XV

Варваре Николаевне Давыдовой

1840, Январь 24.

Екатеринодар.

Я почувствовал себя больше больным, чем я был со времени моего последнего письма к Вам, дорогая и славная сестра и вместо того, чтобы уехать на другой день как я предполагал, я счастлив, что могу это сделать сегодня вечером, но я ещё очень слаб и мало уверен в хорошем окончании поездки, я не знаю, правда, что я Вам писал в последнем письме так, я тогда страдал и был взволнован. Между прочим я припоминаю, что оно было сопровождаемо другим письмом к моей матери, которое имело большое значение для моего покоя. Я Вас умоляю ещё раз, дорогая сестра, позаботиться об отправке его самым скорым и надёжным способом, каким Вы можете.

Мой брат Александр не ответил мне ни на одно из моих писем с того времени, как я на Кавказе. Прошу Вас дать мне о нём сведения так и о Петре и о моих сёстрах, которые не напомнили мне о себе, в продолжении десяти лет, исключая Кати, которая всегда была хороша ко мне, но и та в продолжении уже двух лет мне больше не пишет.

Милый друг, вы видите как я всё считаю по годам, подумайте, что они представляли для меня. Увижу ли я Вас когда-нибудь - о Боже, я с боязнию ожидаю известий от Потёмкиной и о моём сыне, последний раз когда я им написал, я отослал моё письмо через моего друга Этьена (Ланской), который часто видел Потёмкину у себя в Петербурге.

Я не совсем понимаю фатализм, но он часто обнаруживается в том, что я предпринимаю и таким образом даёт мне возможность верить в его существование. Пишите мне, дорогая сестра, чаще, аккуратнее, если это возможно, хотя бы это было один раз в два-три месяца - я буду очень счастлив. По мере того как я приближаюсь к концу моей жизни я чувствую, что мои первые переживания оживают вместо того, чтобы угасать и я не могу думать без тоски что может быть я должен буду оставить жизнь, не восстановив их.

Разочарования, обман так тесно связаны с существованием человека, что было абсурдом восставать против этого наследства нищете, но всё же надежда такая сладостная (приятная) и так естественно желать хотя немного, немного счастья. Моё ограничивалось бы весьма немногим и было бы достаточно полным, если бы Небо не сделало бы меня свидетелем того счастья, которое призывается так горячо на милую голову моего прелестного дитяти. У меня есть минуты горя и радости не передаваемые, когда думаю о моём сыне - это постоянная борьба, которая сокращает мою жизнь и моё бедное сердце готово всегда разорваться от счастья или от отчаяния.

До сих пор Бог меня избавил от одного и до смерти и после смерти я буду ждать другого от его благости. Прощайте, дорогая сестра, поцелуйте нежно за меня Ваших милых деток я уверен, что они счастливы, будьте Вы и все Ваши счастливы. И ради Бога не принимайте эту фразу - будьте счастливы - за банальную.

Ещё раз - прощайте. Любите всегда если можете Вашего брата Владимира Лихарева.

№ 2 (5)

Копия

Формулярный список свиты его императорского величества по квартирмейстерской части подпоручика Лихарева

1826 года

Чин, имя, отчество и прозвание?

Владимир Николаев сын Лихарев

Сколько от роду лет?

26

Из какого состояния и, буде из дворян, то в которых губерниях и уездах и сколько имеет мужеского полу душ крестьян?

Тульской губернии, из дворян

В службу вступил, какими в оной чинами происходил и когда?

чины - годы - месяцы - числа

Колонновожатым - 817 - Дек[абря] - 7

Прапорщиком - 820 - Мар[та] - 12

Подпоручиком - 823 - Апр[еля] - 22

В течение службы своей в которых именно полках и баталионах по переводам и произвождениям находился?

полки и баталионы - годы - месяцы - числа

В свиту его величества по квартирмейстерской части

В сей же свите

В сей же свите

Во время службы своей в походах и у дела против неприятеля где и когда был?

821, июня 10, командирован на съёмку земель военного поселения Бугской и Украинской уланских дивизий

Российской грамоте и другие какие науки знает ли?

По-российски, по-французски, по-немецки, по-английски и часть математических наук

В домовых отпусках был ли, когда именно, на какое время и явился ли на срок?

