Записка Никиты Муравьёва «Мысли об Истории государства Российского Н.М. Карамзина»
Публикация, вступительная статья и комментарии И.Н. Медведевой
Исторические взгляды декабристов составляют существенный вопрос для историка и для исследователя литературы декабристского времени. В этой области сделано не мало. Опубликованы новые материалы, изучены основные памятники. Однако здесь имеются пробелы, мешающие серьезным обобщениям. Далеко не все исторические сочинения декабристов опубликованы. Так, мы имеем слабое представление о работах Никиты Муравьева, который по своим интересам был историком-публицистом и, как выразился о нем Лунин, «один стоил целой академии»1.
Лунину был известен весь объем трудов Никиты Муравьева: его работы раннего и сибирского периодов. До нас дошли лишь сочинения Муравьева конца десятых - начала двадцатых годов, но и они свидетельствуют не только об эрудиции Муравьева-историка, но и о политической целеустремленности и своеобразии метода его работы. Из этого наследия опубликована небольшая часть.
До настоящего времени известен лишь отрывок интереснейшего исторического исследования Никиты Муравьева «Мысли об Истории государства Российского H.М. Карамзина» (далее публикуется полный текст этого произведения). Первая его часть (замечания на предисловие Карамзина) публиковалась с изъятиями; вторая не публиковалась вовсе. Черновики и многочисленные выписки2 свидетельствуют об углубленной критической работе Муравьева над начальными главами «Истории государства Российского».
Задумав критический разбор труда Карамзина, Муравьев сначала остановился на предисловии к первому тому, посвященном общей исторической идее и принципам исторического описания. Из критики взглядов Карамзина, высказанных им в предисловии, и составилась та вполне законченная статья Муравьева, которая имела распространение в списках и пропагандировалась самим автором. Даже близко стоявшие к Муравьеву читатели или слушатели этой записки считали, что ею и исчерпывается критика «Истории государства Российского». Пушкин писал: «Ник<ита> Муравьев, молодой человек, умный и пылкий, разобрал предисловие или введение: (предисловие)!».
Повторением слова «предисловие» Пушкин явно хотел сказать, что Муравьев, как все другие, будучи «не в состоянии исследовать, оценить работу Карамзина» 3, не пошел дальше критики предисловия. Между тем, Муравьев начал подробный разбор труда Карамзина, поставив себе очень определенную, строго очерченную цель. Наброски исследования посвящены теме происхождения славян. Несмотря на отрывочность изложения, они интересны не только критикой источников, привлеченных для этой темы Карамзиным, но и введением новых материалов для доказательства некоторых гипотез.
Законченная часть записки и «Продолжение» имели разную судьбу. Первая была в значительной части опубликована в шестидесятых годах, а «Продолжение» остается неизвестным до наших дней4. Позиция историка Муравьева в сложном вопросе о происхождении славян, которому посвящено «Продолжение», остается неизвестной, тогда как содержание начала «Мыслей» неоднократно подвергалось разбору (М.П. Погодина5, П.К. Щебальского6 и, наконец, углубленному комментарию H.М. Дружинина7). Обследование рукописей показало необходимость воссоединения начала и «Продолжения» «Мыслей». Именно в качестве введения в критическое исследование должна рассматриваться законченная часть записки, посвященная предисловию Карамзина. В соединении с «Продолжением» политическая часть записки приобретает особую остроту.
Задачей данной работы, таким образом, является полная публикация записки с необходимыми для понимания ее справками. Не ставя себе цели дать характеристику Муравьева-историка (что потребовало бы прежде всего полного обследования его рукописного наследия), мы тем не менее должны остановиться на обзоре исторических работ и высказываний Муравьева, которые предваряли его работу над публикуемой запиской.
Никита Михайлович Муравьев (1795-1843), один из идеологов декабристского движения, автор конституции и агитационного произведения, именуемого «Любопытный разговор», особенно интересовался историческими вопросами и был знатоком в области отечественной и всеобщей истории. Это отразилось и на его конституции и на «Любопытном разговоре».
Политическая деятельность определила также исторические интересы Муравьева, которые не могут рассматриваться вне задач декабристского движения. Большинство исторических замыслов Муравьева относится к 1815 году8, и дата эта вполне закономерна, так как вопросы отечественной истории были в центре внимания передовой дворянской молодежи, недавно вернувшейся с поля сражения. Внимание к истории было связано с идеями воспитания русского юношества. Вопросы воспитания в эту пору выдвигались на первый план и обсуждались в различных обществах и на страницах журналов.
Двадцатилетний Никита Муравьев написал записку «Некоторые мысли о воспитании и словесности»9. Записка начинается словами: «Частное воспитание должно быть обращено к цели гражданства». В следующем пункте записки раскрываются способы воспитания подлинного гражданина. Муравьев пишет: «...должно приохочивать детей к чтению древней истории, обильной великими примерами бескорыстия, душевного величия, любви к Отечеству и самоотвержения».
