«Не считать прикосновенным...»

Штабс-капитан л.-гв. Измайловского полка Илья Фёдорович Львов был арестован по распоряжению, отданному командующим Гвардейским корпусом Воиновым 24 января 1826 г. Основанием для ареста стали показания Оболенского, который поместил в представленный им 21 января обширный список членов тайного общества фамилию Львова и в пояснение сообщил: «Львов и Кожевников приняты за несколько дней до 14-го декабря и, не командуя ротами, должны были действовать лично».

Речь, таким образом, шла ни много ни мало об участии в военном мятеже. Кроме того, один из руководителей тайного общества в Петербурге и заговора 14 декабря открыл в своих показаниях, что о существовании тайного общества и его цели Львову сообщили сначала Н.П. Кожевников (тоже офицер Измайловского полка), а затем Я.И. Ростовцев.

И.Ф. Львов был сыном Фёдора Петровича Львова - человека, достаточно близкого к императорской фамилии, действительного статского советника, помощника статс-секретаря Государственного совета по департаменту военных дел, известного музыканта, ставшего в 1826 г. директором Придворной певческой капеллы. Семейство Львовых было очень хорошо известно новому императору, оно пользовалось влиянием в придворных кругах.

В ходе следствия быстро выяснилось неучастие Львова в действиях заговорщиков в Измайловском полку и в самом выступлении на Сенатской площади. В сводке данных о поступках арестованных офицеров в день восстания, собранных в Измайловском полку, о Львове сообщалось: во время присяги находился во фронте (своего полка. - П.И.), и в сопротивлении присяге, организованной группой заговорщиков, не участвовал.

Вместе с тем, по собранным данным, Львов оказался человеком, тесно связанным с участниками заговора из числа измайловских офицеров, - прежде всего с наиболее активным из них, Кожевниковым, который являлся к тому же его дальним родственником. 14 декабря ротный командир измайловцев И.И. Богданович, участник заговора, позвал Львова и «просил по родству унять Кожевникова, который (по его словам) бог знает, что делает с его стрелками». Львов отправился к Кожевникову, уговаривал его от имени Богдановича, упрашивал «не губить себя и отца своего...»

Кроме того, стало известно, что 14 декабря офицер Конной гвардии (вероятно, Одоевский), встретив Львова, спрашивал у него как у своего товарища по заговору: «Что же не идёт сюда ваш полк?»

Львов был допрошен на заседании 26 января 1826 г., через два дня после ареста. Он категорически отрицал не только своё формальное участие в тайном обществе, но и какую-либо степень осведомлённости о нём. Следственный комитет, учитывая прямое свидетельство одного из лидеров заговора о его членстве, решил «спросить главнейших членов общества и дать в разноречии очную ставку», а также отобрать у Львова письменные ответы.

В ответах на допросные пункты Львов снова отрицал своё участие в тайном обществе и заговоре 14 декабря. Эти ответы были зачитаны на заседании 28 января. О Львове, как «несознающемся», решили «собрать ещё более справок», а затем дать очную ставку с обвинителями. Помета на показаниях Львова, сделанная Адлербергом, гласила: «Спросить о нём... Трубецкого, Рылеева, Никиту Муравьёва, Алекс[андра] Бестужева... Пущина, Одоевского, Кожевникова (Изм[айловского] полка), Андреева, Малютина».

Ответы собирались в течение 31 января - 1 февраля. 2 февраля на заседании Комитета были заслушаны отзывы о Львове, отобранные у Пущина, Одоевского, Рылеева, Трубецкого. Кроме них, в распоряжении следствия были уверенные показания Оболенского, который по-прежнему утверждал, что Львов принят в члены Кожевниковым и Ростовцевым. Комитет положил спросить о Львове и последнего.

На заседании 4 февраля, согласно записи в журнале Комитета, были повторно заслушаны показания, сделанные Трубецким, Рылеевым, А. Бестужевым и Одоевским в ответ на особый запрос о Львове (все они не могли сказать ничего определённого в формальном приёме Львова в тайное общество, сообщая, что слышали об его участии от Оболенского).

