Николай Николаевич Муравьёв-Карский

Жизнь Николая Николаевича Муравьева (14.07.1794 - 18.10.1866) с трудом умещается в рамки биографии одного человека. Он родился в царствование Екатерины II, был пятью годами старше Пушкина, участвовал в Отечественной войне 1812 г. и Крымской 1854-1856 гг., основал один из самых ранних преддекабристских кружков и не только дожил до освобождения крестьян, но освободил собственных задолго до манифеста 1861 г. В его жизни словно совместились разные эпохи, разные отрезки истории.

В ранней юности Муравьев испытал сильное влияние Руссо, и оно навсегда оставило след в характере этого человека, по словам его друзей, более всего похожего на древнего римлянина. Его спокойное мужество и аскетизм, неподкупная честность, прямота и безмерная требовательность к себе и окружающим не раз давали повод современникам и в особенности подчиненным говорить о нем как о педанте и бездушном «службисте». Однако этот суровый воин был, без сомнения, наделен внутренней мягкостью, благородством и рыцарственностью. Всем этим, помимо влияния Руссо, он был обязан воспитанию и усвоенным в раннем возрасте привычкам.

Расцвет многообразных дарований Н.Н. Муравьева пришелся на николаевское время, но по своему цельному и сильному характеру, по критическому складу ума, по чувству беззаветной и жертвенной любви к отечеству Муравьев принадлежал к поколению декабристов. Правда, он так и остался «декабристом без декабря», но всю жизнь сохранял дружеские связи с теми, кто отбывал ссылку в Сибири и солдатчину на Кавказе. Он поддерживал братьев по крови (вспомним, сколько Муравьевых было среди декабристов) и духу, рискуя собственной карьерой и даже благополучием семьи.

Декабрист Александр Муравьев, его родной брат, сказал однажды о Николае Николаевиче, что «во всех обстоятельствах своей жизни он был всегда рыцарем чести». Много ли людей, достойных таких слов? Свидетельство подчиненного еще важнее, чем мнение брата: «Имев честь быть личным адъютантом Николая Николаевича Муравьева, когда он был начальником штаба 1-й армии, а потом командиром 5-го пехотного корпуса, быв очевидцем его гражданской доблести, как государственного деятеля, я вынес убеждение, что совестливость его имела свой масштаб, часто и многим казавшийся неприменимым к служебной деятельности».

Николай Николаевич Муравьев был профессиональным военным и непрофессиональным литератором. Как полководец, он стяжал славу при взятии Карса (1855 г.), после чего стал именоваться Муравьевым-Карским.

Даже расточительная на милости Екатерина II давала такие прибавления к фамилиям полководцев не так уж часто: за великие дела этой награды были удостоены лучшие из них. Суворов стал называться Рымникским, Г.А. Потемкин - Таврическим, А.Г. Орлов - Чесменским, П.А. Румянцев - Задунайским. Это было не только самой высокой наградой императрицы, не только означало высшую степень одобрения и поощрения заслуг в Российской империи, но возводило полководцев в ранг народных героев и навсегда связывало их имена с деяниями, совершенными ими во имя Отечества. В XIX столетии такие прибавления к фамилиям стали более редкими. Лишь великий Кутузов получил титул князя Смоленского да лукавые царедворцы Дибич и Паскевич были пожалованы титулами: первый – Забалканского, второй - Эриванского.

Как литератор Николай Николаевич не стяжал славы, да и не стремился к ней. Он написал замечательные книги о своих путешествиях, о войне на Босфоре и за Кавказом. Первая из его книг «Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах гвардейского генерального штаба капитана Николая Муравьева, посланного в сии страны для переговоров» была издана в Москве в 1822 г. и позднее переведена на три языка: французский, немецкий и английский. В тогдашней, мало читающей России, она прошла почти незамеченной, хотя о подвиге капитана Муравьева, проведшего 48 дней в заключении у хивинского хана, много говорили и писали в столичных газетах.

Эта увлекательная и живо написанная книга показала и степень литературной одаренности молодого Муравьева, и его тонкую наблюдательность, и широту его кругозора. В этой книге Николай Николаевич позволил себе открыто высказать свои политические взгляды, а так как речь шла о Хивинском ханстве, дело сошло ему с рук. Русская литература вместе с боковыми ответвлениями своими (записки, мемуары, очерки и т. д.) росла и мужала, частенько прибегая к аллюзиям и иносказаниям.

Муравьев писал: «…в самовластном правлении деспот есть душа правления и всякая его, даже, по-видимому, незначащая черта, имеет уже большое влияние как на народ, так и на его управление. <…> Любовь к отечеству в таковом правлении существовать не может. <…> В таковом правлении никто не может достигнуть до истинного счастия, каждый гражданин есть раб, - счастие же его - избегнуть гонения властителя и вместе с тем быть угнетателем других». Этот взгляд на деспотическое государство Муравьев сохранил до конца своих дней. Но и в этом государстве он всегда был истинным гражданином, потому что не отступал от закона, «им самим над собою признанного» (слова Пушкина).

Муравьев начал вести дневник рано, видимо, вскоре после приезда своего в Петербург. Тогда ему было 16 лет. В разные периоды жизни дневниковые записи чередовались у него с записками о недавнем прошлом. Так, об Отечественной войне 1812 г., когда началось его военное поприще, и о Заграничных походах 1813-1814 гг. писал он в Тифлисе, в 1818 г., в часы досуга, отмечая с привычной ему точностью, в какой день что записано. Там же, в Тифлисе, он впервые обратился к своему детству и к истории своей семьи.

«Отец мой был некогда записан в Измайловском полку и на 16-м году от рождения поехал учиться в Страсбургский университет, где отличался своими успехами. Пробыв четыре года в чужих краях, он возвратился в Россию и вступил в морскую службу, был в 1788 г. адъютантом у принца Нассау, участвовал в нескольких морских сражениях со шведами, и когда порученная в командование его галера, избитая ядрами, пошла ко дну, он, по спасении своего экипажа, последний бросился в воду с несколькими матросами. Будучи ловким плавателем, он, при небольшой ране на ноге, полученной им от корабельного осколка, надеялся достичь одного из наших судов, но был вытащен из воды шведами, взят в плен и отвезен в Стокгольм, где оставался около года. По размене пленных его назначили капитаном фрегата».

Николай Николаевич Муравьев-старший (1768-1840) был человеком замечательных дарований и образованности. Академик М.В. Нечкина с полным на то основанием отметила однажды, что «семья Муравьевых - один из культурнейших очагов своего времени…». Любовь к знаниям, даже некую ненасытность в овладении ими, Муравьев-старший сумел передать своим детям. От него же унаследовали они разнообразные дарования и аналитический ум. Впрочем, аналитичность Муравьева-старшего носила скорее отвлеченный характер и, как человек своего века, глубоко почитающий традицию, он никогда не заносил руку на устои.

В 1810 г. четырнадцатилетний сын Муравьева-старшего Михаил, в ту пору студент Московского университета, основал общество математиков. Оно состояло из студентов, кандидатов и преподавателей университета и ставило целью распространение математических знаний в России. Председателем общества был избран Муравьев-старший, в доме которого открылись публичные бесплатные лекции.

Члены общества читали своим слушателям курс чистой и прикладной математики. Муравьев-старший преподавал военные науки. Впоследствии (в 1815 г.) это общество стало училищем колонновожатых (офицеров квартирмейстерской части). Общий дух и атмосфера училища были таковы, что из него вышло около тридцати деятелей тайных обществ. Декабрист Н.В. Басаргин вспоминал, что лекции Муравьева-старшего «считались не учением, а скорее отдохновением и приятною поучительною беседою».

В этой атмосфере дружества и полного взаимного доверия формировался характер Н.Н. Муравьева-младшего. В 1811 г. он близко сошелся с многими из слушателей отца, а также с братьями Артамоном Муравьевым и Матвеем Муравьевым-Апостолом, дальними по родству, но близкими по духу. Все они, юные, восторженные, мечтательные, желали соединить себя узами еще более тесными, чем узы дружбы и даже кровного родства.

