Декабрист Александр Николаевич Муравьёв

Георгий Фруменков

А.Н. Муравьев стоял у истоков декабристского движения, был инициатором и одним из организаторов самого раннего тайного общества декабристов - Союза спасения. В 23 года вступил он на путь борьбы с самодержавием, прошел через множество испытаний, пережил немало трудностей, но и в 70 лет остался преданным юношеским мечтам и идеалам.

Это о нем и ему подобных с сарказмом писал монархически настроенный князь П.А. Вяземский, некогда известный поэт, литературный критик: «Они увековечились и окостенели в 14 декабря. Для них и после 30 лет не наступило еще 15 декабря, в которое они могли бы отрезвиться и опомниться». Таковы были «лучшие люди из дворян», таков Александр Николаевич Муравьев, бывший в 1838-1839 годах архангельским гражданским губернатором.

А.Н. Муравьев - представитель одной из ветвей старинного дворянского рода Муравьевых, начальные сведения о котором относятся к первой половине XV века и восходят к угасшему дворянскому роду Аляповских. От двух сыновей рязанского боярина Василия Аляповского - Ивана и Осипа, переведенных по княжеской воле на поместья в Новгород и прозывавшихся Муравьем и Пущей, произошли две известные дворянские фамилии - Муравьевых и Пущиных. Имея общего родоначальника, обе фамилии использовали единую символику в своих гербах.

Потомки Ивана Муравья имели обширные владения на Новгородской земле, но сведения о них очень скудны. Прадед будущего декабриста подполковник Ерофей Федорович Муравьев погиб в войне с Турцией в 1739 г. Его сын, генерал поручик, сенатор Николай Ерофеевич Муравьев (1724-1770), был просвещенным человеком, математиком, автором едва ли не первого учебника алгебры на русском языке, депутатом комиссии 1767 г. по составлению проекта нового Уложения. Известны его стихотворения и песни.

Примечательной личностью был отец декабриста Николай Николаевич Муравьев (1768-1840), образованный и культурнейший человек своего времени, ученый-математик, военный специалист, педагог, общественный деятель. Он окончил Страсбургский университет, получил основательные познания в математических и военных науках, отличался постоянной тягой к знаниям и интересом к передовым идеям, чутким отношением к настроениям молодого поколения.

В 1791 г. он женился на Александре Михайловне Мордвиновой, женщине, как тогда говорили, высоких добродетелей. Муравьевы прожили в душевном согласии 18 лет. Александра Михайловна умерла в 1809 г. По семейным преданиям, она была женщиной глубоко религиозной, хранительницей патриархального быта, любящей матерью, много внимания уделявшей воспитанию своих детей, а их в семье было шестеро - пять сыновей и дочь.

Семья Муравьевых жила более чем скромно: отец владел лишь небольшим селом Сырец (90 душ) в Лужском уезде Петербургской губернии. Его служба тоже не давала семье достаточного обеспечения.

С 1801 г. Н.Н. Муравьев проживал в Москве, управляя всеми делами своего отчима А.В. Урусова, после смерти которого стал владельцем его московского дома и села Осташево, расположенного в 110 верстах от Москвы. Он являлся одним из основателей Московского общества сельского хозяйства и земледельческой школы, а также образцовой фермы в Подмосковье.

В 1811 г. Н.Н. Муравьев вместе с сыном Михаилом основал при Московском университете общество математиков, целью которого было распространение в России математических знаний путем чтения публичных бесплатных лекций, издания лучших математических сочинений современников, в том числе иностранцев, труды которых переводили члены общества. Занятия его проходили в доме Муравьева на Большой Дмитровке. Здесь были прекрасная библиотека, необходимый для практических работ инструментарий, удобное для занятий помещение.

В 1815 г. Н.Н. Муравьев основал училище колонновожатых (прообраз Академии Генерального штаба). Учебное заведение размещалось тоже в доме Муравьева. Здесь занятия велись с ноября до мая, а летом училище переезжало в Осташево, где, кроме лекций, проводились полевые занятия. Воспитанники жили в крестьянских избах, наблюдали за жизнью и бытом деревни, своими глазами видели плоды крепостничества.

Но видели они и другое - их наставник «у себя в имении устроил не только школу грамотности для своих крепостных, но обучал их ремеслам и всячески старался облегчить жизнь». Столь добрые примеры прогрессивной деятельности и сама атмосфера равенства и высокого товарищества, царившая в училище, способствовали тому, что учебное заведение стало «очагом воспитания декабристского мировоззрения».

Н.Н. Муравьев руководил училищем и содержал его «своим иждивением» с 1815 по 1823 г. За этот период было выпущено 138 офицеров, в том числе 25 будущих декабристов. Среди них были Н.В. Басаргин, Н.А. Крюков, В.Н. Лихарев, Н.Ф. Заикин, А.И. Черкасов, П.А. Муханов, 3.Г. Чернышев, П.И. Колошин и другие. После окончания училища колонновожатые получали офицерский чин и направлялись на службу в армию.

В 1823 г. училище колонновожатых было переведено в Петербург и взято на казенный счет, а в 1826 г. закрыто как неблагонадежное.

Заметный след в истории страны оставили два старших сына Н.Н. Муравьева. Александр Николаевич (1792-1863) известен как участник движения декабристов, один из первых учредителей тайных революционных организаций. Николай Николаевич (1794-1866) - полководец, крупный военный деятель, прославил себя взятием турецкой крепости Каре, за что стал именоваться Муравьевым-Карским. Это был близкий друг «людей 14 декабря», сторонник отмены крепостного права.

Третий сын Н.Н. Муравьева, Михаил Николаевич (1796-1866), - государственный деятель, сенатор, министр государственных имуществ, в отличие от старших братьев он снискал себе недобрую славу в истории: за жестокость при подавлении Польского восстания 1863 г. прозван «вешателем». О себе он заявлял: «Я не из тех Муравьевых, которых вешают, а из тех, которые вешают».

Четвертый из братьев, Андрей Николаевич Муравьев (1806-1874), был известен в свое время тем, что занимал крупные должности в синоде. В молодые годы он писал стихи, был хорошо знаком с Пушкиным. А.С. Пушкин принимал самое живое участие в литературных начинаниях А.Н. Муравьева, привлек его к сотрудничеству в «Современнике». Младший сын Н.Н. Муравьева, Сергей Николаевич (1809-1875), не оставил заметного следа в русской истории. Единственная дочь, Софья Николаевна (1804-1819), умерла в молодые годы.

Братья Муравьевы, как было принято в дворянских семьях, первоначально получили домашнее образование. Преподавание вели гувернеры. Учил детей наукам и отец. Особое внимание в обучении сыновей он придавал математике и военному делу, а также языкам, в овладении которыми все дети проявляли большие способности. Несмотря на стесненность в средствах, Н.Н. Муравьев дал сыновьям хорошее образование.

Александр Муравьев окончил Московский университет. В марте 1810 г. он уехал и Петербург и поступил в свиту императора на службу по квартирмейстерской части. В сентябре того же года был произведен в подпоручики.

А.Н. Муравьев служил в Петербурге в течение 1810-1811 гг. Общество молодого человека в этот период составляли в основном будущие декабристы, прекрасно образованные, прогрессивно настроенные молодые люди - Михаил Орлов, братья Колошины, братья Муравьевы-Апостолы, родные братья и другие представители разных ветвей старинного рода Муравьевых («московский муравейник», как шутливо их называли тогда).

Кроме молодости, всех их объединяли стремления к глубокому познанию русской истории и культуры, постоянный интерес к событиям внутренней жизни России, вера в ее освобождение от самодержавно-крепостнического гнета, от иностранного засилья при дворе и в армии, обостренное чувство патриотизма. В умах рождались первые, еще неясные, мысли о путях преобразования существующего порядка.

Это привело многих молодых людей, будущих революционеров, в масонские религиозные братства, ложи. Как свидетельствуют показания Сергея Трубецкого, в ту пору «масонство было в большом ходу. Александр Муравьев, бывший тогда молодым человеком с пламенным воображением, пылкою душою, видел в нем какое-то совершенство ума человеческого, предлагал вступать всем в масоны».

В конце 1810 г. А.Н. Муравьев был принят в ложу «Елизаветы к добродетели» и позднее, когда уже было создано тайное общество, имел намерение использовать масонство для прикрытия революционной деятельности. Это подтверждает своими показаниями опять же Сергей Трубецкой, бывший в ту пору в дружеских отношениях с Александром Муравьевым: «Александр Муравьев… весьма привязанный тогда к масонству, доказывал, что общество только и может существовать посредством ложи… Но многие члены с ним в сих мыслях не согласовались, попытка его осталась без успеха».

Жизнь убедила в невозможности соединения масонства с революционной программой, тайные организации создавались и развивались по своему пути. Важной вехой на этом пути была Отечественная война 1812 года. Многие члены тайных обществ участвовали в крупнейших ее битвах. Война свела их лицом к лицу с русским народом, соединила в общем стремлении защитить Отечество. Александр Муравьев вспоминал: «Трудно описать, в каком все были одушевлении и восторге и как пламенно было стремление к войне не одних только офицеров, но и солдат. Всем хотелось отомстить за Аустерлиц, Фридланд и за неудачи, которыми мы в прошедших войнах постыжены были».

Движимый патриотическим чувством, снова вступил в действительную службу в чине подполковника Николай Николаевич Муравьев. Он отправился в Нижний Новгород начальником штаба для формирования ополчения и участвовал не только в изгнании наполеоновских войск из России, но и в заграничных походах. В боевых действиях активно участвовали и три его старших сына.

Горя желанием поскорее вступить в схватку с врагом, Александр Муравьев выпросился у своего командира в часть, принимавшую сражение при Островне, под Витебском. Русские войска отходили к Смоленску. «Хотя армия наша отступала в чрезвычайном порядке, но у всех на душе лежало тяжкое чувство, что французы более и более проникают в Отечество наше, что особенно между офицерами производило страшный ропот… но при всем этом порядок повсюду сохранялся неизменный», - так отзывался о тех днях А.Н. Муравьев в своих записках, которые содержат колоритный рассказ очевидца об Отечественной войне 1812 года.

После сражения под Смоленском А.Н. Муравьев находился в арьергарде под командованием генерала П.П. Коновницына. Его послужной список свидетельствует, что он участвовал во многих боевых действиях против французов: 23 августа - в бою под Гридневом, 24 - «в смертоносной битве» под Колоцким монастырем; 26 - в сражении при Бородине (в этом бою он состоял при главнокомандующем 1-й армии Барклае-де-Толли, а потому находился в самом центре русской позиции, в гуще сражения, за мужество награжден орденом св. Анны 3-го класса). 6 октября был в атаке при Тарутине, 11 - под Малым Ярославцем, 22 - в бою при взятии Вязьмы. Наградой отважному офицеру стали золотая шпага с надписью «За храбрость» и более высокий чин - поручика.

Отечественная война 1812 года закончилась полным разгромом наполеоновской армии. Авангард русских войск перешел через Неман и вступил в пределы Пруссии. Среди офицеров заграничных походов 1813-1814 гг. было немало будущих декабристов, которые воспринимали борьбу с Наполеоном как освободительную миссию, как помощь движению порабощенных народов Западной Европы в борьбе за национальную независимость. Александр Николаевич Муравьев участвовал в больших и малых сражениях за границей, был произведен в штабс-капитаны, удостоен многих боевых наград.

В 1814 г. русским войскам был дан приказ возвратиться в Россию. Вернулись из боевых походов и братья Муравьевы. Александр Николаевич Муравьев в тот же год был переведен на службу в Петербург во вновь основанный Главный штаб. В 1816 г. произведен в полковники. Казалось, ничто не могло помешать блестящей карьере офицера и личному счастью этого человека. Он был молод, красив, любим в семье и кругу друзей. Друзья не только любили его - своими высокими нравственными качествами, высокой образованностью, эрудицией он вызывал их восхищение.

Отличительной чертой мировоззрения А.Н. Муравьева в ту пору, как, впрочем и на протяжении всей жизни, была ненависть к крепостничеству. Эти его настроения разделяли многие передовые офицеры Главного штаба, друзья, которые на почве общих взглядов объединились вскоре в преддекабристскую офицерскую организацию - Священную артель. Основателями ее были братья Александр и Николай Муравьевы и Иван Бурцов. В артель входили также Петр и Павел Колошины. В мае 1817 г. туда был принят А.В. Семенов.

Центром организации стала квартира ее основателей, живших под одной крышей. Внутренний распорядок жизни артели был устроен на республиканский манер, в общей комнате висел «вечевой колокол», по звону которого все собирались вместе для решения важнейших дел. «Постоянные наши беседы о предметах общественных, о зле существующего у нас порядка вещей и о возможности изменения, желаемого многими втайне, необыкновенно сблизили меня с этим мыслящим кружком, я сдружился с ним, почти жил в нем», - писал друг А.С. Пушкина Иван Пущин.

Священная артель, которая существовала с 1814 по 1818 г., была не единственной преддекабристской организацией. Начатки объединений будущих декабристов против самодержавно-крепостнического строя постепенно стягивались к общему руслу, вылившись в первое тайное политическое общество - Союз спасения. Учредительное собрание его, по свидетельствам декабристов, состоялось 9 февраля 1816 г. Одним из основателей общества был 23-летний полковник Главного штаба Александр Николаевич Муравьев.

Декабрист И.Н. Горсткин, принятый в 1818 г. в общество Александром Муравьевым, показывал следствию, уже находясь в застенках Петропавловской крепости: «Предложивший мне оное владел всеобщею доверенностью, был привлекателен и во всей гвардии имел репутацию отличнейшую; уважаем был не только равными и младшими, но и начальники некоторым образом всегда в нем видели (как мне казалось) образцового офицера. Одно знакомство такого человека уже восхищало. Мне все в нем нравилось».

Первыми членами Союза спасения были подпоручик Главного штаба Никита Муравьев, который по словам М. Лунина, «был один равен целой академии», старший офицер штаба князь Сергей Трубецкой, офицеры лейб-гвардии Семеновского полка братья Матвей и Сергей Муравьевы-Апостолы и Иван Якушкин.

К концу 1816 г. в обществе было уже 14 человек, в том числе сюда входил один из самых деятельных декабристов - Павел Иванович Пестель. В это время он числился в гвардейском кавалергардском полку и был адъютантом командира 1-го корпуса, а затем 2-й армии графа Витгенштейна. Это был необыкновенно волевой человек, обладавший прекрасными организаторскими способностями и ораторским искусством. Исключительная одаренность Павла Пестеля поражала всех, кто знал его.

Устав организации, написанный П.И. Пестелем, обязывал каждого ее члена, по мере возможностей, умножать Союз численно. Немало в этом плане поработал Александр Муравьев. Он же принял деятельное участие в Московском заговоре 1817 г.

Это событие связано с переездом царского двора из Петербурга в Москву в связи с подготовкой и проведением празднеств в честь 5 летней годовщины Отечественной войны 1812 года. Царскую свиту сопровождал отряд сводных гвардейских полков, в среде которых был почти весь состав тайного общества. Александр Муравьев был начальником штаба этого отряда. Его квартира в Хамовнических казармах стала местом постоянных заседаний тайной организации. Другим местом бурных собраний общества был дом полковника М. Фонвизина в Староконюшенном переулке.

Заговор состоял в том, что члены тайной организации, стремясь ускорить свержение самодержавия, решили убить императора Александра I. Иван Якушкин вызвался стать цареубийцей и никому не хотел уступить «этой чести», хотя вызвались на это все присутствовавшие на заседании члены общества, в том числе и Александр Муравьев. После жарких споров проект цареубийства все же был отвергнут, так как не обеспечивал достижения главных целей - уничтожения крепостного права и установления в стране конституционной монархии.

Пройдет несколько лет, и важнейшим вопросом Следственного комитета станет выяснение деталей разрабатывавшихся декабристами планов бунта и цареубийства. Николай I никогда не простит Александру Муравьеву того, что у него на квартире «во время сих прений на одном собрании… родилась или по крайней мере объявлена в первый раз ужасная мысль о цареубийстве», и сам он вызывался быть цареубийцей.

Александр Николаевич Муравьев стоял у истоков новой конспиративной организации декабристов, Союза благоденствия (1818-1821), входил в число ее учредителей и членов руководящего центра - Коренной управы. Он же был одним из авторов второй, не сохранившейся, части устава Союза благоденствия, которая излагала «сокровенные цели» организации.

Предметом больших раздумий для членов тайного общества был вопрос о путях ликвидации крепостного права. Некоторые декабристы обращались тогда к царю с обстоятельными записками о вреде крепостничества и необходимости его отмены. В числе авторов этих записок был и Александр Муравьев. Вопрос отмены крепостного права волновал его на протяжении всей жизни. В мучительных раздумьях он неустанно искал способы освобождения крестьян от рабства.

В начале 1818 г. А.Н. Муравьев выступил с гневной острополемической отповедью на записку предводителя калужского дворянства князя Н.Г. Вяземского - ярого защитника крепостнических порядков. Записка А.Н. Муравьева под названием «Ответ сочинителю речи о защищении права дворян на владение крестьянами» за подписью «Россиянин» ходила в копиях по обеим столицам и была передана Александру I через министра двора князя П.М. Волконского.

«Ответ» А.Н. Муравьева, написанный по предложению членов Коренной управы Союза благоденствия, - документ, ярко выразивший раннюю идеологию движения декабристов. Записка во многом напоминает пафос и убежденность А.Н. Радищева. Из мемуаров С.П. Трубецкого, часто цитируемых исследователями, широко известна оценка записки А. Муравьева «просвещенным монархом»: «Его величество, прочтя, сказал: «Дурак! Не в свое дело вмешался». «Такие действия государя, - продолжал Трубецкой, - казались обществу не согласующимися с тою любовью к народу и желанием устроить его благоденствие, которое оно в нем предполагало».

«Любовь к правде - вот все мои титла и права», - пишет в начале своего сочинения Александр Муравьев. Эти слова как никакие другие могут служить оценкой всей его жизни. Гневно осуждает он позицию крепостников, выраженную в записке Н.Г. Вяземского. «Чем же жаловали дворян? - спрашивает Муравьев и отвечает, цитируя «записку» и с возмущением возражая крепостнику: «Поместьями, дающими законное право»… Законное право (!!!) пользоваться чем же? Землями и трудами своих крестьян и располагать их участию! Если это право законное, что же беззаконное? Скажите: в каком столетии, в каком благополучном граде сие начертано?» Н.Г. Вяземский, защищая «законные права» крепостников, прикрывался «патриархальностью» отношений помещика и крепостного.

