вспоминать обо всем этом.

27 января 1832 года Липранди подал в отставку, после двадцатипятилетней честной и плодотворной службы. За эти годы безупречной службы Липранди был награжден орденом св. Георгия 4-го класса.

К Липранди, несмотря на то, что он был в отставке, поступали просьбы и поручения. Так, например, император, получившие лестные отзывы о статье Липранди «Некоторые рассуждения о военной науке» от великого князя Михаила Павловича, поручил Липранди составить изложение характеристических свойств и политических мнений турецких войск. Такое же поручение поступило от генерала-адъютанта Чернышева. Несмотря на то, что Липранди уже много лет занимался похожими делами, этот предмет был для него совершенно новым, не было ни одного труда по этому предмету, который служил бы образцом для Липранди. Однако, эти затруднения не помешали Липранди закончить свой труд в 1834 году заслужить положительные отзывы.

1832 год  был знаменательным в личной жизни Липранди тем, что в этом году он женился на дочери бессарабского дворянина, гречанке Зинаиде Николаевне Самуркаш. Вскоре 4 июля 1833 года у них родился сын Павел, а 15 августа 1837 года второй сын Александр.

Также стоит отметить, что те восемь лет, которые Липранди провел в отставке, дали ему возможность привести в порядок материалы, которые он начал собирать еще с 1820-х годов, наряду со своей знаменитой библиотекой. Липранди систематизировал их и публиковал в разных изданиях. Эти труды, как пишет сам Липарнди, составили «до 6000 предметов (занимающих около 8000 листов), размещенные в алфавитном порядке». Эти публикации получили одобрительные и восхищенные отзывы от читателей и почитателей, коллег и учеников.

Возвращаясь к теме библиотеки, можно сказать, что она была огромной и имела в себе почти все, что было написано о Турции на каком-либо языке с XV века. Липранди считал, что его собрание - «исключая восточные рукописи» - полнее, чем собрания тюрколога Йозефа фон Гаммера-Пургшталя. Каталог библиотеки был поделен на восемь больших разделов, такие как: религия, история, путешествия, войны и т. п. Эти разделы делились еще на несколько глав.

В библиотеке находились 3747 томов, от инкунабул до книг 1855 года. Библиотека Липранди привлекала внимание многих, например, английский посол в России Сеймур неоднократно попытался уговорить Липранди продать библиотеку за приличную сумму - 85 тысяч рублей. Несмотря на то, что материальное состояние Липранди оставляло желать лучшего, он не продал ее.

В 1840 году Липранди вместе со своей семьей перебрался в Санкт-Петербург. Туда же он перевез библиотеку и архив, а также свою коллекцию турецкого оружия и чубуков (курительных трубок). Отсюда начинается новый том в истории жизни Липранди.

Гражданская служба.

В том же году Липранди по рекомендации Киселева был причислен к Министерству внутренних дел, чиновником по особым поручениям (в чине статского советника; в 1843 году Липранди перевели в действительные статские советники). Изначально его жалование составляло 1000 рублей серебром в год, затем еще прибавлено 1000 рублей как члену хозяйственного департамента.

По поручению управляющего министром генерал-адъютанта Строганова, Липранди объездил все Полтавскую, Черниговскую и Харьковскую губернии. Помимо прочего на него было возложено описание военного театра русско-турецких войн 1806-1812 годов. По окончании данная работа была представлена императору, от которого был получен одобрительный отзыв. Император пожаловал Липранди брильянтовой перстень с вензелевым изображением и 2 тысячи рублей серебром.

С назначением в 1841 году министром внутренних дел тайного советника Л.А. Перовского у Липранди появилось значительное дело. До назначения Перовского МВД не занималось политическими делами: для этого было III отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии и Отдельный жандармский корпус, которые возглавлял Бенкендорф, а его заместителем был Дубельт.