Понятно, что их связало стремление к общему благу, единство взглядов и интересов. Они читали и обсуждали «Общественный договор» Руссо, помышляли создать республику на каком-нибудь далеком острове вроде Сахалина и воспитать из его диких обитателей свободных граждан. Так возникло «тайное» полудетское общество, главой которого был единогласно избран Николай Муравьев. На первом заседании, состоявшемся осенью 1811 г., присутствовали Николай и Артамон Муравьевы, Матвей Муравьев-Апостол, Лев и Василий Перовские и Алексей Сенявин. Они были очень юными; игра в тайну, а еще больше - свободу - необычайно сблизила их. Отечественная война 1812 г. прервала их занятия и мечтания.

Весною 1812 г. три брата Муравьевы, Александр, Николай и Михаил, которому не было еще шестнадцати лет, отправились в армию. Прошло много лет, прежде чем твердый, решительный, свободомыслящий и готовый жертвовать собою для блага России Михаил Муравьев превратился в жестокого крепостника, стал одним из самых бездушных столпов империи и, проведя резкую черту между собою и всеми братьями, произнес печально известную фразу: «Я не из тех Муравьевых, которых вешают, а из тех, которые вешают». В этой фразе - приговор истории Михаилу Муравьеву: после кровавого подавления Польского восстания 1863 г. он так и был прозван - «вешателем».

Однако жизнь не скоро еще разведет в разные стороны братьев Муравьевых. Во время Отечественной войны они рядом, плечом к плечу. Только Михаил, получив тяжелую рану в Бородинской битве и едва не лишившись ноги, остается в России, а Александр и Николай вместе с победоносной русской армией идут в Европу, участвуют во всех главных сражениях и входят в Париж.

Для многих русских офицеров из богатых аристократических семей пребывание в Париже стало нескончаемым праздником. Николай Муравьев был беден и мог только наблюдать. Вообще бедность сыграла фатальную роль в его жизни. В ней проявился перст судьбы, указующей Муравьеву на серьезность и значительность его целей. В отличие от других он не мог искать рассеяния в светской жизни.

Он стал сосредоточен; у него освободился досуг для занятий, наблюдений и размышлений. Уже во Франции, во время прогулок по Парижу и его окрестностям, начала проявляться в Муравьеве склонность всматриваться в быт, нравы, обычаи народа. Пройдет всего несколько лет, и у него сформируется тот пристальный интерес к этнографии, который даст такую яркую и своеобразную окраску его первой книге о путешествии в Хиву и Туркестан, а затем и другим его запискам, в том числе и кавказским.

То, что увидел он во Франции, нимало не походило на рассказы о ней его старого гувернера и других людей, посещавших прежде эту страну.

Однажды, гуляя в Тюильрийском саду, он загляделся на лебедя, плавающего в пруду. К нему подошли хорошо одетые люди и спросили, есть ли в России лебеди. К такому невежеству Муравьев испытывал насмешливую брезгливость.

- Нет, - отвечал он, - как у нас лебедям быть, когда воды целый год во льду и покрыты снегом.

- Как же у вас пашут и сеют?

- Пашут снег, сеют во снегу, и хлеб родится на снегу.

- О боже, какая страна!

В 1814 г. Н.Н. Муравьев вместе с русской армией вернулся в Россию, полный радужных надежд, предвкушая встречу с родными, друзьями, а главное - с Наталией Николаевной Мордвиновой, в которую был влюблен с отроческих лет. Наталия Николаевна была дочерью адмирала Н.С. Мордвинова, человека умного, просвещенного и гуманного. Мать Николая Муравьева, Александра Михайловна, была Мордвинову дальней родственницей.

В семье адмирала Муравьева встретили с родственной теплотой и подали повод к надеждам. Муравьев стал почти ежедневно бывать у Мордвиновых. Однако прошло немного времени, и отношение к нему изменилось: он не имел видов на наследство и жил на скромное офицерское жалованье, а потому в зятья не годился. Так как в Петербурге распространились слухи о сватовстве Муравьева, адмирал попросил его удалиться из столицы, чтобы не повредить Наталии Николаевне.

Только через одиннадцать лет после этих событий, в 1827 г., на Кавказе, в том же доме, где А.С. Грибоедов впервые увидел Нину Александровну Чавчавадзе, Николай Муравьев просил руки Софии Федоровны Ахвердовой, сироты и бесприданницы. Ему не суждено было продолжительное семейное счастие: в 1830 г. он овдовел и поручил малолетнюю дочь Наташу попечениям семьи своего двоюродного брата А. Мордвинова. «Боже, боже мой! - написал он в дневнике 13 ноября 1830 г. - Не оставь меня в дни скорби моей!»

Но до этого еще далеко. В 1816 г. Николай Муравьев еще очень молод и не одинок. Узы, если и не столь сильные, как любовь, то все же очень крепкие, привязывали его в ту пору к Петербургу. Возвратившись из похода во Францию, он возглавил одну из самых ранних преддекабристских организаций - «Священную артель». Началось это так: три брата Муравьевы и их старинные друзья - И.Г. Бурцов, Петр и Павел Колошины - сняли общую квартиру на Грязной улице. Так было дешевле жить и проще разделять бытовые тяготы.

Очень скоро совместная жизнь соединила их в прочное содружество, связав единством интересов, стремлений и целей. Они занимались научным и политическим самообразованием, много читали, изучали языки, а главное - говорили и спорили. Если в этих спорах и не родилась истина, то самое направление интересов, самая атмосфера «Священной артели» подготовили молодых людей к участию в политических кружках, которые в скором времени возникли в России. Юноши, только что вернувшиеся из заграничных походов, многое вспоминали, обсуждали, сравнивали, анализировали.

Постоянными гостями артельщиков были Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы, Иван Якушкин, Никита Муравьев, Сергей Трубецкой, Михаил Лунин, Иван Пущин.

В недрах артели созревал идейный центр декабризма. Иван Пущин вспоминал: «Постоянные наши беседы о предметах общественных, о зле существующего у нас порядка вещей и о возможности изменения, желаемого многими втайне, необыкновенно сблизили меня с этим мыслящим кружком: я сдружился с ним, почти жил в нем».

Так продолжалось до 1816 г., когда по требованию Н.С. Мордвинова Николай Муравьев покинул Петербург и отправился с А.П. Ермоловым на Кавказ. Знакомство с Ермоловым было недавнее, но приятное. Муравьев испытывал уважение к этому отменно храброму и бескомпромиссно честному генералу. «Я смело дал слово Ермолову остаться после посольства с ним в Грузии, сколько ему времени угодно будет» (1886, № 4, с. 445). Свое слово Муравьев сдержал.

Товарищи проводили Муравьева до Средней Рогатки, и он со стесненным сердцем простился с ними, полагая, что расстается с Россией навсегда. В Москве догнал его брат Александр и передал ему письмо от товарищей по «Священной артели»: «Бог да благословит тебя, честная душа, а любовь к отечеству да руководствует тобою, а воспоминания о неразрывной артели да усладят тебя во всех твоих трудах и начинаниях!» (1886, № 4, с. 448).

«Я сей лист высоко чту и никогда ни на какие аттестаты не променяю», - написал Муравьев в «Записках» (1886, №4, с. 449).

С членами «Священной артели», с людьми, близкими к ней, с теми, кто вошел позднее в декабристские общества, Муравьев переписывался всю жизнь: и тогда, когда было еще можно, и даже тогда, когда было уже нельзя. Письма декабристов к Муравьеву - свидетельства любви и безграничного уважения к этому замечательному человеку. Многие из этих писем словно продолжают ранее начатые споры, пытаются разрешить возникшие прежде вопросы.

Так как Муравьев находится очень далеко от своих корреспондентов, то в некоторых письмах ощущается беспокойство: не изменил ли он принципам братства, не предал ли свои убеждения. Поэтому Иван Бурцов, например, нередко наставляет Муравьева, призывая его укреплять свои добродетели: «…в государствах возникающих, преисполненных зла и невежества, обыкновенные обязанности недостаточны – потребны доблести, потребно отречение от собственных выгод и стремление к общему всеобъемлющему благу целого».