«Хорош тот «патриарх», - отвечал ему Муравьев, - который покупает, торгует, продает себе подобных, меняет людей на собак, на лошадей, закладывает и уплачивает ими свои долги, вопреки воли их употребляет на свои удовольствия, прихоти; расторгает браки и часто, весьма часто удовлетворяет ими гнуснейшие свои страсти! Довольно!.. Упаси боже от таких патриархов!» В этом же сочинении, напоминая о французской революции 1789 г., Александр Муравьев признает правомерность народных выступлений против деспотизма.

В мае 1819 г. Александр Муравьев неожиданно вышел из тайной организации декабристов. Он письменно известил об этом руководство общества, вернул Никите Муравьеву первую часть устава «Зеленой книги» и сдал ему рукописное «полномочие» на право приема других членов в организацию. Перед тем как выйти из Союза, Муравьев собрал «рассеянных в Москве членов» и составил из двух ранее созданных управ одну, сделав председателем ее своего друга, П.И. Колошина. Точное соблюдение формы выхода из тайного общества, а также организационное мероприятие характеризуют А.Н. Муравьева как человека дисциплинированного.

Еще ранее, в октябре 1818 г., Александр Николаевич вышел в отставку «по домашним обстоятельствам» - так об этом записано в формулярном списке. Однако есть основания предполагать, что истинная причина была иной. В сентябре того же года он женился на княжне П.М. Шаховской (1788-1835). Как известно, А.Н. Муравьев не имел достаточных наследственных средств, и служба, кажется, должна была бы быть источником необходимого достатка семье, но он вышел в отставку.

Внешне поводом послужило такое обстоятельство: на параде, который принимал царь, унтер-офицеры «не так заняли свое место», Александру I, приверженцу муштры, это крайне не понравилось. В результате начальник штаба А.Н. Муравьев был арестован и посажен на главную гауптвахту. Он тяжело пережил случившееся - аракчеевщина была ему чужда. В этом, думается, и состоит одна из главных причин его прошения об отставке.

В эти дни тяжелых душевных терзаний Александр Николаевич писал брату: «Начальником штаба был я во всей силе слова, а при дворе немного значил, да и, кажется, никогда значить не буду… и что всего ужаснее, пошлины платить должно великие и такою монетою, какою я ничего приобретать не намерен. Моя же монета при дворе курса не имеет. Она слишком проста и правдива».

Выход Александра Муравьева из Союза благоденствия поразил многих его единомышленников. Друзья сожалели о случившемся. С полной уверенностью можно утверждать, что принятие такого решения было мучительным и для самого А. Муравьева, но в решении своем он был непреклонен. По свидетельству С.П. Трубецкого, А.Н. Муравьев при встрече с ним в Петербурге в 1823 г. сказал, что «много потерпел от прежних товарищей за то, что отстал от общества, но нашел утешение в религии, которая теперь его единственное занятие».

Конечно, уход в изучение христианских догм, в которых А.Н. Муравьев искал ответа на вопрос о путях совершенствования действительности, не мог целиком поглотить ум и волю этого незаурядного человека, но он был причиной усиления его разногласий с членами тайной организации, значительно активизировавшей свои действия в конце 1819 - начале 1820 г.

Выйдя в отставку, Муравьев уехал в село Ботово, занялся устройством хозяйства, часто жил в имении жены - селе Белая Колпь и в Москве. Все это время он встречался и вел переписку с некоторыми друзьями по тайному союзу. Это подтверждается свидетельствами современников. Так, член общества офицеров, собиравшегося у М.А. Фонвизина для «изучения военных наук», М.М. Муромцев вспоминал: «В августе 1822 года я уехал в Москву…

Фонвизин ездил часто ко мне… Я бывал у него, и мы собирались вечером. Всегдашние гости были М. Муравьев, А. Муравьев, Якушкин, Мамонов, Граббе, Давыдов, иные проездом через Москву, имена которых не назову. Разговоры были тайные: осуждали правительство, писали проекты перемены администрации и думали даже о низвержении настоящего порядка вещей».

В 1823 г. А. Муравьев выступил в журнале «Северный архив» с замечаниями по «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина. Полемика, развернувшаяся вокруг этого труда, получила широкое общественное звучание, вызвала интерес как к прошлому, так и к настоящему России. Вне сомнения то, что А.Н. Муравьев был в курсе событий, происходивших в стране, следил за развитием общественной мысли, знал и о действиях тайной организации.

После восстания на Сенатской площади, когда преследования участников движения приняли широкий размах, очередь дошла и до Александра Муравьева. Впервые на допросах его имя прозвучало в одном из показаний С.П. Трубецкого. В начале января 1826 г. А. Муравьев был арестован в Москве, 13 января доставлен в Петербург на главную гауптвахту, заключен в Петропавловскую крепость, а 15 января давал показания. (Следственное дело Александра Муравьева в советское время опубликовано в числе первых дел декабристов).

В ответах на вопросы Следственного комитета (с мая 1826 г. - Следственной комиссии) Александр Муравьев пространно излагал свои переживания, заблуждения, был необыкновенно уклончив, постоянно ссылался на свою забывчивость и неосведомленность, хотя и чувствовал, что ему не верят. Несмотря на покаянный характер показаний, он ничем не погрешил против своих товарищей, проявил исключительный такт и благородство. Следственный комитет был не удовлетворен показаниями Муравьева, отмечал их особенную осторожность и заключал, что Муравьев «продолжает отрицаться незнанием».

С начала февраля 1826 г. арестанту, находившемуся в Петропавловской крепости, разрешили переписку с женой, Парасковьей Михайловной, приехавшей в Петербург вслед за мужем в сопровождении сестер - Екатерины и Елизаветы Шаховских. С этого времени и до конца жизни Александра Николаевича сестры Шаховские принимали самое живое участие в его судьбе.

Письма А.Н. Муравьева к жене дают возможность правильно оценить душевное состояние декабриста, проследить, как менялось его мировоззрение - все более усиливались религиозные настроения. Александр Николаевич необычайно страдал от того, что приносил много горя своей горячо любимой жене, беспокоился за ее и без того слабое здоровье (она страдала туберкулезом, и эта страшная по тем временам болезнь стала в конце концов причиной ее преждевременной смерти), просил прощения за доставляемые муки.

Зная, что вся переписка тщательнейшим образом проверяется, он пытался через письма к жене склонить власти к смягчению своей участи: «Ты говоришь о моей невиновности, дорогой друг: правда, что я уже семь лет невиновен, что я не поддерживал ни малейших отношений с кем бы то ни было, что я даже торжественно отрекся от всех своих прежних связей, от всех своих прежних заблуждений. Но эти ошибки, эти заблуждения давно прошедших дней, кто искупит их за меня?».

В то же время Муравьев прекрасно понимал, что на царскую милость, на «прощение» ему рассчитывать не приходится. Действительно, вместе со 120 причастными к «злоумышленному обществу» он был предан Верховному уголовному суду, хотя другие члены тайных обществ, вышедшие из их состава после Московского съезда 1821 г., суду не подвергались. Коронованный «судья» не мог простить А.Н. Муравьеву инициативы в создании обществ и того, что он «приготовлял новых членов и весьма многих привлек в Союз благоденствия», а особенно того, что «в 1817 г. по его предложению и в его доме происходило совещание, когда Якушкин вызвался покуситься на жизнь покойного императора».

По решению Верховного уголовного суда, А.Н. Муравьев был отнесен к VI разряду государственных преступников и приговорен к шести годам каторги, а по указу императора от 10 июля 1826 г., утвердившему приговор декабристам, - к ссылке в Сибирь без лишения чинов и дворянства. Правитель государства явно хотел выглядеть справедливым. О царской «милости» широко сообщалось в официальных правительственных материалах по делу декабристов. В 1825 и 1826 гг. эти материалы были опубликованы в газетах, изданы отдельными листками и брошюрами, впоследствии перепечатывались в различных изданиях.

Во все губернии циркулярно были посланы типографские экземпляры этих документов. В них декабристы были представлены как злодеи и бунтовщики, речь шла о «горсти извергов», истинные цели этой тайной организации - уничтожение крепостного права, устранение всякого насилия и произвола в управлении государством - тщательно скрывались от народа. В отношении Александра Муравьева в следственных документах говорилось, что наказание ему смягчено императором «по уважению» к «раскаянию» декабриста. Объявить «бунтовщика» раскаявшимся, а царя «милосердным» правительству было важно, было просто необходимо создать именно такое общественное мнение. Но всей своей последующей жизнью Александр Николаевич Муравьев это мнение опроверг.

Местом ссылки А.Н. Муравьеву указывался Якутск. 26 июля 1826 г., после восьмимесячного заточения в Петропавловской крепости, Александр Николаевич был отправлен в Сибирь с третьей партией ссыльных. Предписанием начальника Главного штаба от 17 июля 1826 г. определялось отправить А.Н. Муравьева с фельдъегерем, «наблюдая, чтобы он ехал в телеге, а не в своем экипаже; буде жена его пожелает с ним ехать вместе, то ей в том отказать, дозволив ей только отправиться за ним вслед». Парасковья Михайловна Муравьева в числе первых жен декабристов последовала в Сибирь за мужем.

Сохранившиеся свидетельства современников представляют ее как женщину, которая была «украшена всеми возможными добродетелями и большим умом». Она отправилась в Сибирь с четырехлетней дочерью Софьей в сопровождении своих сестер, Варвары Михайловны (невесты декабриста П.А. Муханова) и Екатерины Михайловны Шаховских. В Иркутске они встретились с А.Н. Муравьевым (он прибыл сюда 24 сентября 1826 г.) и дальше им разрешено было до места назначения следовать вместе.

Тем временем родственники А.Н. Муравьева, особенно теща, княгиня Е.С. Шаховская, три дочери которой добровольно последовали в Сибирь, настойчиво добивалась замены Якутска другим, более благоприятным по климату, местом жительства. Царский указ о перемене места ссылки догнал семью Муравьева севернее Иркутска на расстоянии двухсот верст от него. В невероятно трудных условиях проходило это путешествие: большую часть пути вдоль реки Лены приходилось идти пешком, так как загруженные повозки едва могли передвигаться по заснеженному берегу.

Семейство вернулось в Иркутск и, «дождавшись замерзания Байкала», переехало в январе 1827 г. в Верхнеудинск (ныне Улан-Уде), где ссыльный проживал «тихо, смирно, безмятежно, спокойно один год и два месяца».

Семья Муравьевых испытывала тяжелые материальные затруднения, все попытки Александра Николаевича поправить дело заканчивались неудачами. Ничем не могли помочь и родственники: единственное его имение - село Ботово разорялось и не давало дохода. Все это вынудило А.Н. Муравьева обратиться к властям с просьбой о предоставлении места службы. Хлопотали об этом и родные. В апреле 1828 г. ссыльный декабрист был назначен на должность иркутского городничего. Назначение на полицейскую должность тяжело ранило душу Муравьева. Однако свой долг декабрист видел в честном исполнении обязанностей, и, как всегда, стремился «быть истинным сыном Отечества».

В письме к В.И. Ланской от 31 марта 1828 г., еще не приступив к службе, но как бы приготовляя себя к ней, он писал: «…нет должности столь низкой, столь пренебрегаемой, в которой бы человек не мог сохранить своего достоинства и которая могла бы понудить его отступить от долга христианина и честного человека. Это, по мнению моему, есть предрассудок, который опровергать и делами и словами я, кажется, призван…». 23 апреля 1828 г. А.Н. Муравьев вступил в должность городничего. «Моя служба идет своим ходом, - сообщал он Е.С. Шаховской 21 сентября 1828 г., - я занят от 7 часов утра до 11 ночи кряду, да, кроме того, часто и по ночам».

Письма сестер Шаховских из Сибири, а также письма и мемуары декабристов и их окружения значительно дополняют представления о деятельности Александра Муравьева. Деятельность эта была плодотворной. Так, по инициативе А.Н. Муравьева проведено благоустройство Иркутска: впервые устроены тротуары, на берегу Ангары заложен городской сад. Александр Николаевич составил план города и статистическое описание его. Будучи человеком исключительно честным, он пресекал взяточничество, корыстолюбие, бюрократизм. Активная деятельность декабриста вызывала недовольство имущих сословий, каждое из которых не принимало то, что нарушало привычную стихию его жизни.

Подвергаясь опасности и проявляя при этом мужество, А.Н. Муравьев прилагал все усилия, чтобы искоренить в городе преступность, грабежи, воровство. М.И. Муравьев-Апостол в воспоминаниях приводит любопытный факт неустрашимого поведения А.Н. Муравьева при разоблачении шайки разбойников. И все-таки выполнение обязанностей городничего тяготило декабриста-изгнанника. Когда в июне 1831 г. А.Н. Муравьев был назначен исполняющим обязанности председателя Иркутского губернского правления, он с радостью известил об этом Е.С. Шаховскую: «Ах, как я счастлив, любезная маменька, что уже более не есть городничий! Вы не можете вообразить себе, что это за поганая должность, какое беспрерывное сжатие сердца и стеснение всех благородных чувств».

С первых дней поселения в Сибири Муравьев и его семья делали все возможное для оказания помощи декабристам, которые понесли наиболее тяжкое наказание. В частности, помогали им в организации переписки: все письма декабристов проверялись в 3-м отделении, однако жена Муравьева, а особенно ее сестра, Варвара Михайловна Шаховская, находили возможность переслать их «с оказией», минуя жандармскую цензуру. «В.М. Шаховская во все время пребывания при родной сестре в Верхнеудинске и в Иркутске была неутомимая защитница и утешительница всех наших узников читинских», - вспоминал декабрист А.Е. Розен.

Несмотря на то, что семья декабриста материально была крайне стеснена, А.Н. Муравьев оставался постоянным вкладчиком средств в малую артель декабристов, созданную для оказания помощи несостоятельным товарищам и их семьям.

Дом Муравьевых в Иркутске был открыт для декабристов, и все, кто был здесь, находили в нем приют. Прежде всего в этой гостеприимной семье побывали жены осужденных - Е.И. Трубецкая, А.В. Розен, француженка Полина Гебль (Анненкова) и другие. М.В. Волконская в воспоминаниях писала: «Я остановилась у полковника Александра Муравьева… его жена и невестки меня приняли с распростертыми объятиями; было уже поздно, и они заставили провести у них ночь».

«В Иркутске остановился у Александра Николаевича Муравьева, - вспоминал М.И. Муравьев-Апостол. - Кроме существовавшего между нами родства, я с малолетства знал его и имел случай оценить его во время походов 1812, 13 и 14 годов, в которых оба мы участвовали… Гостивши у Муравьева, я имел случай познакомиться с профессором, находившимся во главе норвежской ученой экспедиции, снаряженной по его инициативе, и часто нас посещавшим… В Иркутске я пробыл 6 недель. А.Н. Муравьев не отпускал меня, а я так приятно проводил время в кругу доброго семейства, что охотно согласился с ним, что на новое место ссылки всегда вовремя поспею».

Упоминаемый в записках М.И. Муравьева-Апостола норвежский ученый Христофор Ганстен организовал поездку в Сибирь для научного наблюдения земного магнетизма в районе Оби и Иртыша. Познакомившись с А.Н. Муравьевым, Ганстен длительное время переписывался с ним и членами его семьи, считал Александра Николаевича своим другом и оставил о нем самые восторженные отзывы.

Другой ученый, наш соотечественник, выдающийся полярный исследователь и государственный деятель Ф.П. Врангель с осени 1829 до мая 1830 г. останавливался в Иркутске, следуя через Сибирь в столицу Русской Америки Ново-Архангельск. В путевых заметках Врангель оставил такую запись: «В Иркутске мы испытывали гостеприимство и нелицемерное к нам участие, а в семействе Муравьевых обрели истинных друзей, с которыми расстаться было очень грустно».

Гостеприимство Муравьевых было замечено и теми, кто «с высочайшего позволения» следил за ссыльными. Декабрист находился под неусыпным негласным надзором. Переписка А.Н. Муравьева и членов его семьи перлюстрировалась, был известен список их адресатов. Подосланный в Иркутск провокатор и авантюрист Роман Медокс сообщил о том, что в доме Муравьевых якобы готовится новый заговор декабристов.

Этим доносом охранное отделение и Николай I были введены в заблуждение, факт не подтвердился, и тем не менее положение декабристов ухудшилось. Доносы Медокса причинили много неприятностей не только ссыльным, но и их родственникам, безусловно, и семье Муравьевых.

В конце 1832 г. А.Н. Муравьев был переведен в Тобольск, где ему было поручено исполнение обязанностей гражданского губернатора. В письме В.М. Шаховскому от 5 ноября 1832 года Александр Николаевич признавался, что весьма рад этому переводу и считает величайшим счастьем оставить Иркутск, «в коем, - писал он, - мне приходилось одному бороться со всеми, что меня очень утомляло».

В Тобольске Муравьев по-прежнему заботился о товарищах по несчастью. Он настойчиво ходатайствовал о переводе декабриста А.Ф. Бригена в местность с более благоприятным климатом, в результате получил выговор от Бенкендорфа за неуместные хлопоты о государственном преступнике.

Поводом для очередного выпада высшей власти против Муравьева послужил донос иркутского губернатора И.Б. Цейдлера генерал-губернатору Восточной Сибири А.С. Лавинскому, а далее - Бенкендорфу об обнаружении в посылке с семенами, отправленной Варварой Михайловной Шаховской «к находящемуся на поселении государственному преступнику Муханову», двойного дна, в котором были спрятаны письма к Муханову. Письма были невинны, они содержали планы новых ходатайств к дозволению брака В.М. Шаховской с П.А. Мухановым.

Брак не разрешался под предлогом того, что они были уже «в родстве»: брат Шаховской был женат на сестре Муханова. И хотя родства по крови не было, вступление в брак других брата и сестры церковь считала противоугодной богу. Варвара Шаховская все-таки последовала в Сибирь, чтобы быть ближе к любимому, получать о нем известия, иногда видеть его. Убежденная, «что всякие браки разрешаются в Сибири… что все препятствия теперь отпали», она продолжала надеяться на счастье. Но в ноябре 1833 г. последовал решительный отказ на дозволение этого брака. Силы Варвары Михайловны были окончательно подорваны. Она тяжело заболела и в результате этой болезни в 1836 г. умерла.

