Из показаний П.И. Борисова1
Имя мое Петр, отечество - Иванов, от роду имею 25 лет2.
Воспитывался в доме моего родителя, он же был моим учителем и наставником, но кроме российского языка, географии, истории, математики и первых начал астрономии никаких других наук не преподавал, и мнений относительно правительства я от него никаких не заимствовал.
Я старался до производства в офицеры усовершенствовать себя в математике и артиллерии, но имел более склонности к натуральной истории, философии и морали и после моего производства совершенно предался сим последним.
Будучи юнкером, слушал курс чистой математики, артиллерию и фортификацию полевую и долговременную у штабс-капитана Берстеля, что ныне подполковник и командир 2-й легкой роты 9-й артиллерийской бригады. Особенных лекций кроме вышеупомянутых ни в каких предметах наук никогда ни у кого и нигде не брал. Собственному моему старанию и прилежанию обязан я познанием французского языка и польского, также и других наук, кроме вышеупомянутых; в них я не имел другого наставника кроме терпения и желания образовать себя.
Никто не внушал мне вольнодумства и либеральных мыслей. Чтение греческой и римской истории и жизнеописания великих мужей Плутарха и Корнелия Непода поселили во мне с детства любовь к вольности и народодержавию; впоследствии жестокости командиров к их подчиненным питали оную и раздували час от часу более.
В 1819 году, незадолго до похода в Грузию той роты, в коей я тогда находился, командир оной наказывал палками за пьянство и растрату денег бывшего фельдфебеля, фейерверкера и рядового при сборе всей роты без рубашек, по приказу начальника артиллерии в корпусе. Я был до того тронут, что вышел из фронта и давал самому себе клятвы уничтожить наказание такового рода, хотя бы сие стоило мне жизни.
Несправедливости, насилие и угнетения помещиков, их крестьянам причиняемые, рождали во мне всегда подобное чувствование и укрепляли в моем уме либеральные мысли. К сему способствовали также неудовольствия и огорчения, собственно мною получаемые. Я любил читать и размышлять, всякую новую мысль хотел, прежде нежели сделать ее своею, разобрать и доказать самому себе истину оной, но, будучи ослеплен любовию к демократии и свободе, каждую вольную мысль находил справедливою и не мог ничем опровергнуть оной. Для чтения избирал сочинения только тех писателей, коих мысли и дух были сходны с моими; таким образом я нечувствительно сделался либералом.
Желание быть полезным человечеству занимало меня всегда: я положил себе за правило искать истину и думал, что, образовываясь в мнениях, меня погубивших, я ищу ее и найду. Общее благо есть верховный закон, вот максима, которая была основанием и моей религии и моей нравственности. Мой родитель не старался влить в меня чрезмерной набожности; он часто говорил мне, что богу приятнее всех жертвоприношений видеть человека честным и делающим добро, что бог смотрит не на полные, но на чистые руки, а еще более на чистое сердце; однако не поселял в душе моей вольнодумства.
Сомнениями же моими относительно некоторых мест Старого завета и некоторых обрядов, установленных церковью, о коих не говорит Иисус Христос, я одолжен некоторым французским авторам и собственному своему рассудку, который во всем заблуждался. В моем вольнодумстве укрепляли меня притеснения многими священниками как нашей, так и католической церкви, их прихожанам оказываемые, также как и худая мораль некоторых из них. Однако я не без веры...
Разгоряченный мечтами3, в 1823 году, познакомившись с поляком Люблинским, который показался мне сначала человеком опытным, предложил я моему брату составить тайное общество, целию коего был бы отдаленный и сделанный без больших потрясений государственный переворот, и пригласить к сему помянутого поляка как человека с хорошими сведениями.
После некоторых размышлений мы открылись в сем Люблинскому, который, уступя моим просьбам, дал мне слово помогать в учреждении общества такового рода. Соединить вместе все славянские поколения и сделать оные свободными показалось мне предприятием блистательным, ибо я думал чрез то доставить счастие не только моим соотечественникам, но даже другим народам. Написанные мною правила и клятвенное обещание были переведены на польский язык Люблинским; сим только одним он способствовал к учреждению Славянского Союза...
