© Nikita A. Kirsanov 📜 «The Decembrists»

User info

Welcome, Guest! Please login or register.


You are here » © Nikita A. Kirsanov 📜 «The Decembrists» » «Прекрасен наш союз...» » Булатов Александр Михайлович.


Булатов Александр Михайлович.

Posts 1 to 10 of 15

1

АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ БУЛАТОВ

(26.11.1793 - в ночь с 18 на 19.01.1826).

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTg4LnVzZXJhcGkuY29tL3MvdjEvaWcyL0FWTzI5SkpvWE9ON3ROeHFpbU5PbW9BOEpkRXJ2cWoya2ZmYTlpdHlBc3hDamFiN3liZm5ScG5sQkk2UWJzd0twdWJsdnNTbVVhcHdDRlhUd1Q2MUdUTUcuanBnP3F1YWxpdHk9OTUmYXM9MzJ4MzgsNDh4NTYsNzJ4ODUsMTA4eDEyNywxNjB4MTg4LDI0MHgyODIsMzYweDQyMyw0ODB4NTYzLDU0MHg2MzQsNjQweDc1MSw3MjB4ODQ1LDEwODB4MTI2OCwxMjgweDE1MDMsMTQ0MHgxNjkwLDE4MTd4MjEzMyZmcm9tPWJ1JmNzPTE4MTd4MA[/img2]

Николай Григорьевич Прокофьев. Потрет Александра Михайловича Булатова. 2020. Холст, масло. Историко-краеведческий музей Вадинского района.

Полковник, командир 12 егерского полка.

Отец - генерал-лейтенант Михаил Леонтьевич Булатов (1760 - март 1825, Омск, похоронен на Бутырском кладбище), мать - Софья Казимировна Лещинская (ск. 1796). Вторым браком М.Л. Булатов (с 1797) был женат на Марии Богдановне Нилус (1780-1822).

Воспитывался после смерти матери у её родственников и в 1 кадетском корпусе (вместе с К.Ф. Рылеевым). В службу вступил в лейб-гвардии Гренадерский полк, служил в лейб-гвардии Егерском полку до чина полковника, участник Отечественной войны 1812 и заграничных походов, за отличие в сражении под Бауценом награждён орденом Владимира 4 ст. с бантом, за взятие Парижа награждён орденом Анны 2 ст. и золотой шпагой за храбрость, командир 12 егерского полка - 1823 (стоянка - Керенск, Пензенской губернии). Осенью 1825 получил трёхмесячный отпуск и 11.09 прибыл в Петербург.

Член Северного общества (принят Рылеевым 9.12.1825), на совещаниях накануне восстания избран одним из его военных руководителей.

Сам явился вечером 14 12.1825 в Зимний дворец, где и был арестован, 15.12 посажен под присмотр в доме коменданта Петропавловской крепости, доставлен в Военно-сухопутный госпиталь - 10.01.1826. Умер в госпитале, похоронен на Георгиевском кладбище на Большой Охте.

Жена - Елизавета Ивановна Мельникова (ск. 23.06.1824 на 23 году, Керенск (ныне - Вадинск), похоронена в Тихвинском монастыре), дочь тайного советника Ивана Андреевича Мельникова, женатого на Карпинской.

Дети:

Пелагея (9.05.1820 - 17.03.1856, С.-Петербург, похоронена в Свято-Троице Сергиевой Приморской пустыни), замужем за Иосифом Петровичем Преженцовым;

Михаил (р. 29.05.1821, С.-Петербург [Метрические книги Преображенского собора. ЦГИА. СПб. Ф. 19. Оп. 111. Д. 223. С. 88]);

Анна (р. 1822), впоследствии монахиня Бородинского монастыря (под именем Досифеи).

Братья:

Александр (6.03.1800 - 6.12.1874, с. Краснораменье Ростовского уезда Ярославской губернии, похоронен в Казанской церкви, им построенной), штабс-капитан; масон; женат с 1826 на княжне Марии Андреевне Голицыной (26.10.1808 - 8.11.1856);

Николай (р. 17.05.1806, С.-Петербург [Метрические книги Исаакиевского собора. ЦГИА. СПб. Ф. 19. Оп. 111. Д. 143. С. 11]);

Михаил (1808/1810 - 1826/1828), камер-паж императрицы Марии Фёдоровны.

ВД. XVIII. С. 285-323.

2

Декабрист Булатов

Д.С. Мережковский

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTE2LnVzZXJhcGkuY29tL2ltcGcvcTl2Rllha0ptMzhCRVI2T1dZMFNZU2hOX2ZIcUhvVUg4QXB1Z0EvOF9hQ2FxbWk3YXMuanBnP3NpemU9OTgweDExMjAmcXVhbGl0eT05NSZzaWduPTM0ZjM2N2I2MWJkZDAwOTlkYzhkMDJhYTRlY2U1MjZiJnR5cGU9YWxidW0[/img2]

Олег Иванович Крылов (р. 1937). Портрет декабриста А.М. Булатова. 1978-1983. Бумага, акварель. 190 х 165 мм. Государственный музей истории Санкт-Петербурга.

Александр Михайлович Булатов - герой 12-го года. Под Смоленском был тяжело ранен в голову и умер бы, истекая кровью, если бы солдаты не вынесли его из огня на плечах. Под Бородиным так далеко зашел в ряды неприятелей, что все в полку были уверены, что он погиб, - но уцелел не более как с шестью людьми из всей своей роты. В 1814 году, в триумфальном вшествии русских в Париж шел, весь израненный, с повязками на голове и на правой руке, салютуя государю левой. «Vive le brave!» - кричали французы и кидали ему под ноги цветы. Государь заметил Булатова и пожаловал ему золотую шпагу за храбрость.

А наружностью этот храбрый солдат напоминал фарфоровую куколку: такой белый цвет кожи, такой нежный румянец, такие голубые глаза. В лице была неправильность: один глаз выше другого, и от этого все оно чуть-чуть накриво, как в кривом зеркале, или как будто две половины лица неровно склеены; должно быть, от этого же было в нем что-то тяжелое, странное, почти жуткое. Но стоило ему улыбнуться, чтобы кривизна исчезла, - и все лицо сделалось правильным и почти прекрасным. В улыбке видна была душа его, душа солдата, простая и прямая, как шпага.

Недаром товарищи любили его, как брата, а нижние чины «жалели» и «почитали», как отца родного. Этот немудреный и неученый армейский полковник был такой же простой, как они. Вся философия его сводилась к немногим правилам: не искать ни в ком, а идти всегда прямою дорогою, служа во фронте верою и правдою своему царю и отечеству; дав слово, держать его, в чем бы оно ни состояло; дружбе не изменять; нижних чинов не обижать, потому что «и под сими толстыми шинелями таятся сердца русские, благородные»; дорожить честью больше, чем жизнью; и «всегда с охотою умереть для пользы отечества». Горячих напитков не употреблять, а «в картишки - можно, особенно ежели по маленькой».

Было у него еще что-то не входившее ни в какие правила: когда он видел или только слышал, что сильный обижает слабого, с ним делался припадок бешенства - «родимчик», как шутили товарищи.

Отец его после 50-летней непорочной службы был оклеветан Аракчеевым и лишен государевой милости и сослан в Сибирь. Когда Булатов сын узнал об этом, им овладело бешенство и он решил «вступить в заговор» (хотя ни о каких заговорах тогда еще не слыхивал), чтобы отомстить Аракчееву и, может быть, покуситься за жизнь самого государя. Эта безумная мысль исчезла вместе с «родимчиком»; но что-то осталось от нее, чего он и сам не мог бы выразить словами…

Осенью 1825 года Булатов получил трехмесячный отпуск для раздела имущества после смерти отца и из г. Керенска Пензенской губернии, где командовал 12-м егерским полком, приехал в Петербург.

Однажды в театре встретил он Рылеева, своего товарища по I кадетскому корпусу. Рылеев был человек осторожный; но, верно, заметил что-то в словах или умолчаниях собеседника, что побудило его закинуть удочку. Тут же, в театре, он отвел Булатова в сторону и «потихоньку, с усмешкою» (усмешка эта запомнилась ему - должно быть, не понравилась) сообщил, что в России существует заговор, вот уже 8 или 9 лет, и «в будущем году будет всему решение».

«Признаюсь чистосердечно, - вспоминал впоследствии Булатов, - я не поверил ему и полагал, что подобные разговоры не что иное, как болтание молодых людей, которое вошло в моду в столице».

Но, может быть, все-таки сердце у него сильнее забилось, может быть, вспомнилось ему, что он чувствовал в минуту бешенства - «родимчика» - за неотомщенную обиду отца.

Он ничего не ответил Рылееву, больше не видался с ним и забыл или старался забыть об этом разговоре. Торопился кончить дело о наследстве, чтобы вернуться в полк.

27 ноября получено было в Петербурге известие о кончине императора Александра Павловича. Россия присягнула Константину I. Но манифеста от нового государя не было, и ходили слухи, что дело неладно: Константин от престола отрекается. Наступило междуцарствие.

Снаружи все было тихо, но внутри смута. Если бы Константин отрекся, то Николай воцарился бы. А его не любили: говорили, что он «зол, мстителен, скуп, на немца похож и окружен будет немцами»; а пуще всего боялись, что при нем останется в прежней силе Аракчеев или дух аракчеевский и что это гибель России.

Смута была внизу, в народе, и еще большая смута вверху, у престола. Курьеры скакали из Петербурга в Варшаву, из Варшавы в Петербург, но все без толку. А злые языки говорили, что «корона русская ныне подносится, как чай, - и никто не хочет; с головы на голову перебрасывается, как соломенное колечко в детской игре - серсо».

Булатов, как все желавшие «пользы отечества», Николая не любил. Что если он воцарится? «За царя и отечество» - всегда звучало для Булатова единым верным звуком, а теперь - двойным, фальшивым, как стекло с трещиной. За царя против отечества, за отечество против царя - может ли это быть? И если может, то как разделить их? Как сделать выбор?..