Несмотря на то, что обнаруженные письма В.М. Шаховской не содержали ничего предосудительного, Александр Николаевич 5 июля 1833 г. получил назидательное предупреждение от Бенкендорфа, выразившего к тому же недоверие ему в управлении губернией. Последнее Бенкендорф объяснял тем, что жена и свояченица А.Н. Муравьева ведут «скрыто от правительства переписку с государственными преступниками».

«Положение, в котором сами Вы находитесь, - напоминал шеф жандармов, - и неоднократные милости, оказанные Вам всемилостивейшим государем нашим, возлагают на Вас священную обязанность более всякого другого стараться о предупреждении непозволенных действий государственных преступников».

В декабре 1833 г. А.Н. Муравьев был переведен в Вятку с понижением в должности - назначен председателем уголовной палаты. О переводе опального декабриста в европейскую часть России много хлопотал его брат, уже имевший большие заслуги перед государством, Н.Н. Муравьев. Избежать же наказания, по-видимому, помог двоюродный брат, тогда управляющий 3-м отделением, А.Н. Мордвинов, в молодые годы воспитывавшийся в доме Муравьевых.

Со всей присущей ему энергией Александр Николаевич вступил в начале 1834 г. в новую должность. На свидание с сыном в Вятку приезжал Николай Николаевич Муравьев, побывала здесь и младшая сестра жены, Марфа Михайловна Шаховская. Вероятно, немного было тогда в глухой Вятке людей, близких декабристу по мировоззрению, способных понять его душевное состояние.

Стоит только сожалеть, что судьба не свела его здесь с А.И. Герценом. Муравьев выехал из Вятки в феврале 1835 г., а Герцен прибыл сюда в ссылку «под строгий надзор местного начальства» 19 мая того же года. Можно предположить, что Герцен был наслышан о службе Муравьева в Вятке. Позднее он первым оценил высокие достоинства и заслуги декабриста.

Известно, что в Вятке А.Н. Муравьев сблизился с кафедральным протоиереем Азарием Шиллегодским: в тяжелые годы неволи религиозные настроения декабриста усилились. Этому способствовали и новые семейные невзгоды. Надо сказать, что семейная жизнь Александра Николаевича, несмотря на царившие в доме взаимопонимание, любовь и согласие, не была счастливой. Еще в молодые годы, до ареста Муравьева, супруги из пятерых детей похоронили четверых. В Сибири родился сын, а затем дочка, Парасковья, Патенька, как ласково называли ее в семье. Но ставшая общей любимицей девочка умерла в Тобольске.

В Вятке в январе 1835 года умерла горевавшая по дочке, тяжело больная жена Муравьева, Парасковья Михайловна. Родственникам удалось выхлопотать разрешение на погребение ее в подмосковном Симоновом монастыре. А.Н. Муравьеву было разрешено сопровождать тело жены, но воспрещался въезд в столицу, и специальный агент следил за исполнением этого предписания. Используя отпуск, более трех месяцев Муравьев пробыл в Подмосковье, в родном Ботове, а с 25 мая 1835 г. был определен на службу в Таврическую губернию председателем губернской палаты уголовного суда.

В последний год службы на юге (1837) он исполнял, с перерывами, обязанности гражданского губернатора Симферополя, а также феодосийского градоначальника. Здесь, как и прежде, Александр Николаевич стремился честно и безукоризненно исполнять свой гражданский и служебный долг и тем самым приносить пользу Отечеству.

Разоблачая злоупотребления, в которых был замешан и его предшественник - гражданский губернатор, Муравьев столкнулся с высшим чиновничьим миром губернии. На него посыпались жалобы в Петербург. Резюмируя создавшуюся ситуацию, брат его, Николай Николаевич Муравьев, писал: «На твой счет были накинуты злодейские штуки, в Петербурге распустили слух, что ты с ума сошел - какое пакостное средство вредить человеку или удалить его, когда нельзя сразить истиною!»

В ноябре 1837 г. последовал новый указ самодержца правительствующему сенату: «Председателю Таврической уголовной палаты статскому советнику Муравьеву всемилостивейше повелеваем быть в должности архангельского гражданского губернатора». В Архангельске увольнялся с этой должности «по прошению… за расстроенным здоровьем» Николай Иванович Хмельницкий (1789-1845), известный писатель XIX века, честный человек, нередко гонимый со службы за независимость своих взглядов и действий (последнее и было причиной неудавшейся в целом его служебной карьеры).

Направляясь к новому месту службы - от Черного моря к Белому (как в этом «всемилостивейшем повелении» видна затаенная злоба коронованного палача к декабристу!), - Александр Николаевич побывал в родном Подмосковье, свиделся с престарелым отцом, другими родственниками и друзьями. Позволено было ему заехать и в Москву. Там Александр Николаевич в начале 1838 г. познакомился с молодым Михаилом Бакуниным, будущим известным анархистом, в этот период жизни имевшим самые тесные и дружеские отношения с В.Г. Белинским. (А. Муравьев приходился Бакунину родственником по материнской линии).

Бакунин писал своим сестрам в родное Прямухино Тверской губернии: «Я подружился с Александром Николаевичем Муравьевым в настоящем и полном смысле этого слова: мы с ним сошлись в том, что составляет сущность наших двух жизней; разница лет исчезла перед вечной юностью духа… Он редкий, замечательный и высокий человек».

Бакунин не мог не рассказать о знакомстве с декабристом своим друзьям и, конечно же, «огромной душе» - Виссариону Белинскому. В том же году Белинский написал драму «Пятидесятилетний дядюшка, или Странная болезнь». В образе героя драмы Думского автор впервые в русской литературе представил вернувшегося из сибирской ссылки декабриста, который остался верен своим политическим идеалам. Прототипом Думского был А.Н. Муравьев. Можно предположить, что Белинский видел Александра Николаевича в это время в Москве: к декабристу, впервые появившемуся в столице, интерес был необычаен.

Духовный же его облик передан автору М. Бакуниным, который часто был в доме Муравьева. Этому была еще одна причина: молодому человеку чрезвычайно понравилась дочь декабриста, Софья Александровна. В письмах к сестрам М. Бакунин сообщал: «Софья Александровна - прекрасная девушка… Во мне что-то расшевелилось и расшевелилось не в шутку…» И в следующем: «Я приехал проститься с Александром Николаевичем… Он был чем-то занят.

К нему приезжали гости, и княжна Шаховская (сестра его жены, занимающаяся воспитанием его детей, очень умная и добрая женщина, разделяющая совершенно образ мыслей Александра Николаевича и потому так же полюбившая меня, как и он) вышла в залу для того, чтобы принять их, а вместе с нею вышла и Софья Александровна… Иногда кажется, что я люблю, а в другой раз, что нет. Мы еще слишком мало знакомы… На днях я буду читать им Гоголя «Тараса Бульбу»…». Начинавшийся роман не получил продолжения: Муравьевы вскоре уехали в Архангельск, Бакунин - в Петербург, а затем за границу.

Петербург для Муравьева был по-прежнему закрыт. На запрос о дозволении ему туда прибыть за получением от министра внутренних дел необходимых указаний по должности последовал 14 февраля 1838 г. ответ, что монарх «не соизволил изъявить высочайшего согласия на таковой приезд г-на Муравьева».

Немногим более года пробыл Муравьев в Архангельске: 6 апреля 1838 г. он, как тогда было принято говорить, вступил в должность, а 7 июня 1839 г. был «уволен от службы». Газета «Архангельские губернские ведомости» известила, что 25 июня 1839 г. Муравьев выехал в Москву. Он навсегда покинул Архангельск. Казалось бы, непродолжительным было его пребывание на Севере. Но деятельность Муравьева в Архангельске - яркая страница его биографии, еще одно свидетельство безукоризненного исполнения долга декабристом, верным программным заветам Союза благоденствия.

В ту пору Александру Николаевичу было 46 лет. Как отмечено в его послужном списке, он был вдов, при нем были его дети - сын Иван 8 лет и дочь София 16 лет. Сюда приехали и сестры Шаховские - Марфа Михайловна и Елизавета Михайловна. Они вели обширную переписку с родственниками и друзьями. Их письма - источник дополнительных сведений о жизни и деятельности Муравьева в Архангельске.

Службу здесь Муравьев начал с тщательного изучения состояния губернии - с проверки работы учреждений Архангельска и уездов. В течение 1838 г. А.Н. Муравьев побывал почти во всех уездах губернии, ознакомился с деятельностью местных властей, состоянием городов. Уже 31 мая 1838 г. он выехал из Архангельска «для обозрения» Холмогор, Пинеги и Шенкурска. Возвратился из этой поездки 20 июня, а 2 июля вновь выехал из губернского центра, на этот раз в западные уезды - Онегу и Кемь, более месяца длилась эта поездка. В декабре 1838 г. по зимнику он выезжал из Архангельска «для обозрения г. Мезени и уезда и по другим предметам».

Так об отлучке губернатора информировала своего читателя губернская газета, а губернская канцелярия - подведомственные учреждения. Ознакомившись с состоянием уездных городов, А.Н. Муравьев отметил благоустройство и чистоту только одного из них - Пинеги, другие же нашел в запустении, застроенными без соблюдения планов, со скученными и грязными улицами, по которым даже в летнее время проехать было невозможно.

24 сентября 1838 г. А.Н. Муравьев выступил с предложением к губернскому правлению о проведении благоустройства городов, приведении их в надлежащий порядок «хотя не вдруг, но постепенно, без обременения жителей». Городничим и городским ратушам было строго предписано «приложить все свое попечение о постепенном, но безотлагательном приведении вверенных им городов в то благоустроенное положение, какого вообще требуют от них… Свода законов правила».

Расшевелились местные власти, и посыпались в губернское правление рапорты, просьбы, жалобы. Следует отдать должное оперативности действий самого губернатора. Так, в отчете за 1838 г. он отмечает, что «на постройку новых и перестройку старых частных домов в Архангельске, Холмогорах, Онеге, Коми и Шенкурске выдано 32 плана с фасадами», отведены земли под выпас скота, определены доходы городов.

Много внимания Александр Николаевич уделил губернскому центру. Ознакомившись с делами городских учреждений, городским хозяйством, он обратился к императору с предложением учредить комитет по обустройству Архангельска, хотя город в целом произвел на него хорошее впечатление. Вот мнение его, высказанное в официальном рапорте в Петербург: «Из числа городов, Архангельскую губернию составляющих, только один Архангельск находится в цветущем состоянии.

Сей портовый город вообще богат и может быть отнесен к числу многолюдных. Он производит значительную заграничную отпускную торговлю и содержится в возможном благоустройстве. В нем строится много новых домов и старым при перестройке дается по возможности лучший вид; улицы постепенно вымащиваются; но есть еще топкие, немощенные, требующие непременной обсушки».

11 марта 1839 г. было утверждено положение о комитете, которому надлежало заняться благоустройством Архангельска. Однако открыт он был лишь 26 мая 1840 г., уже после отъезда Муравьева. Комитет проработал немногим более двух лет - до 2 ноября 1842 г. Затем его функции были возложены на Архангельскую губернскую строительную комиссию.

Еще до открытия комитета, в течение 1838 г., проводились работы по благоустройству города: вымощена камнем площадь, «где воздвигнут памятник знаменитому Ломоносову», поднят пьедестал его, вокруг памятника была установлена чугунная решетка, окончено строительство деревянного здания училища для детей канцелярских служителей, продолжилось укрепление берега Северной Двины, были проведены и другие работы. На 1839 г. планировался расход городских средств на учебные заведения, учреждения приказа общественного призрения, на улучшение публичной библиотеки, освещение улиц и площадей и другие нужды.

Отчет губернатора А.Н. Муравьева императору о состоянии губернии за 1838 г. содержит положительный отзыв о северянах: «Жители Архангельской губернии вообще оборотливы, остроумны и неустрашимы; при общем, так сказать, добронравии разбои, грабежи им чужды, смертоубийства весьма редки, а воровство совершенно ничтожно, но при том они неохотно повинуются… не весьма религиозны…». Думается, что добродетельному, честному человеку, каким был А.Н. Муравьев, характер северян пришелся по душе.

Скрупулезно проверяя деятельность аппарата государственных учреждений, Александр Николаевич нашел в ней немало упущений, но не обнаружил чрезмерных злоупотреблений властью. Не без удовлетворения Муравьев писал в отчете, что «в уездных казначействах, начальником губернии обревизованных, найден отличный порядок, наличная казна по освидетельствовании оказалась в целости, а кладовые безопасны». Жалобы на неправосудие или притеснения со стороны земской полиции, чиновников «немедленно удовлетворялись на законном основании». Те из чиновников, которые более других уличены были в неправильных действиях, по распоряжению губернского начальства отстранялись от должностей или переводились на другие места.

В своих действиях, распоряжениях губернатор Муравьев был очень обстоятелен, предельно справедлив и честен. В подтверждение приведем такой пример: в поездках по губернии он обнаружил неравномерность распределения дорожных участков (вероятно, по жалобам крестьян, которые содержали их), разобрался в этом вопросе и сразу же поручил дорожным комиссиям пересмотреть эти участки, что и было сделано.

Результатом поездок, во время которых А.Н. Муравьев с сожалением отмечал запустение огромных земельных пространств губернии, были его хлопоты по созданию в Архангельске палаты государственных имуществ. Новое учреждение открылось 1 мая 1839 г. Палата ведала землеустройством государственных крестьян, вела учет вольных хлебопашцев, неиспользуемых пахотных земель и лесов, ведала их охраной и сдачей в аренду, проведением лесоустроительных и агрономических работ, разведкой полезных ископаемых. Словом, цель ее деятельности заключалась в активном содействии дальнейшему развитию производительных сил края.

Придавая этому большое значение, А.Н. Муравьев напутствовал сотрудников вновь открываемого учреждения такими словами: «Перед вами поле, которое было возделываемо, но орудиями не столь удобными, как те, коими вы работать будете. Однако чем сложнее средства, тем больше нужно искусства, тем более осторожности в употреблении их, особенно когда человек есть предмет занятий наших…»

Анализ состояния экономики края, сделанный А.Н. Муравьевым в 1838 г., позволил ему отметить некоторые достижения за истекший год и внести ряд предложений по улучшению состояния губернии. Так, в числе достижений было отмечено приращение денежных капиталов губернии, увеличение ее продовольственных (в частности хлебных) запасов, увеличение прибылей в промышленности и торговле, благоустройство городов и прочее. Казалось бы, наступило время губернатору приложить все усилия к тому, чтобы способствовать дальнейшему улучшению дел в губернии, и А.Н. Муравьев готов был к этому, но судьба словно преследовала его превратностями.

Е.Н. Туманик

Декабрист А.Н. Муравьёв в Петербурге: воспитание души (1810-1812 гг.)

Заметил я, между прочим, что Петербург - красивый город, а Москва - огромное село.
А.Н. Муравьёв (1862 г.)

Две столицы - два образа жизни, две философии, две культуры... И в общем едином целом - составляющие культурного образа России XIX столетия. Связь Москвы и Петербурга нерушима; и также причудливо эти два города переплелись в судьбе Александра Николаевича Муравьёва - основателя Союза спасения и Союза благоденствия.

Петербург, не только как, собственно, город, столица, но и как особый культурно-исторический феномен, со своим необычным «духом» и «мистикой», сыграл особую роль в складывании как декабристской идеологии в целом, так и мировоззрения отдельных деятелей эпохи.

Начало раскрытию темы было положено ещё в советской историографии, продолжается оно и сегодня, приобретая новую, культурологическую трактовку. Безусловно, частный ракурс поможет дальнейшему раскрытию темы, и в этом плане интересно взглянуть на роль Петербурга в жизни каждого декабриста.

Александр Николаевич Муравьёв родился в Петербурге 10 октября 1792 года и был крещён в сохранившейся и по сей день церкви Благовещения Пресвятой Богородицы в 8-й линии Васильевского острова. В 1792-1796 гг. вся семья Муравьёвых жила в приходе этого храма - в одной из частей Санкт-Петербурга, которые в конце XVIII века ещё отличались патриархальным жизненным укладом, где селились, преимущественно, небогатые жители из числа чиновников, моряков и отставных военных. Васильевский остров был чрезвычайно выгоден «для кармана и здоровья»; последнее обстоятельство играло важную роль для семьи, в которой росли маленькие дети - с рождением Николая и Михаила их стало трое.

В 1797 г. Н.Н. Муравьёв-отец вышел в отставку и посвятил все силы и время воспитанию сыновей. С этого времени семья перебралась на жительство из Петербурга в родовое имение Сырец Петербургской губернии, лишь иногда на зиму переезжая в столицу. Получая небольшой годовой доход от своего имения, Н.Н. Муравьёв не имел достаточных средств, чтобы дать детям, как мечтал, самое блестящее образование. И в 1801 г. семья переехала в Москву в дом отчима Муравьёва-отца князя А.В. Урусова. С этого времени Муравьёвы получили идеальные возможности для блестящего образования сыновей, из которых Александру уже исполнилось девять лет - весь доход от Сырца, составлявший 4 тыс. рублей в год, тратился на воспитание детей.

Итак, А.Н. Муравьёв, петербуржец по рождению и начальному воспитанию, ребёнком был увезён родителями в Москву, где и завершился первый, детский этап становления его личности, где он получил образование. Постепенно в сознании А.Н. Муравьёва Петербург превращается в вершину, с которой связываются у него все надежды на открытие жизненного поприща, на перспективы службы, военной карьеры, завоевания положения в обществе, юношеские честолюбивые планы - в общем, всё, из чего соткано само понятие жизненного успеха. И он отправляется в Петербург «покорять» имперскую столицу, уже навсегда, к сожалению, утратившую для него черты родного дома. Теперь, согласно формуляру, А.Н. Муравьёв - «из дворян Московской губернии».

Во второй половине февраля 1810 года семнадцатилетний А.Н. Муравьёв вместе с отцом и учителем англичанином Э. Лоостом приехал в Петербург. Они остановились в гостеприимном доме Н.М. Мордвинова (дяди будущего декабриста) на Подгорной улице, где воспитывались младшие дети Н.Н. Муравьёва Андрей и Софья. Целью приезда было определение на службу А.Н. Муравьёва, но отец, не имевший влиятельных знакомств в обществе, не мог рассчитывать на блестящее помещение старшего сына, несмотря на то, что дал ему первоклассное образование.

Первоначально Н.Н. Муравьёв предполагал отдать Александра в статскую службу, но в Петербурге неожиданно открылись другие возможности. Это было связано с новациями предвоенного времени, когда начался процесс привлечения образованной молодёжи в штабные и военно-технические подразделения русской армии. А.Н. Муравьёв немедленно сообщил о радостных для себя обстоятельствах братьям: «С моей службой делается совсем не то, что в Москве предполагали; вместо статской она военная, что мне чрезвычайно приятно; <...> я вступлю в новую школу, для водяных и сухопутных сообщений учреждённую».