Цель Соединенных Славян состояла в том, дабы соединить славянские поколения федеративным союзом; в центре союза построить город, в который бы посылались депутаты от славянских народов и находилось главное управление федеративного союза. На берегах же морей, близ славянских земель лежащих, основать торговые порты. Верных средств к достижению сей цели мы не имели. Умножение членов и образование себя в науках и художествах были одними нашими занятиями. Я не мог ничего сделать более, как только начертать план цели сего общества; времени и гению предоставлено было произвести оный в действие...
В 1825 году, не упомню какого именно числа августа, когда наша бригада пришла на маневры под местечко Лещин, я увиделся с Тютчевым и был им уведомлен о существовании Южного Общества, коего членами были подполковник Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин, с которыми он взялся меня познакомить. Сначала, не зная, что сие общество было очень многочисленно и какая цель оного, я думал присоединить оное к Славянскому Союзу, о чем говорил Иванову и Горбачевскому, но после, осведомись о всем подробно и чувствуя малочисленность и слабость своего общества, я не мог ничего говорить против предложения, которое делал мне и Горбачевскому Бестужев-Рюмин дабы соединиться с ними, хотя некоторые члены и не совсем были на сие согласны. Наша цель, говорил он нам, очень многосложна, а потому едва ли можно достигнуть ее когда-нибудь; к тому же надобно более думать о своих соотечественниках, нежели о иноземцах. Я и мои товарищи сим убедились...
Государственный Завет, данный Бестужевым Спиридову, был следующего содержания: выгода России и подвластных ей народов, могущих пользоваться самобытностию и независимостию, определяют границы оной. Польша признается независимою и самостоятельною. Все племена, населяющие Российское государство, принимают наименование русских. Все сословия уничтожаются и сливаются в одно гражданское. Государство разделяется на 3 округа: столичный, Донской и Киргизский и 5 губерний. Губернии разделяются на уезды, уезды - на волости; волость состоит из 1000 душ.
Земля в волостях делится на участки, и каждому гражданину дается участок. Оставшиеся участки от раздела принадлежат всей волости и отдаются в наем, но не более как на один год. Государство состоит из народа и правления. Власть народа сосредоточивается в столице. Столица - Москва или Нижний Новгород. Каждая волость имеет два списка: волостной и скарбовый4, подать платится с земли.
Каждый гражданин вносится в волостной список в одной только волости, ибо сие означает его политическое состояние, но он может быть записанным в скарбовых списках многих волостей, кои показывали его имущество. Законодательная власть поручается Народному вечу, состоящему из 5 народных депутатов, выбранных на один год; исполнительная же власть отдается в руки Державной думе, состоящей тоже из пяти депутатов, выбранных из среды народа на один год. Первым поручается объявлять войну и заключать мир, вторым - вести войну и трактовать о мире.
Кроме сих двух властей находится блюстительное сословие, именующееся Верховным собором и состоящее из пятидесяти членов, избранных народом и остающихся в сем соборе до своей смерти. Они называются боярами. Сим боярам предоставляется власть блюстительная; они должны удерживать законодательную и исполнительную власть в пределах законности. Никакой закон, изданный Народным вечем, без утверждения Верховного собора не мог быть приведен в исполнение Державною думой.
Каждый гражданин был бы уведомляем о предлагаемом для утверждения законе и мог делать на оный свои замечания. Губернии находятся на военном положении. Войско повинуется Державной думе и по выступлении только за пределы отечества главнокомандующий принимает над оным начальство. Губернии управляются воеводами и посадскими: прежде заводится все это в казенных селениях.
Господские крестьяне окупают их вольность деньгами или летнею работою и, сделавшись свободными, поступают в волости, получают там участки и записываются в волостном и скарбовом списках. Также должны поступать и дворовые люди. Подробности о влиянии Народного веча на Верховный собор воевод и посадских я не упомню; также забыл, кем были назначаемы в губернии воеводы и посадские: Народным вечем или Верховным собором. Я читал сей Государственный Завет только однажды, когда переписывал его по просьбе Пестова...
После соединения Славянского Союза с Южным Обществом сей союз совершенно уничтожился5. Мы оставили цель и правила, коим следовали прежде, PIиз всех членов у меня только осталось Клятвенное обещание и Катехизис.
Прежние Славяне думали только о введении конституции в свое отечество; из числа их Выгодовский не был принят в Южное Общество по причине подозрения, которое на него имел Бестужев-Рюмин; Жебровский - потому, что прервал со мною все сношения при самом своем вступлении; Высочин отказался еще прежде, когда было предложено сделать собрания, быть славянином и не входить после с нами ни в какие связи; граф Макгавлий6, также как и мой брат Андрей, по причине их отдаленности - их принятие оставлено было до случая; наконец, Люблинский подобно Высочину не хотел иметь никаких тайных сношений с нами, и я его подозревал с некоторого времени и начал опасаться, о чем говорил Горбачевскому и предостерегал Бечасного и Андреевича 2-го, дабы они не были с ним слишком откровенны...
