XII
Екатерине Николаевне Лихаревой
10 августа 1838 год. Тамань.
Милая и дорогая Катя!
Я заболел гораздо серьёзнее, чем раньше после моего последнего письма, которое, как помнится, я Вам писал почти больным. Генерал заставил меня покинуть отряд, где я, конечно, умер бы, ибо трудно представить себе, что такое лагерная жизнь на войне.
Итак, теперь я в Тамани (Тамань или скорее Фанагория, потому что я в крепости), в госпитале и до сих пор не могу вернуть ни здоровья, ни сил. Я никогда не решился бы просить об этом переводе и обязан им исключительно дружбе генерала; этот перевод, может быть спасёт мне жизнь.
О, дорогая сестра, не могу сказать Вам, как я страдаю, и не столько от физических немощей, сколько от нравственных мук, которые разрушают здоровье вернее, чем все телесные мучения.
В последних письмах я не имел мужества говорить снова о моём печальном положении ни матери, ни Вам, мой дорогой друг. Я всё время ждал хоть слова в ответ на мои повторные мольбы со времени моего отъезда из Сибири. Я до последнего момента надеялся и продолжал бы ожидать с прежнею покорностью согласия матери, если бы обстоятельства не были бы настолько не терпящими отлагательства и настолько печальными для меня, как в данную минуту.
Заклинаю Вас, моя добрая сестра, войдите хоть немного в моё ужасное положение. Я написал матери, что уезжая из Сибири, мне удалось отсрочить на год уплату моих долгов, и молил её дать мне окончательный ответ, будет ли она добра уплатить их, или же покинет меня на произвол судьбы; я умолял её дать мне знать об этом без всякого стеснения, ибо я хочу оставаться честным человеком, каким я старался быть всю мою жизнь. Что должен я думать, мой друг?
Мне будущее для меня темно; и это непонятное молчание при обстоятельствах, от которых зависит моё спокойствие и моя жизнь, приводит меня в отчаяние и разрывает мне душу. Между тем время не ждёт, и вот уже прошёл почти целый год. С минуты на минуту я должен быть готов к перенесению величайших тягостей, огорчений и всякого рода унижений. Иски ко мне могут быть предъявлены через правительство: это причинит мне лишь величайший вред и повлияет на мою военную службу. Я, конечно, не получу повышения по службе, если император узнает о таком положении вещей, ибо разумеется, я не открою ради своего оправдания, что привело меня в то ужасное положение, в котором я теперь нахожусь.
Я никому на свете не жаловался на мою семью и сохранил в своём сердце все горести, разрывавшие его в течение стольких лет. Я обращаюсь к чувству справедливости и гуманности. Возможно ли, чтобы самые близкие и самые дорогие тебе люди относились к тебе с более холодным равнодушием! И за что? За то, что я был несчастен, и потому что все бедствия обрушились на меня. Бог свидетель, что только я не перенёс. О, если бы я когда-либо Вас увидал, Вы узнали бы со слезами на глазах всё, что я испытал.
Умоляю Вас поэтому, дорогая сестра и милый друг, поговорите с матерью и перескажите ей всё, что я написал здесь. Это адское состояние невыносимо: пусть мне решительно откажут, или пусть пришлют мне деньги, которые я просил, как милостыню, для уплаты моих долгов.
Я провожу ночи без сна и страдаю несказанно. Если у матери вовсе нет денег, пусть она займёт их, ради всего святого. Дело идёт о моей чести, жизни и о всём моём будущем. Разочтите, ради Бога, без предубеждения, что я израсходовал по сравнению с братьями за эти тринадцать лет моей ссылки; и скажите, не могу ли я по справедливости ожидать помощи, я никогда бы не поверил согласно моим убеждениям и чувствам, что мне придётся повторять эту просьбу более одного раза.
Ради всего святого, спасите меня; или же немедленно напишите, либо попросите мою мать написать мне письмо с формальным заявлением о том, что её сыну нельзя более надеяться ни на какую помощь от семьи. Боже, до чего я доведён! Из милости и из жалости не медлите с окончательным ответом. Я умоляю Вас во имя дружбы, которую я сохраню для Вас, несмотря ни на какие обстоятельства ни на какие несчастия в мире. К тому же я не знаю более ужасного несчастия, чем не быть никем любимым.
Прощайте, мой друг. Ваш брат Владимир.