Муравьев, со своей стороны, чувствует себя облеченным доверием товарищей, считает делом чести осуществлять в жизни принципы правды, любви к отечеству, гражданской доблести, выработанные «Священной артелью». По какому-то внутреннему, негласному, но принятому им уговору, Муравьев, расставшись с товарищами, уже не вправе вести себя как частное лицо: куда бы ни закинула его судьба, он ныне и присно будет представлять нравственные и гражданские идеалы «Священной артели». Поэтому вся дальнейшая его жизнь - не служба, но высокое служение отечеству.

Офицер Муравьев, профессиональный военный, не оставляя своих прямых обязанностей, становится на Кавказе путешественником и этнографом. Заметим сразу - одним из первых этнографов в России, хотя сама этнография как наука зародилась несколько позднее. Каждое описание путешествий Муравьева – не только литературный, исторический, научно-познавательный документ. Это точное воссоздание быта, культуры, обычаев того или иного народа.

Муравьеву чужд всегда насаждавшийся в России сверху великодержавный шовинизм. Молодой офицер терпим, человечен и доброжелателен. «Узбеки, - пишет он, - вообще умны, приятны и остры в разговорах; в предприятиях своих тверды и решительны; нраву прямого и презирают искательство, обман и ложь…». Посланный как завоеватель Муравьев приходит как друг, исследователь, ученый. Поэтому его записки, полные доброжелательной объективности, до сих пор не утратили своего интереса.

В июле 1817 г. Муравьев вместе с А.П. Ермоловым совершает поездку в Персию. Пылкое воображение молодого офицера заранее рисовало ему пышную роскошь шахского двора. То, что он увидел, поразило его не менее, чем некогда Париж: «Дворец построен из жженого кирпича на невысоком пригорке. Нет порядочного помещика в России, у которого бы дом не был лучше несчастного сего дворца. <…> Комнаты маленькие, нечистые.

Гарем шахский построен кружком на дворе, имеет одну среднюю комнату с кружком, весьма неправильно на полу начерченным; по четырем углам есть четыре чуланчика, в которых живут жены его. <…> На другом дворе множество чуланчиков нечистых, скорее нужников, в которых живут его наложницы и танцовщицы <…> Шах сидел в открытой палатке на троне. Он был весь в каменьях; ноги его, обутые в белые чулки, болтались, и вместо величия, которое мы ожидали, мы увидели мишурного царя на карточном престоле, и все невольно улыбнулись» (1886, № 4, с. 501, 516). «Мишурный царь» - это уж из Державина; Муравьев знал не только математику и языки, но и поэзию.

Потом была опасная, прославившая его имя поездка в Хиву и Туркестан, когда он чудом остался жив и вернул себе свободу. В отчете об этой поездке А.П. Ермолов сообщал в генеральный штаб: «Гвардейского генерального штаба капитан Муравьев, имевший от меня поручение проехать в Хиву и доставить письмо тамошнему хану, несмотря на все опасности и затруднения, туда проехал. Ему угрожали смертью, содержали в крепости; но он имел твердость, все вытерпев, ничего не устрашиться; видел хана, говорил с ним и, внуша ему боязнь мщения со стороны людей, побудил отправить ко мне посланцев. Муравьев есть первый из русских в сей дикой стороне, и сведения, которые передает нам о ней, чрезвычайно любопытны».

Узнав о возвращении Муравьева из Хивы, восторженный Иван Бурцов писал ему: «Имя твое, достойнейший Николай, превозносимо согражданами. Подвиг, тобой совершенный, достоин славного Рима. Как ни равнодушен век наш к подобным делам, но не умолчит о тебе история».

Прошло несколько лет. Муравьев почти не выезжал с Кавказа, мирил горцев, изучал персидский и турецкий языки, много читал, участвовал во второй туркменской экспедиции, был секундантом А.И. Якубовича на его дуэли с А.С. Грибоедовым. Потом довольно близко сошелся с Грибоедовым, хотя всегда испытывал к нему какое-то двойственное чувство, которое и сам едва ли мог объяснить. Уважение и интерес к Грибоедову часто сочетались с непонятным и трудно преодолимым раздражением к нему.

Еще в октябре 1818 г. Муравьев записал: «…видел Грибоедова. Человек весьма умный и начитанный, но он мне показался слишком занят собой». Был момент, когда сам он чуть было не стрелялся с Грибоедовым, но дело как-то обошлось. Муравьев все внимательнее присматривался к Грибоедову и в 1822 г. отметил: «Образование и ум его необыкновенны».

Муравьев был одним из первых, кто дал высокую оценку дипломатической деятельности Грибоедова после его трагической смерти: «…Грибоедов в Персии был совершенно на своем месте… он заменял нам там единым своим лицом двадцатитысячную армию… не найдется, может быть, в России человека, столь способного к занятию его места».

Особые отношения связывали Муравьева с А.П. Ермоловым, для которого он был не просто подчиненным, но доверенным лицом. У них оказалось много общих знакомых и друзей, деятелей тайных обществ. Когда-то Ермолов был тесно связан с декабристами, потом его отдалило от них время и расстояние, но сохранилась переписка и неподвластные ни пространству, ни времени взаимная симпатия и добрые чувства.

Бывая в Петербурге и в Москве, Ермолов встречался с многими из прежних друзей, однако не считал себя вправе осведомляться о внутренних делах тайных обществ. Однажды в 1822 г. в Москве, увидев М.А. Фонвизина, он подозвал его: «Поди сюда, величайший карбонари! Я ничего не хочу знать, что у вас делается, но скажу тебе, что он <Александр I> вас так боится, как бы я желал, чтобы он меня боялся».

Муравьев разделял политические взгляды Ермолова, его отношение к правительству. У них были общие представления о позиции гражданина и долге перед отечеством. «Римские добродетели сего человека единственны»,– сказал Муравьев об Ермолове (1886, № 4, с. 523).

Весть о восстании на Сенатской площади сблизила их еще более. Оба они оказались под подозрением как друзья казненных и опальных декабристов; Муравьев - как близкий родственник многих из них. Оба понимали, что Ермолов скоро будет отозван с Кавказа и, вероятнее всего, уволен в отставку. Кроме всего прочего, у главнокомандующего было всегда много недоброжелателей. Хорошо знавший Ермолова и его окружение М.А. Фонвизин очень точно сказал когда-то, что многим людям «колола глаза военная слава и античный характер Алексея Петровича, которого биография, беспристрастно и умно написанная, была бы под стать Плутарховым жизнеописаниям знаменитых людей Греции и Рима».

В 1827 г. Ермолов был смещен и его место занял ничтожный, коварный и капризный И.Ф. Паскевич. По совету Ермолова Муравьев остался при Паскевиче помощником начальника штаба с тем, чтобы продолжать прежнюю политику завоевания Кавказа, разумную и по возможности гуманную.

С приходом Паскевича судьба Муравьева изменилась - и надолго. Не то, чтобы удача отвернулась от него; ему по-прежнему везло, и это везение было следствием его таланта, военной инициативы и личной смелости. Но с этих самых пор лавры его блестящих побед пожинал не он, а другие. Он и прежде служил отечеству бескорыстно, теперь же почти безымянно. Его победы на Кавказе умело и ловко использовал в своих целях бездарный Паскевич. Хотя вскоре после взятия Тавриза Муравьев и был произведен в генерал-майоры, истинную признательность императора снискал не он, а Паскевич.

В 1833 г., после того как Муравьев, посланный с секретной миссией в Турцию и Египет, добился заключения выгоднейшего для России Ункяр-Искелесийского договора, честь и слава достались не ему, а А.Ф. Орлову. Кстати сказать, в соответствии с секретной статьей этого договора Турция обязалась (ни много ни мало) по требованию России закрыть Дарданельский пролив для всех иностранных военных кораблей. Как коротка и неблагодарна человеческая память! Кто, кроме историков, вспомнил впоследствии имя Муравьева и заслуги его перед отечеством? А ведь недобрая память о М.Н. Муравьеве-вешателе пережила его время и укрепилась в сознании потомков.