Не бывши еще членом Южного Общества и не имея в виду никакой цели, обходился я всегда с моими подчиненными ласково7, был снисходителен к их ошибкам, а иногда в годовые праздники и торжественные дни, ежели у меня случались деньги, давал им на водку, чем и внушил в них к себе некоторую привязанность. Фейерверкера же Зенина расположил к себе тем, что в свободное время показывал ему по его просьбе арифметику и геометрию. После сентября месяца 1825 года, когда сообразно наставлениям, полученным от Бестужева, должен был я действовать на солдат, то сделал некоторые наблюдения над духом оных, решился употребить к сему фейерверкеров лучшего поведения.
Зенин был первый, на которого я обратил внимание, и старался от него узнать довольны ли солдаты их нынешнею участию (хотя уже заметил их неудовольствие) и, вошедши с ним в подробности, говорил ему, что о них, также как и вообще о низшем сословии людей, заботятся многие значительные особы и стараются о том, дабы облегчить их жребий; что им не должно только унывать, быть твердыми и в случае нужды решиться умереть за свои права; что ежели они исполнят все это; то лета их службы уменьшатся. Командиры и частные офицеры не будут их обижать более по своим капризам; ошибки во фронте не навлекут палочных ударов и проч. Однако, между прочим, прибавил, что сие хотят сделать таким образом, чтобы не нужно было никому умирать.
Точно так же поступал я, разговаривая с другими. Сначала они колебались, но, обольщенные представляемою им золотою будущностию, говорили мне неоднократно, что рады со мною умереть; однако на солдат действовать опасались, хотя я о перевороте говорил слегка и требовал только, дабы они старались извлечь солдат из уныния, в коем они погруженными находятся, удалить от них безнадежность, что жребий их никогда перемениться не может, заставить жить в согласии друг с другом, повиноваться фейерверкерам, удаляться пьянства, быть твердыми и готовыми на все.
В конце минувшего года мои поверенные доносили мне, будто бы они говорили солдатам, хорошее поведение и твердость характера коих они знали, о всем том, что я от них требовал, но что немногие сему верят и расположены следовать моим советам и что один бомбардир, после того как фейерверкер упрекал его за дурные поступки и прибавил, что ежели бы он не предавался пьянству и поступал так, как должно хорошему солдату, то его бы участь облегчилась и его никогда не наказывали бы палками, сказал своим товарищам на другой день: «наш фейерверкер хочет итти против закона». Сей случай и подобные привели в робость моих поверенных и ослабили их усердие.
[i]Однажды фейерверкер Кузнецов на мой вопрос, что нового, отвечал мне: «вчера мы говорили между собою о всем том, что от вас слышали, и готовы следовать за вами всюду, ежели только увидим, что здесь нет ничего худого; в противном случае мы ни за что не беремся и не делаем одного шагу с места». Все же вообще твердили беспрестанно, а особенно в начале сего года: «мы опасаемся, чтобы это не был бунт и чтобы с нами не случилось того же, что случилось с лейб-гвардии Семеновским полком».
И я заметил, что мои уверения были тщетные. Родичев и Крайников были более склонны следовать моим внушениям, также как и их сослуживцы; к сему их располагали более всего притеснения, ими получаемые; мои обещания имели над ними более власти; многие солдаты 2-й легкой роты, по их словам, были готовы итти за нами туда, куда мы их поведем (Крайников думал прежде, что я и мои друзья хотим бежать за границу). «Для нас лучше умереть, - говорили они, как доносили это поверенные, - нежели вести таковую жизнь»...
1-й батарейной роты фейерверкеры Гончаров, Васильев, Кузнецов и Фадеев были приготовлены мною так, как и Зенин, но действия их ограничивались, как мною уже сказано, тем, чтобы, расположивши к себе солдат, подать им надежду лучшей будущности, внушить дружество, согласие, бодрость и твердость, отвлечь от пьянства, усыпляющего в них все чувствования, и тем приготовить к решимости следовать дальнейшим моим внушениям. 2-й роты фейерверкер Родичев, Зенин, Евдокимов и канонир Крайников поступали точно так же; я никогда не говорил им о возмущении открыто, заметив их сомнения, и не открывал никаких решительных действий, до преобразования относящихся...