Заключительный пункт записки, выразивший ее общую идею, гласит о необходимости «порождать и укреплять <...> вникание в свойства правления и народную гордость». Всему этому должно было содействовать чтение исторических книг, и Муравьев предлагал издание «Сокращенной русской истории, заключающей в себе главные черты добродетели и геройства»10.
В «Рассуждении о жизнеописаниях Суворова», написанном в 1815 г. и напечатанном в «Сыне отечества»11, Муравьев сетовал на то, что «муза истории дремлет у нас в России», и призывал к созданию подлинной биографии Суворова для воспитания юношества в духе суворовской доблести. Одновременно с Муравьевым пропагандировал историческое изучение и Ф.Н. Глинка, выступивший в 1815 г. в «Русском вестнике» с «Рассуждением о необходимости иметь историю Отечественной войны 1812 года».
Эти призывы молодых вольнодумцев вскоре по образовании первых тайных обществ перешли в планомерную пропаганду отечественной истории, о которой впоследствии (уже в Сибири) писал Муравьев в «Заметках о тайном обществе». Чтение исторических сочинений должно было, по словам Муравьева, служить «развитию народных способностей»12. Мысль о несокрушимом духе русского народа одушевляет первые исторические работы Муравьева. О стойкости и силе русского солдата мы читаем в «Журнале военных действий 1811-1813 гг.».
Рукопись «Журнала» состоит из многочисленных русских и французских записей, разбросанных в черновых тетрадях Муравьева13. «Существует одна только преграда завоевателям - дух народа», - пишет Муравьев в «Рассуждении о жизнеописаниях Суворова» (1815)14. Именно в глубоком понимании народного духа - гений. Суворова. Полководец лишь выразитель народной мысли и в этом истинный источник великих побед. Можно предполагать, что Муравьев задумывал большой труд о Суворове и для этого труда предварительно начал два критических разбора: упомянутое «Рассуждение о жизнеописаниях Суворова» и «Критическое описание кампании 1799 года»15.
Среди исторических замыслов Муравьева 1811-1815 гг. особое внимание привлекает «История стран, орошаемых Амуром»16. Наброски представляют собой описание сибирских походов XVII в., которые Муравьев рассматривает как закономерное движение на восток к новым, свободным землям, движение, подсказанное народной мыслью17. Знакомство с перечисленными историческими сочинениями Муравьева дает представление не только о круге вопросов, занимавших его в годы возникновения тайных политических обществ, но и о характере его исторических интересов. Муравьева увлекала не столько описательная, сколько критическая история, критическое исследование исторических трудов и их первоисточников. Такова работа Муравьева над историей походов 1756 и 1799 гг. Таково «Рассуждение» о книгах, посвященных Суворову.
Таким же критическим исследованием являются и «Мысли об истории государства Российского». Выход в свет 1 февраля 1818 г. восьми томов «Истории государства Российского» был событием большого значения. Труд Карамзина, казалось, явился ответом на запросы передовой молодежи, характерные для времени после кампаний 1812-1815 гг. У русского читателя, наконец, была отечественная история, написанная доступно, тем «сильным и кратким слогом», о котором мечтал в 1815 г. Муравьев18.
Вся читающая Россия обратилась к сочинению Карамзина. По словам Пушкина, появление труда Карамзина наделало много шуму и произвело сильное впечатление. «Несколько времени ни о чем ином не говорили»19. Муравьев писал матери 14 февраля 1818 г., что полученные им тома «Истории» «от всех сторон рвут из рук». Сам он немедленно принялся за чтение. 15 апреля 1818 г. Муравьев писал матери, что уже «прочел всю первую часть Карамзина», 22 апреля - что «принялся жестоко за Российскую историю и прочел ее четыре тома». В письме от 16 мая Муравьев сообщает о прочтении семи томов «Истории» и о том, что он «пестрит книгу своими замечаниями»20.
При таких темпах, по-видимому, все восемь томов «Истории» были прочитаны и испещрены замечаниями к концу мая. Тогда же, можно предполагать, был задуман Муравьевым и «ключ» к «Истории», названный «Описью предметам, помещенным в Ист<ории> гос<ударства> Рос<сийского>»21. Однако от «Описи» осталась лишь заготовленная тетрадь - алфавит с выписками нескольких слов на букву «А» 22.
По окончании чтения Муравьев начал выписки из источников, нужных ему для критической оценки отдельных мест труда Карамзина. Эти предварительные выписки и переводы из источников, датируемые началом 1818 г., мы находим в тетрадях Муравьева. При этом следует отметить, что некоторые из выписок 1818 г. совпадают с более ранними, сделанными еще задолго до выхода в свет «Истории государства Российского». Так мы узнаем, что вопросы, затронутые Карамзиным в первых главах, интересовали Муравьева еще в 1815 г.