Вслед за поездкой в Турцию и Египет последовало повышение по службе: Муравьев был назначен командиром корпуса. В жизни его произошла перемена, он женился на Наталии Григорьевне Чернышевой, сестре декабриста Захара Чернышева, которого опекал он на Кавказе. Его связи с опальными деятелями тайных обществ приобрели теперь характер семейственный, что вызывало особое подозрение власть предержащих. К тому же Муравьев, пытаясь облегчить участь декабристов, проявлял чрезмерную активность.

Энергия, свойственная сильному и настойчивому характеру Муравьева, проявилась и в заботах его о положении солдат. Бессильный изменить это положение радикальным образом, Муравьев подал Николаю I докладную записку, где изложил «все неудобства и бедствия, коим подвержены несчастные нижние чины». Этот рискованный поступок не был, однако, опрометчивым; быстрых и опрометчивых решений он почти никогда не принимал.

Сказалась здесь и природная доброта его, милосердие к простому человеку. Один из современников писал о Муравьеве: «Под суровою оболочкою его скрывалось самое теплое и сострадательное сердце. В мерах взыскания он всегда отклонял все, что могло уничтожить будущность виновного. В командование свое на Кавказе он не решился подписать ни одного смертного приговора, не сделал никого несчастным».

Муравьев наблюдал жизнь русского солдата с ранней юности и представлял себе ее вполне отчетливо. В память его глубоко запало возвращение из заграничных походов 1814 г., когда победившие «непобедимую» наполеоновскую армию солдаты предпочитали остаться на чужбине, чтобы не тянуть невыносимую лямку солдатчины у себя на родине. На родине, которую они отстояли своей кровью.

С горечью истинного патриота он рассказал об этом в «Записках»: «Во все время похода до своей границы у нас было много беглых во всех полках. Люди уходили, иные с лошадьми и с амуницией. Зная трудное положение нашего солдата в России, это бы и не странно казалось: но удивительно то, что в числе беглых были старые унтер-офицеры, имеющие кресты и медали. Побегов всего более сказывалось в пехоте. Вообще в этом походе от Парижа до своей границы мы лишились около 6000 беглыми, из которых впоследствии многих возвратили нам союзные державы» (1886, № 2, с. 119).

Докладная записка не прошла ему даром. Для Николая I она стала поводом выразить всю накопившуюся ненависть к этому независимому и слишком свободомыслящему генералу. И Николай воспользовался первым удобным случаем, чтобы припомнить Муравьеву все: прежние связи с тайными обществами, попечения о разжалованных в солдаты и отправленных в «теплую Сибирь» (циничная шутка императора, называвшего так Кавказ), дружбу с Ермоловым, родственные связи с декабристами. Его характер раздражал Николая: Муравьев никогда не проявлял искательства, и в нем легко угадывалось высокое чувство человеческого достоинства.

По личному распоряжению Николая Павловича Муравьев после одного из военных смотров, к которым так исступленно-придирчиво относился император, был лишен генеральского звания и отставлен от службы. Бывший генерал удалился в имение своей второй жены, где думал заняться хозяйственными делами, освободить крестьян и продолжить записки о своей жизни. Он провел в Скорнякове (Воронежского уезда) более десяти лет и осуществил почти все, что задумал. О дальнейшей военной карьере Муравьев не помышлял. Однако судьба распорядилась иначе.

В 1854 г. началась Крымская война. В русском обществе она вызвала необычайный подъем патриотических чувств: с исходом войны связывали судьбы России и Западной Европы. Петербург был объявлен на военном положении, Севастополь называли «нашей Троей».

Осенью 1854 г. Николай I вспомнил о Муравьеве. В конце ноября он был произведен в генерал-адъютанты, назначен наместником и главнокомандующим кавказскими войсками. Муравьев писал: «Не милостью царской мне было вверено управление Кавказом, а к тому государь был побужден всеобщим разрушением, там водворившимся от правления предместника моего. Находясь в столице близ государя и первенствующих лиц, я видел ничтожность многих. Еще раз убедился в общем упадке духа в высшем кругу правления, в слабости, ничтожестве правящих.

Я видел своими глазами то состояние разрушения, в которое приведены нравственные и материальные силы России тридцатилетним безрассудным царствованием человека необразованного, хотя, может быть, от природы и не без дарований, надменного, слабого, робкого, вместе с тем мстительного и преданного всего более удовлетворению своих страстей, наконец, достигшего как в своем царстве, так и за границею высшей степени напряжения, скажу, презрения, и опирающегося, еще без сознательности, на священную якобы преданность народа русского духовному обладателю своему, - сила, которой он не разумеет и готов пользоваться для себя лично в уверенности, что безусловная преданность сия относится к лицу его, нисколько не заботясь о разрушаемом им государстве». Эта поразительно точная характеристика Николая и политической ситуации в России сделана не просто умным, благородным и проницательным человеком, но государственным мужем, сознающим свою величайшую ответственность перед отечеством и историей.

В 1855 г. Муравьев приехал на Кавказ. Летом того же года русские войска под его командованием вошли в Турцию, взяли крепость Ардаган и начали осаду Карса. Штурм этой крепости, считавшейся неприступной, имел мировой резонанс и прославил имя Муравьева. Во время штурма, продолжавшегося восемь часов, Муравьев, серьезный и молчаливый, сидел на камне, на вершине Столовой горы, к подножию которой долетали турецкие ядра. За ходом боя он наблюдал в подзорную трубу.

16 ноября 1855 г. Карс был взят. Муравьев получил Георгиевский крест второй степени. Это было первой пощечиной нового царя, Александра II. Не дожидаясь второй, Муравьев без колебаний написал прошение об отставке. Оно было удовлетворено. Муравьев вернулся в Россию. Он прожил еще одиннадцать лет, удалясь от государственных дел и спеша творить добро.

*  *  *
Сложное и отвлеченное понятие связи времен подчас оказывается удивительно конкретным. Спустя много лет после смерти Н.Н. Муравьева его забытая могила привлекла внимание мальчика, который родился и жил в тех краях, где окончил свои дни генерал. Отшумели войны и революции. Мальчик вырос и стал писателем Н.А. Задонским. В течение многих лет писателя тревожила мысль о несправедливо забытом Муравьеве. Задонский начал изучать его биографию и, как это часто бывает, материал «пошел ему в руки».

В архивах он нашел интереснейшую неопубликованную переписку Муравьева с декабристами, общественными деятелями, писателями (в том числе с Грибоедовым), неопубликованные по цензурным соображениям части «Записок», служебные бумаги и т. п. Долг требовал от Задонского рассказать соотечественникам о замечательном человеке, незаслуженно обойденном прижизненной и посмертной славой. Так родился роман «Горы и звезды», соединивший две эпохи и вернувший нам Николая Николаевича Муравьева.

Покоритель Карса из Лужского уезда

Имя выдающегося российского политического деятеля и военачальника Николая Николаевича Муравьёва (1794-1866 гг.), тесно связано с Лужским краем. Нельзя сказать, что эта незаурядная личность отечественной истории осталась без внимания исследователей. Однако у ряда историков, поставивших беспристрастную науку в зависимость от сиюминутных политических установок, образ Н.Н. Муравьёва выглядит сильно искаженным из-за навязывания несвойственных ему взглядов и идей, что имело своим итогом провозглашение этого крепкого русского патриота и государственника чуть ли не теоретиком-основателем декабристского движения.

Первым, кто попытался дать описание дел и судьбы этой личности, исходя из её якобы революционных устремлений, был писатель-документалист Н.А. Задонский, перу которого принадлежит повествование «Жизнь Муравьёва», выходившее под различными названиями (одно из них «Горы и звезды») многотысячными тиражами в 70-е - 80-е годы XX века. Вот как начинает свой роман автор: «Самые ранние детские воспоминания Николушки Муравьева, как звали его родные, связывались с отцовской родовой деревенькой Сырец.