6 декабря, в воскресенье, в день тезоименитства Николая Павловича, Булатов обедал у лейб-гвардии гренадерского полка поручика Панова в компании военных, большей частью незнакомых ему людей.

Несмотря на правило не пить, пришлось выпить: сначала за здоровье двух старых гренадеров, тех самых, которые вынесли его из огня под Смоленском; потом за весь их полк, в котором он служил в 12-м году; и наконец за невесту хозяина; он при этом пил из башмачка невестина.

После обеда начались «разговоры очень вольные», как Булатову казалось, «не для чего более, как для выказки своего ума». Он отозвал Панова и просил унять молодых людей, которые «врут вздор» и могут за это пострадать невинно.

Когда Булатов вернулся к собеседникам, речь зашла об Аракчееве. Один молоденький артиллерийский поручик начал говорить в пользу Аракчеева. Булатов заспорил с ним, вспылил и наговорил ему дерзостей.

- Желал бы я, сударь, чтобы вы сами были Аракчеевым: тогда услышали бы от меня всю правду! - сказал Булатов, чтобы кончить разговор. Но противник его согласился быть Аракчеевым, и Булатов облегчил сердце, выругал его как следует. Тот не обиделся - только рассмеялся. Булатов на минуту затих и посмотрел на него с удивлением. Все еще не мог успокоиться; к тому же, с непривычки, чувствовал, что выпил лишнее.

- Аракчеев, потеряв любовницу, забыл о пользе отечества, - начал он опять, - а по моему мнению, человек, пекущийся о пользе отечества, не должен жалеть о собственной жизни своей…

Эти два слова - «польза отечества» - повторял он упорно и мучительно, как будто вдумывался в них, хотел и не мог что-то понять.

Потом вдруг взял в руки пистолет, пустой или заряженный - не знал; и даже не помнил, как он очутился в руках его.

- Вот, друзья мои, - сказал он, приставляя дуло к виску, - если бы отечество для пользы своей потребовало сейчас моей жизни, - и меня бы не было!

- Живите! живите! - закричали все. - Ваша жизнь нужна для пользы отечества, особенно по теперешним обстоятельствам…

«По каким обстоятельствам?» - мог бы спросить Булатов, но не спросил. Опомнился и почувствовал, что голова у него кружится не только от вина. Вдруг опять затих, как будто задумался: все чаще находила на него эта странная задумчивость, похожая на столбняк или беспамятство.

Потом скоро уехал домой. Так и не понял, в чем дело: был прост, как голубь, но не мудр, как змий.

Панов и гости его, заговорщики, члены Северного тайного общества, испытывали Булатова - и он испытание выдержал. Сеть была расставлена так ловко, что он и не почувствовал, как увяз в ней - пока лишь одним коготком; но коготок увяз - всей птичке пропасть.

На другой день по приглашению Панова Булатов поехал к больному Рылееву. Тот уже прямо повел с ним речь о заговоре: должно быть, знал о вчерашнем испытании.

Булатов опять, как и тогда, в театре, ничего не ответил, но по его молчанию и смятению Рылеев понял, что на этот раз «клюнуло».

- Я, по старой нашей дружбе, никак от тебя не мог оного скрыть, - продолжал он, - тебя знают здесь за благороднейшего человека… Комплот наш состоит из людей решительных…

- Так и должно быть, ибо на такие дела малодушным решаться не должно, - проговорил наконец Булатов, чувствуя, что молчание становится неловким. Слова его, видимо, понравились Рылееву.

- Тебя давно сюда поджидали, и первое твое появление обратило внимание, - опять закинул он удочку.

Это значило: хочешь быть с нами, да или нет?

Кто-то вошел. Рылеев попросил Булатова заехать завтра.

Булатов имел время обдумать вопрос. Но, чтобы ответить, надо было знать, в чем, «по теперешним обстоятельствам», польза отечества. А этого он все еще не знал. И чем больше думал, тем меньше знал. Не поможет ли Рылеев узнать?

На другой день беседа продолжалась. Рылеев открыл ему цель заговора - «уничтожить монархическое правление», т. е. «тиранскую власть».

- Какая же в этом польза отечества? - спросил Булатов.

Рылеев не понял его или не хотел понять и начал говорить о представительном образе правления, о двухпалатной системе, о выборе депутатов. Но это было совсем не то, что нужно Булатову: ему нужно было знать, что такое царь и отечество - одно или два; и если два, то какой сделать выбор, как разделить сердце, как единым сердцем любить не единое?

Опять кто-то вошел.

- Это наш, - сказал Рылеев, представляя гостю Булатова.

Одним этим словом «наш» Булатов был принят в заговор.

Что все это не шутка, как ему сначала казалось, он теперь уже понял. Люди жизнью не шутят. Но ведь и он не шутил своей честью и совестью. Почему же не ответил: «нет, не ваш»? Потому что не мог ответить по совести ни да, ни нет, не мог решить и чувствовал с ужасом, что чем необходимее решение, тем невозможнее…

С минуты на минуту ждали в Петербурге последнего ответа из Варшавы, кому царствовать - Константину или Николаю.

12 декабря вечером собрались заговорщики у Рылеева. Пришел и Булатов, по приглашению хозяина.

Здесь впервые он увидел главных членов тайного общества: все молоденькие ротные командиры; один только полковник - князь Трубецкой, будущий «диктатор» мятежников. Он все молчал, «приняв на себя важность настоящего монарха». Это не понравилось Булатову: уж не в цари ли, в самом деле, метит? Он ждал «чего-нибудь посерьезнее».

Говорили опять все не о том - не о «пользе отечества».

- Какова наша сила? - спросил Булатов у Рылеева.

Тот ответил неопределенно: «Пехота, кавалерия, артиллерия». А по числу бывших здесь командиров выходило не более шести рот. Не обманывает ли их Рылеев? По кадетским воспоминаниям Булатов считал его человеком «годным только для заварки каш», а не для того, чтобы их расхлебывать.

Что здесь все-таки больше хороших людей, чем дурных, - он сразу увидел. Но ему казалось, что почти все идут в заговор нехотя, потому что сомневаются, не могут решить, где «польза отечества», и мучатся этим так же, как он.

Не решив главного, решили «вздор», по мнению Булатова: в случае, если Константин отречется, возмутить войска и собраться на Сенатской площади, «а там видно будет». На Булатова надеялись как на старшего по летам и по чину: он должен был принять команду вместе с Трубецким, «диктатором».

И он опять не возражал, все по той же нерешимости. Да и жаль было «хороших людей»: как покинуть их в такую минуту опасности не только для жизни, но и для чести и совести.

Он был похож на солдата, который вдруг ослеп в бою: нельзя сражаться и нельзя бежать.

В тот же день, 12 декабря, получено было в Зимнем дворце отречение Константина и на 14-ое объявлена присяга императору Николаю I.

Булатов узнал об этом из коротенькой записки Рылеева, кончавшейся тремя словами: «Честь - Польза - Россия».

Он понял, что решать уже нечего - само решается.

14 декабря Булатов был на Сенатской площади, рядом с императором Николаем Павловичем.

«Вижу государя императора, - вспоминал он впоследствии. - Мне понравилось мужество его. Я был очень близко от него, и даже не более шести шагов, имея при себе кинжал и пару пистолетов… Я очень жалел, что не могу ему быть полезен… Обратился к собранию 12-го числа, где было положено для пользы отечества убить государя. Но теперь я был возле него и совершенно покоен и судил, что попал не в свою компанию… Узнал, что полковник Стюрлер ранен, и одна мысль, что, может быть, несчастное имя мое причиною жестокой раны верного слуги государя и отечества, приводит меня в ужас…

Орудия начали действовать… Я был вблизи оных, досадовал на распорядителей заговора, что, не имея понятия в военном деле, губят людей… А когда услышал, что изрублен обезоруженный офицер Московского (мятежного) полка, злоба овладела мною. Итак, хотя гнусное дело быть заговорщиком, но, если бы они не обманули меня числом войск и открыли видимую пользу отечества, я сдержал бы слово. Может быть, мы были бы разбиты большинством войск, но не так легко могли бы купить последнюю каплю крови моей… Когда заговорщики были прогнаны, я уехал домой, имея в душе большое волнение…

Слышу беспрестанно разносящиеся слухи, что перевес на стороне заговора - и то радуюсь, то сожалею… Уважая государя, кипел к нему ужасным мщением, с часу на час усиливающимся по доходящим слухам, что рубят обезоруженных… Узнал, что артиллерия не присягала, и как будто досадовал, что она не идет на помощь (мятежникам), и опять довольствовался, что она покойна. Не знаю, откуда человек мой Иван Семенов слышал, что в 12 часов (опять) начнется дело… Ложась в постель, я приказал, если что будет, оседлать мне лошадь. Но вскоре живущий у нас в доме капитан Полянской уведомил, что все кончено».

Булатов так и не сумел разделить сердца, - и оно само разделилось, раскололось на двое. Два сердца - два Булатова: один за царя, другой за отечество. В этом была мука, но еще большая мука в том, что он не знал, где настоящий Булатов и где двойник. Или нет настоящего, а только два двойника, которые сцепились и душат друг друга?

«На другой день отправился в Главный штаб для присяги… Злоба моя к государю еще более увеличилась… Я вбежал в залу в ужасном смятении, протолкался вперед между народом. Читали манифест. Я слушал и дрожал. Подняли руки вверх, и я тоже. Присягают все, и я присягаю. Присяга кончена, все целуют слова Священного Писания и подходят ко кресту… И так вот главное мое преступление… Я подхожу к св. Евангелию, дрожа, целую священные слова оного и, поцеловав крест, приношу клятву отомстить государю за изрубленных моих товарищей. Я отшатнулся от креста, едва стоял на ногах и удивлялся, что никто меня не замечает. Всякий, взглянув на меня, мог смело сказать, что я злодей, и злодей такой, которого и свет не производил».