Перовский понимал, что если он хочет, чтобы его министерство было ближе к трону, то ему не избежать политики. Он начал поручать своим подопечным старые дела, в том числе и Липранди: ему было поручено миссия по делам раскольников и скопцов. Это дело Липранди было совершенно не знакомо. По этому поводу Липранди пишет: «… я оказался один на один с вопросом: что делать с «религиозным инакомыслием»? И, как всегда, подошел к проблеме основательно: читал, анализировал (посмотрел более 10 тысяч архивных дел – в фондах Разрядного архива, архива Московской сенатской конторы, Канцелярии Московского государственного архива старых дел. Делопроизводства канцелярии Государственного архива МИД».

После изучения и анализа многочисленных архивных дел Липранди их обобщил и вначале пришел к выводу, что раскольнические секты надо в строгом порядке преследовать (он старался доказать антиправительственные замыслы раскольников). Однако, вследствие более глубокого и тщательного изучении дела Липранди изменил свое мнение и первый предложил правительству прекратить преследование безвредных раскольничьих сект. В докладных записках Перовскому он утверждал, что преследование влечет за собой не уничтожение ереси, а наоборот способствует развитию взяточничества и обогащению следователей за счет кармана раскольников.

26 ноября 1843 года Липранди получил чин  действительного статского советника. Липранди «ушел с головой в  работу». В следствии много раскрытых дел: невинно заблуждающиеся передаются церковным властям на увещевание и возвращение в лоно; злоумышляющие - жандармам, т. е. графу А. Орлову (который в 1844 году сменил умершего Бенкендорфа) и Дубельту. Однако, отношения между ведомствами - напряженные. После революции, случившейся в 1848 году в Западной Европе, служащие обоих отделов старались угодить монаршему раздражению против социалистов.

Именно в то время императору стало известно о 27-летнем Михаиле Буташевиче-Петрашевском, выпускнике юридического факультета Петербургского университета, который в тот момент работал переводчиком в Министерстве иностранных дел. Император поручил дело Перовскому, а тот - Липранди. Он стал почтительно возражать, ссылаясь на свою неопытность в подобных делах и предостерегая, что может «сделать упущения и т. д.». В течении года Липранди собирал сведения и донесения, изучал их и тщательно анализировал. По окончанию своих расследований предоставил полный отчет своему начальнику.

20 апреля 1849 года император Николай I приказал передать все материалы и списки из МВД в III Отделение. Через день император дал приказ приступить к арестованию заговорщиков. Аресты поручили, правда, не Липранди, а Дубельту. 22 апреля начинались аресты. Вскоре была учреждена вспомогательная «Особенная комиссия для разбора всех бумаг арестованных лиц». Липранди также присутствовал в составе председателей комиссии.

24 сентября того же года по указанию императора создалась смешанная военно-судная комиссия под председательством генерал-адъютанта графа Перовского. 16 ноября 23 подсудимых предстали перед судом. Вынесен приговор, по которому 15 человек приговорены к расстрелу, 2 - к каторге, 1 - к поселению в Сибирь, 1 - оставлен «в сильном подозрении», одному, как сошедшему с ума в процессе следствия, приговор отсрочен. Троих еще до начала деятельности комиссии император повелел освободить без суда. Приговор в 19 декабря был изменен. 22 декабря зачитан окончательный приговор, по которому Петрашевского на плацу заковывали в кандалы и отправили в Сибирь. Остальных вернули в крепость, а затем развозили по каторгам и ссылкам.

Так, закончилась агентурная работа по делу русских заговорщиков, которая длилась долгие четыре года.

В деле Петрашевского никто не пострадал больше, чем сам И.П. Липранди и его осведомитель П.Д. Антонелли. Липранди пишет об этом следующие: «Для меня дело Петрашевского было пагубно, оно положило предел всей моей службы и было причиной совершенного разорения». Общественное мнение было против Липранди, им было недовольно III Отделение, не говоря уже о родственниках арестованных, которые считали, что их близкие арестованы либо по недоразумению, либо ради сведения личных счетов. Среди них были подчиненные и родственники высокопоставленных чиновников, которые начали обвинять Липранди во взяточничестве и в продаже документов «на Запад».