Расположенная недалеко от города Луги в болотистой низменной местности, захудалая неприглядная эта вотчина, насчитывавшая всего три десятка дворов, совершенно оправдывала своё название. Мокротой отдавало тут всюду, лужи на дорогах не просыхали и летом. В господском доме чуть ли не весь год в комнатах ощущалась сырость. Кругом тоже ничего не привлекало. Поля, да болота, да овраги, да низкорослые берёзки на погостах. Окрестные помещики славились поразительным невежеством, проводили время праздно, процветали картёжная игра и пьяный разгул, вечные распри, ссоры и сплетни».

Ну что сказать, читая такие описания лужской природы? Видимо, автор, никогда не бывавший в наших краях, просто освежил в своей памяти гоголевские «Мёртвые души» и перенёс «плюшкинские места» в места лужские. И невдомёк ему было, что Сырец назван так по большому числу чистейших родников, вытекающих из земли в этом месте. Да и весь остальной «природный антураж», по описанию Н.А. Задонского, более похож на Карелию, нежели на наш «Крым на Севере», как именовали уже в XIX веке лужские края.

А ведь что стоило автору, кстати, одним из первых исследовавшему неопубликованный архив Н.Н. Муравьёва, заглянуть в воспоминания С.Д. Шереметева, так описавшего Сырец тех времён: «Сырецкий дом с виду небольшой, но поместительный, на нём лежит какой-то особый отпечаток прошлого. Комнаты обшиты деревом, на стенах портреты. Местоположение живописное. Сад расположен по скату к большому пруду, около усадьбы большой фруктовый сад, за которым берёзовая роща, славящаяся грибами».

Воистину действительность превосходит все мрачные фантазии автора, назвавшего свой роман «документальной исторической хроникой» (?!) Не думаю, что всех братьев Муравьёвых - Николая, Александра и Михаила тянуло бы из Москвы, в которую семья перебралась в 1801 г., в места детства, если бы они соответствовали описанию Задонского. Однако же в 1812 г., перед отъездом в армию, они побывали в Сырце, оставив рукой Александра трогательные строки в дневнике: «Захотелось нам посетить… отцовское имение Сырец, лежащее по пути, в 15 верстах от Луги. Мы пробыли там три дня и посетили соседа Петра Семёновича Муравьёва в деревне Родгостицы, в четырёх верстах от Сырца. В Сырцах осматривали все памятники нашего младенчества».

Впрочем, оставим на совести автора процитированные и другие ляпы, ибо речь здесь пойдёт не о Задонском и его романе-хронике, а о самом Н.Н. Муравьёве. И всё же откуда у некоторых историков появилось мнение о том, что Николай Муравьёв примыкал к преддекабристскому движению? Речь идёт о весьма вольной трактовке следующего факта из его биографии.

Будущий полководец, в свои пятнадцать лет, загорелся желанием создать вместе с товарищами «государство всеобщего равенства людей»… на острове Сахалин. Была даже придумана одежда для создателей «нового государства»: синие шаровары, куртка и пояс с кинжалом, а на груди две параллельные полоски из меди в знак равенства. Своё выдуманное государство недоросли назвали «Чока» и использовали это слово как пароль. И вот на этой основе маститый историк академик Милица Васильевна Нечкина в фундаментальном труде «Движение декабристов», писала: «Налицо было стремление усвоить развитые формы общественной организации. Кружок русских энтузиастов мечтал о том, чтобы создать истинных граждан из жителей далёкого Сахалина. Из всего видно, что общество было тайным».

Что же касается автора этого очерка, то он думает, что речь шла об известном периоде в становлении личности, когда хочется объединиться со сверстниками в какую-то тайную организацию и пуститься то-ли на поиски сокровищ, то-ли устремиться за ещё неведомым идеалом. Кстати, всё это было хорошо изображено ещё А.П. Чеховым в рассказе «Мальчики». Так ведь и чеховского Чечевицина, начитавшегося приключенческих романов и собиравшегося прямиком в Америку, можно объявить «борцом за права индейцев».

«Гроза двенадцатого года» стала водоразделом для дворянской молодёжи. В отличие от некоторых своих сверстников, дошедших до Франции в войсках антинаполеоновской коалиции и идеализировавших порядки, царившие в стране-завоевательнице, Николай Муравьёв записал в своём дневнике: «Я не встретил во Франции того, чего ожидал. Жители были бедны, необходительны и ленивы. Француз в состоянии просидеть целые сутки у огня без всякого занятия. Скряжничество здесь доходит до крайней степени; нечистота же отвратительная, как у богатых, так и у бедных людей.

Народ вообще мало образован, немногие знают грамоте, и то нетвердо и неправильно пишут, даже городские жители. Многие, кроме своего селения, ничего не знают, не знают местности и дорог далее пяти вёрст от своего жилища. Дома поселян выстроены мазанками без полов. Я спрашивал, где та очаровательная Франция, о которой нам гувернёры говорили, и меня обнадёживали тем, что впереди будет, но мы продвигались вперёд и везде видели то же самое». Как эти слова разнятся со словами тех русских офицеров, которые проникнувшись внешне красивыми масонскими идеями, составили основу тайных заговорщицких организаций.

Судьба Николая Муравьёва сложилась так, что он постоянно находился в центре важнейших событий истории России первой половины XIX в. Отбыв в 1817 г. в чине штабс-капитана с посольством генерала А.П. Ермолова в Персию, Муравьёв совершил полную опасностей и приключений поездку в Хиву, следствием которой явилась написанная им книга «Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819-1820 гг»., не утратившая своей познавательной ценности и сегодня. В 20-ых годах позапрошлого столетия ему пришлось принять участие в русско-иранской и русско-турецкой войнах и отличиться при штурме крепостей Тавриз, Ахалцых и Эрзерум.

Император Николай I, уважавший Н.Н. Муравьёва за прямодушие и отсутствие низкопоклонства перед кем бы то ни было, не раз поручал ему защищать интересы России не только на полях сражений, но и в «тихих дипломатических войнах». Так, во время турецко-египетского конфликта, полководец выполнял сложнейшую миссию в Александрии и Константинополе, добившись заключения Ункяр-Искелесийского договора.

Ясно, что у такого человека всегда были завистники и недоброжелатели, нашёптывавшие императору о переписке Николая Муравьёва со своим братом Александром, сосланным в Сибирь после событий 1825 г. В отношении этого факта замечу, что Николай Муравьёв действительно никогда не отрекался от своего брата, отошедшего от тайных обществ ещё в 1819 г. и сосланного без лишения чинов и дворянства. Так же как и Николай, Александр стал одним из выдающихся политических деятелей николаевской России, возглавлял Вятскую и Архангельскую губернии, а в 1851 г. вернулся в Генеральный штаб в чине генерал-лейтенанта, догнав по чинам и званиям своего брата.

Однако всё это как бы предыстория. «Звездный час» наступил для Николая Муравьёва во время событий Крымской войны (1853-1856 гг.). Напомню, что эта война разворачивалась на двух театрах боевых действий. И если об обороне Севастополя и подвигах его защитников читатели помнят из «Севастопольских рассказов» Л.Н. Толстого, то о военных действиях на границе России и Турции, у стен крепости Карс, знают немногие.

Крепость Карс считалась твердыней Оттоманской Порты, как именовалась тогда Турция. Крепостная линия, состоявшая из редутов и окопов протяжённостью более пяти километров, - впечатляла. Крепостной гарнизон состоял из тридцати трёх тысяч человек, на вооружении которых находились современная европейская артиллерия. Защитников Карса номинально возглавлял Вассиф-паша, а на самом деле - английский военный советник Вильямс, предусмотревший всё - от четырёхмесячного запаса продовольствия до отходных путей.

Вот против такого сильного противника 24 мая 1855 г. повёл войска Отдельного Кавказского корпуса генерал от инфантерии Н.Н. Муравьёв, назначенный ещё при жизни императора Николая I наместником на Кавказе. Своей задачей полководец видел следующее: посредством регулярной осады крепости истощить вражеский гарнизон и взять Карс генеральным штурмом. Первая задача выполнялась с 18 июня 1855 г. по 17 сентября того же года. На этом этапе русские войска сумели отрезать осаждённых от помощи извне и не дали им пополнить запасы продовольствия.