Вот один Булатов, а вот другой:

«С сими мыслями выхожу из штаба. Государь идет к войскам. В глазах моих он кажется очень хорош, милостив. Он мне поклонился и, казалось, улыбнулся. Неужели одни слухи могли ожесточить меня так против него?»

В эту минуту Булатов понял бы восклицание Аракчеева: «Что мне до отечества? Был бы жив государь!»

Два Булатова - два двойника; то один, то другой - сменяются, перемежаются, все чаще и чаще, как биения сердца в стремительном беге или мелькания раскачавшегося маятника.

Ему казалось, что он сходит с ума. Иногда находили на него минуты беспамятства.

После одной из таких минут очнулся он, «с самою черною душою», в Зимнем дворце, в государевых комнатах.

Великий князь Михаил Павлович подошел к нему.

- Что вам угодно? - спросил он Булатова с тою любезностью, с которой в этот день в Зимнем дворце встречали всех «подозрительных».

- Имею нужду говорить с государем, - ответил Булатов.

Он был страшен: больше чем когда-либо лицо его кривилось, как в кривом зеркале, и казалось, что две половины лица плохо склеены.

Великий князь понял, в чем дело, и пошел докладывать. Булатов остался на своем месте.

Кто-то закричал:

- Веревок!

Он побледнел: думал, что его хотят вязать. Хватился кинжала и пистолетов: их не было, - должно быть, где-то забыл. Злоба его удвоилась.

Но он ошибся: не его хотели вязать, а кого-то другого. Весь этот день хватали заговорщиков, водили во дворец, встречали с «любезностью» и тут же обыскивали, допрашивали, вязали веревками, набивали кандалы и отсылали в крепость.

Булатову велели идти к государю. Он вошел в дверь и увидел издали идущего к нему навстречу Николая Павловича.

До последней минуты не знал он, какой из двойников что скажет и сделает.

Но произошло то, чего он меньше всего ожидал.

- Я преступник… вели расстрелять… - начал он и вдруг остолбенел, почувствовал, что его обнимают, целуют. Долго не мог понять, что это; когда же наконец понял, что государь милует его, прощает, благодарит, называет своим «товарищем», ужас охватил его, больше всех прежних ужасов. Он почти лишился чувств в объятиях государя…

Очнулся опять уже в крепости.

Знал, что умрет; сам себя осудил на смерть: нельзя человеку жить, испытав то, что он испытал; но был спокоен и счастлив: умереть «за царя и отечество».

Исчезли двойники проклятые. Сердце его, простое и прямое, как шпага солдата, сломалось надвое; но царская милость расплавила его, как молния плавит железо, и спаяла куски. Опять одно сердце, чтобы любить одно: царя и отечество.

«Народ, как несправедлива молва твоя! Какого вы хотите иметь еще государя? А ты, Рылеев, взгляни, чем я жертвовал для пользы отечества, которую ты не открыл мне… Куда ты вел душу мою? В вечное мучение… Но царь искупил ее… Боже, благодарю тебя!» - молился он и плакал от счастья.

Что милость царская как милость Божья - не сомневался. Уж если такого злодея, как он, царь помиловал, то как же не помилует и всех остальных «невинных преступников»? Преступники, потому что восстали на царя; невинны, потому что восстали для «пользы отечества», сами не зная, что делают.

«Чувствую биение ангельского сердца его, и можно ли думать, чтобы государь, оказывающий милости ужаснейшим злодеям, не захотел любви народной себе и блага отечеству?.. Нет сомнения, что он сделает все… Но от кого узнает он, что нужно народу?»

От него же, от Булатова. Он поклялся довести до царя «ропот народа», сказать ему всю правду, не щадя ни его самого, ни любимцев его и никого на свете.

Обо всем этом писал он великому князю Михаилу Павловичу бесконечные письма.

На одном из таких писем государь сделал собственноручную надпись карандашом: «Дозволить ему писать, лгать и врать по воле его».

Велико было удивление Булатова, когда повели его к допросу и он узнал, что его будут судить. Не самим ли царем он помилован? Какой же суд на царскую милость?

- Я виноват, но более ни слова не скажу, - отвечал он судьям все одно и то же, а потом и совсем замолчал.

Ждал ответа от царя - ответа не было. Он не мог понять, что это значит. Если бы знал, что те пятеро, которым суждена была виселица, тоже прощены, то понял бы.

Опять черные мысли стали находить на него: неужели он ошибся? Прощен, но не помилован; или помилован, но не понят и презрен? Опять сердце, по тому же месту, еще не зажившему, ломалось надвое. Только что из ада - и снова в ад.

Наконец не выдержал, потребовал ответа:

«Боясь потерять рассудок, желая лучше лишиться жизни, прошу ваше императорское высочество исходатайствовать всемилостивейшего утверждения моего приговора. Он необходим. Без прощения всех я свободы не принимаю… Ваше императорское высочество, умоляя вас, прошу исходатайствовать свободу всем или мне смерть. Избирайте любое».

«Il parle comme un fou. Je ne puis pour le moment rien pour lui» (Он говорит как помешанный. Я сейчас ничего не могу для него), - надписал великий князь на этом письме.

Положение было действительно трудное. Что делать с «помешанным»? Скорая смерть была бы для него единственной милостью. Но не расстрелять же его без суда, как он этого требовал.

А Булатов продолжал вопить из своего ада. Уже не молил прощения всем, а только себе казни, иначе грозил покончить с собой.

«Я имею случай найти тьму смертей: ножи, веревки, крючки, мой шарф и даже портупея могут прервать дни мои, но я не хочу употребить во зло великодушие моего государя… Итак, прошу ваше высочество утвердить мой приговор, мною избранный: велеть меня без замедления расстрелять».

Булатова не расстреляли, и он понял наконец страшную истину.

«С 30-го числа (декабря), видевши ко мне пренебрежение государя и вашего высочества, начал я готовиться к избранной мною смерти: уморить себя голодом. И, по моему расчету, я должен кончить жизнь в день Богоявления (6 января) и очень желаю для блага моего государя и отечества сойти в могилу. Тогда хотя тем, что говорил правду в защиту невинных преступников и в пользу отечества, возвращу доброе имя мое и не посрамлю креста моего».

В назначенный день начал он голодать. Дня через три так ослабел, что видно было, долго не выживет.

У Михаила Павловича было доброе сердце. Он посетил Булатова в крепости, образумливал, убеждал, умолял его; но наконец, видя, что все бесполезно, заговорил как с «помешанным»: обещал исполнить просьбу его, если он согласится ужинать. Булатов согласился. Но уже плохо верил.

«Я дал слово вашему императорскому высочеству вчерашний день ужинать - и исполнил. Теперь ожидаю выполнения слова вашего высочества, чтобы завтрашний день исполнить мой приговор… 6-го числа, в день Богоявления, я уже никаких милостей не принимаю и даю клятву, если завтрашний день не решится участь моя, во всем обманывать государя императора и ваше императорское высочество - и быть льстецом», т. е. лжецом. Ложь за ложь, обман за обман.

В назначенный день, 5 января, Булатов не получил ответа и 6-го, в день Богоявления, снова начал голодать.

Просил, чтобы ему позволили причаститься перед смертью. Не позволили. Все еще надеялись, что образумится. Установили строжайший надзор. Жалели и мучили его. Ставили перед ним самую вкусную пищу, самое свежее питье. Он ни к чему не прикасался - только грыз пальцы и сосал из них кровь, чтобы утолить жажду.

Должно быть, его насильно кормили, потому что муки его продолжались дольше, чем он думал, - 12 дней.

Как ни строг был надзор, он сумел обмануть сторожей. Вечером 18 января, когда один из них вышел или задремал, Булатов разбил себе голову об стену.

Его перевезли, еще живого, в госпиталь. На следующий день, 19 января, утром он скончался. Причастил ли его добрый о. Петр Мысловский, духовник арестантов по делу 14 декабря? Он так любил и жалел их, что не побоялся бы взять грех на душу.

Булатов - «безумец»? Но нет ли таких пределов человеческой муки, которые кажутся тем, кто не испытал этих мук, «безумием»? Как бы то ни было, но в последние минуты сознания он говорил слова не безумные.

«Каждый христианин, имея крест, должен нести его, ибо Сам Спаситель нес крест, данный Ему Отцом Его».

Вину своей гибели он брал всю на себя и никого не судил. «Не только не кляну тот день, в который попал в партию заговора, но в последние минуты жизни моей благословляю его и благодарю моего старого товарища Рылеева». И всех остальных заговорщиков «желал бы обнять, как друзей». У Аракчеева, злейшего врага своего, просил прощения: «отомстя ему за ненависть к русскому народу, прошу его прощения, принося ему мое совершенное благодарение, ибо одно имя его дало случай уловить меня в сей заговор». Государю возвращал слово, которым он простил его.

Так умер этот «безумец».

Среди «невинных преступников» 14-го декабря есть много людей более сильных и свободных духом, чем Булатов; но нет ни одного более чистого сердцем и кто бы так страдал, как он.

«По последнюю минуту дыхания моего люблю отечество и народ русский и за пользу их умираю самою мучительною смертью».

Он это сказал и сделал.

3

Декабрист Александр Булатов

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTI3LnVzZXJhcGkuY29tL2YwU19SbHNvbk9xb2pOUFJnUm1GcmxleUM5MVlId0pycVdtTFRRL3p3MllCRUctb3B3LmpwZw[/img2]

Издательство художественной фототипии К.А. Фишера. Портрет Александра Михайловича Булатова. Москва. 1910-е. Бумага, фототипия. 14 х 8,8 см. Государственный исторический музей.