Комитет решил, что «хотя обвинение не сильно, однако для большего удостоверения, что он не ложно отрицается, уличить его очными ставками с князем Оболенским и Кожевниковым и, если его императорское величество дозволит, с поручиком Ростовцевым, бывшим адъютантом генерал-адъютанта Бистрома». Это решение так и не было реализовано: очные ставки с Оболенским, Ростовцевым и Кожевниковым не проводились.

В связи с имеющимися уличающими показаниями Львов был повторно допрошен: следствие пыталось выяснить меру его участия в тайном обществе. Львов продолжал категорически отрицать свою принадлежность к тайному обществу. Он отверг и главное уличающее показание Оболенского - о своём вступлении в тайное общество, знании планов заговорщиков и осведомлённости о подготовке военного выступления в момент присяги новому императору. Ответ Львова был зачитан на заседании 20 февраля.

Тем временем показания Оболенского, сделанные со ссылкой на Кожевникова и Ростовцева, были проверены обращением к этим свидетелям, первый из которых также являлся подследственным. Показание Кожевникова, данное на следствии, отрицало информацию Оболенского, как и свидетельство, взятое у неарестованного Ростовцева. Оба отвергали осведомлённость Львова о заговоре и, тем более, свою роль в приёме Львова в тайное общество. Ростовцев вообще не признал того факта, что в его присутствии Оболенский сообщил Львову о планах тайного общества на 14 декабря, о чём свидетельствовал Оболенский.

В результате после рассмотрения показаний Львова, Кожевникова и Ростовцева Комитет постановил представить императору об освобождении Львова с аттестатом. Реакция Николая I последовала незамедлительно: «Сейчас выпустить». Согласно помете чиновника Следственного комитета, распоряжение об этом было отдано уже на следующий день, 21 февраля, а 22 февраля на заседании Комитета решение об освобождении Львова с «аттестатом» было утверждено.

В справку «Алфавита» Боровкова о Львове включены данные об отрицании Кожевниковым и Ростовцевым его участия в тайном обществе, перечеркнувшие в глазах следователей обвиняющие показания, сделанные Оболенским. При этом некоторую часть показаний Оболенского Боровков всё же был вынужден привести. Важным обстоятельством, способствовавшим освобождению Львова и признанию его невиновным, было свидетельство Кожевникова о том, что при сопротивлении присяге в Измайловском полку Львов не участвовал в агитации солдат и, более того, противоречил уговорам со стороны Кожевникова.

Между тем, уже после освобождения Львова следствие получило новые показания, свидетельствующие об его участии в тайном обществе. По-прежнему, уличающая информация исходила от Оболенского. В его дополнительных показаниях, данных в ответ на вопросные пункты от 14 марта, речь вновь шла о том, что Оболенский на квартире Ростовцева лично объявил Львову о планах заговорщиков и намерениях на 14 декабря.

Замысел выступления, сообщённый Оболенским, заключался в намерении объявить солдатам о новой присяге как «обмане», собрать войска перед Сенатом, требовать объяснения причин, почему отказывается от престола Константин Павлович, объявить, что пока он жив, гвардия не вправе присягать другому кандидату, требовать собрания «представителей от губерний по примеру Соборов» для «назначения императора и формы правления», до созыва же этого собрания образовать Временное правление.

Оболенский ещё раз подтверждал, что он лично объявил этот план и намерения членам, связанным с ним по линии заговора напрямую: Кожевникову, Ростовцеву и другим, в том числе Львову. Показания Оболенского были зачитаны на заседании 16 марта, но никакого влияния на дело Львова они уже не оказали.

Крайне важным документом для анализа хода следствия по делу Львова, сохранившимся среди бумаг Комитета, является отношение начальника Главного штаба Дибича к председателю Следственного комитета Татищеву от 19 февраля. В нём сообщалась воля императора: «Касательно же лейб-гвардии Измайловского полка поручика Львова Его величеству угодно знать, скоро ли мера прикосновенности его к делу приведена будет в ясность, и желает, чтобы сие было кончено без замедления». Причём слова о желании быстрого завершения расследования были приписаны отдельно рукой Дибича.