824 декабря с 3 на четыре месяца

В штрафах был ли по суду или без суда, за что именно и когда?

Не бывал

Холост или женат и имеет ли детей?

Женат на дочери сенатора генерал-лейтенанта Бороздина девице Екатерине

Где находится, по чьему повелению и с которого времени?

При съёмке земель 3-й Бугской уланской дивизии

К повышению чина аттестуется ли достойным?

Достоин

Подлинный подписал: Генерал-майор Селявин

Верно: Начальник отделения Гамзин

№ 4 (2)

Письмо подпоручика Лихарева генерал-адъютанту Левашову (перевод с французского)

Господин генерал!

Лишь для того, чтобы сказать правду, взываю я к вам из глубины тюрьмы. Не с бесполезным пересказом допросных пунктов осмеливаюсь я к вам обратиться; моё намерение - раскрыть перед вами все движения моего сердца, показать себя таким, каков я есть. Если бы я мог найти в вашем превосходительстве столько же снисходительности, сколько искренности и чистосердечия заключается в моём рассказе!

Получив довольно приличное образование, я будучи ещё восемнадцатилетним юношей, покинул отчий кров. Немногие приобретённые мною знания облегчили мне продвижение по службе; вскоре я был назначен офицером Генерального штаба и послан в Главный штаб 1 армии. Неприятности личного характера были причиной моего незамедлительного отчисления и вслед за тем я получил временное назначение в военные поселения.

Я ещё находился при исполнении своих обязанностей, когда по приказу его величества был вызван в Санкт-Петербург. Мою отправку из Могилёва в военные поселения почли за ссылку и в этом предположении была некоторая доля истины. Я увидел себя сосланным в жалкий уголок земли, оторванным от родителей, друзей, окружённым подонками общества; здесь впервые ощутил я ужас существования. Я с головой погрузился в науку, ибо мои служебные обязанности оставляли мне свободное время для занятий.

Между тем довольно часто предпринимаемые мною разъезды по поселениям колонистов давали мне возможность непосредственного общения с крестьянами. Я увидел, что они угнетены и несчастны. Жалость охватила меня. Я принялся писать против этого учреждения с жаром и горячностью. Смелость моя простиралась до того, что я возымел мысль направить письмо покойному государю императору Александру I и рассказать, как обманывают его вероломные слуги, как ущемляются интересы его народа.

Припоминаю, что минуты, когда я излагал на бумаге свои мысли, были самыми счастливыми в моей жизни. Я был полон надежд, но один почтенный старец - то был брат моего отца, с которым я делился своими мыслями, доказал мне, что несмотря на их глубину, они ничего не стоят и сам я всего лишь безумец. Он был прав. Я отрёкся от своих слов и остерегался пускаться в подобные рассуждения даже в кругу своих друзей. Этот старец - человек, которого я уважаю превыше всего на свете, - наставлял меня на путь добродетели и я старался подражать ему во всех моих поступках; призываю небо в свидетели моей невинности и чистоты всех моих намерений.

Вскоре я составил знакомство с Василием Давыдовым. Ум, благородство характера, доброта сердца - всё меня влекло к этому человеку. Он бредил Родиной, я поклонялся ей, и мы стали друзьями. Моя женитьба на его племяннице, м-ль Бороздиной, ещё более укрепила узы нашей дружбы. Когда нам доводилось встречаться, что случалось не часто, мы в заключение нашей беседы всегда приходили к решению содействовать всеми силами прогрессу просвещения в нашей стране.

Состояние невежества, в котором я видел народ, вызывало во мне сострадание и я считал похвальным делом заботу о его просвещении; долгом своим гражданским почитал я посвятить часть своей жизни счастью грядущих поколений. Я работал в этом направлении. Я пробовал переводить некоторые книги по законодательству, желая таким путём оставить некоторый след моего стремления быть полезным; далёкий от того, чтобы делать из этого тайну, я думал, что подобные занятия могут лишь принести мне честь. Так протекали мои мирные досуги, когда вдруг я был исторгнут из объятий моей матери и отправлен в Петербург.