Родословная А.М. Булатова

Родился Александр Михайлович в 1793 году в родовом имении отца Гудово Пронского уезда Рязанской губернии в семье потомственных военных, что и предопределило весь его жизненней путь. Мать его Софья Казимировна Лещинская принадлежала к древнему роду. Отец его Михаил Леонтьевич Булатов, был знаменит в России своим мужеством, честностью и справедливостью. Участник двадцати восьми сражений и практически всех войн, которые вела Россия в последней четверти ХVIII и первой четверти XIX веков; он имел двадцать семь ранений.

Декабрист Александр Михайлович Булатов, как и его отец, был потомком царя всея Руси и великого князя Тверского Симеона Бекбулатовича, сведения об этом и сегодня хранятся в Музее Ростовского Кремля.

«Древний род Булатовых происходит от царя Золотой Орды Булата, правившего в Орде в начале ХV века. И у которого получил ярлык на великое княжение Московское сын Дмитрия Донского Василий Дмитриевич Якуб (Егуп) явился родоначальником дворянского рода Булатовых на Руси.

В 1575 разу же после казней Грозный возводит на великое княжение всея Руси служившего ему верой и правдой царевича Симеона Бекбулатовича, бывшего касимовского царевича. Передачей Симеону титула великого князя всея Руси Иван IV лишал своего сына Ивана возможности занять престол и наследовать этот титул».

В 1598, после смерти царя Федора Иоанновича, был избран на царство Борис Годунов, но перед возведением Годунова на престол была написана «подкрестная запись» В этой записи читаем следующее: «Царя Симеона Бекбулатовича и его детей и иного никого на Московское государство не хотели видети, ни думати». Ясно видно, что род царя Симеон Бекбулатовича имел право на Московский.

Все последующие поколения Булатовых (Бекбулатовых) знали, что они имеют юридическое право на великокняжеский титул. Была семейная реликвия Булатовых золотой крест, который был отобран при аресте декабриста, но затем возвращен его семье. Об этом кресте упоминает полковник Булатов в письме к великому князю Михаилу Павловичу от 4 января 1826 года: «Я не посрамлю креста моего, удостоившего меня отцом моим, который предоставляю моей старшей дочери, и прошу Вашего императорского Высочества с выходом её замуж возвратить имя моё, нерадением предков потерявшее право».

Младшей дочери Анне был завещан золотой кулон мастера Альба с портретом 17-летнего декабриста Александра Михайловича, единственного его изображения. Некоторые Романовы к Булатовым были благосклонны (Пётр I, Елизавета Петровна, Екатерина II, Павел I).

Юность А.М. Булатова

Мать декабриста, Софья Казимировна, происходила из старинной польской аристократической семьи Лещинских и доводилась внучкой польскому королю Станиславу Лещинскому и племянницей французской королеве, жене Людовика ХV. В шестнадцать лет она вышла замуж по любви за блистательного премьер-майора Генерального штаба, героя штурма Измаила, «лично отмеченного императрицей Екатериной Второй», Михаила Леонтьевича Булатова.

В свои 32 года он уже был удостоен высокой чести от императрицы Екатерины Второй быть одним из главных представителей от России при первом разделе Польши и установлении новых границ с Австрией и Пруссией. В начале 1793 года он и женится на молоденькой княжне Софье Лещинской и на это получает не только монаршее благословение от Екатерины Второй, к которой он обратился за разрешением на брак с иноверкой (католическое вероисповедание), но и согласие на шестимесячный отпуск для свадебного путешествия и выезда за границу.

Летом 1793 года после посещения Австрии, Италии, Франции и Германии, Софья Казимировна, будучи беременной, была вывезена мужем из Варшавы в Россию в родовое имение Булатовых Гудово Пронского уезда Рязанской губернии, где Михаил Леонтьевич не был более двадцати лет. Едва успев ввести молодую жену в управление имением и познакомить с губернским и уездным начальством и ближайшими соседями, которых, кстати, и сам не знал, Михаил Леонтьевич за два месяца до окончания был отозван из шестимесячного отпуска лично Екатериной.

Императрица Екатерина Вторая в связи с угрозой войны с Турцией на Балканах именным рескриптом назначила Михаила Леонтьевича генерал-квартирмейстером в действующую Молдавскую армию к генерал-фельдмаршалу графу Петру Александровичу Румянцеву. Михаил Леонтьевич вынужден был оставить жену на последних месяцах беременности на попечение слуг булатовского дома и ближайших соседей по имению Перовских. Прощание было очень тягостным. Они как будто предчувствовали, что видят друг друга в последний раз. Михаил Леонтьевич очень любил Софью Казимировну и всю свою жизнь тосковал по ней.

Глубокой осенью 1793 года накануне Михайлова дня у Софьи Казимировны родился сын, названный по желанию отца Александром в честь любимого полководца Александра Македонского, глубоко чтимого всеми поколениями Булатовых. Отца при рождении не было и он сына впервые увидел в шестилетнем возрасте. В конце 1796 года Софья Казимировна серьёзно заболела и вскоре скоропостижно скончалась, так и не дождавшись с войны своего горячо любимого мужа.

Похоронена Софья Казимировна по православному обряду, хотя и была католичкой в булатовском фамильном склепе в парке имения. Саша свою мать совсем не помнил, да и мало она успела сделать для него. Она учила его говорить по-польски и начала обучать французскому языку вместе с гувернанткой-француженкой, привезённой из Польши, но судьба распорядилась иначе.

Оставшись трёх лет от роду сиротою, маленький Саша был вывезен соседями по имению Перовскими в Петербург, где был отдан на воспитание Карпинским дальним родственникам Софьи Казимировны с непосредственного согласия Михаила Леонтьевича.

В доме Карпинских на Литейном проспекте маленький Саша получил и первое домашнее образование под руководством двоюродной бабушки Ядвиги (Пелагеи по христианскому крещению в православной церкви) Станиславовны Карпинской, родной сестры Казимира Лещинского, привязанность к которой он сохранил на всю жизнь. Она ему практически заменила родную мать. В воспитании Саши бабушке помогали нанятые по просьбе отца, гувернёры-французы и дворовый человек, приставленный к нему камердинером рязанский крепостной крестьянин Николай Родионов, с которым Саша не расставался всю свою жизнь.

В 1797 году отцу Михаилу Леонтьевичу присваивают воинское звание «полковник Генерального штаба» и переводят по службе из Польши, где он принял участие в комиссии по второму и третьему разделу Польши, в Киев с назначением не должность начальника штаба корпуса Гудовича, где он в том же году вторично женится на. Дочери киевского генерал-губернатора, генерал-аншефа Богдана Богдановича Нилуса семнадцатилетней графине Марии Богдановне. Михаилу Леонтьевичу к этому времени исполнилось тридцать семь лет. Другая дочь Нилуса - Елисавета Богдановна - была замужем за графом де-Парм, младшим братом герцога Пармского.

В Киеве Михаил Леонтьевич бывал очень редко. Его как офицера Генерального штаба, имеющего более чем двадцатилетний боевой опыт под непосредственным руководством выдающихся полководцев ХVIII века генерал-фельдмаршалов Потёмкина, Румянцева, Суворова, Прозоровского и всесторонне подготовленного в военном отношении, глубоко знавшего Балканский, Кавказский и Европейский театр военных действий, постоянно использовали на самых ответственных участках, и всегда он блестяще выполнял любое поручение.

Император Павел I высоко ценил военные способности Михаила Леонтьевича, и неслучайно мы его видим уже в 1800 году на посту начальника Генерального штаба и в свите государя.

В январе 1801 года Павел I возвёл Булатова в «почётные командоры державного ордена святого Иоанна Иерусалимского». За три года в должности магистра Мальтийского рыцарского ордена император Павел I возвёл в почётные командоры всего 12 человек. Шестеро были иностранные принцы и только шесть человек из русских вельмож: начальник Генерального штаба генерал Булатов, великие князья Александр и Константин, канцлер Безбородко, генералиссимус Суворов, министр иностранных дел граф Ростопчин. Этот факт говорит о высоком доверии императора Павла I к М.Л. Булатову.

В начале 1799 года Михаил Леонтьевич производится в «генерал-майоры» и определяется в свиту императора Павла I с назначением начальником генерал-квартирмейстерского управления Генштаба, ныне это Оперативное Управление Генштаба, а в марте 1800 года он становится начальником Генерального штаба, сменив на этом посту своего бывшего начальника графа А.А. Аракчеева. Это явилось одной из причин смертельной ненависти всесильного графа Аракчеева к генералу Булатову в царствование императора Александра I, что мы и увидим последствии. Одновременно «указом Сенату повелено Булатову при Петергофском быть дворце кастеляном замка».

Получив такое высокое назначение, Михаил Леонтьевич со второй женой Марией Богдановной, урождённой графиней Нилус, в январе 1799 года переезжает из Киева в Петербург, где занимает под квартиру апартаменты коменданта Петергофского дворца. На следующий день маленький Саша впервые встречается со своим отцом, которого знал только по рассказам родственников. Это произошло на квартире Карпинских. Отец низко преклонил колено перед Пелагеей Станиславовной Карпинской и горячо поблагодарил за заботу и воспитание его сына. В этот же день отец забрал сына от Карпинских вместе с камердинером Николаем Родионовым и французскими гувернёрами и перевёз в Петергофский дворец.

Жизнь маленького Саши в родительском доме с отцом оказалась нерадостной. Мачеха Мария Богдановна была придворной дамой, постоянные балы и приёмы отнимали её время, и она забывала о существовании пасынка, которого невзлюбила с первого дня. Эта неприязнь к Александру Михайловичу Булатову продолжалась всю её жизнь и объяснялась враждой кланов Нилусов, Сангуток, Чарторыйских, Огинских с одной стороны, с которыми Нилусы находились в близком родстве, и кланом Лещинских, некогда бывших на польском престоле. Здесь же в Петергофском дворце произошла и первая встреча Александра Михайловича с русским императором Александром I, великими князьями и всей царской фамилией при следующих обстоятельствах.