Но открытие школы (или Корпуса путей сообщения) задержалось, и Александр Муравьёв был записан колонновожатым в Свиту Его Императорского Величества по квартирмейстерской части, что пришлось ему по душе гораздо больше.

После присяги, с середины марта 1810 года, А.Н. Муравьёв начал работать в колонновожатской чертёжной и ходить на строевые учения, «дабы уметь командовать и знать маневры», потому что колонновожатые участвовали в «больших парадах». Служба была напряжённой и не оставляла свободного времени, но Муравьёв, с детства привыкший к труду и подготовленный к военным будням с самого раннего возраста, был рад исполнять новые обязанности, чувствуя к ним призвание: «...Кончив своё дело хорошо и удовольствоваши своего начальника, доволен я сам собою...» Он хотел быть произведён в офицеры ещё быстрее, чем через шесть месяцев «не по <...> аттестату только, но по отличию».

Желание отличиться, конечно же, не означало пренебрежения интересами других колонновожатых, забвения принципов товарищества и взаимовыручки, привитых домашним воспитанием. Александр Муравьёв помогал товарищам в чертёжной, на занятиях по фортификации, переводил с немецкого на русский прошения колонновожатых из немецких семей и радовался успехам других. Основными побудительными мотивами «быть произведённым <> по отличию» были сознательное желание служить Отечеству, чувство дворянского долга, вынесенное из родительского дома, следование семейной заповеди-девизу: «...Муравьёв не может сидеть на месте и должен приносить пользу».

Колонновожатская чертёжная располагалась в Михайловском замке, и Александр Муравьёв, живя в доме дяди Н.М. Мордвинова вблизи Смольного монастыря, у родственников «в полном смысле сего названия», должен был ходить на службу пешком, так как колонновожатый не имел права пользоваться экипажем. Это отнимало у юноши достаточно много времени.

Ежедневно работая в чертёжной, где под руководством подполковника Фицтума юноши изучали геометрию, черчение планов и полевую фортификацию, в редкие свободные минуты Александр Муравьёв, читая новую военную литературу, занимался самообразованием. В выборе книг ему помогал Николай Назарьевич Муравьёв, зять Н.М. Мордвинова, дававший ценные указания относительно содержания и переводов.

Семейство Н.М. Мордвинова не принадлежало к кругу высшей столичной знати и редко появлялось в свете, тем не менее, живя достаточно уединённо и проводя целые дни на службе, А.Н. Муравьёву удалось познакомиться с некоторыми «почтенными домами» Петербурга, в основном, родственными. Помимо знакомства с Николаем Назарьевичем Муравьёвым, он был прекрасно принят дядей Н.А. Саблуковым, бывал у Р.А. Кошелева.

Светское общение давалось юному Александру Муравьёву необычайно легко: «Поводом к такому почёту был его характер и увлекательное обхождение, которое в течение всей его жизни доставляло ему доброе расположение знакомых...»

Счастливый дар, которым Александр Муравьёв был награждён с рождения, и что отличало его даже от собственных братьев - это неоценимое свойство comme il faut, открывавшее для него двери не только светских гостиных, но и зачастую помогавшее находить выход в сложнейших жизненных ситуациях. Редкое сочетание правил чести, светскости, блестящего образования и воспитания, должно было стать, по логике вещей, одной из составляющих петербургского успеха юноши, наделённого этими качествами как бы взамен связей и материального благосостояния.

11 сентября 1810 года А.Н. Муравьёв получил офицерский чин подпоручика в Свите Е. И. В. по квартирмейстерской части. И сразу же молодой офицер, в уважение к его способностям, был отправлен для самостоятельных картографических съёмок в Волынскую, Киевскую и Подольскую губернии. «1810 года с сентября месяца по 1811 год состоял при исправлении подробной карты России», - вот самая первая запись послужного списка Александра Муравьёва. Это являлось почётным и ответственным поручением, особенно для новопроизведённого, каким был А.Н. Муравьёв.

Возможно, выбор начальства пал на него «по отличию» в успехах на летних съёмках «для маневр» под Петербургом. Задание было по душе Муравьёву не только свой «доверенностью» и новизной романтического положения офицера, едущего с подорожной по казённой надобности; он считал его полезным и для профессионального роста, так как практическая съёмка местности, «образуя военный взгляд и глазомер, составляет одно из важнейших достоинств военного человека и в особенности полководца».

Закончив съёмку в начале февраля 1811 г., А.Н. Муравьёв немедленно «на почтовых» отправился из Киева в Петербург, потому что планы, предварительно перечерченные набело, необходимо было сдать как можно быстрее.

В столице Муравьёва ожидала радостная встреча - в день его возвращения отец привёз для определения на службу младшего брата Николая. Последний, увидев возмужавшего Александра, «сердечно порадовался при мысли», что скоро сам наденет мундир. Сразу же по прибытии А.Н. Муравьёв приступил к работе в чертёжной в кругу других офицеров-квартирмейстеров.

«Общество наше состояло из весьма порядочных людей русских и немцев, <...> все мы были в дружеских между собою отношениях», - так характеризовал Александр Муравьёв атмосферу тех дней. Но вскоре офицеры разделились на две «партии» - русскую и немецкую, «так что обе стороны стали собираться отдельно каждая и работать в особых местах больших чертёжных зал».

При этом товарищеские отношения сторон нисколько не страдали, несмотря даже на то, что русская половина поддразнивала немецкую шутливым чтением указа царя Алексея Михайловича: «...Немцев в нашу царскую службу не принимати, селить их на чёрной речке и считать их на чёрной сотне». А.Н. Муравьёв считал такое разделение общества не только в пределах службы, но и «в сильнейших размерах вообще повсюду» вполне естественным, объясняя его «законом народности», «которым разнородные породы держатся и сохраняют свою особенность и характеристику», о чём рассуждал в своих «Записках».

Возможно, что в 1811 году молодой офицер ещё не так определённо формулировал свои взгляды («Записки» созданы декабристом на склоне лет), но в их основу легли тонкие наблюдения именно тех давних дней. Это говорит о том, что Александр Муравьёв уже тогда размышлял о закономерностях общественных отношений, подмечал и пытался анализировать яркие факты их практических проявлений. Позже он признает «закон народности» одним из основных в жизни человеческого общества.

После возвращения в Петербург расширяется круг светских знакомств А.Н. Муравьёва. Вместе с братом Николаем он начинает регулярно бывать в доме адмирала Н.С. Мордвинова, где их «очень любили», а также сближается со своим начальником капитаном П.Я. Сулимой. Открытый и общительный характер молодого человека привлекал к нему людей, и Н.Н. Муравьёв, обеспокоенный тем, что сын может поддаться соблазнам рассеянной жизни, решает принять строгие меры. Обвинив Александра в «избалованности», он, отправившись к князю П.М. Волконскому, объявил ему о том же и «выпросил» для сына «месячный отпуск в Москву».

Сам А.Н. Муравьёв считал поступок отца несправедливым, ему был очень неприятен «неожиданный отъезд из Петербурга при незаслуженном оклеветании перед начальством». По его собственному мнению, он вёл в столице «жизнь неукоризненную», но, возможно, основанием для отцовского гнева послужило подозрение в том, что Александр употребляет часть своих и без того ограниченных средств на неизбежные расходы, с которыми была сопряжена жизнь в свете. Вероятно, именно в это время А.Н. Муравьёв вступил или решил войти в масонскую ложу, что могло не понравиться отцу.

Интересны ироничные (но, конечно же, очень субъективные) замечания Н.Н. Муравьёва-Карского по поводу увлечения масонством: «...Александр был коротко знаком с капитаном Сулимою, который <...> уговорил его вступить в ложу <...> При ограниченных денежных средствах он в кругу нового своего братства тратил скудные остатки своих денег за оказываемый ему почёт. Не знаю, в какую именно ложу он ездил; собрания у них были по средам, и Сулима всякий раз возвращался домой порядочно навеселе».

Не исключено, что и Н.Н. Муравьёв-отец придерживался подобных взглядов и оценок. Он всегда боялся увлечения сыновей веяниями светской моды и часто незаслуженно наказывал детей и позднее. Впрочем, этот вынужденный отпуск не имел для А.Н. Муравьёва никаких последствий по службе, и доброго расположения начальства он не потерял, а «по возвращении... началась опять прежняя служба и прежняя жизнь».

Весной 1811 года Александр Муравьёв стал впервые серьёзно задумываться о нравственной стороне своей жизни. Жёсткие рамки строгих понятий, заложенных христианским семейным воспитанием, не позволяли ему неразборчиво относиться к выбору новых знакомых, и в их среде он стал искать близких себе по духу людей, имеющих потребность «уклониться от пустых и суетных светских бесед». Всё чаще он стал бывать в доме своего начальника П.Я. Сулимы, где главным содержанием бесед были рассуждения о «предметах нравственных».

По оценке самого Александра Муравьёва, понятия об этих материях было у него в то время ещё «туманное», но он испытывал достаточно стойкое стремление к духовному росту. Спустя короткое время Сулима указал своему молодому другу «удобнейшее <...> средство нравственного усовершенствования» - «пристать к такому обществу, которое поощряло бы к самопознанию, занятиям серьёзным и общечеловеческим чувствам и мыслям».

Познакомившись через П.Я. Сулиму с «некоторыми другими» «нравственными друзьями», советы которых Александр Муравьёв «вполне ценил», он просил их «ввести» его в «Орден свободных каменщиков». Примерно в марте 1811 года А.Н. Муравьёв был принят в ложу «Елисаветы к добродетели» в первую масонскую степень учеником.

В основе правил, прививаемых ученикам в ложе Елисаветы, лежало толкование о падении Адама, которое совершилось тремя степенями: от духовного человека (дух) к зидерическому (душа) и далее к плотскому (тело). Все люди представляют собой третью степень падения, и задача масона - возвыситься до изначального состояния Адама. Во время посвящения профана в ученики ему читалось поучение или вольно-каменщический устав, заключавший в себе правила жизни масона.

В уставе, основанном на библейских правилах, были, например, такие слова: «Люби ближнего. Не делай зла <...> Твори добро лишь из любви к добру. Сохраняй душу свою в чистоте <...> ненависти же ни к кому не питай <...> Не льсти <...> Внимай непрестанно гласу совести. Соделайся отцом бедных <...> Будь доволен всегда, всюду, всем... облагородить могут не звания, а поступки твои <...> Читай на пользу себе, наблюдай и подражай, размышляй и работай...» Конечно, эти высокие цели и принципы не могли не увлечь А.Н. Муравьёва, они полностью соответствовали его представлениям о нравственности и чести, привитых христианским воспитанием.

Глубокое символическое впечатление на молодого человека произвёл не только обряд, совершённый при вступлении, но и девиз, помещённый на дверях ложи: «Познай самого себя!» Даже спустя годы А.Н. Муравьёв с чувством писал: «Многознаменательное речение это, свидетельствующее о важности условия, с которым я вступал. Действительно, познать себя обязывает основательно и глубоко осмотреть весь духовный состав свой, убедиться в собственном безобразии сравнительно с той целью, для которой создан был человек вначале...»

По нашему мнению, далеко не все масоны так искренне воспринимали нравственное орденское учение, таких как Муравьёв были единицы. Для него же масонское звание послужило отправной точкой для формирования и развития нравственно-философских воззрений, масонские книги были первой литературой религиозно-философского содержания, попавшей в его руки.

Сам А.Н. Муравьёв считал масонство «переходным способом» «к улучшению себя и приближению к Истине», кроме этого, он подчёркивал, что орденское учение помогло ему удалиться «от зла» и называл знакомство с масонскими теориями причиной, «возжегшей» в его «душе... стремление к нравственно высокому». Вступление Александра Муравьёва в ложу можно объяснить и тем, что масонские законы и принципы полностью отвечали его духовно-нравственным потребностям.

Совершенствуясь в науках и военном искусстве, он хотел привести в совершенство и свой духовный мир. Действительно, в основе русского масонства начала XIX века лежали такие близкие и органичные для молодого сердца идеи, как любовь к Богу, добросовестное служение Отечеству, пренебрежение личными выгодами ради общественных обязанностей, патриотизм и недопустимость измены отчизне.

В существовании лож был ещё один важный момент, который нельзя обойти вниманием. В те годы принадлежность к масонству означала принадлежность к избранному кругу, играла немаловажную роль для положения человека в обществе и даже отражалась на продвижении по служебной лестнице. Например, декабрист И.Н. Горсткин так мотивировал своё вступление в Союз благоденствия, не разделяя при этом тайное политическое общество и орден:

«Желание иметь связи, как тогда уверяли, что без связей ничего не добьёмся по службе и что большею частию либо масонством, либо другим каким мистическим обществом; люди, помогая друг другу на пути каждого пособиями, рекомендацией и проч., взаимно поддерживали себя и тем достигали известных степеней в государстве преимущественно пред прочими».

Это можно считать вполне естественным; бывая в одном и том же собрании, начальник мог хорошо узнать достойные нравственные качества своего подчинённого и охотно доверить ему какое-либо важное поручение, хотя, как подчёркивает Т.О. Соколовская, «масонский фаворитизм <...> ставился в упрёк масонству».

На наш взгляд, не стоит придавать подобным связям глобального значения, особенно применительно к различным аспектам жизнедеятельности А.Н. Муравьёва. Вступая в ложу, он не думал об установлении каких-либо влиятельных связей с высокопоставленными лицами, нравственно-образовательный момент был для него основополагающим. Тем не менее, масонские отношения расширили круг его знакомств - и это было общение содержательное, основанное на прочных духовных интересах.

А.Н. Муравьёв познакомился с сенаторами Е.А. Кушелевым (великим мастером ложи «Елисаветы и добродетели») и П.С. Кайсаровым, более прочные дружеские и нравственные связи установились у него с графом Михаилом Юрьевичем Виельгорским и, в особенности, с С.С. Ланским, будущим министром внутренних дел. А.Н. Муравьёв пользовался уважением среди «новых своих братий <...> и всеми ими дружески был всегда принят». На оказываемый ему в ложе «почёт» обращает особое внимание в своих воспоминаниях Н.Н. Муравьёв-Карский.

29 ноября 1811 года А.Н. Муравьёв был посвящён во вторую степень масонства, в которой открывались <...> новые нравственные истины, но краткость времени для прилежных занятий воспрепятствовала... глубоко проникнуть в значение оных». Напряжённая служба не оставляла свободного времени, чтобы «воспользоваться знакомством и наставлениями нового круга», в ложе Александр Муравьёв бывал «по временам», а в марте 1812 года и вовсе покинул Петербург - приближалась война. Но, как отмечал А.Н. Муравьёв в своих «Записках», стремление к нравственной высоте в нём не угасло, занятия в ложе он отложил «до удобнейшего времени».

До осени 1811 года А.Н. Муравьёв по-прежнему жил во флигеле дома дяди Н.М. Мордвинова, но теперь к нему присоединились брат Николай и двоюродный брат А.Н. Мордвинов. Присутствие братьев, особенно Николая, оживило и изменило жизнь Александра Муравьёва. Н.Н. Муравьёв-Карский вспоминал о тех днях: «Случалось нам ссориться, но доброе согласие от того не расстраивалось».

Братья жили очень скромно: отец посылал им на содержание по тысяче рублей в год. Этого было крайне мало для свитского офицера, обязанного по долгу службы всегда быть на виду. Экипировка осуществлялась за свой счёт, при этом стоимость эполетов доходила до 200 рублей серебром, а цена лошади равнялась примерно 600 рублям серебром.

«Мундиры мои, эполеты, приборы были весьма бедны, <...> кушанье моё вместе со слугою стоило 25 копеек в сутки; щи хлебал деревянною ложкою, чаю не было, <...> шинель служила покрывалом и халатом, а часто заменяла и дрова», - вспоминал об этом времени Н.Н. Муравьёв-Карский. В «Записках» А.Н. Муравьёва говорится о том же: «Жили мы <...> очень умеренно в Петербурге, потому что с малолетства были уже к тому приучены и тем не тяготились...»

В апреле Николай Муравьёв был произведён в офицерский чин, и его попечению поручили один из математических классов в Корпусе колонновожатых. А.Н. Муравьёв, живо интересуясь точными науками, также всё более и более, помимо основной службы, втягивался в занятия классов. Часто его приглашали принимать экзамены в Институте путей сообщения.

Братья Муравьёвы, будучи сторонниками передового военного образования, горячо выступали против рутины и формализма, навязываемых офицерам штаба под влиянием некомпетентных иностранцев, к числу которых относился граф Фальклан, преподаватель начальной математики.

Протестуя против безыскусных лекций француза, на которые обязали ходить даже новопроизведённых офицеров, А.Н. Муравьёв, как и его товарищи, называл эти принудительные занятия «постыжением мундира». Он считал, что в современной военной практике квартирмейстеру нужно «очень исправно» знать, «то из математики, что практическому офицеру необходимо», а глубинное изучение «нумерологии» лишь отнимает драгоценное время и спутывает математические понятия многих.

Восемь лучших колонновожатых стали ходить на квартиру Муравьёвых по вечерам для дополнительного изучения военно-математических дисциплин, иногда к их собраниям присоединялся преподаватель геометрии Корпуса подполковник Г.И. Шефлер, вскоре передавший свой класс А.Н. Муравьёву. Несмотря на тяжёлое материальное положение, Муравьёвы считали немыслимым и несовместимым с правилами чести брать деньги за уроки, хотя другие преподаватели этим не брезговали. Стоит отметить, что Н.Н. Муравьёв-отец тоже трудился в своей московской колонновожатской школе безвозмездно.

Математические штудии на квартире Муравьёвых зародились, конечно же, под влиянием традиций семейного воспитания, когда с самого раннего детства родной дом являлся для них сначала школой, а потом академией. Выйдя из родительских стен, Александр и Николай не представляли себе иной формы домашнего времяпрепровождения, кроме как в полезных образовательных занятиях. Позже мы увидим это явление в качестве наиболее яркой черты бытия декабристской «Священной артели», но впервые братья Муравьёвы собрали вокруг себя кружок для научных занятий именно весной 1811 года.