Никита Муравьев взял на себя роль критика «Истории» Карамзина не как случайный любитель и знаток истории, а как политический деятель, в то время уже один из основателей Союза Благоденствия; необходимо было показать русскому читателю ложность политического направления Карамзина. Рассказ Карамзина о фактах отдаленного прошлого русского народа надо было подвергнуть подробному и глубокому пересмотру в свете передовых идей, пропагандируемых декабристами.
Подобную задачу ставил перед собой Муравьев; она была обширна и требовала времени. Вот почему Муравьев торопился с оглашением вводной части своего исследования, в которой оспаривались исторические взгляды Карамзина, изложенные в предисловии к первому тому «Истории». При этом, разумеется, Муравьев понимал, что для убедительной критики мыслей Карамзина было недостаточно полемически опровергать общие рассуждения, высказанные в предисловии; требовалось последовательное раскрытие ошибок и «темных мест» «Истории», происходивших от неверных идеологических посылок.
При чтении «Мыслей» Муравьева следует помнить, что в 1818 г., когда вышли в свет первые восемь томов «Истории государства Российского», Муравьев выступил как политический противник Карамзина не в качестве сторонника ограниченной монархии, каким стал он в двадцатых годах, а в качестве республиканца, настаивавшего на решительной борьбе с самодержавием. Незадолго до появления «Истории государства Российского» Муравьев занимал крайнюю позицию в Союзе Спасения и развивал бурную политическую деятельность как один из создателей Союза Благоденствия.
Свои революционные убеждения Муравьев пересмотрел лишь в 1821-1822 гг. «Мысли» Муравьева по поводу предисловия Карамзина к первому тому «Истории» выражены четко и просто. Муравьев начинает с посвящения, где Карамзин говорит, что «история народа принадлежит царю»23. Муравьев совершенно не разделяет этой мысли. По его мнению, «история принадлежит народам», и народы должны находить в ней «изображение своих добродетелей и пороков, начала могущества, причины благоденствия или бедствий». С этой точки зрения намерен Муравьев судить о труде Карамзина.
Муравьев возражает против консервативной мысли Карамзина о необходимости мудрого примирения с благодетельной властью, которая обуздывает бурное стремление мятежных страстей. История для Муравьева это - борьба, развитие; творец истории - народ. Властители обязаны лишь руководствоваться благими устремлениями народной мысли и воли. Как и просветители XVIII в., в частности Радищев, декабристы смотрели на народную массу как на силу, определяющую движение истории. В этом была прогрессивность их исторических воззрений. Но понимание роли народа как движущей силы истории было ограничено у декабристов.
Видя идейные мотивы движения масс, прогрессивные историки начала XIX в. не учитывали социальной природы народных движений. Эту неполноценность в понимании роли народа, характеризующую историков до Маркса, отмечал Ленин. В статье «Карл Маркс» Ленин писал о том, что прежние исторические теории «не охватывали как раз действий масс населения» и «в лучшем случае рассматривали лишь идейные мотивы исторической деятельности людей, не исследуя того, чем вызываются эти мотивы»24. Но из этих положений не следует, что Ленин отрицал за историками до Маркса самое признание роли народа. Ленин лишь указывал па ограниченность этого понимания, на то, что историки «не охватывали» побуждающих к движению социальных предпосылок.
Вера в народ, выраженная в замечаниях Муравьева, конечно, не лишена противоречия. Как и для всех декабристов, для Муравьева народ, граждане составляли некую единую, социально не разделенную массу - «toutes les masses d’hommes», как определял понятие народа Н.И. Тургенев25. Масса эта имела единую волю и единый нравственный облик. Отсюда происходила идеализация древней Руси «времен Святослава и Владимира» со всеми гражданственными установлениями древности, идеализация народовластия древних Пскова и Новгорода и отрицание положительных государственных начал во времена правления Ивана III и Ивана IV. Мысли, высказанные Муравьевым по поводу древнего и средневекового периодов русской истории, очень характерны для декабристов. Как известно, и позднее, в тридцатых-сороковых годах, декабристы высказывались в том же духе.
Не согласен Муравьев с Карамзиным и в трактовке роли историка. Муравьев вообще отрицает возможность спокойного беспристрастия в изложении исторических событий, которым, якобы, руководствуется автор «Истории государства Российского». Записка Муравьева заканчивается ссылкой на Тацита, которого «одушевляло негодование»26. Теория объективного изложения тем менее убедительна для Муравьева, чем отчетливее для него политическое направление самой «Истории государства Российского», которая, вопреки уверениям Карамзина о полном беспристрастии изложения, являлась очевидным панегириком самодержавию.
Возражения против любви к «притеснителям и заклепам» были прямой пропагандой и придавали записке Муравьева характер революционного памфлета. Не ограничиваясь кабинетной работой над вышедшими томами, Муравьев как бы возглавил молодую партию идейных противников Карамзина, побуждая передовую молодежь к критическому разбору «Истории государства Российского». «Молодые якобинцы негодовали», - писал Пушкин27.