В апреле 1802 года в семье генерала Булатова появился новый гражданин. Мачеха Мария Богдановна родила сына, который тоже был «назван Александром в честь государя Александра Павловича, который вместе с вдовствующей императрицей Марией Фёдоровной были восприемниками от купели. Обряд крещения был совершён в церкви Петергофского дворца».

При крещении брата Александра в Петергофском соборе будущий декабрист Александр Михайлович впервые близко увидел и был представлен отцом императору Александру I, императрице Елизавете Алексеевне, вдовствующей императрице Марии Фёдоровне, великим князьям Константину, Николаю, Михаилу, великим княжнам Анне, Екатерине, Марии, Александре и Елене, а также супруге Константина - великой княгине Анне Фёдоровне. Недолго пришлось жить Александру Булатову под родительским кровом.

Летом 1801 года отец, будучи начальником Генерального штаба, определяет сына в аристократическое высшее военное учебное заведение - Первый кадетский корпус, в так называемую Рыцарскую Академию, где воспитывались русские и иностранные принцы и дети высших сановников России. Десятилетнее пребывание Александра в Первом кадетском корпусе навсегда определило его взгляды на окружающую действительность, пороки крепостничества и отношение к русской правящей династии Романовых.

В 1811 году молодой подпоручик Александр Михайлович Булатов был выпущен в лейб-гвардии гренадерский полк, расквартированный в городе Вильно. Там же была сосредоточена вся русская армия в связи с опасностью вторжения Наполеона в Россию. В лейб-гвардии гренадерском полку А.М. Булатов получил в командование 3-ю роту 1-го батальона, где командиром батальона был П.Ф. Желтухин, а командовал полком граф генерал П.А. Строганов.

Первые дни командования ротой привели подпоручика Булатова к резкому столкновению с командиром батальона полковником Желтухиным, ярым крепостником и ревностным сторонником жестоких аракчеевских методов воспитания в армии. Александр Михайлович был иного взгляда на воспитание солдат. Он всецело подражал прогрессивным генералам и старшим офицерам екатерининской эпохи и особенно своему отцу. Прогрессивные взгляды подпоручика Булатова, любовь к своим подчинённым снискали глубокое уважение к нему товарищей и нижних чинов.

Отец и сын Булатовы в сражениях против войск Наполеона

Отец и сын Булатовы были участниками Отечественной войны 1812 года и заграничных походов русской армии в 1813-1814. В составе лейб-гвардии гренадерского полка они приняли фактическое участие почти во всех крупных сражениях русской армии против войск Наполеона, как правило на главном направлении боя.

Александр Михайлович Булатов прошёл боевой путь от кадета до полковника лейб-гвардии. Был несколько раз ранен, но не покинул строя. С искалеченной правой рукой продолжал сражаться и служить. Солдаты вынесли раненого из под огня в бою под Смоленском. И на руках несли до Вязьмы. За мужество и благородство он был любим солдатами и уважаем всеми офицерами и генералами русской лейб-гвардии.

Его отец генерал М.Л. Булатов был генералом старого закала, типичный фронтовик конца ХVIII века и начала XIX века, суровый деспот в семье, ярый монархиcт, всецело преданный идее самодержавия, беззаветно любивший свою Родину и в любую минуту готовый, без раздумия, отдать за неё жизнь. «Михаил Леонтьевич Булатов провёл почти пятьдесят лет в славной боевой службе, под начальством Потёмкина, Суворова, Прозоровского, Каменского, Кутузова.

Эти пятьдесят лет службы - ряд блестящих подвигов и двадцать семь ран, полученных им на полях сражений, дают, бесспорно, право на уважение к нему потомства. Его знанию военного дела отдавали справедливость не только соотечественник, в лице своего монарха, но и самые враги его, как например; граф Клингспор, король шведский Густав-Адольф IV и его преемник Карл ХIII (бывший герцог Зюдерманландский)».

Михаил Леонтьевич был один из немногих, кто за храбрость и мужество, проявленные при взятии штурмом крепости Измаил, был удостоен личного рескрипта императрицы Екатерины II. В этом историческом сражении Михаил Леонтьевич был одним из ближайших и деятельных помощников великого Суворова, исполняя обязанности начальника штаба русских войск, готовя штурм в оперативном, инженерном и артиллерийском отношениях, а во время штурма командуя шестой наступающей колонной войск.

В 1792 году, императрица Екатерина II писала: «...четвёртой степени, которого знаки повелеваем Нашему обер-квартирмейстеру Булатову. Усердная Ваша служба и мужественные подвиги, оказанные Вами при осаде и взятии приступом города и крепости Измаила и истреблении бывшей там турецкой армии, где Вы, сверх исправляемой Вами должности, заготовляли туры и фашины и находились в траншеях безотлучно, а на приступ, были вожатым шестой колонны, находились впереди и отличались мужеством, обращает на себя Наше внимание и милость.

Мы в изъявление оных, всемилостивейше пожаловали Вac кавалером ордена нашего святого равноапостольного князя Владимира Вам носить в петлице с бантом установленным порядком. Удостоверены Мы совершенно, что Вы, получа сие со стороны Нашей одобрение, потщитесь продолжением службы Вашей удостоиться монаршего Нашего благоволения. В Санкт-Петербурге, Марта дня 1792 года. Екатерина».

За всю свою пятидесятилетнюю службу в русской армии он ни разу не позволил физически унизить своих солдат. И солдаты платили ему большой любовь. Об этом имеется множество исторических документов.

Сражение при Револаксе в русско-шведской войне 1808-1809 вошло в военную историю как один из замечательных примеров героизма и мужества русских солдат, офицеров и их генерала. В сражение со шведами вступило 1000 человек, которые полегли на поле боя, но не сдались в плен, «...когда все солдаты были перебиты, и Михаил Леонтьевич Булатов, получа седьмую рану, упал замертво на пушку, на батарее оставалось только двадцать шесть человек, решительно изуродованных». Только тогда эти 27 были взяты в плен.

Шведский главнокомандующий граф Мориц Клингспор строго запретил их убивать, приказав при столь храбрых воинах оставить оружие и беречь как своих, оказав им медицинскую помощь в полном объёме. «Эти люди принадлежат славе, служат примером и по качеству геройского подвига составляют общее сокровище всех царств и всех народов» - сказал Клингспор. Это сражение существенно повлияло на весь ход войны, послужило одной из причин поражения шведской армии и потери Швецией всей Финляндии.

«Замертво поднятый Булатов был на плащах перенесён шведскими офицерами в более спокойное место для раненого: затем отправлен в Стокгольм, где в присутствии самого короля ему делали операцию - вырезывание пули, остановившейся в груди близ сердца. Из Стокгольма по выздоровлению перемещен в Норчепинг». Высоко оценил храбрость и благородство генерала Булатова шведский король Густав-Адольф IV.

В одном из писем генералу Булатову б февраля 1809 года он писал: «Господин генерал-майор Булатов. Испытывая чувство уважения к храбрости, сочетающееся с безупречным поведением такого воина пусть и врага моего королевства, я попытался сначала предоставить Вам возможность вернутся на Родину через обмен военнопленными. И несмотря на то, что Ваш император отказался проводить обмен высших офицеров, я не хочу задерживать Вас дольше в дали от Вашей супруги и Ваших близких и этим письмом предоставляю Вам свободу для возвращения в Россию, беря с Вас обещание не выступать против Швеции и её союзников до тех пор, пока Ваш обмен не будет должным образом произведён. И да хранит Вас бог, господин генерал-майор Булатов.

Искренне Ваш, Густав-Адольф. Замок Хага. 6 февраля 1809 года».

После возвращения из плена домой в Россию генералу пришлось защищать свою честь в суде по Револакскому сражению, обвинения против него были сняты. Документы сохранились в музее Кремля города Ростова.

Война 1812 года

Главнокомандующий Молдавской армией в войне России с Турцией генерал-от-инфантерии М.И. Кутузов в рапорте от 14 декабря 1811 года на имя военного министра М.Б. Барклая-де-Толли писал о генерале М.Л. Булатове «На счёт сего генерала я в особенности должен сказать Вам, милостивый государь мой, что он, будучи всегда руководим мужеством, которое его ни в какой опасности и ни в каком случае никогда не оставляло, перенося все трудности наравне с последним офицером и солдатом...

Личным своим примером поощрял всегда всех и каждого к исполнению своей обязанности... Приносят ему полную честь. Военные знания его, приспособленные к знаниям инженерной и квартирмейстерской чести офицера, могу сказать по совести моей, делают его способным по несению важнейшего чина, отличной же храбрости я и описать не могу...»

Лучшей объективной характеристики генералу Булатову не дашь. А это написал Кутузов, который, как, известно, был скуп на похвалы своих подчинённых и завистлив к чужой славе.

Александр Михайлович Булатов был достойным сыном своего отца. Это мы увидим в дальнейшем, где сын славу отца значительно приумножил. В период первого крупного сражения русской армии с войсками Наполеона под древними стенами Смоленска в 1812 году, подпоручик Булатов проявил чудеса храбрости и воинской находчивости, применив одним из первых в русской армии россыпной строй и стрельбу в цель одиночными выстрелами. Он повторив боевой опыт отца, впервые применившего этот вид боя в Револакском сражении в апреле 1808 года против шведов.

Этому виду боя Александр Михайлович предварительно обучил солдат своей роты, чем вызвал неудовольство своих старших начальников, привыкших вести залповый огонь в составе батальонного и ротного каре. Тяжело раненого подпоручика Булатова солдаты роты несли на руках от Смоленска до Вязьмы в знак глубокой любви и уважения к нему и не позволили оставить его в Смоленском госпитале на милость французов. За подвиг, совершённый у древних стен Смоленска при защите Мстиславского предместья, Булатов был удостоен крупного денежного вознаграждения и досрочно произведён в чин «поручика» лично главнокомандующим русской армией Михаилом Илларионовичем Кутузовым в Царёво-Займище.