Не буду описывать вам, господин генерал, ни состояния моей души, ни страданий, что я испытываю. Молитвенную покорность судьбе противополагаю я своим несчастьям и не могу признать себя виновным в преступлении. Призываю небо в свидетели того, что никогда не был я ни врагом своего повелителя, ни апостолом анархии, страстно любя добро, я, стремясь к нему, мог впасть в заблуждение. Клянусь всем, что есть у меня в мире дорогого и священного, младенцем, что моя жена ещё носит под сердцем - никогда не имел я другой заботы, кроме как о благе Родины.

Пусть я умру сто раз, если утаю в душе своей преступные планы и предумышляю козни. Все мои действия имели цель, которую я не боюсь высказать перед богом и людьми - любовь к отчизне. Должен ли я погибнуть из-за любви к ней? Мне двадцать два года и история моей жизни перед вами. Я открыл факты, которые ни один мой обвинитель не может вменить мне в преступление. Укреплённый своей невинностью, я излагаю их с доверием перед лицом правосудия и укрепляюсь в своей надежде мыслями о боге и милосердии его величества.

Умоляю вас, господин генерал, повергнуть к стопам государя чувства любви моей к общественному благу и преданность его священной особе. Ничего не желаю я так страстно, как получить возможность достойно употребить все мои способности служению его величеству, будучи верноподданным и усердным слугой отчизны, я готов отдать ему жизнь свою до последнего дыхания.

Быть может, моё письмо несвязно, ибо в нём отразилось смятение души моей. Но оно дышит правдой, к чему я и стремился. Соблаговолите, господин генерал, благожелательно отнестись к нему. Буду ожидать с молитвенной покорностью приговор, который меня ожидает. Каков бы он ни был, он не изменит чувств, наполняющих меня. Соблаговолите, господин генерал, принять уверение в глубочайшем уважении, с каковым

имею честь быть вашего превосходительства

покорный и послушный слуга

Владимир Лихарев

Из тюрьмы и крепости

1826

Прошу простить меня, господин генерал, если я прибавлю постскриптум, ставший необходимым. Я не знал, что мне дозволено запечатывать письма и потому пользовался иностранным языком, чтобы писать к вам. Если моё письмо неприемлемо в таком виде, благоволите вернуть его мне для замены другим.

№ 6 (7)

Ответы

1

Преданный исполнению обязанностей моих по службе, свободное от оной время посвящал я мирным упражнениям учения. Исключительно занимали меня чтение политических книг, различные переводы и изучение государственного хозяйства. С младенчества воспитанный в любви к добру и Отечеству, я усиливаюся все мысли мои и способности направлять так, чтобы некогда сделаться оному полезным, и науки, к коим особенно прилежал, были мной избраны в сём смысле.

Среди таковых занятий Александром Давыдовым, который всегда мне показывал отличную дружбу, введён я был в его семейство в м. Каменке, где и узнал В. Давыдова. Ум сего последнего, твёрдые познания в науках, которым я был предан, а более всего благонамеренность, которая дышала в его словах и рассуждениях, любовь к Народу Русскому - вот, что привлекло меня к нему и отчего я с жаром слушал его разговоры и сердечно разделял его мнения.

Свидания мои с ним были редки, но всякий раз он показывал мне более доверенности и одобрял труды мои. Я чувствовал превосходство познаний сего человека над моими и отзывы его обо мне всегда для меня были лестны. Тайн никаких мне не поверял и о обществе мне ничего говорено не было до предложения, сделанного г[осподином] Бошняком в июне протекшего 1825 года, коего подробности обстоятельно объяснено в ответе на § 18.

Люди, которых я встречал у Давыдова и которые разделяли его мнения, были: Орлов, к[нязь] Волконский, Пестель, Поджио, Бестужев, Сергей Муравьёв и князь Барятинский. После узнал я о существовании Никиты Муравьёва, полковника Швейковского, к[нязя] Трубецкого и Якубовича, которых никогда не видал и которых мне называли как людей отличного ума и способностей. Сими именами ограничивается моё знание членов общества, и я даже оных более и не предполагал.

2

Сокровенная цель общества мне была неизвестна. Я знал только то, что предлагал сам,  чтобы всевозможное старание прилагать о просвещении Народа, заводя училища в поместьях частных людей и выдавая книги, которые бы людей научали познавать собственное своё достоинство.