В.Д. Корнильев, знакомый Карамзина, читал в двадцатых годах Погодину, еще студенту, из своей записной книжки описание вечера в доме Муравьевых, где молодежь рассуждала с хозяином об «Истории». «Вдруг вошел к ним сам Николай Михайлович, живший в одном доме <то есть в доме Муравьевых. - И. М.> Они обратились к нему с своими возражениями». Характеризуя эти возражения, Погодин пишет: «Гвардейская молодежь, приготовлявшаяся к 14 декабря, была против „Истории” Карамзина, не находя в ней подтверждения своим теориям и утопиям»28. «Теории и утопии», подтверждения которым декабристы не нашли в «Истории государства Российского», касались не только общеполитических воззрений. Здесь были теории и гипотезы, связанные с основными вопросами русской истории, в частности - с вопросом становления русской государственности.
Единомышленники Муравьева отвергали монархическую основу, на которой Карамзин строил свое представление об исконных формах русского государства: они противопоставляли этой теории свою идею исконного стремления русских к народоправству, коренящемуся в дорюри ковской истории Руси. Декабристов волновало великое прошлое русского народа до Рюрика, связанное с крупнейшими событиями мировой истории. Именно в этой области они ждали от Карамзина новых разысканий.
И Николай Тургенев, и Никита Муравьев, и Михаил Орлов останавливались на этих вопросах29, Муравьев интересовался происхождением и историей славян задолго до появления «Истории» Карамзина. Судя по одной выписке, его интерес сосредоточивался на военном могуществе славян-предков и на их народном правлении, не терпящем «единодержавия». На эту тему в тетради 1815 г. 30 мы находим выписку - перевод из книги Прокопия «О готской войне». Выписка трактует о победах славян над войсками Юстиниана.
Не ограничиваясь своим переводом, Муравьев приводит тут же и перевод Ломоносова из 4-й главы I части его труда «Древняя российская история». Вероятно, в изучении вопроса Муравьев отправлялся не непосредственно от византийского источника, а от исследования Ломоносова. Обращение юного Муравьева к исследованию Ломоносова не является случайным. Оно тем более любопытно, что труд этот мало ценился ведущими историками начала XIX в.
Критикуя периодизацию русской истории у Карамзина, Муравьев вернулся к мыслям Ломоносова. Ломоносов считал первым, древнейшим периодом русской истории - дорюриковский. Он начинал свою документацию с VI в. н. э., то есть со времени славянских войн против юстиниановской Византии, а не со второй половины IX века, с так называемого «призвания варягов».
Останавливая свое внимание на дорюриковском периоде, Ломоносов имел возможность показать те стороны народного духа славян, которые и определили, по его мнению, будущее величие Руси. В «Древней российской истории», в первой ее части «О России прежде Рурика» Ломоносов описывает славян в их величавой простоте, мужестве и силе. Он писал о том, как славяне, «ненавидя римского ига» и «любя свою вольность»31, были чужды единодержавию и управлялись властью народной. Ломоносов не верил в добровольный отказ славян от народовластья в IX в. Он писал, что «к приведению наших славян под самодержство необходимо нужен был герой с храбрым народом»32.
Какова бы ни была идея Ломоносова о славянах и как бы ни пытался он в дальнейшем показать благополучие монархического правления на Руси - все это не ослабляет тех его утверждений, которые, несомненно, были близки историку-декабристу и могли противостоять взглядам Карамзина. Само название определяет характер исторического труда Карамзина. Его целью является не история русского народа, интересовавшая декабристов, а история русской государственности. Начала ее он видит не в народовластии у восточных славян, а в установлении монархического строя.
Карамзин считает древнейшим, первым периодом - время «от Рюрика до Иоанна III», оставляя как бы за пределами русской истории изложение дорюриковского периода. Первые три главы «Истории государства Российского» по существу являются лишь введением33. В характеристике древних славянских племен у Карамзина заметно стремление подвести читателя к выводам, изложенным в первой основной главе (по счету IV).
Эти выводы сводятся к тому, что славяне, добровольно отказавшись в середине IX века от «древнего народовластного правления», были обязаны «величием своим счастливому введению монархической власти» 34. Что касается самого народовластия, то в соответствующем разделе III главы Карамзин пишет о том, что народ славянский из-за дикости своей «не терпел ни властелинов, ни рабов на земле своей». В «призвании варягов» историограф видит результат постепенной цивилизации славян. Разумеется, подобная точка зрения была чужда декабристам.
Характерно в этом смысле высказывание Лунина в его сибирской записной книжке. «Славяне, - пишет Лунин, - призывая авантюриста Рюрика и его шайку, имели в виду защиту своих границ от воинственных соседей и кочующих орд, бродивших в то время по Европе <...> Многие народы, слабые в начале своего существования, прибегали к этому средству, которое всегда имело роковые последствия для свободы страны»35. Мнение Лунина, высказанное в середине тридцатых годов, являлось выражением тех мыслей, которые сложились у него еще до ссылки. Идея исконности народовластия, присущего русскому народу, широко пропагандировалась декабристами.