На Бородинском поле, сражаясь в составе сводной гренадерской дивизии графа Воронцова, поручик Булатов прославил себя на всю Россию. По приказу командующего Второй армией князя Петра Ивановича Багратиона поручик Булатов возглавил команду добровольцев-охотников из трёхсот человек лейб-гренадер для подавления французских батарей, поставленных перед Семёновскими укреплениями.

Князь П.И. Багратион троекратно перед строем солдат расцеловал А. Булатова, как бы благословил его на храбрость перед своей смертью и произнёс: «В этот критический момент защиты Семёновских укреплений на вас уповаю, русские богатыри». Через два часа Багратиона не стало. А.М. Булатов и небольшая горстка храбрецов, идя в сомкнутом строю, стальным тараном прорезает французские колонны из дивизии Кампана, прикрывающие батареи.

Затем в течение часа, пользуясь густой дымовой завесой и общей неразберихой, взрывает четыре вражеские батареи по 12 орудий в каждой, уничтожив всю их прислугу, при этом потеряв почти весь свой личный состав. Командир полка полковник П.Ф. Желтухин вместе с командиром 1-й гренадерской бригады генералом графом П.А. Строгановым уже считали Булатова с храбрецами погибшими, когда они через час возвратились с сознанием исполненного долга в составе 7 человек, в том числе и их храбрый, весь израненный командир поручик Булатов. Спустя 13 лет в своей исповеди великому князю Михаилу Павловичу декабрист полковник.

А.М. Булатов, находясь в Петропавловской крепости, об этих событиях напишет. «Здесь я рассказал, как помнится мне о Смоленском сражении, где полк был оставлен для прикрытия ретирады всей армии, и 7 августа 1812 года приобрёл новую славу. Там я увидел пулю неприятеля первый раз и, быв в охотниках, узнал, что неприятель для поля не страшен. С первого сражения я заслужил внимание начальства и любовь товарищей и солдат.

Под Бородиным генерал-майор Желтухин, бывши полковником, препоручил мне всех охотников полка и я был главным их командиром. Я так далеко забирался, что сами солдаты, быв ранены, уверяли в полку, что я погиб, но возвратясь не более чем с шестью рядовыми, удивив Желтухина и покойного графа Павла Александровича Строганова своим появлением; они оба обрадовались моему прибытию, и я отправился к полку, давно оставя поле сражения, с малым числом отдыхал в отделении».

В лейб-гренадерском полку из 2268 человек после Бородинского сражения осталось в живых только 96 человек. Много лет спустя декабрист барон Андрей Евгеньевич Розен после сибирской ссылки напишет о Булатове: «В Булатове всегда было храбрости и смелости довольно. Лейб-гренадерам хорошо известно, как он в Отечественную войну со своею ротою брал неприятельские батареи, как он восторженно штурмовал их, как он под градом неприятельской картечи во многих шагах впереди роты увлекал людей куда хотел».

Этот непреложный исторический факт, произошедший на Бородинском поле - уничтожение французских батарей группой Булатова вынудил Наполеона ввести в бой против Семёновских укреплений последний свой артиллерийский резерв - батареи Старой и Молодой гвардии. Только гибель генерала Кампана, дивизия которого защищала вышеуказанные батареи, спасла его от гнева императора Наполеона, но удержала Наполеона от ввода в бой последнего своего резерва дивизии Старой и Молодой гвардии.

Исключительное мужество русских богатырей из сводной гренадерской дивизии графа Михаила Семёновича Воронцова и 27-й пехотной сибирской дивизии генерал-лейтенанта Дмитрия Петровича Неверовского, защищавших Семёновские укрепления против основных сил Наполеона на Бородинской поле, решило исход сражения. Потери в этих дивизиях были огромны.

Достаточно сказать, что в сводной гренадерской дивизии графа Воронцова из 8000 человек осталось всего лишь 300 (около 4%). И когда в штабе русской армии поздно вечером после Бородинского сражения, исполняющий обязанности командующего Второй армией генерал-лейтенант Дмитрий Сергеевич Дохтуров докладывал Кутузову, что дивизия Воронцова, защищавшая Семёновские позиции разбита, то Воронцов воскликнул «Неверно! Она не разбита, она уничтожена».

За четыре месяца войны он был произведён в три внеочередных воинских звания «поручик», «капитан», «штабс-капитан»; награждён орденами «Георгия 3-й и 4-й степеней», «Анны 3-й степени» и медалью «За спасение Отечества». Александр Михайлович Булатов был активным участником и всех крупных сражений русской армии в заграничном походе 1813-1814 годов: под Люценом и Дрезденом, Кульмом и Лейпцигом, Арси-сюр-об и Парижем, командуя 3-й ротой, а потом I-м батальоном лейб-гвардии гренадерского полка.

Главнокомандующий русской армией генерал граф Пётр Христианович Витгенштейн в приказе от 1813 года писал о штабс-капитане Булатове: «В справедливом уважении к отличной храбрости Вашей, оказанной в сражении при Люцене 20-го апреля сего года, где Вы находились в стрелках, мужеством и храбростью своею подавали пример подчинённым и поражали на каждом шагу неприятеля, где Вы ранены в правую руку навылет... Награждаетесь орденом святого Владимира IV степени с бантом».

Летом 1813 года сложилась весьма опасная обстановка для союзников на центрально-европейском театре военных действий, несмотря на их двукратное превосходство в силах. Это превосходство не испугало Наполеона и он верный своей тактике принимает решение бить союзников по частям, нанося удары сначала по слабым звеньям: по прусской и австрийской армиям.

Эти две многочисленные армии Наполеон не считал за серьёзного противника. И план Наполеона стал блестяще исполняться. Разбив Силезскую армию Блюхера под Дрезденом, Наполеон быстро перебрасывает свои основные силы к Пирне навстречу 140 000 австрийской армии Шварценберга, а маршала Вандама посылает в тыл союзным армиям через Кульм. События развиваются с катастрофической быстротой.

Утром 26 августа Наполеон не дождавшись Вандама встречает Шварценберга в Пирнском мешке и наголову разбивает австрийцев. К 15 часам австрийцы потеряли 18 знамён, 26 пушек и 40 000 человек. Советник австрийской армии французский генерал Моро, личный враг и соперник Наполеона, в этом сражении смертельно ранен. Шварценберг - морально разбит и надолго выведен из игры. Коалиция союзников рассыпалась, как колос на глиняных ногах, от первых двух ударов. Наполеон уже торжествовал победу. Положение дела спасают храбрые русские солдаты в бою под Кульмом.

Маршал Вандам, идя в обход Богемской армии австрийцев, 29 августа сталкивается с русскими корпусами: пехотным Остермана-Толстого и гвардейским Ермолова. Началось жестокое сражение под Кульмом, кульминационная точка начала всей победоносной осенней кампании 1813 года. И словно предчувствуя это, русские отчаянно сопротивляются. Первый день боя окончился победой французов, но на второй день упорное сопротивление русских войск спасло от окончательного разгрома, отступающую в панике Богемскув армию австрийцев.

Подошедшие на помощь гренадерская дивизия Воронцова к кавалерийский корпус Горчакова, отбивает неприятеля. 30 августа Вандам, не получив подкреплений, решил пробиться через узкий Теплицкий проход, что и удалось сделать части его корпуса под начальством генерала Корбино.

Но наперерез французам Ермолов бросает храбрый лейб-гвардии гренадерский полк под командованием генерале Сипягина, который грудью прикрывает мост через горную речушку в Теплицком проходе. Невиданные образцы героизма показывают русские лейб-гренадеры в этом сражении. Вновь отличается, теперь уже со своим I-м батальоном, штабс-капитан Александр Михайлович Булатов.

Сам же Вандам, во главе горстки солдат бросается в этом сражении, как раненый лев, на прорыв, но он был взят в плен лейб-гренадерскими батальонами полковника Башуцкого и штабс-капитана Булатова. Подоспевшие из Теплица VII пехотный корпус Н.Н. Раевского и Польский корпус генерала М.Л. Булатова завершили разгром остатка французского тридцатипятитысячного корпуса Вандама.

Кульмское сражение внесло коренной перелом во всю кампанию 1813 года. Поражение и пленение Вандама лишило Наполеона всех плодов победы, одержанной при Дрездене и Пирне, и заставило его отступить к Лейпцигу. Одновременно пришли вести о победе командующего союзнической Северной армией шведского принца Бернадота бывшего Наполеоновского маршала, над корпусом Удино под Берлином и Блюхера над Макдональдом в Силезии, на реке Кацбах.

В честь Кульмского сражения в Пруссии был учреждён специальный орден - Кульмский крест, которым были награждены шесть тысяч русских солдат, офицеров и генералов, принимавших участие в данном сражении. Были удостоены чести стать кавалерами ордена Кульмский крест отец и сын Булатовы. Генерал Булатов, кроме того, был награждён польским, орденом Белого Орла за успешное командование IV пехотным корпусом, разгром австрийского корпуса князя Шварценберга и саксонского корпуса Ренье и овладение штурмом польских крепостей Кракова и Ченстохова.

После кровопролитного сражения под Кульмом впервые за последние четыре года войн фронтовые дороги Булатовых пересеклись у Дрездена. 2 сентября 1813 года в палатке нового главнокомандующего русской армией генерал-фельдмаршала Михаила Богдановича Барклая-де-Толли встретились и крепко обнялись два прославленных русских храбреца - отец и сын.

Отец 53 летний генерал, со слезами на глазах перед большой группой генералов и офицеров растроганно благодарил сына Александра за то, что тот не осрамил чести своего отца и продолжил славные традиции офицеров булатовского рода, а также поздравил с быстрым ростом в воинском звании и получении многих боевых наград. Отцу и сыну было о чём поговорить при этой встрече. Отец увенчал себя славою и в русско-турецкой войне 1806-1812 годов.