Думается, что также можно провести некоторые параллели между этим небольшим учёным содружеством и Математическим обществом с подготовительными классами для колонновожатых, существовавшим в те дни в доме Н.Н. Муравьёва. Это было время становления знаменитой муравьёвской школы, и Александр Муравьёв, побывав весной 1811 года в Москве, ознакомился с системой подготовки молодых людей к военной службе по квартирмейстерской части, разработанной его отцом. Александр и Николай Муравьёвы, таким образом, внедряли полезный опыт Н.Н. Муравьёва в образовательный процесс Корпуса колонновожатых в Петербурге.

А.Н. Муравьёв, помимо этого, начал и «домашние учебные» занятия «по части военных наук». В этом большую роль сыграл его дядя Н.А. Саблуков, поощрявший молодого человека к военно-литературным увлечениям и снабжавший племянника книгами из своей богатой библиотеки. (позже Н.А. Саблуков завещал часть собрания А. Муравьёву).

А.Н. Муравьёв «вытвердил почти наизусть» сочинение А. Жомини «Трактат о больших военных операциях», посвящённое полководческому таланту Наполеона, «читал с особенным увлечением комментарии Юлия Цесаря», историю войн маршала Морица Саксонского «и изучил почти всё, что в это время по военному искусству известно было».

Подобное самообразование было особенно полезным для молодого офицера в преддверии войны 1812 года. «Всё это услаждало меня и разжигало во мне чувство славолюбия, обогатив ум мой познаниями, для меня необходимыми», - писал А.Н. Муравьёв в «Записках».

Связи и знакомства Муравьёвых весной - летом 1811 года несколько расширились. В гостях у них стали бывать приятели-сослуживцы С.В. Колычев и М.А. Ермолов, люди достойные и неординарные. Характеристика этих лиц, безусловно, проливает дополнительный свет и на жизненные правила и взгляды самих братьев Муравьёвых. С.В. Колычев, потомок древнейшего боярского рода, один из числа «русской партии» в Свите по квартирмейстерской части, приверженец русской старины и самобытности - во время Отечественной войны он примкнул к партизанам.

По оценке Н.Н. Муравьёва-Карского, «Колычев принадлежал к числу тех молодых людей, которых называют отчаянными головами; <...> он имел сведения и был верный товарищ». М.А. Ермолов, племянник генерала А.П. Ермолова, храбрый офицер, которого уважали и товарищи, и начальники: «Он был хорошо воспитан, скромен и с познаниями». Нередкими гостями Муравьёвых были Артамон и Александр Захаровичи Муравьёвы, сблизившие их со своими родителями. Александр и Николай Муравьёвы были хорошо приняты З.М. Муравьёвым и его женой, родственницей М.Б. Барклая де Толли, «людьми добрыми, ласковыми и простыми», и часто бывали в их доме.

Летом 1811 года Александр и Николай перешли из флигеля в дом уехавшего с семьёй в деревню Н.М. Мордвинова, где их часто стали посещать Сергей и Матвей Муравьёвы-Апостолы, «прекрасные, благородные и учёные молодые люди». Вчетвером они «проводили время отчасти в чтении и научных беседах, отчасти же в дружеских разговорах». Матвей, сдружившийся с Николаем, бывал у них особенно часто - эти отношения сохранились и позже, впоследствии М.И. Муравьёв-Апостол посещал «Священную артель».

В этот период А.Н. Муравьёв «очень коротко познакомился» с М.Ф. Орловым, «человеком весьма ловким и достойнейшим, великолепной наружности и большого образования, начитанности и красноречия». Время они проводили в фехтовании и беседах, и вскоре А.Н. Муравьёв составил себе высокое мнение о новом товарище, человеке «силы необыкновенной, не только физической, но и умственной». Таким образом, уже в те дни складывался круг будущих декабристов, их объединяли общие интересы (возможно, и политического свойства), единые правила чести, одинаковые жизненные правила, на основе которых взрастала их дружба.

Между тем Николай Муравьёв основал юношеское собратство «Чока», которое в исторической литературе принято считать преддекабристской организацией. М.В. Нечкина, рассказавшая о «Чоке» в своей монографии «Движение декабристов», допустила ряд неточностей, хотя опиралась исключительно на «Записки» Н.Н. Муравьёва-Карского.

Общество было основано не в Москве, а в Петербурге, в те годы, когда Николай Муравьёв уже являлся офицером квартирмейстерской части и, следовательно, существовало не на протяжении 1810-1811 гг., а более короткий промежуток времени, который правильнее всего будет ограничить второй половиной весны - началом осени 1811 года.

Мотивами к созданию «Чоки», по собственному признанию Н.Н. Муравьёва, явились настроения романтической свободы, навеянные чтением сочинений Руссо. (Впрочем, сам Н.Н. Муравьёв-Карский уже в 1816 году далеко неоднозначно оценивал своё знакомство с сочинениями Ж.Ж. Руссо: «...Чтение Руссо отчасти образовало мои нравственные наклонности и обратило их к добру; но со времени чтения сего я потерял всякую охоту к службе, получил отвращение к занятиям, предался созерцательности и обленился»).

Другим побудительным мотивом было ревнивое юношеское желание противоречить старшему брату Александру, самозабвенно увлекшемуся масонскими идеями и, возможно, в результате этого несколько отдалившемуся от Николая. Сам Н.Н. Муравьёв считал масонские ложи «ребячеством» и пренебрежительно относился к предложениям брата и П.Я. Сулимы вступить в орден.

История существования «Чоки» не нашла отражения в «Записках» А.Н. Муравьёва. Причиной этого можно считать только то, что существование общества было для него малозначительным и не стоящим внимания, а также не касалось главных вех его жизни. Впрочем, деятельность «Чоки» оказалась сопряжена для А.Н. Муравьёва с одним неприятным обстоятельством, о котором, возможно, он не сказал в «Записках» потому, что не хотел напоминать брату Николаю его неуместную шутку юношеских лет. Но сам Н.Н. Муравьёв-Карский в своих воспоминаниях подробно коснулся указанных обстоятельств.

Итак, А.Н. Муравьёв, не посвящая Николая в тайны своих масонских увлечений и лишь иногда снисходительно описывая ему романтические обряды, принятые в ложах, заметил, в свою очередь, что брат и его товарищи (Артамон Муравьёв, Матвей Муравьёв-Апостол, Василий и Лев Перовские, А.Г. Сенявин) организовали какое-то общество. Идеи написания устава, введения условного приветствия, особой одежды, печатей, условных имён, специально убранной комнаты для собраний были почерпнуты Николаем, очевидно, из принадлежащих А.Н. Муравьёву масонских книг.

На наш взгляд в «Чоке» соединились две тенденции, одна из которых совершенно правильно подмечена М.В. Нечкиной и определена как увлечение теорией «всеобщего равенства и республиканскими настроениями в духе Руссо». Другая несомненная тенденция - подражание организационным формам масонства; в быту «Чоки» было много элементов пародии на деятельность масонской ложи, и со временем они стали доминирующими.

Приведём отрывок из воспоминаний Н.Н. Муравьёва-Карского: «Замечая, что мы между собою перешёптываемся, Александр старался нас подслушать. Забравшись однажды в наше собрание, он смеялся над нами и выведывал о том, что у нас делалось. Показав товарищам своим заученные мною масонские знаки, я выделывал их перед братом; ему было объявлено, что мы члены обширного общества, давно учреждённого для истребления масонов; мы пересылались между собой двусмысленными записками, написанными кровью, и перепускали их, будто по неосторожности, к Александру в руки».

В делах молодёжи принял участие старик А.И. Корсаков, дальний родственник Муравьёвых и бывший масон, передавший «Чоке» масонские реликвии. Постепенно А.Н. Муравьёв поверил всему, что слышал от брата, и серьёзно обеспокоился.

По прошествии времени, повзрослев, Николай Муравьёв назвал «Чоку» «ребяческим бредом», который «превратился в шутку, неприятную для <...> старшего брата»: «Сознаваясь в том виновным, я впоследствии просил у Александра извинения в причинённом ему оскорблении. <...> Я заслуживаю всякого порицания за то, что имел жестокость воспользоваться легковерием брата и выставить его на посмеяние среди наших родных».

В этой истории мы не можем обойти вниманием достаточно важный момент - А.Н. Муравьёв не оценил значимости социальных доктрин, захвативших членов «Чоки». Идея переселения на дальний остров и создание республики показалась ему лишённой смысла и даже смешной. Так состоялось первое знакомство будущего декабриста с теорией общественного договора, не вызвавшей в нём ни сочувствия, ни серьёзного отношения.

С начала осени 1811 года братья Муравьёвы были назначены преподавателями военно-математических наук и дежурными офицерами в Корпус колонновожатых, носивший «оттенок высшего образовательного заведения». Из дома Мордвиновых они переехали на новую квартиру в помещении Главного штаба (тогда ещё дома Кушелева) и «до самого отправления в поход исполняли с должным прилежанием» наставнические обязанности. «За новыми занятиями времени оставалось у нас уже менее, в чертёжную мы ходить перестали, будучи облечены в почётное звание ближайших начальников над молодыми людьми», - вспоминал А.Н. Муравьёв.

Преподавательская деятельность отвечала его природным склонностям; увлекшись новым делом, Александр Муравьёв даже редкие часы досуга проводил, зачастую, в стенах штаба. Отношения Муравьёвых, имевших на службе репутацию «весьма образованных и скромных молодых людей», со слушателями Корпуса были самые добрые.

Вскоре возле Александра и Николая образовался кружок новых товарищей, в основном из числа подопечных, живших на таких же казённых квартирах. У Муравьёвых «почти всякий вечер собиралось очень приятное общество одинакового с ними направления и проводило время в чтении, в размышлении и в прениях, причём разговор всегда носил печать общего стремления к высшему развитию».

В конце 1811 года Н.Н. Муравьёв-отец привёз из Москвы для определения в службу по квартирмейстерской части Михаила, который уже через три недели получил офицерский чин и был принят в корпус преподавателем. М.Н. Муравьёв поселился с братьями, приняв их образ жизни и войдя в их круг общения. Они стали узким и замкнутым сообществом, живущим единой духовной, образовательной и хозяйственной жизнью, но, в то же время, их тесное братство не исключало активного общения с близкими по духу людьми - более того, оно активно притягивало таких лиц.

К Муравьёвым, образованным и целеустремлённым молодым офицерам с твёрдыми нравственными правилами, естественным образом стремились товарищи, имевшие сходные черты характера и взгляды на жизнь. Таким образом, перед нами налицо будущий костяк «Священной артели» - организационно и идейно она, безусловно, начала формироваться именно в это время, с конца 1811 года. Посетителями квартиры Муравьёвых были колонновожатые: их близкий друг М.И. Колошин, Мейендорф 2-й, с которым Николай Муравьёв занимался фортификацией, Пейнер и Братке. Реже бывали капитан П.Я. Сулима и преподаватель корпуса подполковник Г.И. Шефлер, бывший экзаменатор Муравьёвых при поступлении на службу.

Можно предположить, что в число гостей входили колонновожатые Н.Е. Лукаш и П.А. Данненберг, а также Артамон Муравьёв и Матвей Муравьёв-Апостол. Е.Ф. фон Брадке сохранил тёплые воспоминания о том времени: «Мне в школе особенно посчастливилось: три брата Муравьёвы <...> признали во мне живое стремление <...> и привлекли меня в своё общество, <...> я мог ежедневно и ежечасно пользоваться этим приятным приглашением <...> Здесь проводил я все свои свободные часы, и это знакомство, перешедшее со временем в сближение, <...> сохранило меня от многого зла...» Действительно, нравственное направление кружка исключало праздность и бесцельность жизненных правил.

Тем временем приближалась война. Было бы несправедливым умолчать об умонастроениях, которые занимали А.Н. Муравьёва в предвоенный период. Переживания и чувства тех лет оказались настолько сильны, что и через полвека были живы в его сердце и нашли своё отражение на страницах «Записок». А.Н. Муравьёв помнил волнение, охватившее общество перед войной, и так характеризовал всеобщее настроение: «Дух патриотизма без всяких особенных правительственных воззваний сам собою воспылал. Ненависть к французам и к иностранцам вообще развилась во всей её силе между русскими и оставила глубокие корни в современниках...»

Именно «ненавистью к французам» и можно, отчасти, объяснить вышеупомянутый конфликт штабной молодёжи с графом Фалькланом. Кроме этого, Александр Муравьёв запомнил «частые столкновения» «между гвардейскими офицерами и членами французского посольства, которые, надмеваясь блистательными подвигами <...> Наполеона I, держали себя очень гордо...»

А.Н. Муравьёв полностью разделял настроения военной среды, выражавшиеся в желании скорейшей войны с противником, рвавшимся на восток в чужие пределы: «Всем хотелось отомстить за Аустерлиц, Фридланд и за неудачи, которыми мы в прошедших войнах постыжены были». Показательно, в том числе и для характеристики мировоззрения Александра Муравьёва в целом, что он особо отмечает «стремление к войне не одних только офицеров, но и солдат», ясно улавливая тенденцию единения всех сословий русского общества накануне войны.

Интересны данные А.Н. Муравьёвым оценки правительственной политики того периода - он подчёркивает, что действия Александра I в начале 1812 года соответствовали мнению общества, и император во многом вынужден был подчиниться духу времени. Большой энтузиазм и поддержку, как это запомнил Муравьёв, вызвала быстрая перемена политического курса, когда, «сознавая непобедимую силу духа, овладевшего его царством, Александр решился на непримиримую брань с Наполеоном», в результате чего «из Петербурга потянулось <...> множество иностранцев, которых русские от души презирали...»

А.Н. Муравьёв приветствовал и смену политики, и начало войны, так как считал это не только единственным достойным выходом в сложившемся дипломатическом лабиринте, но и мощнейшим стимулом национального возрождения: «...Дух иноземный, подавлявший до того времени русскую народность, развеялся - дышать стало легче, вся Россия ожила, встрепенулась и взялась за оружие на кару угнетателей и освобождение подавленных народов!»

Здесь мы также можем констатировать понимание А.Н. Муравьёвым значения особой роли России в европейской истории - борьба с Наполеоном рассматривалась им не только как дело узконациональное, но и как долг перед всей порабощённой Европой. Всплеск патриотизма и народного духа в России должен был вызвать аналогичные процессы и в западных европейских государствах, вооружённых её примером и поддержкой.

Накануне отъезда в расположение главной квартиры 1-й Западной армии А.Н. Муравьёв стал свидетелем ссылки М.М. Сперанского, жившего на том же дворе дома графа Кушелева. Это событие оставило глубокий след в душе молодого офицера и заставило задуматься о многих тайных пружинах, управляющими поступками монархов. Впоследствии Александр Муравьёв оценил отстранение М.М. Сперанского так: «Император <...> против воли принёс его в жертву общему мнению. Так в некоторых случаях силён этот рычаг, что движет сердцами властителей, вопреки даже воли их и убеждений!»

М.М. Сперанский был для Муравьёва воплощением «готовящихся преобразований», но удаление высокопоставленного чиновника со сменой направления политики он не связывал. Причиной падения Сперанского Александр Муравьёв называет «недоброжелательство и зависть невежественных сановников и почти всего дворянства», подчёркивая тем самым бессилие и непрочность положения прогрессивных государственных деятелей при Александре I.

Приказ об отправлении из Петербурга в Вильно Муравьёвы приняли «с восхищением», одушевившись «общим и торжественным чувством». 30 марта 1812 года в боевом и «восторженном» расположении духа Александр, Николай, Михаил Муравьёвы и Михаил Колошин отправились из Петербурга на запад - это была их походная артель со своим внутренним устройством и своими законами. Так артельное сообщество и сами принципы его организации проходили проверку на прочность.

Здесь впервые, как позже будет в «Священной артели», появляется деление на «старших» и «младших», внутренняя субординация, позволяющая сохранять не только порядок и дисциплину, но и обеспечивать максимально высокую сопротивляемость маленькой походной ячейки трудностям уже полувоенной жизни. Истоки таких организационных принципов можно одновременно отнести и к военной традиции, и к обычаям патриархальности, в рамках которых были воспитаны Муравьёвы. «Отправляясь в Вильну, мы избрали себе старшиною на время дороги брата Александра, как личность опытнее других в путешествиях. <...> Мы обязывались исполнять его приказания. По предложению Александра всем были розданы должности», - вспоминал Николай Муравьёв.

На основании этого и других свидетельств его «Записок» мы можем реконструировать ещё ряд постулатов внутриартельного бытия - коллективность принятия решений, добровольность обязательств подчинения, общее согласие при соблюдении дисциплины, определённое разделение обязанностей. Именно эти обычаи, проверенные в походной обстановке и приобретшие оттого ореол боевой традиции, легли в основу организации «Священной артели».

До Отечественной войны 1812 года А.Н. Муравьёв более двух лет прослужил в Свите по квартирмейстерской части. С Петербургом для А.Н. Муравьёва связаны счастливые дни начала его военной карьеры, первый опыт истинной дружбы, первые шаги в свете. В Петербурге он учился служить «на благо Отечества», что было так важно для будущего декабриста, отдавая все силы и старания исполнению долга присяги.

Вступив в военную службу, А.Н. Муравьёв сразу же зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. Его организаторские способности проявились достаточно рано, что выразилось в создании небольших товарищеских кружков, целью которых были образовательные занятия, проникнутые целью нравственного просвещения. Впоследствии этот опыт найдёт воплощение в быте «Священной артели».

В 1811-1812 гг. братья Муравьёвы создали организационные и идейные предпосылки для её становления, выработав определённые устои и стереотипы, легшие в основу будущей организации: узость сообщества, единая духовная, образовательная и хозяйственная жизнь. Так было положено начало организационного и идейного оформления «Священной артели». Ещё в 1811 году проявилась тенденция складывания вокруг подобного образования круга товарищей, имевших сходные черты характера и взгляды на жизнь, позже многие из них вошли в число декабристов.

Стремление дать правильное, согласовывающееся с его понятиями о нравственности, направление своей жизни в свете и светскому общению, привело А.Н. Муравьёва в круг масонов. Нравственные ориентиры братства соответствовали его духовным представлениям и потребностям. Здесь он впервые получил понятие о религиозной философии, задумался о самопознании и пути христианского самоусовершенствования.

Впоследствии этот духовный опыт стал мощной опорой для формирования политических убеждений А.Н. Муравьёва. Именно начальному этапу своей самостоятельной жизни, первым годам службы, проведённым в Петербурге, и, конечно же, самому Петербургу как самобытному оазису русской культуры декабрист обязан направлением всей своей дальнейшей судьбы.