Целию сего общества8 сначала были одни правила Питагоровой секты: усовершенствование себя в науках, художествах и добродетели, любовь и дружба. Еще теперь можно найти в моих бумагах девиз, сделанный мною для сего общества: две руки, соединенные вместе над жертвенником, с надписью: «La gloir, l'amour et l'amitie»9. Оно было названо общество Первого согласия. Потом мы присоединили к прежней цели усовершенствование нравственности и очищение религии от предрассудков.
Наконец, я убедил Волкова10 и моего брата, которые мне в этом противились, присоединить к первой цели основание известной республики философа Плотина и согласил их принять имя Друзей Природы, написал большую часть правил, клятвенное обещание и устав сего общества, а девизом оного сделал солнце, выходящее из-за горного хребта и рассеивающее своими лучами собравшиеся над ним тучи, с надписью «взойду и рассею мрак». Но вскоре после нашего производства все это было оставлено; тетрадка, содержащая в себе все вышеупомянутое, писанная моею рукою, предана огню моим братом, а рисунки моей же работы, не помню каким образом, уцелели в его бумагах...
После того как общество Друзей Природы уничтожилось, я часто говорил брату, каким бы образом снова воскресить оное. Различные огорчения сделали моего брата недовольным правительством; я с младенчества был влюблен в демократию; очень часто, еще будучи дома, мой брат ссорился со мною за моих греков и римлян; ему не нравились мои политические мнения; он был врагом народодержавия; но в 1823 году наши мнения сделались почти сходными между собою, и мы предполагали установить общество, целию которого бы было, в то время когда члены оного значительно умножатся, требовать от государя положительных законов, коим бы он сам был подчинен. Умеренная монархия занимала мысли брата, а я для избежания ссор, как и прежде, соглашался с ним часто против своего сердца.
Познакомившись с поляком Люблинским, я предложил брату открыть ему, Люблинскому, наши намерения и просить его совета; он на сие согласился, общество установлено; цель его - соединение славянских племен. Ни мой брат, ни Люблинский не участвовали в составлении Клятвенного обещания и Катехизиса Соединенных Славян; это - мое произведение; я бы легко мог сие доказать ответом моего брата на мое письмо, писанное мною к нему в то время, когда я узнал о смерти моей бабушки и болезни моего отца, ежели бы оный был цел.
В сем ответе мой брат, стараясь меня утешить, между прочим, писал: «я не мог верить, чтобы сии строки начертала та рука, коею были написаны P. S: S и Р», также одною записочкою Люблинского, в коей он, препровождая ко мне следующую Апотегму* на французском языке, говорит: поместите это там, где вы найдете приличным. Люблинский по моей просьбе перевел только Катехизис и Присягу на польский язык. - Федеративный союз славянских поколений, подобный греческому, но гораздо его совершеннее, был моим прожектом.
Я же в 1825 году согласил Славян учредить собрания и в первом из таковых намерен был предложить, дабы те из членов, кои имеют крестьян, позволили им окупить свою вольность, а не имеющие крестьян обязались бы вносить некоторую сумму денег и на оную покупать крепостных людей у господ, худо с ними обращающихся, а впоследствии отпускать их на волю. О сем намерении я говорил Кирееву и Красницкому11 и убедил их со мною согласиться. Но Тютчев своим открытием Южного Общества воспрепятствовал мне привести мой план в исполнение...
Вооружив вверенные нам части войск, я и другие члены думали исполнить клятву, данную Бестужеву в собрании, бывшем у Андреевича. Я предполагал соединиться с Муравьевым-Апостолом и подкрепить его, ибо хотя еще не слыхал о возмущении Черниговского полка, но полагал, что Муравьев не оставит им предпринятого, зная решимость и твердость его характера.
*Дух рабства обыкновенно показывается напыщенным, тогда как дух вольности - бодрым, а дух истинной великости - простым. - Прим. П. Борисова.
Брат привез ко мне письма от Киреева и Иванова; первый, уведомляя об опасности, нам угрожающей, и о том, что они видят беспрестанно провозимых чрез корпусную квартиру жандармами арестованных заговорщиков, писал, что они решаются по примеру Муравьева для избежания наказания умереть; второй советовал уведомить о сем всех наших друзей, как то Громницкого, Тютчева, Лисовского, Бечаснова и Горбачевского, но его записку и я не мог прочесть всю, потому что худо была написана.