К тому же вышедшая из крепости кавалерия, числом в две тысячи пятьсот всадником, предпринявшая попытку прорваться в Эрзерум на соединение с пребывающими турецкими войсками, была уничтожена. К дальнейшим активным действиям Н.Н. Муравьёва подтолкнуло сообщение о падении Севастополя. Теперь противник, при поддержке соединённого флота Британии и Франции, воспрянул духом. Вот почему на 17 сентября 1855 г. Н.Н. Муравьёв назначил штурм. В течении всего дня, под непрекращающемся огнём противника, колонны русских войск шли на стены Карса. Не описывая бой в целом, скажу, что несмотря на захват доминирующих высот и взятие штыковой атакой ряда крепостных бастионов, войскам всё же пришлось отступить. Осада продолжилась…

Наступила глухая осень. В осаждённом Карсе на топливо были вырублены все деревья и кустарники. Каждый день из крепости сбегали по 100-150 дезертиров. Самыми стойкими защитниками оставались поляки и венгры, подавшиеся в Турцию после разгрома революций 1830 и 1848 гг. Многие из них приняли мусульманскую веру и сменили христианские имена. Борьба с русскими войсками стала для них делом всей оставшейся жизни.

Н.Н. Муравьёв рассудил мудро: дни крепости сочтены и несмотря на протесты фанатиков из числа поляков и венгров, её гарнизон вот-вот должен сдаться. В скором времени к такому неутешительному для себя выводу пришёл и английский советник Вильямс. 15 ноября он прибыл в расположение ставки Н.Н. Муравьёва и просил принять капитуляцию Карса, которая была назначена на 16 ноября.

Турецкие войска в составе 16 тысяч человек под дулами русских пушек («Восток дело тонкое!») выстроились за рекой Карс-чай и сложили двенадцать полковых знамён. По случаю капитуляции карского гарнизона генерал Муравьёв отдал следующий приказ: «Поздравляю вас, сотрудники мои. Как наместник Царский, благодарю вас. Кровью вашею и трудами повержены к стопам Государя Императора твердыни Малой Азии.

Русский флаг развевается на стенах Карса, в нём является торжество Креста Спасителя. Исчезла, как прах, вся 30-тысячная Анатолийская армия. В плену главнокомандующий её со всеми пашами (всего 8 пашей), офицерами и английским генералом, управляющим обороной, со своим штабом. Тысячи пленных турок отправляются на родину нашу (пленные отправлялись в Россию – А.О.) свидетельствовать о подвигах ваших. Не сочтены ещё приобретённые наши большие запасы оружия и казённого имущества, оставшиеся в Карсе; но, кроме отбитых вами в течение кампании орудий и знамён, ещё 130 орудий обогатят арсеналы наши. Множество знамён украсят святые соборы России, на память постоянных доблестей ваших».

За одержанную победу полководцу было присвоено почётное именование Н.Н. Муравьёв-Карский. Так уроженец лужской земли стал в один ряд с Г.А. Потёмкиным-Таврическим, П.А. Румянцевым-Задунайским, А.В. Суворовым-Рымникским и другими выдающимися военными деятелями России.

Взятие русскими войсками турецкой крепости Карс отрезвило «горячие головы» в правительствах Англии и Франции. Как известно, итоги Крымской войны были подведены во время переговоров в Париже. За столом этих переговоров крепость Карс была обменена на морскую крепость Севастополь. Вот как писал один из участников Парижского конгресса: «Против неудач наших в Крыму и на Дунае одни только трёхлетние победы и успехи войск в Азиатской Турции могли быть поставлены на весы на Парижском конгрессе, на котором так страдала вековая военная слава и народная гордость России. Все завоевания кавказских войск в несколько десятков раз превосходившие занятое союзниками пространство в окрестностях Севастополя и Кинбурна, были той ценой, которую России пришлось заплатить за возвращение Севастополя».

Что же касается героя этого повествования, то в 1856 г. он навсегда простился с Кавказом, выйдя в отставку и переехав в своё имение Скорняково, расположенное недалеко от города Задонска (ныне районный центр в Липецкой области). Здесь, в Задонске, рядом с Владимирским собором Задонского Рождество-Богородицкого монастыря возвышается монолитный надгробный памятник из серого финляндского гранита с краткой надписью:

«Николай Николаевич Муравьёв.

Начал военное поприще Отечественной войной 1812 года,

кончил Восточной 1856 года под Карсом».

Лучше всего, на мой взгляд, сказал о личности Н.Н. Муравьёва один из офицеров, сражавшийся в частях Кавказского корпуса: «Его имя светлыми чертами отмечено в летописях России. Служить на пользу Отечества личным трудом многие десятки лет с такой любовью и самоотвержением едва ли всякий может!»

А.И. Обухов, член-корреспондент Петровской академии наук и искусств (СПб)

Муравьевы

О представителях известнейшей в российской истории фамилии (вторая половина XVIII - конец XIX века)

Родоначальником всех Муравьевых считается Василий Олуповский (Алаповский). В 1488 году его сыновья Иван Муравей и Есип Пуща, получившие поместья в Новгороде, дали два рода: от Ивана Муравья пошли Муравьевы, от Есипа Пущи - Пущины. «Тое-же зимы (то есть зимой 1488 года. - А.К.), - говорит летопись, - князь великий Иван Васильевич переведе из Новогорода из Великого многих бояр и жить их людей, гостей, всех голов более тысячи, и жаловал их на Москве, давал поместья, и во Владимире, и в Муроме, и в Новгороде Нижнем, и в Переяславле, и в Юрьеве, и в Ростове, и на Костроме; а в Новгород Великий на их поместья послал Московских лучших гостей и детей боярских <...> и жаловал их в Новгороде Великом».

Через несколько поколений род Муравьевых разделился. От Пимена Федоровича взяла начало ветвь, давшая впоследствии России выдающегося государственного деятеля - графа Николая Николаевича Муравьева-Амурского (1809-1881). В четвертом поколении от Федора Максимовича пошла третья ветвь - Муравьевых-Апостолов. О декабрис­тах Муравьевых-Апостолах в годы советской власти написано несоразмерно много - явно в ущерб другим ветвям рода, который в десятом поколении от Василия Олуповского приводит к Николаю Николаевичу Муравьеву-старшему (1768-1840) - отцу пятерых братьев Муравьевых-«Николаевичей». Все пятеро жили в Москве. Эта семья и станет предметом нашего рассмотрения (попутно заметим, что существуют и другие дворянские фамилии Муравьевых - например, происшедшие от Игната Муравьева, которому императрица Елизавета в 1741 году пожаловала потомственное дворянство).

Будучи потомком «Николаевичей», я уже давно собираю информацию о них в различных источниках. Кроме того, в нашем семейном архиве хранятся несколько писем, фотографий и акварельных портретов Муравьевых, относящихся к 1850-1880 годам. Публикуемое ниже, конечно же, не является в достаточной мере обстоятельным историко-биографическим исследованием - тут потребовался бы не один объемистый том. Это, скорее, «пунктирный» рассказ-напоминание, позволяющий, на мой взгляд, яснее представить масштаб государственной, военной, общественной деятельности Муравьевых-«Николаевичей». И еще это - дань памяти моим предкам...

Помещаемые в начале каждой главки биографические сведения приводятся по изданию: «Муравьевы. 1488-1996. Краткая роспись Муравьевых, Муравьевых-Апостолов-Коробьиных, графов Муравьевых-Амурских и графов Муравьевых-Виленских от его основания Иваном Муравьем Олуповским и до наших дней. С приложением росписей и сведений о других родах дворян Муравьевых и полными указателями имен, прозваний и фамилий» (Париж-Москва, 1997). Список других источников (разумеется, далеко не исчерпывающий) приводится в конце. Итак...