С 1841 по 1852 год Липранди исполнил до семисот разных поручений, многие из которых были переданы из III Отделения. Все дела насчитывали тысячи листов. Липранди доводил все поручения до успешного конца. Виновных от рук Липранди не могло спасти ни их отношения, ни покровительство высокопоставленных чиновников.

В 1851 году, когда Перовский отправился в отпуск в Крым, Липранди уехал в Карлсбад на 4 месяца с выдачей 2 тысяч рублей серебром, поправить здоровье и встретиться с друзьями.

Между всеми этими делами в семье Липранди пополнение: 25 ноября 1845 года у них родился третий сын Анатолий.

После возвращения из отпуска Липрнади работал еще над тремя значительными работами. Однако, у преемника Перовского, генерал-адъютанта Бибикова, уже были предубеждения против Липранди, он тотчас отнял у Липранди его жалованье, но оставил у продолжения этих дел, по окончания которых Липранди представлял отчеты, но новые поручения не получал.

В начале 1854 года князь Паскевич прибыл в Петербург и при встрече с Липранди предложил ему отправиться с ним в Княжества. Однако, это предложение осталось только на словах. Вскоре Липранди после последнего дела был исключен из штата МВД, переименован в генерал-майора. Липранди просился в действующую армию, однако, получил отказ. Больше года Липранди оставался вне службы и искал справедливости, которую было не так-то просто найти.

В 1855 году граф Перовский предложил Липранди поступить в министерство уделов. Кроме того, граф перечислял Липранди жалованье из своих личных средств ежемесячно по 250 рублей серебром. Однако, после смерти графа Перовского в 1856 году Липранди лишился и этих денег. Новый министр, хотя и оставил Липранди в министерстве, но не давал никаких поручений, следовательно, Липранди не мог рассчитывать на жалованье.

В 1861 году Липранди вышел в отставку в чине генерал-майора, послужив государству целых 44 года. Из-за отсутствия средств к существованию, Липранди был вынужден продать свою уникальную библиотеку за копейки. Это было самое тяжелое время и для самого Липранди, и для его семьи: дети его еще были подростками, а жена – тяжело больна. Тогда и появилась на свет его записка, которую он написал на имя начальника III Отделения.

Вне службы.

В 1863 году Липранди удалось добиться военной пенсии, что позволило ему и его семье сводить концы с концами. Все свое свободное время и силы Липранди посвятил тем предметам, которыми занимался долгие годы во время своей службы. Спустя три года осенью 1866 года Липранди стал действительным членом Общества истории древностей российских при Московском университете. Он начал публиковать свои статьи в периодической печати: начиная от соображений по истории Отечественной войны, до описаний европейской части Турции.

Труды Липранди заключают в себе исторический анализ и живой взгляд очевидца. Он за всю свою долгую жизнь боролся за истину и справедливость, и его труды должны были послужить отображением этих его стремлений. Разумеется, что за это время у многих зародились тайные негодования на Липранди и всякий раз при удобном случае они не упускали возможность очернить его имя. Между тем, были и те, которые поддерживали Липранди, по большей части, эти были люди, которые служили вместе с Липранди и которые знали его очень хорошо.

Иван Петрович Липранди умер 9 мая 1880 года. Он похоронен на Волковом кладбище в Санкт-Петербурге.

Соотечественники и современники о Липранди.

При изучении многочисленных материалов, собранных автором для данного исследования, он наткнулся на разные мнения о Липранди, как положительные, так и отрицательные. Пожалуй, они вызваны результатами тех дел, которыми он занимался всю свою жизнь. В данном разделе мы попытаемся разобраться в «таинственной» личности Ивана Петровича Липранди.

Из характеристики, которую дал ему современные Ф.И. Радожицкий становится ясно, что Липранди с юношеских лет увлекался философией и богословием, причислял себя к мартинистам, обладал острым умом и обширными познаниями о свете, был весьма начитанным, презирал лесть, в людях хорошо разбирался, в обществе вел себя очень любезно, был общительным и хорошим собеседником, обладал веселым нравом и имел пылкий характер, пожалуй, последний является единственным минусом молодого итальянца, который заставлял его иногда совершать безрассудства.