Екатерина Николаевна Туманик, канд. ист. наук Институт истории СО РАН, г. Новосибирск

«Образ жизни, который ведут в армии»: декабрист А.Н. Муравьёв в 1812 г.

Отечественная война 1812 г. явилась определяющим, главным событием в судьбах людей той эпохи - и не будет большим преувеличением принять это утверждение за своего рода аксиому. Конечно же, это относится и к декабристам; и давно уже хрестоматийными стали знаменитые слова М.И. Муравьева-Апостола: «Мы были дети 1812 года...»

В 1857 г., как бы перекликаясь со своим другом, соратником по тайному обществу и по оружию, декабрист Александр Николаевич Муравьев, в то время нижегородский губернатор, написал брату Н.Н. Муравьеву-Карскому: «Скажу как и ты: ведь мы порождение 1812 года!». Что же стояло за этими словами? Вся последующая жизнь этих людей и их вклад в историю России - 1812-й год стал для них категорией мышления и мировосприятия, точкой опоры, шкалой нравственных ценностей и приоритетов.

Очень важно акцентировать внимание на том, в каких условиях сформировались характеры будущих декабристов. Безусловно, уже много раз доказано идеологическое влияние войны на судьбы «первенцев свободы», но нужно иметь в виду и то, что А.Н. Муравьев, со свойственной ему точностью взгляда, называл «образом жизни, который ведут в армии».

Подчеркнем - в действующей русской армии образца 1812 г. Именно постижение этого феномена поможет нам объяснить, в частности, почему декабристы - представители аристократии - вынесли нечеловеческие условия содержания в Петропавловской крепости, в том числе и моральные, дорогу в Сибирь и сибирские тюрьмы, сохранив в этих тяжелейших испытаниях не только человеческое достоинство, твердость духа, но и убеждения.

И, главное, почему они не испугались ни следствия, ни тюрьмы, ни заточения; почему, по большому счету, их не удалось сломить. Объяснение простое - позади был 1812-й год - человеку, прошедшему такое испытание в самой ранней молодости, наверное, было по плечу абсолютно все...

Но о феномене героев 1812 г., как это ни парадоксально, лучше всего сказал не историк, а поэтесса М. Цветаева: «...Вам все вершины были малы И мягок - самый черствый хлеб...» И здесь мы переходим к пока малоизученному и новому аспекту темы, о котором не было принято говорить ранее - о суровой военной повседневности; именно в ней выковывалось мужество героев эпохи, умение преодолевать тяжкие лишения и презирать смерть.

Повседневная жизнь русского офицера в 1812 г. в последнее время стала объектом внимания в нашей историографии. Взглянем же на эту тему в частном ракурсе, что поможет обогатить общие представления о данном явлении - на примере военной биографии декабриста А.Н. Муравьева - основателя первых тайных политических обществ в России, Союза спасения и Союза благоденствия.

Казалось бы, основным источником для нашей темы должны были бы стать военные воспоминания самого А.Н. Муравьева, но его «Записки» дают мало информации о военной повседневности и ее личном восприятии. Нельзя сказать, что она оказалась совершенно стертой из памяти автора, писавшего свои мемуары на склоне дней; яркие упоминания об этом сохранились, она оставалась по-прежнему значимой в разряде суровейшего жизненного опыта, не померкнувшего даже несмотря на последующие испытания судьбы.

Но момент личного участия и сострадания собственным переживаниям молодости сменяется у А.Н. Муравьева воспитательным контекстом, адресованным, конечно же, молодым современникам. Таким образом, описание своих горьких впечатлений, лишений и тягостей военного быта, граничащих тогда с ужасом, переходит в разряд почти обыденных нравоучений. 

Но, надо признать, не совсем; хотя личное и уходит на второй план, его с лихвой замещает образная и очень сильная передача апокалиптического характера войны 1812 г. - именно такой отложилась она в памяти декабриста, эти емкие характеристики усиливаются с помощью повествовательного приема рефрена - А.Н. Муравьев практически в одном месте дважды, с нарастающей силой описывает все те страдания, которые пережил народ во время французского нашествия.

И становится ясным, что полно рассказать об «образе жизни, который ведут в армии», могут помочь только «горячие источники», созданные по свежим следам событий - дневники и письма. К счастью, существуют информативнейшие «Записки» Н.Н. Муравьева-Карского, написанные на основе поденных записей 1812 г., где, само собой, много говорится и о старшем брате мемуариста - Александре. Именно они дают наиболее объективную картину военной повседневности 1812 г., какой она была для А.Н. Муравьева.

Н.Н. Муравьев-Карский являлся непосредственным действующим лицом и очевидцем тех событий, он прошел многие этапы войны рядом со своим старшим братом и нередко отдавал должное его мужеству и стойкости в тех условиях, хотя и от него самого требовалось то же самое... Сохранилось, кроме того, несколько писем самого декабриста к супругам Бакуниным, написанных как раз по свежим впечатлениям военных действий.

Более объективно и живо, хотя и кратко, военный быт охарактеризован А.Н. Муравьевым как раз в этих посланиях. Но здесь стоит учитывать особый момент - как человек мужественный и сильный духом, Муравьев никогда не стал бы описывать все бедствия и ужасы, которые испытал и свидетелем которых был. Подчеркнем несколько «бравый» тон его писем - и это выглядит вполне естественным, что, кстати, прямым образом свидетельствует о твердом характере тогда еще молодого человека.

Несколько забегая вперед, отметим, что, по свидетельству Н.Н. Муравьева-Карского, А.Н. Муравьев действительно с небывалой стойкостью переносил тяжелейшие военные будни. Нельзя не признать, что подобный расклад источников достаточно удачен - личные, пусть подверженные некоторой аберрации памяти, воспоминания участника событий, накладываются на его «свежие» эпистолярные свидетельства и дополняются мемуарами третьего лица, составленными на базе дневников. Итак, «Записки» А.Н. Муравьева доносят до нас картину военного «образа жизни», но назвать ее живой достаточно сложно. Тем не менее, примем ее за основу - она достаточно образна и информативна, хотя и выглядит уже во многом как «каноническое» описание.   

Прежде всего, обратим внимание на то, что всю войну до Тарутина А.Н. Муравьев провел в арьергарде, а наступательную кампанию - в авангарде, исполняя, как офицер Генерального штаба, свои непосредственные квартирмейстерские обязанности (Бакуниным он написал, что «служил начальником штаба в разных отрядах»), а также используя любую возможность для участия в сражениях в рядах тех войск, к которым был прикомандирован, преимущественно в кавалерийских атаках. При этом его единственным оружием «во всю войну», вероятно, по принципиальным соображениям, была только одна сабля, которою он, по его собственным словам, «ловко владел».

Один из подобных эпизодов обычного арьергардного «дела» можно восстановить по воспоминаниям Н.Н. Муравьева-Карского - вечер сражения при Чирикове 17 сентября 1812 г., где командовали гр. М.А. Милорадович и гр. В.В. Орлов-Денисов. Ярко, образно, просто и реалистично описывает он это событие - поводом для штурма послужила вновь прибывшая французская батарея, которая «поливала» картечью ряды русских войск:

«...Милорадовича тут уже давно не было, граф Орлов был пьян. «За мной!» - закричал он, подернув усом. За ним было человек шесть лейб-казачьих ординарцев, брат и я; мы пустились с обнаженными саблями за Орловым. Французские фланкеры испугались и бежали; мы их несколько преследовали... и вернулись, не потеряв никого. ...Орлов ...послал сделать рекогносцировку неприятельских ведетов1».

1 Ведеты - ближайший к неприятелю конный караул, цепь часовых.

Совершенно будничный рассказ об очередной стычке с неприятелем сменяется у мемуариста таким же будничным повествованием о бытовых условиях, в которых существовали офицеры на войне: «По возвращении мы легли в грязь подле огня, привязав лошадей к шарфу. Дождь шел всю ночь. Французы изредка пускали ядра по нашему огню; но мы так утомились, что, несмотря на это, уснули». Из воспоминаний самого А.Н. Муравьева мы узнаем, что ему (немаловажная деталь!) в первые же дни войны пришлось сразу же научиться обходиться без слуги, который следовал в общем обозе и не всегда успевал за действующей армией, - это касалось ухода за лошадьми и продовольствия.

Второе важнейшее обстоятельство - из-за бедности и Александр Муравьев, и его братья Николай и Михаил могли рассчитывать только на свое «скудное жалование», и бедствовали вдвойне из-за голода, нехватки теплой одежды и вообще постоянной нужды «во всем». Им становилось несколько легче только тогда, когда они собирались вместе, благодаря соединению отрядов, в которых служили и вели общее хозяйство офицерской артелью.

Их бедственное положение многократно и драматично отражено в «Записках» Н.Н. Муравьева-Карского. Служба в арьергарде была чрезвычайно сложной во многих отношениях - постоянные стычки с передовыми частями французских войск; необходимость удерживать их такими локальными сражениями наслаивалась на объективные трудности почти полного отсутствия провианта и фуража вследствие того, что отряды двигались «по следам» всей отступающей армии, когда «не оставалось даже соломы для биваков и дров для разведения огня».

Вспоминая отступление из-под Вязьмы, А.Н. Муравьев отмечал, что, по его мнению, тогда ему было особенно трудно, и он «более многих страдал от голода, потому что не имел денег для покупки кое у кого и где только мог сухаря». Один эпизод особенно запомнился Муравьеву на всю жизнь: «Мне случалось однажды два дня оставаться совершенно без всякой пищи, с услаждением насытился кусочком свиного жира, который один казак достал из-под потника своего коня. Кусок этот был покрыт лошадиной шерстью».

И здесь, годы спустя при описании пережитого, тех незабытых страданий, которые, как чувствуется, все еще были живы для декабриста, он переходит к нравоучительному моменту и обращает к нему все свое дальнейшее повествование: Тут я на опыте узнал, какой вред наносит молодому воину прихотливость и гадливость, к которым теперь приучаются юноши.

Не в свое время умыться, утереться полотенцем, не совсем чистым, не часто переменять белье, разрывать мясную пищу и есть руками, пить из невзрачной кружки или посуды, не лишенной дурного запаха, ложиться, не раздеваясь, и спать на сырости или в грязи, под дождем или в курной избе, наполненной тараканами и другими гадами, и тому подобные обыденные необходимости отталкивают их от службы и исполнения своих обязанностей или делают их неспособными для пользы, которая от них ожидается, потому что они приучены к так называемому комфорту и изнежены своим воображением и привычками.

И в этом ярко чувствуется сильная и привлекательная черта личности А.Н. Муравьева - он не стал бы писать обо всем вышесказанном, чтобы просто рассказать, какие лишения довелось испытать в молодости, он не видел в этом смысла и просто умолчал бы о своих тяжелых воспоминаниях, если бы не ставил перед собой цели сделать из всего пережитого когда-то урок для молодого поколения, которое благодаря таким реляциям памяти о военной повседневности - неизбежного фона боевых подвигов, должно было перенять опыт мужества героев 1812 г.

В последних словах заключена мораль людей того поколения и декабристов в том числе - именно «обыденные необходимости», умение стойко преодолевать их так же важны, как и более высокие материи, движущие людьми. А.Н. Муравьев сознательно делает вывод, что именно тяжкая повседневность, неумение бороться с ней, способны оттолкнуть слабых духом от боевых подвигов, служения Отечеству и общественной пользе.
   
Но тем не менее, запечатлев в своей памяти все эти тяготы, даже годы спустя А.Н. Муравьев сохранил свое главное впечатление от тех дней: ...Я считал себя счастливым, что уже всякий день при отступлении находился пред неприятелем и во всех с ним стычках и сражениях, что продолжалось до того времени, как я занемог и должен был оставить армию в конце ноября... <...>

Я же со своей стороны, забывая все неудобства, радовался близости моей к неприятелю, которого ежечасно видел пред собою, и горе мое о претерпеваемых недостатках тем рассевалось. Хотя мы и можем отметить, что фронтовые лишения 1812 г. оставили след даже в душе этого необычайно стойкого и мужественного человека, подчеркнем все же его высказывание о «горе» (!), «о претерпеваемых недостатках».
   
Итак, «горе» и «счастье» рядом; горе - тяжелейший военный быт, и счастье - сражаться, защищать Отечество. И в этих условиях счастье всегда превалировало над горем, отодвигая его на второй план; важно, что впоследствии это ощущение, ставшее чертой мировоззрения, сохранилось и всегда проецировалось А.Н. Муравьевым на текущие события - мелочное, повседневное, каким бы тяжелым оно не было, никогда не заслоняло для него главной цели в жизни, будь то государственная служба или политическая деятельность.

В письме к В.А. и А.М. Бакуниным от 24 декабря 1812 г. А.Н. Муравьев называет причиной, заставившей его оставить армию «со слезами на глазах», контузию, полученную в сражении. Он подчеркивает при этом, что если бы не предписание врачей, то он никогда бы не сделал этого, несмотря на то, что много месяцев был уже болен лихорадкой, «которая с каждым днем все больше» его «ослабляла». Причиной тому была «утомительная» служба, а также «труды, усталость, дурная пища, скверное жилье, сырость», потом к ним, с приближением зимы, прибавился еще и «суровый климат», но при всем при этом «удовольствие презирать смерть брало верх над... болезнью».

Далее А.Н. Муравьев рассказывает о своей контузии, полученной во время кавалерийской атаки, когда его едва не убило пролетевшим ядром, и о своем отъезде в отпуск по болезни чуть ли не как о «забавном приключении», по его выражению. Итак, мы узнаем, что после контузии он вынужден был оставить седло, не в силах продолжать атаку, но тем не менее «пешком потащился за нашей кавалерией, живо преследовавшей французов», чтобы посмотреть на успех боя.

После этого он всю ночь провел на снегу у огня, так и не дождавшись своего слуги и повозки. На следующий день он с трудом добрался до главной квартиры армии, где после осмотра у врача немедленно получил предписание отправляться на лечение. Последние деньги Муравьев истратил на покупку кибитки и лошадей, которых в дороге пришлось продавать одну за другой, чтобы прокормиться. Но на самом деле все обстояло несколько не так, как изложено в бодром письме.

В «Записках» Н.Н. Муравьева-Карского мы находим другую, более драматичную картину происходившего. Контузия была получена Александром Муравьевым в боях под г. Красным, а за несколько дней до этого Николай Муравьев специально приехал его навестить в одно из сел, где стоял тогда отряд генерал-майора А.А. Юрковского, в котором служил будущий декабрист. Н.Н. Муравьев нашел брата в душной избе, «полной спящим народом»: «Влево от дверей под скамьей умирал в судорогах от горячки русский драгун. Хозяйка... держала на руках грудного ребенка, которого крики, смешанные со стоном и храпением страждущих и спящих, наводили уныние».

Под этой же крышей, помимо офицеров и солдат нашей армии, находилось двое раненых французов, которых А.Н. Муравьев «пригласил ночевать». Из-за тесноты Николай не мог подойти к брату, но... «драгун вскоре умер, и его вытащили на улицу», по поводу чего мемуарист только горько констатировал: «Свыклись мы в 1812 году с подобными зрелищами».

Эта смерть дала возможность получить ночлег и выслушать рассказ Александра обо всех происшествиях последнего времени, о том, что «он участвовал во всех краснинских делах ... но что он перемогал себя, потому что был очень болен, а теперь так слаб, что принужден проситься в отпуск в Москву для излечения болезни. Ноги его... были в ужасном положении и покрыты цинготными язвами».

Не имея денег, чтобы поделиться ими с младшим братом, А.Н. Муравьев, нуждаясь сам, отдал ему последний кусок сукна, надеясь, что это хоть как-то облегчит положение Николая, и это действительно помогло ему - в наступившие холода он сшил себе башлык и шаровары, спасшие его от мороза.

Сам же Александр, что достоверно известно из письма к Бакуниным, от суровой зимы защититься не смог. Тем не менее, чуть позже, по пути в Калугу он специально еще раз разыскал брата Николая и вручил ему... деньги, сказав, что занял их у дяди Н.А. Саблукова, хотя в свете уже изложенного мы знаем, что это были деньги от продажи лошадей. «Я же ничем не мог помочь больному брату», - сокрушался Н.Н. Муравьев.

На дорожную шубу А.Н. Муравьеву средств не хватило, и весь путь тяжелобольной офицер не имел возможности даже согреться. «Грязнейший мундир составлял все мое одеяние», - сообщал А.Н. Муравьев Бакуниным в том же письме от 24 декабря, и именно в таком положении он прибыл в опустошенную и разграбленную древнюю столицу.

На этом Отечественная война 1812 г. для Александра Муравьева закончилась... Итак, стойкость, мужество, благородство, братская помощь и взаимовыручка, пренебрежение собственной жизнью ради Отечества, что выражалось не только в ратных подвигах, но и в умении переносить все трудности военного быта, - именно эти черты выковывал 1812-й год, и именно они стали основой характеров и морального облика будущих декабристов.

Ю.И. Герасимова

Декабрист Александр Николаевич Муравьёв

Александр Николаевич Муравьёв (1792-1863) принадлежит к числу наиболее видных деятелей раннего периода движения декабристов. Он был инициатором основания первого декабристского тайного общества - Союза спасения, организатором Военного общества, одним из организаторов и руководителей Союза благоденствия, принимал активное участие в разработке их программных документов, в определении целей и задач борьбы.

Хотя в 1819 г. А.Н. Муравьёв отошёл от движения и не был причастен к восстанию 14 декабря, он не избежал ареста и наказания - правительство прекрасно понимало, какую роль он сыграл в распространении «вредного вольномыслия» и «преступных замыслов».

Несмотря на все трудности и сложности своей жизни, А.Н. Муравьёв до конца своих дней во многом сохранял верность идеалам молодости. О нём отзывались как о замечательном, благородном человеке, правдолюбце и правдоискателе и его товарищи по тайным обществам, и люди, познакомившиеся с ним в более поздние годы.

Но к сожалению, во всей огромнейшей литературе о декабристах насчитывается очень небольшое число работ, посвящённых А.Н. Муравьёву. Исследователи останавливались в основном на двух моментах его биографии - участии в движении декабристов и в проведении крестьянской реформы в Нижегородской губернии. Вся же остальная жизнь этого одарённого человека, со всеми его исканиями, взлётами и падениями, почти совершенно не изучалась.

Не были прослежены ни мировоззрение А.Н. Муравьёва после ухода из тайного общества, ни особенности его многолетней служебной деятельности, выделявшие его из многочисленной чиновничьей армии дореформенной России.