В «Любопытном разговоре» Муравьева, предназначавшемся для распространения, задается вопрос: «Какое было на Руси управление без самодержавия? » На это следует ответ: «Всегда были народные вечи». Дальше идет характеристика вечевого правления на Руси, а затем на вопрос: «Почему же сии вечи прекратились, и когда?» - Муравьев отвечает: «Причиною тому было нашествие татар, выучивших наших предков безусловно покорствовать тиранской их власти»36.
Характерно, что вопрос об исконности народовластия, присущего русскому народу, Муравьев не преминул вновь поднять уже в ссылке (в 1836-1840 гг. ) в своих примечаниях к «Разбору донесений Тайной следственной комиссии» Лунина. Там он писал, что слово «самодержец» впервые появляется в грамотах В. Шуйского «из подражания византийцам», что «веча народные, повсюду в России происходившие, не могли быть совместны с самодержавием» и что «вечевой колокол умолк только в 1570 году»37.
Это проливает свет на тщательные разыскания Муравьева для критической отповеди Карамзину по вопросу о величии или «дикости» славян дорюриковского периода и связывает Муравьева в этом вопросе с идеями Ломоносова. Однако Муравьев не хотел оспаривать идеи Карамзина прежде чем сам не осуществит тщательной проверки и сопоставления источников и не сможет разобраться в специальных вопросах интересующего его периода.
Прекрасное знание древних и новых языков позволило двадцатичетырехлетнему критику свободно обращаться с материалами «Истории государства Российского». В публикуемом наброске мы видим цитаты из Диодора Сицилийского и Геродота по подлинникам. Проверка ссылок заставляет Муравьева привлекать и другие источники, к которым Карамзин не обращался, например «Всеобщую историю» Полибия, «Сатурналии» Макробия и др. Особенно обильны и разнообразны выписки Муравьева, касающиеся венедов. Здесь он критически проверяет одного историка другим, стремясь вскрыть противоречия, встречающиеся в свидетельствах Диона Хрисостома, Полибия, Страбона, Тита Ливия, Корнелия Непота, Прокопия и Иордана.
От средневековых свидетельств он переходит к гипотезам, выдвигаемым новыми историками. В отличие от придирчивой критики Каченовского 38 и разбора Ходаковского 39, раздувавших мелкие неточности Карамзина, разбор Муравьева и в его черновом виде представляет собой критику, основанную на широких интересах и ясных идейных требованиях. Выписки из Полибия и из Макробия свидетельствуют об интересе критика к социальным и политическим установлениям древнего славянства, не столь примитивным, как это обрисовано Карамзиным.
Муравьева увлекает гипотеза (приведенная Карамзиным), которая отождествляла предков славян с народами, участвовавшими в таких событиях, как Троянская война и борьба за свободный Рим. Муравьев перебирает свидетельства древних в пользу этого предположения 40, однако он осторожен и не спешит с окончательными выводами; он подвергает тщательному просмотру все свидетельства античных и византийских историков.
Задачей Муравьева является лишь установление «темных мест» Карамзина в вопросе о происхождении и роли в истории славян-предков. Общим выводом критического разбора первых глав является вывод о недостаточности аргументации Карамзина, проистекавшей от отсутствия специального интереса к теме.
Своим разбором, с привлечением новых источников, Муравьев стремился утвердить важность темы и доказуемость нескольких предположений, недостаточно проверенных Карамзиным. Так, одной из основных небрежностей Карамзина Муравьев считает его трактовку взаимоотношений славян с Римом. Четыре раза в своих черновиках Муравьев возвращается к неверной, с его точки зрения, мысли Карамзина, что «римляне, заняв Фракию, приобрели для себя несчастное соседство варваров»41.
Во-первых, Муравьев против самого наименования славян «варварами» в том случае, если «гишпанцы, британцы, германцы и парфяне» не носят того же имени по отношению к Риму. Во-вторых, он напоминает Карамзину, что славяне не были врагами республиканского Рима, а наоборот, оказывали ему неоценимые услуги. На этом Муравьев останавливается подробно, выписывая соответствующие факты и даты.
И наконец, Муравьев решительно возражает против той идеи, что гибель Рима произошла от нашествия варваров. «Он погиб сам от себя: как ржавчина съедает железо, так пороки истребили его силу. Свободный Рим возвышался среди варваров в продолжении 700 лет», - пишет Муравьев, - а «деспот Август навеки потушил пламенник свободы» и тем самым ослабил его мощь. Мысли о рабстве, самовластии и свободе рассеяны по всем черновым записям и выпискам «Продолжения».
Именно эти вопросы, совершенно обойденные Карамзиным, поднимает Муравьев, говоря о славянах-предках. Он делает любопытную выписку из «Сатурналий» Макробия42 «о том, что нельзя пренебрегать долей рабов». Макробий пишет: «Не думай, что это произошло только в нашем государстве. Когда борисфенитов <то есть жителей Ольвии. - И.М.> осаждал Зопирион, они, освободив рабов, <...> смогли выдержать нападение врага». Выписка эта, конечно, не только свидетельствует об интересе Муравьева к проблеме рабства у «борисфенитов»; она связана с постоянными его размышлениями по поводу рабства в России.