Николай Николаевич Муравьев-старший

«Николай Николаевич (1768-1840) - генерал-майор; военный педагог, основатель Училища колонновожатых; исследователь в области сельскохозяйственных наук. [Жена]: Александра Михайловна Мордвинова (1769-1809)».

Н.Н. Муравьев-старший родился в семье генерала Николая Ерофеевича Муравьева - Рижского губернатора, генерал-поручика и сенатора, автора книги «Начальные основания математики» (1752). Отец умер довольно рано; воспитанием и образованием Николая занимался отчим - генерал-майор князь Александр Васильевич Урусов. Интерес к математике Николай Ерофеевич, как увидим, передал своему сыну и внукам.

Николай Николаевич окончил Страсбургский университет, поступив туда в 16 лет. Вернувшись в 1788 году в Россию, служил на флоте, участвовал в сражениях. В 1811 году он вместе с сыном Михаилом Николаевичем организовал при Московском университете Математическое общество, призванное «непреложным правилом всемерно стараться о распространении познания математических наук и устремившее все труды к приготовлению молодых людей в военную службу». Николай Николаевич вошел в историю и как основатель офицерской школы - Московского учебного заведения для колонновожатых. Создана школа была в 1815 году после Отечественной войны, во время которой Николай Николаевич занимал должность начальника штаба ополчения 3-го округа.

Будучи не слишком богатым человеком, генерал Н.Н. Муравьев отдал училищу собственный дом и библиотеку, на свои деньги покупал инструменты и учебные пособия. Весной весь состав училища переселялся в родовое имение Муравьевых Долголядье (оно же Осташево), что в Можайском уезде. Обучение генерал поставил серьезно, занятия шли с раннего утра, и спуску воспитанникам не давалось. В училище преподавали сыновья Николая Николаевича - Николай и Михаил. Штабс-капитан Михаил Николаевич Муравьев отличался едва ли не большей строгостью, чем отец, так что генералу порой приходилось заступаться перед ним за своих питомцев.

В 1823 году Н.Н. Муравьев ушел в отставку, и его учебное заведение перестало сущест­вовать, выпустив 138 офицеров, из коих 127 были приняты в Свиту Его Императорского Величества. В «Списке выпущенных по экзаменам офицеров из Московского учебного заведения колонновожатых в 1816-1823 годы» находим представителей самых известных в России фамилий. Впоследствии училище перевели в Петербург и в 1832 году преобразовали в Академию Генерального штаба.

Женился Н.Н. Муравьев-старший на Александре Михайловне Мордвиновой - женщине весьма образованной и религиозной. Кроме пятерых сыновей, о которых пойдет речь ниже, у них была еще дочь Софья, но она умерла девицей (1804-1826).

Завершая наш краткий рассказ о Н.Н. Муравьеве-старшем, скажем, что почти всех представителей этого рода хоронили на кладбище Новодевичьего монастыря, где у Муравьевых был семейный склеп с часовней. После революции от могил ничего не осталось, здесь лишь поставили небольшую вертикальную плиту Александру Николаевичу Муравьеву - декабристу.

Александр Николаевич Муравьев

«Александр Николаевич (1792-1863). [Первый брак]: княжна Прасковья Михайловна Шаховская (1788-1835). [Второй брак]: княжна Марфа Михайловна Шаховская (1799-1886), родная сестра предыдущей».

Окончив в 1810 году Московский университет, он вместе с братом Николаем входит в первое тайное общество «Чока» - совсем еще детское, организованное с целью «удалиться <...> на какой-нибудь остров, населенный дикарями, <...> образовать жителей острова и составить новую республику» на началах всеобщего равенства и справедливости.

В 1812 году началась Отечественная война. А.Н. Муравьев принимает участие в Бородинском сражении в качестве штабного офицера. Затем следуют контузия, болезнь, возвращение в армию (1813), заграничный поход. Осенью 1814 года возникает новое общество - «Священная артель», составившееся из гвардейских офицеров. Советским авторам книг об Александре Муравьеве хотелось считать «Священную артель» «важным этапом на пути развития революционного мировоззрения в среде передового офицерства», но, судя по письмам и дневникам «революционеров», они на своих собраниях лишь абстрактно клеймили «тиранию» и прославляли «свободу» по Тациту, Плутарху и Ювеналу.

В феврале 1816 года А.Н. Муравьев основал первое политическое тайное общество - «Союз спасения», куда вошли С.И. и М.И. Муравьевы-Апостолы, И.Д. Якушкин, М.Н. Новиков и П.И. Пес­тель. К этому времени Александр Муравьев (как и Пестель) занимал высокое положение в масонской ложе «Избранный Михаил». В 1818 году он возводится в члены капитула ложи «Феникс». «Союз спасения» создавался в недрах масонской ложи «Трех добродетелей».

Его устав до нас не дошел - в 1818 году он был сожжен при преобразовании общества в новое - «Союз благоденствия». Дальнейшее известно... Нас же здесь интересует следующее: в том же 1818 году Александр Николаевич получил отставку, женился, поселился в деревне, вышел из «Союза благоденствия» и обратился к бывшим соратникам с призывом последовать его примеру, что вызвало в среде декабристов взрыв негодования.

Первая жена Александра Николаевича - Прасковья Михайловна, урожденная княжна Шаховская, - была умной женщиной с сильным характером. Муравьев боготворил ее, но жизнь семьи складывалась трагически. Из пятерых детей четверо умерли в раннем возрасте. В 1835 году Александр Николаевич лишился и супруги. Через несколько лет он женился на ее сестре Марфе Михайловне Шаховской, принесшей ему в качестве приданого имение Скорняково на Дону.

После подавления декабрьского бунта 1825 года Александра Николаевича 5 января 1826 года арестовали и поместили в Пет­ропавловскую крепость. На допросах он чистосердечно раскаялся. Его приговорили к шести годам каторжных работ, но Николай I смягчил наказание, заменив каторгу ссылкой в Сибирь без лишения чинов и дворянства.

Сначала Якутск, потом Верхнеудинск, а в 1828 году Муравьев назначен уже городничим в Иркутск. И последующие почти четверть века Александр Николаевич доб­росовестно служил и исполнял целый ряд порученных ему должностей. С 1832 по 1834 год он - председатель Тобольского губернского правления, затем председатель Вятской уголовной палаты, до 1837 года - на такой же должности в Симферополе, а в ноябре становится губернатором Архангельска. Здесь, впрочем, он долго не задержался - уволили в результате неравной борьбы с чиновничьим произволом, взяточничеством и воровством.

После увольнения Муравьев поселяется в принадлежавшем ему имении Ботово под Волоколамском и пытается поправить свое материальное положение хозяйствованием. От отца он унаследовал и Осташево, настолько обремененное долгами, что пришлось хлопотать о возвращении на военную службу.

Вернувшись в армию, Александр Николаевич стал свидетелем последнего этапа Крымской обороны. В 1855 году его произвели в генерал-майоры. К этому времени он почти ослеп, но после операции катаракты 64-летнего генерала в 1856 году назначили губернатором Нижнего Новгорода. Старый и больной человек продолжал удивлять окружающих своей неутомимой деятельностью.

Последние годы жизни Александр Николаевич посвятил разработке проекта отмены в России крепостного права. Сражаясь с помещиками и чиновниками, он отстаивал несколько утопические идеалы своей далекой молодости и был очень разочарован манифес­том 19 февраля 1861 года.

В числе других сочинений А.Н. Муравьев оставил после себя интереснейшие «Запис­ки». Опубликованные только в 1955 году, они представляют собой ценный источник о деятелях и событиях 1810-1812 годов. В них автор поведал о том, что «знал, видел, чувствовал и слышал, что сделалось известно из рассказов основательных людей». Кстати, в четвертом томе биографического словаря «Русские писатели. 1800-1917» (М., 1999) мы найдем всех Муравьевых-«Николаевичей», за исключением Сергея, и даже Николая Николаевича-старшего, который кроме специальных военных и математических, публиковал работы по национальной трудовой психологии, сравнительному анализу русского и иностранного хозяйствования.