Вот что писал Радожицкий в своих походных записках о Липранди: «Другой капитан Л., горячий итальянец, называвший себя мартинистом, обожатель Вольтера, знал наизусть философию его и думал идти прямейшею стезею в жизни. С пламенными чувствами и острым, хотя не всегда основательным умом, он мог вернее других отличать хорошее от дурного, благодарное от низкого; презирая лесть, он смеялся над уродами в нравственном мире. С веселым нравом, большою начитанностью и знанием света, он был весьма любезен в обществе; но пылкость характера заводила его часто в безрассудства. Бывши в Або, он вызывал на дуэль одного из врагов своих через газеты; два месяца учился колоться; наконец встретился с противником и дал ему смертельный штос».

Таковыми были первые впечатления Радожицкого о Липранди после их знакомства, которое случилось в 1814 году, когда корпус Дохтурова, в котором тогда служил Иван Петрович, стоял в Белостоке. Общительность, умение поддержать беседу, образованность и начитанность Липранди собирали вокруг него таких же молодых людей, как он сам. Радожицкий описывает этих товарищей Липранди, которые в это время работали над черчением карт Гродненской губернии, следующем образом: «В обществе подобных людей никогда не было пустого разговора.

Вошедши первый раз к ним и прислушиваясь к беседе, я подумал, что нахожусь посреди университетских профессоров. Часто речь заведется от безделицы и распространится на все отрасли наук: о математике, о физике, об истории и литературе или о военной науке, о политике или о философии и богословии. Каждый чертит или рисует в своем углу на длинном столе, слушает оратора, опровергает. Противоречит, переходит в другую материю и сам ораторствует… В свободное время, после занятий в чертежной, по вечерам ходили мы к добрым знакомым своим на бостон, иногда влюблялись и волочились. В воскресные и праздничные дни, в казино или в доме Благородного Собрания, участвовали на бальных вечерах и танцах».

Во времена, когда Липранди служил в Бессарабии, вокруг него также собирались вновь прибывающие молодые офицеры. Их привлекали его «таинственность» и дуэль, которая заставила двадцатичетырехлетнего молодого подполковника сменить гвардейский мундир на армейский. Современник Липранди князь С. Г. Волконский о своем сослуживце писал следующее: «Как молодой человек он приобрел уважение, любовь своих товарищей и доверенность начальников…; служа в том же генеральном штабе, состоял он при второй армии, и, по неприятностям с высшим начальством по его роду службы, перешел в один из егерских полков 16-й дивизии…».

Однако, заметим, что здесь Волконский допускает неточность в своем рассказе. Как мы уже знаем, Липранди служил не в егерском полке, а в Камчатском пехотном. Также автор с настороженностью относится к запискам князя Волконского, по причине того, что он их писал на старости лет, по словам его сына, «не желая пользоваться никакими печатными или рукописными материалами» и основываясь «исключительно на указаниях своей памяти», и с большей вероятностью спутал Ивана Петровича с его братом Павлом Петровичем. Поверившие князю Волконскому и не подвергавшие его рассказы критическому анализу исследователи вследствие чего дали совершенно фантастические биографию и характеристику Липранди.

А.Ф. Вельтман отзывался о Липранди следующем образом: «Липранди… человек вполне оригинальный по острому уму и жизни. К нему собиралась вся военная молодежь. Живая, веселая беседа, ecarte (карточный термин) и иногда, pour vаrier (для разнообразия), «направо и налево», чтобы сквитать выигрыш. Иногда забавы были ученого рода. В Кишинев приехал известный физик Стойкович.

Узнав, что он будет обедать в доме, куда были приглашены Липранди и Раевский, они сговорились поставить в тупик физика. Перед обедом из первой попавшейся «Физики» заучили все значительные термины, набрались глубоких сведений и явились невинными за стол. Исподволь склонили они разговор о предметах, касающихся физики, заспорили между собой, вовлеки в спор Стойковича и вдруг нахлынули на него с вопросами и смутили физика, не ожидавшего таких познаний в военных».