Коротка была их фронтовая встреча. И оба не знали, что очередная их встреча состоится через одиннадцать лет. Летом 1824 года в городе Керенске Пензенской губернии, когда отец в чине генерал-лейтенанта будет следовать в Омск в почётную "ссылку" к новому месту службы на должность генерал-губернатора Сибири, а сын в чине полковника, изгнанный из гвардии и Петербурга будет командовать 12-м егерским полком 6-й пехотной дивизии.

Судьба каждому готовила свою долю, отцу - победные сражения и взятие крепостей на Эльбе, Дрездена и Кёнигштайна, Торгау и Виттенберга, Дессау и Магдебурга, многолетнее командование русскими войсками на Дунае; осаду Гамбурга и пленение наполеоновского маршала Сен-Сира. А сыну - участие в Лейпцигской битве народов, в кровопролитном сражении при Арси-сюр-Об и победоносной битве за Париж, участие в параде русских войск в Париже, награждение орденами Георгия - 3-й степени и Анны - 2-й степени, золотой шпагой с надписью «За храбрость!», некоторыми иностранными орденами и медалями; командование 1-м батальоном лейб-гвардии гренадерского полка в Петербурге, женитьбу на одной из первых красавиц Петербурга - Елизавете Ивановне Мельниковой, любимой фрейлине императрицы Марии Фёдоровны, командование 12-м Пензенским егерским полком.

Лейпцигская битва началось 16 октября и вошла в историю как «битва народов». Битва началась за деревушку Вахау в центре позиций. Русский гренадерский корпус Ермолова и австрийский корпус Дьюлая шесть раз атаковал Вахау, но всё же не могли выбить французов. Деревню защищала старая гвардия Наполеона. Все атаки союзников на фронте в восемь верст в этот день были отбиты с большими потерями, хотя союзники численно превосходили армию Наполеона в два раза. И только к концу дня ценой большой крови русским лейб-гренадерам: второму батальону полковника Башуцкого и поредевшим ротам первого батальона во главе со штабс-капитаном Александром Михайловичем Булатовым удалось ворваться на окраину Вахау и овладеть кирхою.

Русские лейб-гренадеры, обученные для стрельбы в цель одиночными выстрелами буквально косили французские ряды, пытавшиеся выбить русских из кирхи и прилегавшего кладбища. На помощь защитникам Вахау Наполеон бросает гвардейскую кавалерию маршала Бессьера, но решительная атака французской кавалерии была отражена контратакой русской гвардейской кавалерии.

Страшная канонада, по словам очевидцев громче Бородинской, продолжалась полтора часа на расстоянии тысячи шагов, пока французские батареи не вынуждены были податься назад на один пушечный выстрел - 1600 шагов. Наполеон хотел довершить бой решительным ударом пешей и конной гвардии, но героические усилия союзников не позволили ему осуществить замысел.

На левом фланге маршал Мармон после упорного боя с прусской армией Блюхера вынужден был, уступая энергичным атакам русских и прусских войск, отступить с большим уроном. Ночью к русскому плацдарму, удерживаемому русскими лейб-гренадерами Башуцкого и Булатова, проникло подкрепление в составе третьего батальона полковника Всеволжского из лейб-гренадерского полка под общим командованием генерала Сипягина и полностью лейб-гвардии егерский полк.

Это позволило русским занять прочные позиции на главном направлении. Весь день 17 октября Наполеон и армии союзников сохраняли выжидательное положение. Союзники ожидали подхода Северной армии Бернадота и русских резервов Беннигсена. А Наполеон безуспешно пытался оторвать от союзников своего тестя австрийского императора Франца I, предлагая ему через пленного австрийского генерала Мерфельдта вступить в отдельные переговоры.

18 октября утром начался ожесточённый бой решительной атакой союзной армии по всему фронту, закончившийся полной победой союзников. Императору Наполеону ничего уже не оставалось, как решиться на позорное отступление. В сражении за Париж гренадерская дивизия Воронцова, находясь на главном направлении, получила задачу захватить господствующую высоту Парижа гору Монмартр, где у французов была поставлена сильная батарея из 84 орудий, и обеспечить ввод в бой 6-го пехотного корпуса графа Ланжерона. И вновь чудеса храбрости показал в этом бою лейб-гренадерский полк под командованием генерала Н.М. Сипягина.

Первый батальон этого полка во главе со штабс-капитаном Булатовым, буквально прорезал плотные ряды французской гвардии маршала Мормона. Перед Булатовым была поставлена задача, любой ценой подавить французскую батарею. Получив серьёзную рану шпагой в кисть правой руки, Булатов перехватил шпагу в левую руку, и продолжал сражаться с окровавленной правой рукой.

«В сражении за Париж лейб-гренадерский полк находился в первой линии боя. А.М. Булатов своею храбростью обратил на себя внимание генерала Ермолова, который представил его к награде. Он был произведён в подполковники, награждён золотой шпагой с надписью «За храбрость» и орденом святой Анны 2-й степени». Наблюдавший это сражение командующий гренадерским корпусом генерал Алексей Петрович Ермолов воскликнул «Как славно идут русские гренадеры! Никогда я не видел такого зрелища!»

3 апреля 1814 года в Париже состоялся парад союзных войск. Согласно традиции и по высочайшему повелению императора Александра I, открыть парад русских войск был удостоен прославленный 1-й батальон лейб-гвардии гренадерского полка во главе с подполковником Александром Михайловичем Булатовым. Историк Д.С. Мережковский писал об этом параде войск: «В 1814 году, в триумфальном шествии русских в Париж, Булатов шёл весь израненный, с повязками на голове и на правой руке, салютуя государю левой. «Vive de bravo!» (Да здравствует храбрый!) - кричали французы и кидали ему под ноги цветы».

Государь заметил Булатова и пожаловал ему золотую шпагу «За храбрость». Так славно закончил свой боевой путь декабрист Александр Михайлович Булатов. За полтора года войны он прошёл путь от подпоручика до гвардейского подполковника, командира батальона лейб-гвардии гренадерского полка. Был награждён орденами: св. Георгия 3-й и 4-й степеней, св. Владимира 4-й степени, св. Анны 3-й и 2-й степеней, прусским орденами «За военные заслуги» и «Кульмский крест», австрийским орденом «Леопольда 3-й степени», медалью «За спасение отечества», золотой шпагой «За храбрость».

После войны

Только в конце 1815 года А.М. Булатов со своим батальоном возвратился из заграничного похода в Петербург, где занял под квартиру флигель второго отцовского дома на Спасо-Преображенской площади, ныне на ул. Рылеева №1. Этот дом хорошо сохранился до наших дней.

В 1818 году Александр Михайлович производится в полковники и в этом же году женится без согласия отца по любви на фрейлине императрицы Марии Фёдоровны, шестнадцатилетней Елизавете Ивановне Мельниковой дочери тайного советника Ивана Андреевича Мельникова, который был членом Почтового Совета, министром почт и телеграфа родной внучке П.С. Карпинской.

Отец готовил ему другую партию, близкую его кругу и за непослушание лишил его наследства по завещанию от 1818 года, не без деятельного участия мачехи Марии Богдановны, с которой у Александра Михайловича были весьма холодные отношения. Мачеха стремилась передать миллионное наследство мужа по завещанию своим сыновьям Александру и Михаилу.

Разрыв с отцом и мачехой вынудил Александра Михайловича с молодой женой покинуть дом на Спас-Преображенской площади и занять под квартиру второй этаж другого отцовского дома на Исаакиевской площади дом №7. Этот дом хорошо сохранился сегодня, а в то время в нем квартировали выдающиеся деятели того времени А.С. Грибоедов, декабрист В.К. Кюхельбекер и А.И. Одоевский.

Возвращение в Россию открыло перед русскими солдатами и офицерами, героями войн с Наполеоном, жуткую картину, крепостники свирепствовали. В армии насаждалась аракчеевская палочная дисциплина, ещё изощрённее, чем была при императоре Павле I. Помещики палками выбивали из несчастных крестьян дополнительные подати на. Покрытие личного ущерба, причинённого войной. В столице утвердились у власти самые реакционные личности. Это Аракчеевы, Кочубеи, Уваровы, Голицины, Мамоновы и некоторые другие, которые во время войны, прятались в глубинах Олонецкой, Пермской, Нижегородской, Оренбургской и Тобольской губерний, а теперь смертельно завидуя фронтовикам, рвались на первые роли.

Эти «полотёры дворцам», как называл их сам император Александр I, вмиг развеяли все прогрессивные взгляды и начинания, приобретённые за последние годы. Новые реакционные взгляды в первую очередь прочно проникли в армию с благословения Александра I и графа Аракчеев. Они смертелъно боялись боевых и заслуженных генералов, своею шпагой добывших честь и славу России.

С поразительной легкостью отстраняются от руководства дивизиями и корпусами прогрессивные генералы, ярые противники нового варианта «прусской муштры» и военных поселений -любимого детища графа Аракчеева. Так были отправлены в Кавказскую армию генералы А.П. Ермолов и И.Ф. Паскевич, в Молдавскую армию генералы М.Л. Булатов и И.В. Сабанеев, во 2-ю Тульчинскую армию генералы П.Х. Витгенштейн и М.Ф. Орлов. Генералы Д.С. Дохтуров и Н.Н. Раевский уволены в отставку. На их места были поставлены другие, которым пришлось жестокостью по отношению к своим подчиненным заслужить одобрение всесильного временщика Аракчеева. Все, что было хорошего в русской армии, уничтожалось в короткие сроки.

Такие действия вызывали резкий протест среди молодых и прогрессивных офицеров, которые и явились ядром тайных политических обществ. Военным министром был назначен храбрый П.П. Коновницын, он лично командовал 1-м кадетским корпусом и получил титул графа. В числе передовых офицеров оказался молодой гвардейский полковник Александр Михайлович Булатов, взгляды которого не устраивали реакционеров Аракчеевых, Шварцев, Стюрлеров, Кляйнмихелей, Желтухиных, Бенкендорфов и не без их участия его удаляют в начале 1819 года из гвардии и Петербурга вместе с его лучшим другом, начальником штаба гвардейского корпуса генерал-адъютантом Николаем Мартемьяновичем Сипягиным. Булатов назначается в заштатный городок Керенск Пензенской губернии командиром 12-го егерского полка в 6-ю пехотную дивизию генерала Сипягина, где он пробыл до сентября 1825 года.