Это характерный пример прямого вмешательства Николая I в ход следствия в отношении лица, принадлежащего к семейству, входившему в императорское окружение. Распоряжение императора, без сомнения, в немалой степени способствовало тому, что имевшиеся у следствия достаточные весомые уличающие показания, сделанные безусловно осведомлённым руководителем заговора Оболенским, не были приняты во внимание, а оправдывающие Львова свидетельства его родственника Кожевникова и близкого друга Ростовцева (последний полностью отрицал и своё участие в заговоре) были признаны более авторитетными.

Следователей не смутили показания Оболенского об участии в тайном обществе Кожевникова и Ростовцева, о неоднократных конспиративных разговорах, которые вёл с Львовым он и другие участники заговора, о растянутом во времени, постепенном посвящении Львова в планы и намерения заговорщиков. Показания Оболенского прямо свидетельствовали о состоявшемся принятии Львова в тайное общество, осуществлённом двумя лицами при его собственном участии, о разговоре с Львовым, открывшим последнему конкретный план восстания, об осведомлённости офицера в конкретных мерах, принятых в ходе подготовки мятежа.

Позиция Львова, проявленная на допросах и в письменных показаниях, была неколебимой на протяжении всего расследования. Он полностью отрицал любую формальную связь с тайным обществом и заговором, переводя свидетельства о контактах с членами общества в плоскость служебных и дружеских отношений. Следует признать, что такая позиция в ситуации, когда два свидетеля отрицали главные уличающие показания, являлась единственно пригодной для официального оправдания.

Весьма характерно, что многие обстоятельства дела Львова и, в первую очередь, содержание полученных на следствии уличающих показаний были опущены в воспоминаниях его брата А.Ф. Львова. Согласно им, только спустя месяц после ареста состоялся допрос И. Львова на заседании Комитета, на котором ему было объявлено окончательное решение следствия: он найден невиновным; ему тут же выдали аттестат.

По версии мемуариста, вобравшей в себя, очевидно, семейное предание (в основу которого легли, по-видимому, рассказы сумевшего оправдаться брата), Львов «был оговорён злоумышленниками, которые старались увеличивать число преступников, полагая, что чрез то будет облегчена участь их самих». Любопытно, однако, что автор свидетельства, далёкого от воспроизведения многих реальных обстоятельств дела, особо отмечает: «по возвращении домой Илья не верил своему счастью, не верил, что он дома». Всё значение этого наблюдения раскрывается, если принять во внимание серьёзность обвинительных показаний, имевшихся против Львова.

П. Ильин

№ 2 (1)1

№ 195.

Лейб-гвардии Измайловского полка пору[чик] Львов

Знали вы о тайном обществе и были ли сочленом оного?

Существование тайного общества было мне совершенно неизвестно. Членом оного я не был, и предложений на сие ни от кого не получал. Князя Оболенского, который слышу, что на меня показывает, я знал весьма мало. У него никогда не бывал и ничего от него не слышал. Почему2 же он на меня показывает, постичь не могу, и прошу3 с ним очной ставки, чем надеюсь доказать мою невинность.

Поручик Львов 1)4

Генерал-адъютант Левашов // (л. 2)

1 Допрос записан В.В. Левашовым. Вверху листа помета карандашом рукой А.А. Ивановского: «На главн[ой] гаупв[ахте]». Ниже карандашом рукой В.Ф. Адлерберга: «Справи[ться]», на левом поле карандашом рукой А.А. Ивановского: «26 генв[аря] допр[ошен]».

2 Далее зачёркнуто «он».

3 Далее зачёркнуто «мне дать».

4 Показание подписано И.Ф. Львовым собственноручно.

№ 4 (3)

Лейб-гвардии Измайловского полка поручик Львов 1 на предложенные пункты имеет честь ответствовать.

1

Я никогда не был призван в тайное общество и ничего не имел, что бы могло побудить меня вступить в оное.

2

Так как я ни в каком обществе не был, то ни цели их, ни намерения для меня совершенно неизвестны.

3

Ни пособий, ни надежды, кои общество имело в виду для исполнения своих намерений, мне неизвестны, как совершенно не участвующему в их обществе.