В Кишиневе у Липранди собиралась большая компания и проводила у него вечера, где, вместо карт и танцев, гости беседовали и спорили на разные темы. Постоянный гость этих вечерах Горчаков писал о хозяине вечера следующие: «Липранди поражал нас то изысканной роскошью, то вдруг каким-то презрением к самым необходимым потребностям жизни, – словом, он как-то умел соединять прихотливую роскошь с недостатками».

Ф.Ф. Вигель, вице-губернатор Бессарабии, освещавший дело декабристов, о жизни Липранди, проведенной в Бессарабии, писал следующее: «Совсем иначе поступал Липранди. Вскоре по возвращении в Россию из генерального штаба был он переведен в линейный егерский полк и, наконец, принужден был оставить службу. Все это показывает, что начальство смотрело на него не с выгодной стороны. Не зная, куда деваться, он остался в Кишиневе, где положение очень походило на совершенную нищету.

Граф Воронцов везде любил встречать мобежских своих подчиненных; Липранди явился к нему, разжалобил его и на первый случай получил вспомоществование, кажется, из собственного кармана. Не смея еще представить об определении его в службу, граф частным образом поручил ему наблюдение за сокращением и устройством новых дорог в области, чему много способствовало недавнее обмежевание ее.

Тогда на разъезды из казенной экспедиции начали отпускать ему суммы, в употреблении коих ему очень трудно было давать отчеты. Очень искусно потом умел он выдать себя за первого любимца графа и всем, у коих занимал деньги, обещал свое покровительство. Вдруг откуда что взялось: в не весьма красивых и не весьма опрятных комнатах карточные столы, обильный и роскошный обед для всех знакомых и пуды турецкого табаку для их забавы. Совершенно бедуинское гостеприимство. И чудо! Вместе с долгами возрастал и кредит его».

Расследования, которые вел Липранди по поручению М.Ф. Орлова, и его слова: «Не утаивайте от меня, кто вас обидел, я тотчас доведу до дивизионного командира. Я ваш защитник. Молите бога за него и за меня. Мы вас в обиду не дадим, и как часовые, так и вестовые, наставление сие передайте один другому», усилили отрицательное отношение Киселева и Сабанеева к Липранди.

С годами Липранди стал бесстрастным, рассудительным и набрался жизненного опыта. Тщательно выполняя разнообразные поручения, возложенные на него графом Воронцовым, Липранди старался восстановить свою служебную репутации и исправить отрицательное о себе мнение Киселева и Сабанеева. Последующие годы Киселев всегда лестно отзывался о Липранди. Он их заслужил честной и добросовестной службой.

Образ мрачного провокатора, холодного сыщика и контрагента Липранди был сформулирован Л. Гроссманом, С. Штрайхом и С.Я. Гессеном на основе записок Вигеля и Герцена. «Заслуженный участник русско-французских войн, - пишет Гессен, - и затем начальник военной и политической полиции во Франции, бреттер и дуэлист, деятельный член кишиневский ячейки тайного общества и близкий друг Пушкина, военный историк и библиофил, впоследствии стяжавший позорную славу как один из первых русских политических провокаторов, предатель петрашевцев и вдохновитель гонения раскольников - таковы основные черты биографии Ив. Петр. Липранди (1790-1880)».

После дела петрашевцев общественное мнение о Липранди было самое что ни на есть отрицательное. Статьи Герцена и Огарева, публиковавшиеся в «Колоколе», подлили масло в огонь:

«… Липранди, доносящий по особым поручениям».

«… Шпион Липранди, составивший себе карьеру по делу Петрашевского, осмелился подать новому царю записку [Александру II], в которой, доказывая, будто во всех сословиях усиливаются у нас вредные идеи, жалуется на недостаток одной тайной полиции и советует учредить какую-то другую кажется действительную тайную полицию, которая следила бы за офицерами на домашних их вечеринках, за людьми с «фальшивыми паспортами и без оных», и смотрела, чтоб в кондитерских, трактирах и харчевнях не читали газет. И этот шпион-дилетант остался кажется на службе».