Постепенно сложилось представление о Муравьёве, как о «довольно либеральном деятеле», внесшем значительный вклад в крестьянскую реформу. Лишь в последнее время начал ставиться вопрос о пересмотре подобного подхода к оценке А.Н. Муравьёва. Обращение ряда авторов к малоизвестному пласту архивных материалов, введение в научный оборот новых документов позволили показать, что и после суда и ссылки А.Н. Муравьёв отнюдь не смирился с мрачной действительностью николаевской России.

В своей деятельности он во многом руководствовался идеями первых тайных обществ, смело отстаивал «законность и справедливость», не останавливаясь перед разоблачением влиятельных и крупных чиновников, что не раз приводило к крушению его служебной карьеры.

В этой связи вполне закономерной представляется и позиция, занятая декабристом на посту губернатора, в период крестьянской реформы, когда он наконец-то получил возможность хотя бы частично осуществить на практике пронесённые сквозь десятилетия антикрепостнические идеи. Но препятствием для изучения мировоззрения А.Н. Муравьёва, некоторых важных эпизодов его жизни и деятельности является недостаток источников.

Документальные материалы А.Н. Муравьёва сохранились довольно фрагментарно и до сих пор публиковались мало. Большинство этих публикаций к тому же появлялись в небольших по тиражу изданиях, ставших уже библиографической редкостью и практически недоступным читателю. Настоящая работа позволяет во многом пересмотреть существующие оценки и определить роль А.Н. Муравьёва в общественно-политической и идейной жизни России первой половины XIX в.

Для воссоздания биографии А.Н. Муравьёва привлекался широкий круг как опубликованных, так и архивных источников. Но не все события его жизни можно документировать. О некоторых его поступках и их мотивах можно судить только по косвенным данным, о некоторых - только высказывать гипотетические предположения.

А.Н. Муравьёв родился 10 октября 1792 г. Он был старшим сыном Николая Николаевича Муравьёва (1768-1840), образованнейшего человека своего времени, много сделавшего для распространения передовых идей, для пропаганды научных знаний. Велик был вклад Н.Н. Муравьёва в развитие штабных учреждений русской армии.

По его инициативе весной 1811 г. было организовано при Московском университете Математическое общество, поставившее «себе непреложным правилом всемерно стараться о распространении познания математических наук и устремившее все труды к приуготовлению молодых людей в военную службу». Н.Н. Муравьёв стал президентом этого общества.

После Отечественной войны 1812 г., в которой Н.Н. Муравьёв, занимая пост начальника штаба ополчения 3-го округа, принимал самое непосредственное участие, он возобновил свою военно-педагогическую деятельность и в 1815 г. создал в Москве знаменитое училище для колонновожатых. Оно не было похоже на казённые военные школы того времени с их суровой дисциплиной, формализмом, требованиями слепого повиновения начальству, преклонением перед иностранщиной. С большой теплотой и любовью вспоминал на склоне дней о Н.Н. Муравьёве и его училище бывший его воспитанник декабрист Н.В. Басаргин:

«Надобно было иметь слишком высокое образование и особенную твёрдость и в характере и в убеждениях, чтобы действовать вопреки господствовавшей системе военного воспитания. <...> Ник[олай] Ник[олаевич] <...>, не стесняя юный рассудок, старался только направить его на всё полезное, на всё возвышенное и благородное».

Широкий кругозор Н.Н. Муравьёва, постоянный интерес к передовым идеям, бережное и чуткое отношение к молодёжи и её нуждам во многом способствовали развитию в среде воспитанников училища вольнолюбивых мыслей и стремлений. Не случайно 23 его выпускника стали декабристами.

Вольнолюбивым человеком, посвятившим всю свою жизнь борьбе с несправедливостями и угнетением, стал и А.Н. Муравьёв, воспитывавшийся сначала дома, а потом в Московском университете. Отец сумел привить ему неустанную жажду знаний и любовь к труду. В его распоряжении была богатая домашняя библиотека, в которой были собраны не только книги по математике и военным наукам, но и лучшие произведения европейских мыслителей по философии, праву, истории - сочинения Руссо, Вольтера, Дидро, Монтескье, Беккарии.

Из этих книг А.Н. Муравьёв почерпнул идеи о прирождённом равенстве всех людей, о народовластии, о значении истинного просвещения и всесилии человеческого разума. Несомненно, эти идеи сыграли определённую роль в становлении его взглядов и жизненных правил.

Большое влияние на него оказывала мать, Александра Михайловна, весьма образованная, но очень религиозная женщина. По-видимому, под её воздействием сын тоже стал глубоко верующим человеком, что наложило сильный отпечаток на всю его жизнь и деятельность.

Жили Муравьёвы очень скромно; Н.Н. Муравьёв приучил своих детей к бережливости и умеренности, что в будущем помогло его старшему сыну вынести много лишений и невзгод. Дом Муравьёвых, родственников таких просвещённых дворянских семейств, как Бакунины, Волковы, Киселёвы, Корсаковы, Мордвиновы, Саблуковы, посещался образованными, передовыми людьми того времени, в том числе попечителем Московского университета писателем М.Н. Муравьёвым, страстным поклонником философии Руссо, отцом будущих декабристов.

Двоюродным дядей А.Н. Муравьёва по матери был адмирал Н.С. Мордвинов, которого современники называли «русским Вашингтоном», восхищаясь его государственным умом, независимостью мнений, прямотой. Общение с этими людьми, хорошо сознававшими преимущества свободного труда над подневольной крепостной работой и отрицательное воздействие самодержавия на развитие страны, не могло не зародить у А.Н. Муравьёва первых, ещё неясных мыслей о недостатках существующего строя.

В 1810 г. после окончания университета А.Н. Муравьёв покинул родительский дом, переехав в Петербург, где был определён на службу в свиту его императорского величества по квартирмейстерской части (преобразованную позднее в Генеральный штаб). Его самостоятельная жизнь началась в сложное время, когда в дворянско-чиновничьих кругах росло недовольство внешней и внутренней политикой Александра I.

Они негодовали против Тильзитского мира 1807 г., заключённого после неудачной войны с Францией, считая его позорным для России, и против проектов реформ, составлявшихся под руководством известного либерального деятеля М.М. Сперанского и имевших целью несколько видоизменить самодержавно-крепостническую систему, приспособив её к развивавшимся в недрах феодализма новым капиталистическим отношениям.

Молодой Муравьёв, внимательно прислушиваясь к оппозиционным толкам, разделял недовольство Тильзитским договором, но считал Сперанского «необыкновенным и гениальным» человеком, навлекшим на себя «недоброжелательство и зависть невежественных сановников и почти всего дворянства». Арест и ссылка Сперанского в марте 1812 г. произвели на будущего декабриста большое впечатление, заставив его задуматься о том, что «движет сердцами властителей».

С осени 1810 до января 1811 г. А.Н. Муравьёв находился на картографических съёмках в Волынской, Киевской и Подольской губерниях, где ему пришлось столкнуться со многими противоречиями тогдашней российской действительности. Эта поездка дала ему обильный материал для размышлений, способствовала дальнейшему развитию у него критического отношения к окружающему.

У молодого офицера уже тогда появилось стремление «уклоняться от пустых и суетных светских бесед и пристать к такому обществу, которое поощряло бы к самопознанию, занятиям серьёзным и общечеловеческим чувствам и мыслям». Эти настроения привели его к масонам. В самом конце 1810 г. А.Н. Муравьёв был принят в петербургскую ложу «Елизаветы к добродетели».

Важно подчеркнуть, что этот шаг свидетельствовал прежде всего о недовольстве будущего декабриста окружающей действительностью, поисках средств её преобразования. Масонство для Муравьёва тогда, да и позже, очевидно, являлось прежде всего способом действия, попыткой использовать сложившиеся организационные структуры этих формально тайных организаций, чтобы что-то изменить в жизни России.

Для него, как и для многих других будущих членов декабристских организаций, участие в масонских ложах явилось своеобразной «практикой» конспиративной деятельности, видимо, психологически облегчило переход к созданию собственных, революционных тайных обществ. Впрочем, несколько забегая вперёд, нужно сказать, что у А.Н. Муравьёва увлечение масонством было более глубоким и длительным, чем у большинства декабристов, связанных с ложами. Он мечтал, что братья-масоны, поборов в себе «губительные страсти» и сделавшись «истинными людьми», построят справедливое свободное общество.

Сходные мысли появились в это время и у брата А.Н. Муравьёва - Николая, с которым они были близки «по летам и понятиям». Н.Н. Муравьёв вместе со своими родственниками и сверстниками - Артамоном Муравьёвым, Матвеем Муравьёвым-Апостолом, а также братьями В.А. и Л.А. Перовскими (все они в будущем станут декабристами) под влиянием идей Руссо организовал тайное общество «Чока» (Сахалин).

Члены общества мечтали «удалиться через пять лет на какой-нибудь остров, населённый дикими <...>, образовать жителей острова и составить новую республику», где будет существовать всеобщее равенство. Посмеиваясь над масонскими увлечениями А.Н. Муравьёва, друзья из общества «Чока» объявили ему, что являются членами обширной тайной организации, учреждённой для истребления масонов.

Вступление в ложу, создание юношеского общества - эти события, внешне никак не связанные, свидетельствовали об одном и том же - о поисках путей для переустройства действительности, противоречия которой волновали молодых вольнодумцев.

Подобные же настроения были и у новых друзей А.Н. Муравьёва, с которыми он сошёлся зимой 1811 г., - у его дальних родственников - Сергея и Матвея Муравьёвых-Апостолов, Артамона Муравьёва, а также братьев Колошиных, Михаила Орлова, Ивана Бурцова. Молодые люди часто бывали вместе, подолгу беседовали, спорили и первое место среди волновавших их вопросов занимала судьба Родины, служить которой они упорно готовились, жадно поглощая новые знания, настойчиво занимаясь самообразованием. Эти дружеские связи цементировала та духовная близость, та общность интересов и стремлений, которые привели потом этих юношей в тайные декабристские общества.

Сильно негодовали молодые офицеры против правительственных кругов за покровительство иностранцам, заполонившим армию и все другие отрасли управления. Пробуждению патриотического самосознания, враждебного официальному преклонению перед иностранщиной, во многом способствовало приближение «грозы двенадцатого года». Этот патриотизм офицерской молодёжи, пройдя проверку на полях кровопролитных сражений, стал одной из характерных черт передовой революционной идеологии декабристов.

Большой школой для А.Н. Муравьёва, как и для других декабристов, была Отечественная война 1812 г. Недаром они с гордостью называли себя «детьми 1812 года». А.Н. Муравьёв участвовал в войне - от вынужденного отхода русской армии из района Вильны до её победоносного вступления в Париж. При отступлении он почти всё время находился в арьергардных отрядах 1-й армии М.Б. Барклая де Толли, исполнял обязанности его адъютанта в Бородинском сражении, оказался в Москве (сопровождая раненого брата Михаила) в горестные и грозные дни, когда стало ясно, что столица будет оставлена русскими войсками.

Осенью 1812 г. Муравьёв принимал участие во всех сражениях с отступавшими от Москвы французами. Только в конце ноября, за несколько дней до того, как жалкие остатки наполеоновской «Великой армии», переправившись через реку Березину, начали покидать пределы России, его уволили в отпуск в Москву «для излечения болезни». Он был контужен, а от постоянного недоедания у него началась цинга.

Муравьёв пробыл в Москве до марта 1813 г. Разрушенная пожаром, разорённая врагом столица производила гнетущее впечатление. Здесь, размышляя о судьбе своего народа, он продолжал заниматься самообразованием - читал труды военных писателей и сочинения европейских мыслителей.

В марте 1813 г. А.Н. Муравьёв вернулся в действующую армию, находившуюся в Пруссии. В отряде атамана Платова он проделал все заграничные походы, побывал во Франции, в германских государствах. Внимательно присматриваясь к европейским порядкам и сравнивая их с русской действительностью, он невольно задумывался о причинах многих тяжёлых явлений в жизни родного народа, о его дальнейшей судьбе.

Возвратился Муравьёв на родину осенью 1814 г. Молодого подполковника, награждённого многими русскими и иностранными орденами, страшно огорчило всё увиденное дома. Разорённые деревни, незасеянные поля, тяжёлый крепостной гнёт, муштра и шагистика в армии, бесчеловечные наказания солдат, прошедших победоносно через всю Европу, и венчающая всё здание бюрократической империи зловещая тень Аракчеева, полновластно распоряжающегося судьбами страны.

Вместе со своим неизменным товарищем по военным походам И.Г. Бурцовым и братом Николаем А.Н. Муравьёв получил назначение на службу в гвардейский Генеральный штаб. Они решили поселиться вместе. Так осенью 1814 г. возникла знаменитая Священная артель, важный этап на пути развития революционного мировоззрения в среде передового офицерства.

В это же время в столице появилась офицерская артель в гвардейском Семёновском полку. Оба эти объединения не были похожи на прежние офицерские артели, создававшиеся для облегчения быта. Члены обеих артелей не только вели общее хозяйство, но и, что было самым главным, настойчиво учились, внимательно и пристально следили за всем происходившим, готовились быть полезными своему народу. Любовь к Родине и стремление служить ей звучали в гимне Священной артели, сочинённом П.И. Колошиным:

Теперь стремится глас сынов
К тебе, Отечество любезно!
Вели - и всяк из нас готов
Всё сделать, что тебе полезно.
О, да возможешь ты процвесть!
Твоё величье - наша слава,
Твоё блаженство - наша честь,
А скорбь твоя - для нас отрава.

У членов Священной артели был очень развит интерес к произведениям античных писателей - Тайита, Плутарха, Ювенала, которые клеймили тиранию и прославляли свободу. С восторгом артельщики относились к истории древнего Новгорода и даже свой быт устроили на манер Новгородской республики - в одной из комнат висел «вечевой колокол», по звону которого они собирались для решения общих дел, называя свои собрания «вечем». А.Н. Муравьёв, пользовавшийся в артели большим уважением, считал, что её члены должны были свои правила, мысли и знания передавать другим, чтобы побуждать их к деятельности на пользу Отечества.

В орбиту влияния Священной артели были вовлечены многие передовые офицеры и молодые люди, часть которых стала её постоянными посетителями. Часто бывали в артели капитан гвардейского Генерального штаба Н.М. Муравьёв, офицеры лейб-гвардии Семёновского полка братья С.И. и М.И. Муравьёвы-Апостолы, С.П. Трубецкой, И.Д. Якушкин, лицеист друг Пушкина И.И. Пущин.

«Ещё в лицейском мундире, - вспоминал И.И. Пущин, - я был частым гостем артели, которую тогда составляли Муравьёвы (Александр и Михайло), Бурцов, Павел Колошин и Семёнов. <...> Постоянные наши беседы о предметах общественных, о зле существующего у нас порядка вещей и о возможности изменения, желаемого многими втайне, необыкновенно сблизили меня с этим мыслящим кружком; я сдружился с ним, почти жил в нём».

И.Д. Якушкин подтверждал, что основными темами бесед в артели были «главные язвы нашего отечества: закоснелость народа, крепостное состояние, жестокое обращение с солдатами, которых служба в течение 25 лет почти каторга; повсеместное лихоимство, грабительство и, наконец, явное неуважение к человеку вообще».

Все эти молодые люди считали необходимым образцово выполнять свои служебные обязанности, полагая, что это будет полезным для родной страны. В первой половине 1816 г. А.Н. Муравьёв совместно с братом Михаилом и с И.Г. Бурцовым составили на высоком для своего времени уровне «Военное описание дороги из Петербурга в Вильну и из Динабурга в Вилькомир», за что получили благодарность от начальника штаба кн. П.М. Волконского. Уехав летом 1816 г. лечиться в Крым, А.Н. Муравьёв по собственному почину составил описание заштатного города Козлова (Евпатории), надеясь, что это принесёт пользу его жителям.

В Священной артели родилась идея издания «Военно-математических записок». Братья Александр, Николай, Михаил Муравьёвы, П.И. Колошин, И.Г. Бурцов и постоянный посетитель артели Н.М. Муравьёв обратились с письмом к начальнику штаба гвардейского корпуса Н.М. Сипягину с просьбой поддержать это начинание и «исходатайствовать нам способы, без коих не можем дать хода нашему предприятию и должны прекратить столь полезное намерение при самом его открытии».

Они предполагали помещать в издании военно-теоретические и математические труды, как оригинальные, так и переводные, разборы сочинений по военным и математическим наукам, а также статьи с описанием любопытных происшествий отечественных войн, черт характера, достопамятных дел «великих государей и полководцев, прославивших Россию».

Эта попытка не имела успеха. Н.М. Сипягин не поддержал инициативы офицеров. Но члены артели не отказались от своих намерений развернуть борьбу за развитие культуры и передовое военное искусство. Следуя девизу своей организации - «быть полезным Отечеству своими занятиями», они решили, что вступят в Общество военных наук и будут сотрудничать в «Военном журнале», издание которого было начато при гвардейском Генеральном штабе.

Священная артель просуществовала до весны 1819 г., и последний период её состав несколько изменился. С конца 1815 г. артель находилась на полулегальном положении, так как Семёновская артель была «прекращена» по личному распоряжению Александра I, заявившего, что «такого рода сборища офицеров ему очень не нравятся». Обе артели были важнейшими преддекабристскими организациями, сыгравшими огромную роль в дальнейшем развитии свободолюбия и вольномыслия среди передовой офицерской молодёжи.

А.Н. Муравьёв, как и многие его товарищи и единомышленники, не был бездеятельным наблюдателем происходящего в стране. Недовольство самодержавным деспотизмом, аракчеевщиной заставляло его деятельно искать путей преобразования государственного строя России, решения коренных социальных проблем страны. Выделяясь умом, всесторонним образованием, благородством, он оказывал сильное влияние на окружающих. Многие из декабристов признавались, что А.Н. Муравьёв, человек «с пламенным воображением, пылкою душою», способствовал становлению их свободомыслия и вступлению в тайные политические общества.

Не случайно он, блестящий офицер Генерального штаба (товарищи дали ему шуточное прозвище «merechal de Saxe», в честь знаменитого полководца начала XVIII в. Морица Саксонского) стал в феврале 1816 г. основателем первого декабристского тайного общества - Союза спасения. В инициативную группу входили также сослуживец А.Н. Муравьёва по Генеральному штабу С.П. Трубецкой, постоянные посетители Священной артели - Н.М. Муравьёв, братья С.И. и М.И. Муравьёвы-Апостолы, И.Д. Якушкин. Вскоре после создания общества в него были приняты М.Н. Новиков, племянник знаменитого просветителя Н.И. Новикова, и один из самых выдающихся декабристов - П.И. Пестель.