Я изложил моё мнение, что всякий переворот в государствах только тогда может принести пользу, когда творится общим желанием народным; в противном случае оный порождает безначалие и за собою влечёт ужаснейшие несчастия. Предложение, в таковом духе мне сделанное, было бы мною отвергнуто, ибо я знаю, сколько Народ наш далёк от степени, достигши которого, сами собою возрождаются царства. Я не себялюбивый враг моего Отечества, но сын, пламенно его любящий.

3

Время основания общества мне неизвестно, а последние намерения я с ужасом узнаю из делаемого мне вопроса.

4

Я невольно должен обращаться к Давыдову, как к тому человеку из всех мною названных, с которым был я связан. В устах его я чаще всех имён слышал Пестелево, произносимое с почтением и с высокими похвалами о необыкновенном уме его, любви к Отечеству и отличном познании местного положения России. Сочинений же никаких, ни Пестеля, ни Давыдова, никогда не читал. Однажды имел в руках «Рассуждение о причине упадка торговли в России», написанное г[осподином] Браневским, но кто он и принадлежал ли обществу - не знаю.

5

На сей вопрос ответствовать не могу, ибо в совершенном неведении был о сих предположениях.

6

Иногда случалось мне слышать, что в гвардии, равно как и в армии есть недовольные, но, чтобы на сём были основаны какие надежды, мне никогда не было известно. Из людей государственных называли генерала Ермолова, как исполненного ума и свободных мыслей, но принадлежал ли он обществу, не ведал я.

Относительно военных поселений утвердительно отвечаю, что ни единого человека подозрительного в оных не знаю и связей там никаких не имею. Но во время разъездов моих для снятия земель 3 Уланской дивизии, ещё три года тому назад, заметил я решительное неудовольствие в угнетённых поселянах и большую готовность к возмущению. Ныне сего незаметно, ибо злоупотребления прекращаются, и селения, в коих я сделал мои наблюдения, отмщены отдачею под суд их начальников за лихоимство и неправильное угнетение.

7

Опять назову Давыдова, ибо о других ничего не знаю. В м. Каменке у него редко я кого видал, но он ездил в Петербург и довольно часто в Киев; причины же путешествий мне неизвестны.

8

«Русской Правды» никогда не видел и не читал. Правил общества мне никаких не сообщали, и даже ни разу никто не поминал об них. О прокламации и катехизисе ничего не могу сказать, ибо впервые узнаю о их существовании.

9

Оба сии преступные намерения мне были неведомы. Я узнаю такие тайны, о коих и мысль меня ужасает.

10

Даже и названия сего общества никогда не слыхивал.

11

О тайных обществах внутри России решительно ничего не знаю. Наименованный уже мною г[осподин] Якубович жил на Кавказе, но есть ли там какое тайное общество или нет, не ведаю.

12

Ни состава общества, ни единого из членов оных не знаю.

13

В Киеве я видел в доме Давыдова князя Яблоновского. Помню, что Пестель к нему писал, что тот должен был приехать, но в назначенное время к свиданию не поспел, о чём Пестель был в негодовании. Какой-то поединок удержал к[нязя] Яблоновского. Сие происшествие наделало некоторого шуму в Киеве. Виделись ли же после Яблоновский с Пестелем и о чём шли переговоры, равно как и самого Яблоновского, я не знаю. Другие члены мне также неизвестны.

14

Никогда не слыхал, и графа Полиньяка знал только, как весьма забавного человека в обществе.

15

Огромность сих сношений поражает меня новостью и удивлением. Я о них никогда ничего не слыхал.

16

Существование чужестранных тайных обществ известно из книги «Des Societes Secretes en Europe». Я оную, читал, как и некоторые другие в сём предмете, но кто к сим обществам принадлежит, не знаю.

17

Два раза случалось мне видеть в день св[ятой] Екатерины в м. Каменке собранных вместе к[нязя] Волконского, Муравьёва, Пестеля и Бестужева, но о чём шли у них разговоры, сказать не могу, ибо не ведая причины их от меня удаления, они сами сознаются, что в собрания свои меня не допускали и жили даже в другом доме, нежели я с Александром Давыдовым. Большую часть дня и ночь проводили, следовательно, без нас.