Следы этих размышлений мы находим в разных записях, выписках и афоризмах среди черновиков критической записки. Одна из таких записей по своей теме имеет прямое отношение к выписке из Макробия. Муравьев пишет: «Можно будет со временем сказать нашему дворянству то, что Тиверий Гракх говорил патрициям, что лучше - гражданин или раб вечный, ратник или бесполезный на войне человек. Для того, чтобы иметь несколько лишних противу других граждан десятин земли, вы подвергаете себя опасности, что враги похитят то, в чем вы нам отказываете» <то есть свободу. - И.M.>43.
В рассуждениях о причинах гибели Рима мы находим ряд политических намеков. Так. например, совершенно ясно, что, говоря о римских вельможах, «воспитанных греками <...>, чуждающихся языка своего» и равнодушных к судьбам своего народа, - Муравьев имеет в виду русских вельмож, их французский язык, предпочитаемый русскому, их отчужденность от русского народа. Тема эта в 1818-1819 гг. была одной из основных в декабристской литературе44.
Одна из черновых записей к «Продолжению», недоработанная и поэтому не включенная в основной текст, посвящена вопросу о влиянии хозяйства на «благоденствие и даже величие государств». Речь идет опять-таки о состоянии Рима в эпоху войн со славянскими племенами. Муравьев видит причину падения Рима в «слишком неравном разделении богатств». Он рисует мрачную картину Италии времен Августа, «покрытой пустырями и наполненной рабами».
Однако не в политических намеках идейная ценность работы Муравьева над первыми главами «Истории» Карамзина. Цель его критики в выдвижении тех вопросов, которые не были в поле зрения Карамзина. Это не огульное опорочивание труда Карамзина с иных политических позиций, а развернутый, последовательный пересмотр источников под углом зрения ведущей идеи.
Есть основания думать, что Муравьев не скрывал от Н.И. Тургенева и других близких ему членов тайных обществ продолжение своей работы над критикой «Истории» Карамзина, а может быть, кое-что и сообщал им из своих заметок46. Во всяком случае, именно «Продолжение» разбора, оставшееся в черновиках, могло придавать особую значительность политической записке Муравьева. После своего выступления в качестве критика Карамзина, Муравьев как бы становится признанным выразителем исторической мысли декабристов. Это признание определяется не только обширными знаниями Муравьева и умением разобраться в источниках, но прежде всего политической сущностью его исторических интересов.
В позднейшем сочинении М.С. Лунина «Розыск исторический» дано чрезвычайно характерное для декабристов определение исторических интересов. «История нужна, - пишет Лунин, - не только для любопытства и умозрения, она путеводит нас в высокой области политики»46. О взаимосвязи истории и политики писал и Н.И. Тургенев: «...науки политические должны всегда идти вместе с историею и в истории, так сказать, искать и находить свою пищу и жизнь»47. В качестве историка и политика Муравьев должен был участвовать в предполагаемом журнале общества «Арзамас», инициатором которого были Н.И. Тургенев и М.Ф. Орлов.
О надеждах на Муравьева пишет Н.И. Тургенев в дневнике48 в связи с задуманным созданием в начале 1819 г. Журнального общества и изданием журнала «Архив политических наук и российской словесности»49. Возможно, что Муравьев участвовал в составлении программы журнала, в историческом экскурсе, которым Тургенев подкреплял доводы в пользу возрождения политических интересов и знаний.
В программе есть обращение к древнему периоду отечественной истории как истоку закономерного стремления «россиян» к гражданственному усовершенствованию. Тургенев говорит о характере и свободолюбивом духе русского народа примерно то же, что и Муравьев в своих «Мыслях». Тургенев вносит в свой «проспекту» даже мысль Муравьева о «чудном стремлении к величию», которое помогало древним славянам и их русским потомкам в годины бедствий и испытаний. Тургенев пишет: «Инстинкт величия, спасавший наше отечество в эпохи бедствий и разрушения, никогда не оставит Россию, будет ей сопутствовать и направлять ее на поприще гражданственности».
Вряд ли такое, почти буквальное совпадение мыслей Тургенева с «Мыслями» Муравьева является случайным. Вероятно, к разысканиям Муравьева восходит и упомянутое Пушкиным высказывание М.Ф. Орлова о «блестящей гипотезе», недостающей у Карамзина50, так как сам Орлов никогда не занимался этим специальным вопросом. Записка Муравьева, явившаяся выражением исторических взглядов декабристов, была хорошо известна в передовых кругах литераторов. Связь с «Мыслями» кажется несомненной в эпиграмме на Карамзина, не без основания приписываемой Пушкину:
В его Истории изящность, простота
Доказывают нам без всякого пристрастья
Необходимость самовластья
И прелести кнута51.