Я не знаю, что писал Горбачевский к Спиридову, ибо не читал его записки; я же уведомлял в своем письме Тютчева, Громницкого и Лисовского об опасности, висящей над главами преобразователей, о приказе арестовать Бестужева и Муравьева, напоминал им данную ими клятву и честное слово и приглашал, возбудивши в солдатах революционный дух, итти в Новоград-Волынск, а оттуда, взявши артиллерию, - в Житомир, где будем думать о дальнейших предприятиях; к сему прибавил, дабы они удерживали солдат от убийств, насилий и грабежа.
Горбачевский после свидания с моим братом говорил мне, что сначала офицеры Пензенского полка не верили словам моего брата и что он едва мог убедить их в истине своего известия, показал письма Киреева и Иванова, которые они писали ко мне, также и мои к Тютчеву и другим писанными, что они соглашались последовать совету Муравьева и моему приглашению и намерены были тотчас послать в деревни за патронами и потом, вооружив свои роты, итти в Новоград-Волынск, и что Лисовский не надеялся на свою роту; при отъезде же брата они поехали советоваться с Спиридовым; что было после, я не знаю...
Пётр Иванович Борисов (1800-1854) - сын отставного штаб-офицера Черноморского флота; воспитывался дома. Основатель и главный деятель Общества соединённых славян; составил «Правила» и «Клятву» этого общества. Осуждён по первому разряду, приговорён к отсечению головы за то, что «умышлял на цареубийство, вызывался сам, дал клятву на совершение оного... учредил и управлял тайным обществом, имевшим целью бунт; приуготовлял способы к оному; составил катехизис и клятвенное обещание; действовал возбуждением нижних чинов к мятежу» (см. «Государственные преступления в России в XIX веке», т. I, Спб. 1906, стр. 56).
«Милосердный» Николай «даровал» П.И. Борисову жизнь, послав его в вечную каторгу. Тому же наказанию был подвергнут старший брат Борисова, Андрей. В каторжной тюрьме Борисовы, по отзывам начальства, были «всегда печальны, тихи, молчаливы и с большим терпением» переносили «своё состояние» (см. «Записки Марии Николаевны Волконской», Спб. 1904, стр. 146). В 1839 г. Борисовы вышли на поселение.
1 Показания П.И. Борисова опубликованы в его деле (см. «Восстание декабристов», т. V, стр. 7 и сл.).
2 Из собственноручно написанного показания (см. там же, стр. 21 и сл.).
3 Из собственноручного показания (см. «Восстание декабристов», т. V, стр. 28 и сл.). В первых показаниях, при аресте на юге и по доставлении в Петербург, П.И. Борисов сообщал неверные сведения, ссылался на умерших, других имён не хотел называть. «Решиться назвать их я не могу, ибо сам вовлёк в сие несчастное положение и внушил им сии мысли» (см. там же, стр. 19). За «чрезвычайнейшее упорство и закоснелость» царь велел 14 февраля заковать Борисова в цепи; расковали его только 30 апреля (см. там же, стр. 467).
4 Скарб (польское) - казна (государственная).
5 Настоящий отрывок интересен как свидетельство старания Борисова выгородить возможно больше товарищей по Тайному обществу.
6 Ф.А. Жебровский - частный служащий; освобождён под надзор после 2-месячного ареста. Макгавлий упоминается в деле Борисова несколько раз; в «Алфавите» не значится.
7 Настоящее показание - собственноручное, дано в ответ на соответствующие вопросы Следственной комиссии. Характеризует способы пропаганды Общества соединённых славян среди солдат (см. «Восстание декабристов», т. V, стр. 42 и ел.).
8 Из собственноручного показания (см. «Восстание декабристов», т. V, стр. 52 и сл.).
9 «Слава, любовь и дружба».
10 Волков - юнкер артиллерии. Следственная комиссия оставила «без внимания».
11 Николай Красницкий - отставной подпоручик пехоты; жил в Новоград-Волынске, член Общества соединённых славян. При аресте Красницкого в его бумагах «ничего предосудительного не найдено». Повелено освободить, но под надзор. Через несколько лет он был снова арестован и отдан в солдаты (см. «Восстание декабристов», т. VIII, стр. 101, 332).