4

До обнаружившегося их преступления с злонамеренной стороны ни один из них не был мне известен.

5

Не имея с оным тайным обществом никакого сообщения, не могу назвать, кто разделял оные намерения.

6

Никакой конституции не видал.

7

Действие оного общества открылось мне в то время, когда оно сделалось всем известно, и как я в оном тайном обществе совсем не находился, то ни намерения, ни замыслы их мне совершенно неизвестны.

8

Ни об здешних, ни об южных, ни об польских обществах никогда ни от кого не слыхал.

9

Накануне происшествия 14 декабря ни на каких совещаниях ни у кого не был и постановлений никаких не // (л. 4 об.) получал и не мог себе представить такого происшествия.

10

Ни офицеров, ни солдат не склонял я не давать присяги на верное подданство государя императора Николая Павловича, равно и выходить на Петровскую площадь.

11

В день неустройства на Петровской площади побуждающих солдат в продолжении неповиновения мной никто не замечен. Никому никогда я не давал никакого обещания присоединиться к противникам и ни от кого никакого злонамеренного назначения не имел.
 
12

Ни к какому тайному обществу я не принадлежал, ни существование, ни действие оного мне совершенно было неизвестно до 14 декабря.

Поручик Львов 1)1

Г[енерал]-адъ[ютант] Бенкендорф // (л. 5)

1 Показание написано И.Ф. Львовым собственноручно.

№ 6 (5)1

1826 года 30 генваря высочайше учреждённый Комитет требует лейб-гвардии Драгунского полка штабс-капитана Бестужева показания в следующем:

1

Когда и кем были приняты в члены тайного общества старший адъютант гвардейского2 штаба штабс-капитан Кутузов, лейб-гвардии Измайловского полка поручик Львов, Конно-пионерного эскадрона штабс-капитан Назимов, лейб-гвардии Преображенского полка подпоручик Шереметьев и лейб-гвардии Павловского полка поручик князь Оболенский 2-й?

2

Было ли сообщено им о цели и намерениях общества, чрез кого именно, и какое принимали в том участие?

3

Были ли они3 предварены о намерениях общества произвесть известное неустройство 14 декабря? Когда и кем предварены? Были ли у кого-либо на совещаниях и какое обещались и оказывали в том содействие?

Г[енерал]-адъ[ютант] Бенкендорф // (л. 7 об.)           

На вопросы от 30 генваря честь имею отвечать:

На 1-й) С Кутузовым и Назимовым я не раз говорил довольно свободно, но были ли они членами общества, и кем приняты – не знаю. Об обществе с ними не было слова. Поручика Львова ни лично, ни по отношению общества не слыхал имени, и если не он был 13 д[екабря] у Рылеева с Кожевниковым, то никогда и не видал. Шереметьев принят кавалергардским Муравьёвым, так по крайней мере сказал мне Рылеев. Павловского полка Оболенского не знаю. Вероятно, его принял брат Евгений.

На 2) Не было, сколько состоит в моей известности, Кутузова, хотя мы считали либералом, но как он был очень близок к покойному генералу от кавалерии Уварову, то его стереглись. Не видал я его до происшествия недели две – и то мельком. Назимов4 же давно был в отпуску. Об Оболенском и Шереметеве ничего сказать не могу.

На 3) О Кутузове могу сказать положительно, что не был на совещаниях, ни извещён, сколько я знаю. О прочих удовлетворительно ответить не могу. При мне, припоминаю теперь слова конно-пионерного Пущина, который говорил: «Жаль, что Назимова здесь нет», можно положить, что если он был принят, то, вероятно, Пущиным.

Штабс-капитан Александр Бестужев5

Г[енерал]-адъ[ютант] Бенкендорф // (л. 8)

1 Вопросные пункты написаны Г.О. Хлусовичем. Вверху листа помета В.Ф. Адлерберга чернилами: «Чит[ано] 31 ген[варя]».

2 Далее слово зачёркнуто.

3 «Они» вписано над строкой.

4 Фамилия подчёркнута карандашом.

5 Показание написано А.А. Бестужевым собственноручно.