Безусловного союзника имел Муравьев в лице Н.И. Гнедича. В набросках истории Малороссии Гнедич высказал идеи, совпадающие с «Мыслями» Муравьева52. Нет оснований думать, что работа Муравьева над критикой «Истории государства Российского» ограничилась той частью записки, которую сохранили нам архивы, У нас есть собственное свидетельство Муравьева, что первые восемь томов «Истории» он испестрил замечаниями на полях 53. Следовательно, Муравьев критически осмыслил «Историю» Карамзина вплоть до начала царствования Ивана IV.
Вопрос о том, ограничилась ли критика Муравьева этими замечаниями на полях или он продолжал свои «Мысли об Истории государства Российского» - относится уже к области предположений. Тетради Муравьева не дают никаких следов новых «Продолжений» критики Карамзина, записи в них кончаются 1818 годом и только одна из старых тетрадей (1815) имеет случайные позднейшие наслоения двадцатых годов.
Из того обстоятельства, что в семье Муравьева сохранялась лишь эта небольшая часть написанного Муравьевым, можно заключить, что Муравьев уничтожил все рукописи, относящиеся ко времени его руководящей деятельности в тайных обществах. Сохранилась в основном лишь часть его юношеского архива. Судя по напряженному интересу Муравьева к вопросам отечественной истории, по многочисленным записям и историческим заметкам в его тетрадях 1815-1818 гг., трудно представить, чтобы интерес этот иссяк после 1818 г.
Единственным известным историческим сочинением Муравьева более позднего времени являются его примечания к «Разбору донесения Тайной следственной комиссии», сделанному Луниным в конце тридцатых годов. Восьмое примечание Муравьева54 И является кратким обозрением истории борьбы за народовластие в России со времен древних вечевых собраний до царствования Александра I.
Из этой замечательной по своей целеустремленности и четкости исторической заметки мы можем сделать вывод, что в конце тридцатых годов Муравьев продолжал интересоваться тем же историческим вопросом, который явился главным для него в критике Карамзина 1818 г. Это дает возможность представить себе и характер утраченных замечаний Муравьева на последующие главы «Истории государства Российского».
Примечания:
1 Письмо М.С. Лунина к М.Н. Волконской весной - летом 1843 г. - «Декабрист Лунин и его время». Л., 1926, стр. 273.
2 Хранятся в ЦГИА, ф. № 1153. оп. 1, дд. 68, 97, 98.
3 <Из автобиографических записок>. - Пушкин, т. XII, стр. 306.
4 Первое упоминание о рукописи «Продолжения», выписки и цитаты из него мы находим в книге: Дружинин, стр. 102. Эти цитаты С.Я. Штрайх произвольно соединил с неполным текстом первой части записки (о предисловии), опубликованной в 1861 г., и представил в виде единого якобы связного текста в издании «Избранные социально-политические и философские произведения декабристов», т. I. Л., 1951, стр. 333-336.
5 М.П. Погодин. H.М. Карамзин, ч. II. М., 1866, стр. 198-203.
6 П.К. Щебальский. H.М. Карамзин. - «Русский вестник», 1866, № 11, стр. 191-261.
7 Дружинин, стр. 98-103.
8 Десять исторических сочинений Муравьева (в большей части своей незаконченных) хранятся в ЦГИА (ф. № 1153) в виде черновых и перебеленных рукописей. Они, несомненно, составляют лишь незначительную часть его литературного наследия, так как Муравьев уничтожал свои бумаги перед арестом в декабре 1825 г., а затем в марте 1841 г. после ареста Лунина в Урике.
9 Не опубликована. ЦГИА, ф. № 1153, оп. 1, д. 79/23.
10 Там же.
11 «Сын отечества», 1816, ч. 27, № 6, стр. 218-232; ч. 29, № 16, стр. 121-140; ч. 34, № 46, стр. 3-16 (подпись: М.Н.).
12 «Воспоминания и рассказы деятелей т. о.», т. I, стр. 136.
13 ЦГИА, ф. № 1153, оп. 1, дд. 75, 79.
14 Черновая рукопись в ЦГИА, ф. № 1153, оп. 1, д. 78. Напечатано в «Сыне отечества», 1816, № 16, стр. 129.
15 Черновые заметки: «План критического описания кампании 1799 года». - ЦГИА, ф. № 1153, оп. 1, д. 79.
16 ЦГИА, ф. № 1153, оп. 1, д. 75.
17 Муравьев обращает особое внимание на хозяйственные и строительные предприятия русских отрядов, на их оседание в Приамурье. В «Истории стран, орошаемых Амуром» мы находим даты построек сибирских крепостей (острогов). - В той же рукописи находятся и выписки о пристанях Каспийского моря.
18 «Некоторые мысли о воспитании и словесности» (см. выше).
19 <Из автобиографических записок>. - Пушкин, т. XII, стр. 306.
20 ЦГИА, ф. № 1153, оп. 1, д. 26.