Первоначально А.Н. Муравьёв, как и П.И. Пестель, всерьёз рассчитывал развернуть вновь создаваемую организацию в недрах масонского ордена. Оба они к этому времени сумели занять в масонских ложах весьма высокое положение. А.Н. Муравьёв стал в 1817 г. членом седьмой степени шотландской ложи «Михаил», а в январе 1818 г. - членом Капитула Феникса. Они считали, что приобщение к высшему масонству даёт тайному обществу возможность создать конспиративную, строго дисциплинированную, боевую организацию, готовую к активным действиям против самодержавия и крепостничества.

Опорной организационной ячейкой Союза спасения стала ложа «Трёх добродетелей», которая была образована передовым гвардейским офицерством в конце 1815 г. В 1817 г. руководящие посты в ложе занимали члены Союза спасения - П.П. Лопухин, С.Г. Волконский, И.А. Долгоруков, А.Н. и Н.М. Муравьёвы, С.И. Муравьёв-Апостол. Но разработанный членами общества грандиозный план завоевания масонского ордена и его использования для революционной деятельности не имел успеха; этому помешали не только громоздкие организационные формы масонства, не дававшие полной гарантии соблюдения тайны, но и разногласия, начавшиеся в Союзе спасения.

Многие члены общества, не разделявшие масонских увлечений А.Н. Муравьёва и П.И. Пестеля, в частности С.П. Трубецкой, возражали против строжайших клятв, против таинственности и требований слепого повиновения. Обветшавшие формы масонства не выдержали того нового содержания, которое вносили в него члены тайного общества.

Устав, или Статут Союза спасения не дошёл до нас; он был сожжён членами общества в 1818 г., когда оно было преобразовано в Союз благоденствия. Но о задачах и целях этой первой организации и о месте в ней А.Н. Муравьёва сохранилось много свидетельств её членов. Основной и ведущей идеей Союза спасения была идея борьбы против самодержавия и крепостничества. По свидетельству Н.М. Муравьёва, А.Н. Муравьёв предлагал ему составить общество, одной из целей которого было учреждение монархического представительного правления.

Декабрист П.П. Лопухин, подтверждая, что основатель Союза спасения был сторонником конституционной монархии, уточнял, что необходимо было «при перемене царствования принудить правительство согласиться на представительное правление».

А.Н. Муравьёв был страстным противником крепостного права и убеждённым сторонником освобождения крестьян с землёй, о чём он со свойственной ему энергичностью заявит в своей знаменитой записке по этому вопросу.

Генетически связана с правилами Священной артели и поставленная членами Союза спасения задача - всеми силами стараться быть полезными Родине, поэтому и свою организацию после принятия устава они стали называть Обществом истинных и верных сынов Отечества. Устав общества требовал, чтобы его члены стремились к занятию важных постов в государстве, обязывал их образцово выполнять свои служебные обязанности. Это положение полностью совпадало с правилами общественного поведения, принятыми в своё время в Священной артели.

Можно предположить, что не без влияния Муравьёва появилось в уставе и требование добиваться искоренения раболепия перед иностранцами и устранения их влияния на государственные дела. Его, как и других членов, не могло не оскорблять то, что при Александре I немало важнейших государственных постов занимали иностранцы-реакционеры, оттеснявшие русских людей от руководства их страной.

Муравьёв писал в конце жизни, что развившаяся накануне Отечественной войны 1812 г. среди русских нелюбовь к иностранцам «оставила в современниках; многие из них, дожившие доныне, ощущают какое-то отвращение к иностранцам <...>, которое умеряется только усилием над самим собою, но при первом удобном случае проявляется в различных видах». Муравьёв очень успешно выполнял одну из первейших обязанностей членов Союза спасения - активно вербовал в него новых членов. Он умел убеждать и воспламенять людей.

Декабрист И.Н. Горсткин, впоследствии принятый им в общество, показывал на следствии, что А.Н. Муравьёв «владел всеобщею доверенностию, был привлекателен и во всей гвардии имел репутацию отличнейшую; уважен был не только равными и младшими, но и начальники некоторым образом всегда в нём видели (как мне казалось) образцового офицера. Одно знакомство такого офицера уже восхищало».

А.Н. Муравьёв принял в общество немало членов, в феврале 1817 г. вёл (хотя и безуспешно) переговоры со своим старым другом М.Ф. Орловым о слиянии Союза спасения с тайной организацией, которую начал создавать последний. Но тем не менее Союз спасения оставался малочисленной и строго конспиративной организацией, не имевшей общественной опоры.

Первой прямой попыткой к действию членов Союза спасения был так называемый Московский заговор 1817 г., в котором А.Н. Муравьёв принимал самое активное участие. С середины 1817 до середины 1818 г. он «находился в должности» начальника штаба сводного гвардейского отряда, выступившего в древнюю столицу вместе с царским двором на церемонию закладки храма на Воробьёвых горах в память Отечественной войны 1812 г.

В составе отряда, прибывшего в Москву в конце августа 1817 г., находилось основное ядро тайного общества. Отряд был размещён в Хамовнических казармах около Девичьего поля, в «шефском корпусе» которых получил квартиру и начальник штаба А.Н. Муравьёв. Из ряда источников, и в первую очередь, из «Записок» И.Д. Якушкина, известно, что в Москве, то на квартире Муравьёва, то в доме полковника М.А. Фонвизина в Староконюшенном переулке, происходили бурные заседания общества, на которых развернулись споры о его основах и тактике.

Усиление политической реакции требовало от членов общества действия. Особенно их возмутили распространившиеся слухи о решении Александра I присоединить к Царству Польскому литовские, белорусские и украинские земли и перенести столицу в Варшаву (о чём сообщил А.Н. Муравьёву в письме С.П. Трубецкой). На квартире А.Н. Муравьёва происходило и знаменитое заседание общества, на котором он заявил, «что для отвращения бедствий, угрожающих России, необходимо прекратить царствование императора Александра», и предложил бросить «жребий, чтобы узнать, кому достанется нанести удар царю».

Без всякого жребия принести себя в жертву и никому не уступить «этой чести» решил И.Д. Якушкин. Он хотел убить царя в Успенском соборе, где тот должен был присутствовать на молебне, а затем тут же застрелиться. Заявляли о своей готовности убить Александра I и другие члены общества - А.З. Муравьёв, Ф.П. Шаховской, А.Н. Муравьёв. Хотя предложение Якушкина было принято единогласно, на следующий день большинство членов общества пересмотрело своё решение.

Категорически возражал против цареубийства С.И. Муравьёв-Апостол, понимавший бесперспективность этого акта: небольшая группа заговорщиков, не имевшая поддержки в широких общественных кругах, вряд ли могла заставить нового царя принять их требования об уничтожении крепостного права и о введении конституции. Горячо возражал против террористического акта и М.А. Фонвизин. Не было принято и предложение А.Н. Муравьёва «воспользоваться сопротивлениями, которые делали в Новгородской губернии военным поселениям».

Члены Союза спасения понимали, что они бессильны и что малочисленность организации является помехой для достижения поставленных целей. Было принято решение распустить Союз и создать вместо него новую организацию, имеющую более широкую общественную базу. Начата была выработка устава нового общества. Но чтобы не терять времени и не упустить потенциальных членов будущего тайного общества, было решено создать промежуточную организацию - Военное общество.

«У многих из молодёжи, - писал в воспоминаниях И.Д. Якушкин, - было столько избытка жизни при тогдашней её ничтожной обстановке, что увидеть перед собой прямую и высокую цель почиталось уже блаженством, и потому немудрено, что все порядочные люди из молодёжи, бывшей тогда в Москве, или поступили в Военное общество, или по единомыслию сочувствовали членам его». Главным организатором Военного общества, по свидетельству Н.М. Муравьёва и П.И. Пестеля, был А.Н. Муравьёв, хотя сам он на следствии это отрицал.

В новой, пришедшей на смену Военному обществу тайной организации - Союзе благоденствия - А.Н. Муравьёв продолжал играть видную роль. Он был одним из редакторов первой части устава общества, так называемой «Зелёной книги», одним из авторов известной лишь немногим членам второй части устава, в которой излагалась сокровенная революционная цель Союза благоденствия - подготовка революционного переворота, был членом Коренного совета и возглавлял первое время Московскую управу Союза. Он много сделал для распространения идей Союза благоденствия и завербовал в общество очень большое число новых членов.

Подобно многим другим членам организации, А.Н. Муравьёв рассчитывал, что изменить существующий порядок можно будет силой общественного мнения, «убеждением и благими примерами». Составленный при участии А.Н. Муравьёва устав предписывал членам Союза поступать на гражданскую службу, стараться добиться видных постов и быть образцовыми и деятельными чиновниками.

Особое внимание общество обращало на воспитание юношества, ставя перед собой задачу вырастить «истинных сынов Отечества», преданных Родине и своему народу. Общество должно было заботиться о «человеколюбивых заведениях» - больницах, сиротских домах, а также о местах, где «страждет человечество», - тюрьмах, острогах, бороться за победу справедливости и искоренение злоупотреблений, способствовать развитию производительных сил страны.

Большое место в деятельности общества занимали предположения об освобождении крепостных крестьян, о замене абсолютизма представительным правлением. Свои антикрепостнические взгляды А.Н. Муравьёв выразил в знаменитом «Ответе сочинителю речи о защите права дворян на владение крестьянами...», который сначала был в списках распространён по Москве, а потом через начальника Главного штаба кн. П.М. Волконского был представлен Александру I. Однако император, прочитав «Ответ», лишь раздражённо сказал: «Дурак! Не в своё дело вмешался».

В этом документе А.Н. Муравьёв дал горячую отповедь сторонникам крепостного права и разоблачил сущность «патриархального правления» и «отеческой заботы» помещиков, защищаемых в ходивших по Москве записках харьковского помещика В.Н. Каразина и калужского губернского предводителя дворянства кн. Н.Г. Вяземского. Осуждая предложение последнего о создании при царе совещательного органа из представителей дворянства, Муравьёв прямо поставил вопрос о необходимости участия в таком совете «всех прочих сословий», т. е. в сущности - о представительном правлении.

Союз благоденствия стремился расширить своё влияние и создать соответствующее «общественное мнение» при помощи руководимых членами общества легальных организаций. Как известно, этим планам не суждено было осуществиться, но А.Н. Муравьёв сделал и в этом направлении определённые шаги. Он стал членом «Вольного общества учреждения училищ по методе взаимного обучения», главнейшая цель которого «состояла в том, чтобы стараться о быстрейшем распространении грамотности в простом народе».

Вместе с М.А. Фонвизиным и Ф.П. Шаховским он делал попытки поставить под контроль Союза благоденствия существовавшее в Москве в 1816-1819 гг. студенческое литературное «Общество громкого смеха». Как видно из воспоминаний его председателя М.А. Дмитриева, Муравьёв и Фонвизин по приглашению Шаховского посетили одно заседание, но нашли членов общества «слишком незрелыми».

Участие Муравьёва  в делах Союза благоденствия заметно сократилось с осени 1818 г. К этому времени в судьбе Муравьёва произошли большие изменения. В октябре он вышел в отставку, но не по «домашним обстоятельствам», как записано в его формуляре, а в знак протеста против «незаслуженного обращения» - ареста по распоряжению царя за ошибки, допущенные унтер-офицерами во время крещенского парада.

Дело о его отставке тянулось более полугода - Муравьёв подал прошение ещё в январе. Несмотря на уговоры начальства и товарищей по службе, Муравьёв остался непреклонен, считая, что его оскорблённая честь «не иначе восстановлена может быть, как когда в общем мнении» его «оправдают» (он хотел, чтобы его пригласил остаться на службе сам Александр I). «Грустно лишиться  такого начальника, такого товарища: в Гвардейском штабе все чувствуют сию потерю», - писал И.Г. Бурцов Н.Н. Муравьёву.

25 сентября 1818 г. А.Н. Муравьёв женился на княжне Прасковье Михайловне Шаховской (1788-1835). Поселившись в деревне, он всё реже и реже общался со своими единомышленниками, а в мае 1819 г. объявил о своём решении выйти из общества и возвратил все хранившиеся у него, как бывшего руководителя Московской управы, документы.

Других членов Союза благоденствия А.Н. Муравьёв призывал последовать своему примеру - отказаться от участия в тайных обществах и их организации. Такой неожиданный поступок многих возмутил. Встретившись в 1823 г. с С.П. Трубецким, Муравьёв говорил ему, что «много потерпел от прежних товарищей за то, что отстал от общества, но нашёл утешение в религии, которая теперь его единственное занятие».

Таким образом, инициатор создания первого тайного декабристского общества фактически и первым из декабристов отошёл от революционного движения. Эта парадоксальная ситуация вызвала не только возмущение, но и недоумение многих его товарищей. Лица, встречавшиеся с А.Н. Муравьёвым после его отставки и женитьбы, единогласно отмечали его необычайную религиозность и склонность к мистицизму, усматривая в этом и причину охлаждения к делам общества. Некоторые из них даже считали, что в этом повинна жена Муравьёва.

И.Г. Бурцов писал 7 февраля 1820 г. Н.Н. Муравьёву: «Александр управляем женою, ведущею его в пропасть мистичества. Жаль, что славное сердце его не внемлет более советам друзей». 22 февраля Бурцов снова сетовал: «Жаль, что Александр погряз в мистике». Такое же мнение о причинах внезапного поступка А.Н. Муравьёва сложилось и у И.Д. Якушкина. «Жена его, бывши невестой, пела с ним Марсельезу, но потом в несколько месяцев сумела мужа своего, отчаянного либерала, обратить в отчаянного мистика, вследствие чего он отказался от Тайного общества».

Но вряд ли можно согласиться с этими утверждениями. Прежде всего склонность к мистицизму Муравьёв обнаруживал задолго до знакомства с будущей женой. Товарищи нападали на него за это, как видно из дневника его сослуживца по квартирмейстерской части Н. Дурново, ещё в 1812 г. П.М. Муравьёва, как видно из писем А.Н. Муравьёва из Петропавловской крепости, только поддерживала эти склонности мужа. По отзывам современников, П.М. Муравьёва была очень умной женщиной с сильным характером. Она пользовалась большим уважением у друзей и знакомых и была кумиром своей дружной и многочисленной семьи (в семье кн. Шаховских было 8 дочерей и один сын).

Норвежский астроном, физик и математик Христофор Ганстен, вспоминая о встречах с П.М. Муравьёвой во время путешествия по Восточной Сибири, писал: «У неё был ум мужчины, тело женщины и сердце ангела». Ему вторил декабрист В.Ф. Раевский, живший на поселении в селе Олонках Иркутской губернии и бывший постоянным посетителем дома Муравьёвых в Иркутске: «С <...> Прасковьей Михайловной, урождённой княжной Шаховской, я был в самой искренней приязни. Она была крёстная мать моей старшей дочери. <...> Нельзя было не уважать этой благородной, образованной и добродетельной женщины».

А.Н. Муравьёв боготворил свою жену, но вряд ли он, человек с высоким понятием о чести, мог нарушить данное слово и что-то ей сообщить о тайном обществе и своём участии в нём. Не совсем справедлив И.Д. Якушкин, скептически заметивший, что П.М. Муравьёва только «бывши невестой, пела Марсельезу».

У неё, как и у всех членов семьи кн. Шаховских, обративших на себя внимание III Отделения и находившихся под негласным наблюдением за свои «весьма вольного содержания письма», были довольно стойкие свободолюбивые взгляды. Об этом свидетельствует и поведение П.М. Муравьёвой в ссылке, где она вместе с сёстрами неутомимо заботилась о декабристах и приехавших к ним жёнах, и хранящиеся в архиве Шаховских переписанные её рукой вольнолюбивые стихотворения 1820-1830-х гг.

Не вернее ли корни «отчаянного мистицизма» Муравьёва искать в его масонской деятельности? Основные масонские догматы и символические ритуалы давали для этого обильную пищу. Нельзя также забывать, что в эти годы мистические настроения широко распространились и в Европе, и в России.

А.Н. Муравьёв оставался ревностным масоном и, как видно из его «Записок», до конца жизни сохранял веру во «всемогущество масонского молотка». Он продолжал масонскую деятельность и после запрещения лож в России в 1822 г. и занимался ей почти также увлечённо, как несколько лет назад - делами тайных обществ. Говоря о его масонских и мистических увлечениях этого периода, Е.А. Шаховская, сестра декабриста П.А. Муханова, жена В.М. Шаховского, шурина Муравьёва, не без некоторых оснований писала в 1825 г.: «Этот человек ни в чём не знает меры, - политикой, военным искусством, которыми он занимался раньше, он тоже увлекался до крайности».

Есть некоторые указания на то, что масонские связи А.Н. Муравьёва действительно могли повлиять на его решение о выходе из тайного общества. Какую-то роль в этом, в частности, сыграл С.С. Ланской, бывший к моменту закрытия лож в 1822 г. провинциальным мастером, т. е. главой целой отрасли русских масонов. Муравьёва с Ланским связывала давняя дружба - они ещё накануне Отечественной войны 1812 г. почти одновременно были приняты в ложу «Елизаветы к добродетели».

После создания Союза благоденствия Муравьёв вовлёк в него и Ланского. Муравьёв настолько доверял своему другу, что разрешил ему скопировать устав организации, иметь который, как правило, могли только члены Коренного совета. Возможно, руководители Союза благоденствия хотели доверить Ланскому вербовку новых членов, которых при приёме было принято знакомить с уставом. Но Ланской очень быстро вышел из тайного общества и, как он рассказывал в 1850-е гг. своему сослуживцу и близкому знакомому Я.А. Соловьёву, «вывел оттуда» и Муравьёва.

Тем не менее, очевидно, было бы неверно преувеличивать роль Ланского и масонских увлечений А.Н. Муравьёва в его решении покинуть Союз благоденствия. Как уже отмечалось, внутри самого масонства действовали представители разных направлений, и в первые годы существования декабристских обществ участие в ложах отнюдь не мешало Муравьёву вести активную революционную деятельность.

Разумеется, усиление интереса к мистицизму свидетельствовало об определённых сдвигах в мировоззрении А.Н. Муравьёва, но само по себе это обстоятельство вряд ли могло быть решающим, тем более, что из слов, приведённых С.П. Трубецким, явствует, что религия стала «основным занятием» и «утешением» декабриста после ухода из общества. По-видимому, решение А.Н. Муравьёва имело более глубокие причины.