«… Из совершенно достоверного письма из Москвы:

После 1848 года была учреждена в Петербурге тайная комиссия для надзора над литературой и журналами. Душой этой комиссии считался Липранди (известный доносчик по делу Петрашевского). Он… предлагал не перепечатывать целиком ни Библию, ни Новый Завет».

«… Известный «энтузиаст» (это счастливое выражение Модеста Корфа не должно пропасть) Липранди подал государю глубокопродуманный проект, о составлении рассадника шпионов. Он предлагал поручить инспекторам в гимназиях, чтоб они отмечали за ними в университете, и, если они там также ревностно будут выдавать своих товарищей, принимать их в особое отделение полиции.

Государь прочитал этот гнусный проект, написал на нем: «Липранди, как вредного человека впредь ни в какую службу не определять и воспретить ему въезд в столицы».

И тут нашлись герои, которые вступились за Липранди и упросили государя оставить в Петербурге невинно-угнетенного «неосторожного, но пламенно любящего отечество».

А еще обвиняют наш век в эгоизме!»

«… Липранди надулся, скрыл имя и сделал донос».

«… Для нас со всей этой оргии страха совершенно ясно и рельефно… положение Липранди, и литературных товарищей его в Москве… Липранди попал не в тон и, как таракан упавший на спину, долго не мог справиться…»

«… Кружком Петрашевского начинается обратное движение, которое по необходимости овладело умами после 14 декабря. Практическое движение, ушедшее тогда в книгу, рвалось снова из книги в практическую деятельность. Кружок Петрашевского сложился в общество; правительство его приняло за заговор. Заговора не было, но Липранди, как трюфельная ищейка, чуял его».

«… Генералу от инфантерии Липранди дано в Самарской губернии 5041 десятин 410 саженей. Удобной и неудобной земли. Когда же это кто-нибудь догадается сказать государю, что ведь земля русская не в самом деле романовская собственность, которую можно давать на чай и водку кому вздумается».

В результате, многие, не особо утруждаясь разобраться в сути дела, отзывались о Липранди крайне отрицательно и наградили его такими эпитетами, как сыщик-доносчик, мрачный провокатор, политический шпион, член тайного общества, приятель и предатель декабристов.

Однако, если принять во внимание описываемый портрет Липранди другими его современниками, которые знали Ивана Петровича гораздо ближе, чем Вигель или Герцен, то становиться ясно, что исследователи последующего поколения создали очерченные выше биографию и характеристику Липранди, которые не имеет ничего общего с действительностью.

Как мы уже видели, Радожицкий изображает Липранди как пылкого, веселого, общительного, бывшего душой компании. Вельтман рисует следующую картину: «Некогда в Бессарабии, в благополучном городе Кишиневе, в один прекрасный вечер Пушки, Горчаков и я на широком дворе квартире Липранди, помнится, играли в свайку и распивали чай. - «Здравствуйте, господа!» раздался подле нас осиплый, но громкий голос. Это был Ларин… - «Что тебе?» спросил серьезно Липранди. - «Ах! собака, известно, что: как гостей встречают?» - «А знаешь, чем гостей провожают?» - «На, провожай!» крикнул он, приподняв железную свою дубину и засадив ее в землю до половины… Мы все расхохотались на эту выходку…»

Так же Вельтман рассказывал, как Липранди, подшучивая над Лариным, «сватал» ему какую-то «хорошенькую Зоицу», а «Саша Пушкин» протестовал, приговаривая: «На что ему две жены?» Легко-веселые тоны этих зарисовок совершенно не вяжутся с образом Липранди, который нам преподнес Вигель и другие.

Таким образом попытки позднейших исследователей воссоздать образ Липранди не соответствуют реальным фактам. Кроме того, тот факт, что биография двух братьев спутались, сыграл не в пользу Липранди.

Сегодня интерес к личности несправедливо забытого своими соотечественниками Липранди возрастает. По крайней мере, когда автор начал свое исследование, в просторах интернета не было почти никаких материалов о Липранди, однако, сегодня на запрос: «И.П. Липранди» интернет страницы дают разные статьи об этом удивительном человеке. Автор надеется, что данная работа хоть немного удовлетворит этот интерес.