21 «Опись» относится, по-видимому, к 1818 г., хотя тетрадью, в которой она находится. Муравьев пользовался для своих записей в 1823-1824 гг. Хранится в ЦГИА, ф. № 1153. оп. 1, д. 87.
22 Таким образом идея «ключа», осуществленная в 1836 г. П.М. Строевым, впервые явилась еще в 1818 г. у Муравьева.
23 Этими словами Карамзин заканчивает свое посвящение Александру I, предпосланное первому тому «Истории государства Российского».
24 В.И. Ленин. Соч., т. 21, стр. 40.
25 «Архив Тургеневых», т. III, стр. 280.
26 Тацит для Муравьева был идеалом историка, именно в силу его ненависти к деспотизму. Можно сказать, что как историк Муравьев воспитывался на Таците, которого читал в подлиннике еще будучи отроком. В 15-летнем возрасте (в 1810 г. ) Муравьев перевел «Нравы германские».
27 <Из автобиографических записок>. - Пушкин, т. XII, стр. 306.
28 М.П. Погодин. H.М. Карамзин, ч. II. М., 1866, стр. 198, 203-204.
29 См. стр. 557-564.
30 ЦГИА, ф. № 1153, оп. 1, д. 81.
31 См. об этом в статье: Б.Д. Греков. Ломоносов-историк. - «Историк-марксист», 1940, № 11, стр. 18-34.
32 М.В. Ломоносов. Полн. собр. соч. Изд. АН СССР, т. VI. М.-Л., 1952, стр. 191.
33 H.М. Карамзин. История государства Российского, т. I. СПб., <1818>, стр. XXV. - Муравьев называет предисловие Карамзина «вступлением», - см. стр. 586.
34 Там же, стр. 112.
35 Декабрист М.С. Лунин. Сочинения и письма. Пг., 1923, стр. 23.
36 ВД, т. I, стр. 322.
37 «Записки декабристов», вып. 1. Лондон, 1862, стр. 121.
38 «Письма киевского жителя к его другу». - «Вестник Европы», 1819, ч. 103, №№ 2, 3, 4; ч. 104, №№ 5 и 6.
39 Зариан-Доленга Ходаковский. Разыскания касательно русской истории. - «Вестник Европы», 1819, № 20, стр. 277-302.
40 По-видимому, это же чувство национальной гордости руководило и М.Ф. Орловым.
41 H.М. Карамзин. История государства Российского, т. I. СПб., < 1818>, стр. 11.
42 Macrobius. Saturnaliorum Liber I, cap. XI.
43 ЦГИА, ф. № 1153, оп. 1, д. 79.
44 См., например, «Письмо к другу в Германию» А.Д. Улыбышева в бумагах «Зеленой лампы» (Б.Л. Модзалевский. К истории «Зеленой лампы». - «Декабристы и их время». I, стр. 36-40).
45 Так, перебеленный Муравьевым отрывок с заглавием «Нечто о скифах, сарматах, венетах и других древних народах» вполне мог предназначаться к чтению в декабристской среде, может быть, на заседании Журнального общества, задуманного Н.И. Тургеневым.
46 Декабрист М.С. Лунин. Сочинения и письма. Пг., 1923, стр. 78-83.
47 «Архив Тургеневых», т. III, стр. 381.
48 Там же, стр. 191. - О надеждах, возлагаемых на Муравьева, пишет и А.И. Тургенев к И.И. Дмитриеву 6 мая 1819 г. («Русский архив», 1867, № 4, стб. 647).
49 Как свидетельствует Н.И. Тургенев, Муравьев был единственным, кто читал в Журнальном обществе свое сочинение (11 апреля 1819 г.). Программа журнала, составленная Н.И. Тургеневым, опубликована А.А. Фоминым в статье «К истории вопроса о развитии в России общественных наук в начале XIX века». - «Русский библиофил», 1914, сентябрь, стр. 68-87, а также в «Архиве Тургеневых», т. III, стр. 376-382.
50 Пушкин. <Из автобиографических записок>.
51 Принадлежность этой эпиграммы Пушкину оспаривается до настоящего времени (она не вошла в «большое» академическое издание сочинений Пушкина), хотя основанием для этого спора является только признание Пушкина, что он написал лишь одну эпиграмму на Карамзина. Но так как существуют две эпиграммы, которые с достаточной убедительностью приписывались Пушкину, то одна из них, именно эта, была сочтена не принадлежащей поэту. Между тем и поэтические достоинства и содержание эпиграммы говорят об авторстве Пушкина (см. Полн. собр. соч. Пушкина в десяти томах. Изд. АН СССР, т. VIII. М., 1949. стр. 522).
52 «Декабристы и их время», 1951, стр. 119-120.
53 См. выше в письме к матери от 16 мая 1818 г. - Тома «Истории государства Российского», испещренные замечаниями Муравьева, к сожалению, утрачены.
54 «Записки декабристов», вып. 2-3. Лондон, 1863, стр. 121-125.