Обычные же рассуждения В. Давыдова были о государственном хозяйстве, о настоящих политических действиях, о сравнении различных правлений, из которых полное преимущество отдавал Соединённым Американским Штатам, в чём я с ним соглашался. Иногда обращаясь к России, со слезами говорил: «Когда же наше Отечество достигнет до таковой же степени просвещения?» И я присоединял мои моления к его о счастии любезного Отечества и славе его.

18

У родственника жены моей, генерала Высоцкого, в м. Златополе, узнал я отставного чиновника коллегии иностранных дел Бошняка. Он человек суровой наружности и в речах весьма осторожный. Около двух лет продолжалось моё с ним знакомство и, наконец, сделалось довольно тесно. Он знал, что я в дружбе с Давыдовым, и мнения мои, которые я нисколько не скрывал. В июне месяце протекшего года, в один вечер, разговаривая со мною о различных предметах, он со слезами открыл мне, что желает быть участником людей, которые думают и желают свободы, что он в уединении поместья своего много занимается и пишет.

Беседа наша сделалась откровеннее, и я тут же объяснил ему мою связь с Давыдовым и род моих занятий; тогда он объявил мне, что если в предприятиях наших нужны войска, он именем графа Витта предлагает содействие всех поселений, а уже гораздо после прибавил, что граф Витт второстепенным лицом быть не хочет и требует, чтобы всё ему было открыто.

В заключение просил, чтобы я его ввёл к Давыдову в дом, и упредил меня, что если Правительство что-нибудь откроет, то он отречётся от всего, что мне ни сказал. Всё сие меня чрезвычайно смутило; увидев Давыдова, я передал слова Бошняка, на которые он отвечал мне, что знает его как agent privoquateur, однако позволил его к себе пригласить, и после первого свидания с Бошняком подтвердил, что он шпион, что ему ни в чём верить нельзя и что Давыдов с ним иначе ни видеться, ни говорить не хочет, как при мне.

Такое свидание было однажды в Златополе и в продолжении оного я, кроме шуток, от Давыдова ничего не слыхал, чем г[осподин] Бошняк был недоволен и сказал мне, что графу Витту упорство начинает докучать. После сего я долго не видал Давыдова и, приехав в Каменку, нашёл там князя Барятинского; обоими был принят очень холодно, и, наконец, объявлено мне, что я ветреностью моею гублю Давыдова и всех, которые с ним связаны, на что я отвечал, что если я имел несчастие неумышленно хотя навлечь на них какую беду, то я разделять её буду с ними.

Вот узы, коими я принадлежал обществу, и тайны, которые мне были неизвестны. Сколько я знаю, Давыдов ни к Волконскому, ни к Пестелю не писал, но говорил, что Бошняка будет водить, и назначил ему новое свидание в м. Златополе 6 числа декабря, день именин г[осподина] Высоцкого, в который к нему многие приезжают, но в положенный день ни Давыдов, ни Бошняк не приехали, и с тех пор все сношения с графом Виттом прерваны. Я упомнил поместить выше, что по возвращении г[рафа] Витта из Таганрога Бошняк снова приезжал с теми предложениями и весьма торопил Давыдова ответом. В течение всего времени в Каменке Бошняк был три или четыре раза.

19

На сей вопрос я вполне отвечал в предыдущем ответе и более совершенно ничего не знаю.

20

Я приехал с женою моей к родственникам в намерении среди их провесть праздники. В день рождества у генерала Раевского видел Давыдова и не более двух часов и он очень был холоден и печален. Волконский также там был, но я его не застал. У Давыдова Александра и у Поджио, в доме которого был взят, ни с кем не встречался и ничего, к обществу касающегося, не слыхал.

Присовокупить более ничего не имею, как уверение, что всё мною изложенное согласно с истиной и что я говорил с полною откровенностию и чистосердечием. Если обвинители мои не клеветники, то доносы их не могут превзойти того, что я здесь с почтительнейшею доверенностью открываю.

Квартирмейстерской части подпоручик Лихарев

Генерал-адъютант Чернышёв