А.И. Герцен писал об Александре Николаевиче Муравьеве, что тот «до конца своей длинной жизни сохранял безукоризненную чистоту и благородство».

Николай Николаевич Муравьев-Карский

«Николай Николаевич «Карский» (1794-1866). [Первый брак]: София Федоровна Ахвердова (1810-1830). [Второй брак]: графиня Наталия Григорьевна Чернышева (1806-1884)». Генерал от инфантерии, генерал-адъютант, член Государственного совета, наместник на Кавказе.

Николай Николаевич, в отличие от своего старшего брата Александра, не играл в масонские игры. Как-то он сказал Александру: «Все это пустое ребячество, ничего больше». Брат очень обиделся. Николай с юных лет вел дневник; на первых его страницах записано: «Воспитывался и учился в родительском доме. В феврале месяце 1811 года отец привез меня в Петербург для определения на военную службу. Я не имел опытности в общении с людьми, обладал порядочными сведениями в математике, не имел понятия о службе и желал вступить в нее».

В Отечественную войну 1812 года Николай служил при штабах, в основном по квартирмейстерской части. Состоя при Главной квартире, был участником Бородинского сражения. Участвовал и в других боях - при Тарутине, Березине, под Кульмом, а также в «битве народов» под Лейпцигом. После Парижа Николай Николаевич попадает служить на Кавказ к А.П. Ермолову.

Быстро овладевает восточными языками и предпринимает ряд рискованных разведок в Персии и Турции, высоко оцененных Ермоловым. Алексей Пет­рович поручает штабс-капитану Муравьеву пробраться через Каспийское море в Хивинское ханство с военно-дипломатической миссией. О своих невероятных приключениях в Хиве Николай Николаевич поведал в книге «Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах гвардейского Генерального штаба капитана Николая Муравьева, посланного в сии страны для переговоров» (М., 1822).

Николай Николаевич Муравьев прошел практически все войны своего времени - Отечественную 1812 года, русско-персидскую (1826-1828), русско-турецкую (1828-1829), Крымскую (1853-1856) и принимал участие в подавлении польского восстания (1830-1831). Не участвовал только в усмирении Венгрии и Трансильвании (1849) - в этом, по его словам, «постыдном вмешательстве в чужие дела», был только направлен в Венг­рию для переговоров. Главными же победами Н.Н. Муравьева-полководца, давшими приставку к его имени - «Карский», стали взятия турецкой крепости Карс в 1828 и в 1855 годах.

После Хивы, где в полной мере проявился дипломатический талант Муравьева, Николаю Николаевичу довелось блеснуть им еще раз. В конце 1831 года взбунтовался вассал Турции - правитель Египта Мухаммед-Али, захватил Сирию, запер турецкую эскадру в заливе Мармарице и двинулся на Константинополь. Черноморские проливы должны были перейти под контроль покровительствующих ему Англии и Франции.

Николай I отрядил в Босфор флот под командованием адмирала М.П. Лазарева, но разрешение конфликта требовало прежде всего дипломатических усилий. И тогда император, лично переговорив с Н.Н. Муравьевым, посылает его в Египет. Муравьеву удается умиротворить египетского правителя, после чего 26 июня 1833 года был заключен Ункяр-Искелесийский договор между Россией и Турцией об оборонительном союзе. В великосветских салонах и при дворе дипломатический маневр Муравьева вызвал восхищение. Царь ласково его принял, обнял, расхвалил и пожаловал в генерал-адъютанты.

Немало сделал для России Н.Н. Муравьев, став наместником Кавказа (1854). Он сменил на этом посту графа М.С. Воронцова. Нрав Николай Николаевич имел крутой, характер независимый и самолюбивый. Прибыв на Кавказ в качестве наместника и главнокомандующего уже полным генералом, он крепкой рукой начал наводить порядок в войсках, увольнять нерадивых офицеров и бездельничающих чиновников. Собрав их, прямо заявил: «Я не Воронцов, любезностей говорить не собираюсь, я службу с вас потребую». По его плану начались мирные сношения с Шамилем.

С помощью сына имама, офицера русской армии Джемал-Эддина, Муравьев старался убедить Шамиля в преимуществах русского протектората. Он разработал широкую программу мирной жизни русских и горцев на Кавказе. Шамиль военные действия прекратил и не оказал военной помощи Омер-паше, готовящемуся захватить Минг­релию. Затем последовала война с Турцией и второе взятие Карса (1855). Однако вскоре интриги недоброжелателей и пошатнувшееся здоровье вынудили Муравьева подать в отставку (1856). Он так и написал жене: «Мавр сделал свое дело, мавр может уйти».

Николай Николаевич был знаком с приезжавшим на Кавказ А.С. Пушкиным, а также с А.С. Грибоедовым, вместе с которым часто посещал дом Ахвердовых в Тифлисе. Флигель этого дома занимала семья князя А.Г. Чавчавадзе. Гостей привлекали устраивавшиеся здесь музыкальные вечера, а также девушки - Сонюшка Ахвердова и Нина Чавчавадзе. Причем Грибоедову сначала больше нравилась Соня, а женился он на Нине, Муравьеву же - Нина, а женился он на Сонюшке.

Н.Н. Муравьев и А.С. Грибоедов знали друг друга десять лет (1818-1828), но друзьями так и не стали. Более того, в дуэли между А.С. Грибоедовым и А.И. Якубовичем секундантом последнего выступал Н.Н. Муравьев. Иллюстрации из книги «Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах гвардейского Генерального штаба капитана Николая Муравьева, посланного в сии страны для переговоров». М., 1822.

Последние годы Николай Николаевич жил в Скорняково, где и скончался от воспаления легких. Листая 24-й том Полного собрания законов Российской империи, я прочитал:

«СПб. 1850. Января 21. <...> О оставлении по смерти генерал-лейтенантши Муравьевой имения ее в пожизненное владение суп­руга ее.

Снисходя на всеподданнейшее прошение жены генерал-лейтенанта Наталии Муравьевой, урожденной Графини Чернышевой, Всемилостивейше дозволяем оставить по смерти ее в пожизненном владении ее супруга генерал-лейтенанта Николая Муравьева доставшееся ей от родителя по разделу, утвержденному в июле 1837 года первым Департаментом Московской гражданской палаты, имение Воронежской губернии Задонского уезда в селах Архангельском, Ивановском, Скорняково тож, Тростянском и в прилегающих к ним выселках, по последней ревизии мужска пола 863 души».

Усадьба Скорняково была великолепна. Вот отзыв о ней одного из гостей: «Построенный им (Н.Н. Муравьевым. - А.К.) из тесаного камня новый двухэтажный дом стоял на взгорье, с и балкона открывался чудесный вид на не широкую в этих местах, но быст­рую и чистую речку с золотыми отмелями и на полевые просторы Придонья, а с другой стороны терраса, обвитая густым диким виноградом, выходила из дома прямо в сад, за которым начинался сосновый лес.

Библиотека помещалась в особом каменном флигеле. Там Муравьев устроил и свой кабинет, где отовсюду со стен смотрели лица близких его сердцу людей, и среди них видное место занимали писанные масляной краской портреты Никиты Муравьева и А.С. Пушкина. А в углу, у стены, стояла самая драгоценная реликвия - старинное бюро красного дерева, некогда принадлежавшее сочинителю и поэту Михаилу Никитовичу Муравьеву, а затем его сыну Никите. <...> Никита скончался в сибирском изгнании. И мать его, Екатерина Федоровна, подарила бюро Николаю Николаевичу как лучшему и верному другу сына».

В Скорняково Николай Николаевич дополнил и закончил свои «Записки». Здесь же из-под его пера появились две большие книги - «Русские на Босфоре» и «Война за Кавказом». «Записки», опубликованные дочерью героя Карса А.Н. Соколовой в «Русском архиве» (1885-1894), охватывают события 1811-1865 годов и дают богатейший материал для изучения общественно-политической, социально-экономической, историко-этно­графической и военной истории России того времени, представляя собой, по выражению самого Н.Н. Муравьева, «самое беспристрастное, спокойное изложение автора-очевидца».

А.А. Кузнецов