Фельдмаршал И.Ф. Паскевич в своих воспоминаниях писал об этом страшном времени для России «После 1815 года фельдмаршал Барклай-де-Толли, который знал войну, подчиняясь требованиям Аракчеева, стал требовать красоту фронта, доходящую до акробатства, преследовал старых солдат и офицеров, которые к сему способны не были, забыв, что они ещё недавно показывали чудеса храбрости, спасли и возвеличили Россию.

Армия не выиграла от того, что потеряв офицеров, осталась с одними экзерцирмейстерами... Что сказать нам генералам дивизий, когда фельдмаршал свою высокую фигуру нагибает до земли, чтобы равнять носки гренадер? И какую потом глупость нельзя ожидать от армейского майора? В год времени войну забыли, как будто ее никогда не было и военные качества заменялись экзерцирмейстерской ловкостью».

В армии процветает палочная дисциплина и телесные наказания. Генерал-лейтенант И.В. Сабанеев в своей докладной записке к начальству в 1820 году доносил: «В полку от ефрейтора до командира все бьют и избивают людей, и как сказал некто, в русской службе убийца тот, кто сразу умертвит; но тот кто в два-три года забил человека, тот не в ответе».

События в Семеновском полку осенью 1820 года практически были спровоцированы командованием полка и безмозглым начальством. Обстановка среди офицеров гвардейского корпуса стала накаляться. «Молодых людей охватывает страсть к занятиям, - пишет декабрист Крюков, - начинают изучать, насколько возможно, прошлое Родины, а главное знакомиться с действительностью, которая с каждым днём в связи с настроением в правительственных сферах становится всё непригляднее». Они ещё питают надежды на реформы вплоть до 1820 года, до восстания в Семёновском полку.

В марте 1824 года, по пути в почётную «ссылку» в город Омск, его навещает отец генерал-лейтенант М.Л. Булатов, назначенный генерал-губернатором всего Сибирского края, вместо Капцевича. Близко познакомившись с невесткой и внучками, старый генерал прощает сына, вручает ему семейную реликвию, драгоценный нательный крест, и переписывает завещание в пользу трёх сыновей поровну. Причём старшему сыну Александру Михайловичу достаётся родовое имение Гудово Пронского уезда Рязанской губернии и дом на Спас-Преображенской площади в Петербурге.

Радость, вошедшая в дом Александра Михайловича, была быстро омрачена. В июле 1824 года у Александра в городе Керенске Пензенской губернии умирает горячо любимая жена Елизавета Ивановна в возрасте 22-х лет, оставив ему двух малолетних дочерей: Пелагею пяти лет и Анну четырёх лет вместе с их семидесятилетней прабабушкой Пелагеей Станиславовной Карпинской.

2 мая 1825 года в Омске умирает его отец, едва успевший принять под своё управление громадный Сибирский край.

Целый год Александр Михайлович потратил на строительство храма Святой Елизаветы на могиле жены в городе Керенске. Строительство ему обошёлся в 90 000 рублей, практически всех его сбережений. И только в конце августа 1825 года, после получения подробных сообщений о смерти отца, А.М. Булатов с малолетними детьми и их прабабушкой Карпинской, берёт у командира дивизии генерала Сипягина двухмесячный отпуск для поездки в Петербург и решения вопроса об отцовском наследстве в Сенате.

4

А.М. Булатов и восстание декабристов

Полковник Александр Михайлович Булатов - кумир русской лейб-гвардии, один из руководителей восстания декабристов в Санкт-Петербурге на Сенатской площади 14 декабря 1825 г остался загадкой для истории. Всё, что писалось о полковнике Булатове, основывалось на слухах, полученных из разных источников. И если сделать глубокий анализ всей этой информации, то можно прийти к поразительному выводу. Основных источников информации оказалось только два.

Первый - протоиерей Казанского собора, некий Мысловский, который в период следствия над декабристами был их духовником и по совместительству платным агентом царской охранки. Второй - плац-адъютант Петропавловской крепости капитан Николаев - жандармский офицер, который отвечал за охрану и режим содержания арестованных декабристов.

Эти лица были послушным оружием всесильного графа Аракчеева и его ближайшего помощника Бенкендорфа - начальника третьего жандармского управления и могли распространить любую ложь о Булатове в угоду правящей камарилье. Был и ещё один источник информации. Это сводный брат полковника Булатова. Штабс-капитан лейб-гвардии гренадерского полка, тоже Александр Михайлович Булатов. В то время он был адъютантом одного из главных следователей по делу декабристов - великого князя Михаила Павловича. По странной иронии судьбы все эти свидетельские показания о полковнике Булатове увидели свет лишь 50 лет спустя после его смерти.

Члены Северного тайного общества накануне мятежа доверили военное руководство восстанием полковнику Булатову, капитану Якубовичу и поручику Оболенскому. На их долю выпали самые ответственные посты, диктатор Трубецкой должен был вступить в общее руководство только после успешного завершения вооружённого восстания, ареста членов императорской фамилии, захвата Зимнего дворца, Петропавловской крепости и Сената. Роль каждого из четырёх действующих лиц по разному освещена в истории.

Если о поведении Трубецкого в день восстания написано много, то роль Булатова и Якубовича осталась практически неисследованной. Одни историки заняли по отношению к Трубецкому непримиримую позицию, другие пытаются понять или даже оправдать его отсутствие на площади, но все они дружно не учитывают поведение Булатова и Якубовича. Роль же Оболенского предельно ясна. Он свой долг выполнил до конца. Судьбы Булатова и Якубовича оказались, как бы связаны между собой. И необъяснимое, казалось бы, поведение Якубовича было предопределено, как мы увидим, поведением Булатова.

Первые исследователи декабристов в условиях царского самодержавия не имели доступа к архивным материалам и пытались толковать события 14-го декабря без учёта одного из руководителей восстания полковника Булатова на основании лишь одних воспоминаний участников, как правило, написанных в 60–70-х годах XIX века, на непроверенных слухах того времени. Мы вправе так сказать, ибо только в 1906 году киевский профессор Митрофан Викторович Довнар-Запольский впервые приподнял завесу над личностью полковника Булатова.

Основной архивный материал о полковнике Булатове хранится в Государственном архиве Российской Федерации и Центральном Государственном Военно-Историческом архиве.

Перед восстанием

В Петербург А.М. Булатов он прибывает 11 сентября. В члены же тайного общества, он был принят за несколько дней до восстания по рекомендации К.Ф. Рылеева, друга детства и сокурсника по Первому кадетскому корпусу. Дом Булатовых стал местом собраний декабристов-офицеров. Члены общества видели в Булатове одного из талантливых военачальников и не случайно, что за два дня до восстания он избирается заместителем диктатора Трубецкого, на которого возлагалось фактическое руководство восстанием.

Деятельным помощником у него должен быть капитан Якубович, а начальником штаба князь Оболенский. И ещё одна была весьма существенная причина, которая способствовала назначению Булатова одним из руководителей восстания. Его имя было широко известно и уважаемо в петербургской лейб-гвардии, полки которой были расквартированы в северной столице. События подтвердили это.

Лейб-гренадерский полк был поднят на восстание поручиками Сутгофом и Пановым именем полковника Булатова. Булатов, как трезвый и практичный военачальник, принимал активное деятельное участие в ежедневных заседаниях тайного общества, начиная с 7-го декабря. Он дал согласие встать во главе восставших войск при условии, если на площадь будет выведено не менее четырёх-пяти тысяч человек с артиллерией и кавалерией. С меньшим количеством войск, даже при условии внезапности, справиться с пятнадцатитысячным Петербургским гарнизоном практически невозможно. Рылеев обещал ему это количество.

12-го декабря на утреннем совещании заговорщиков Булатов прямо поставил вопрос перед Рылеевым о конечных целях восстания, ибо этот вопрос до конца не был решён декабристами ни в отношении государственной власти, ни в отношении экономических преобразований в России. Рылеев на этот вопрос не ответил. Булатова молчание Рылеева не удовлетворило и он в беседе с декабристом А.Н. Сутгофом высказывает своё сомнение в отношении конечной цели восстания «Я сказал ему, что я не вижу еще никакой пользы отечественной кроме того, чтобы вместо законного государя был какой-нибудь другой властелин: тут доброго ещё не много».

У Булатова и Якубовича закралось сомнение в конечной цели восстания, и они принимают обоюдное решение не позволить Трубецкому завладеть российским престолом. В своей исповеди великому князю Михаилу Павловичу он пишет «Трубецкой напрасно имел надежду владеть народом, он имел во мне и Якубовиче врагов, и этого довольно».

На этом совещании Булатову становится ясно, что заговорщики больших сил не имеют, с солдатами связаны плохо, а среди гражданского населения вообще не имеют сторонников и видя, что на совещании присутствуют только шесть ротных командиров. Из разговоров ротных командиров Булатов видит их нерешительность и особенно его убеждает Щепин-Ростовский, который менее всех надеялся на своих солдат. Тогда Булатов, обращаясь к ним, высказывает конкретное предложение «Нам остаётся мало времени рассуждать: если на себя и на своих солдат не надеетесь, то лучше оставить до другого случая.

Не забудьте еще и то, что если кто решится на наш поступок, то должен решиться так, чтобы не возвращаться назад». Присутствующий при этом разговоре Якубович сказал, «что он тоже при себе никого не имеет, и наше дело было явиться на площадь, когда соберутся их войска, на Петровскую площадь, под предлогом, что не хотят присягать императору Николаю Павловичу, а требовать цесаревича Константина».

В этих кратких воспоминаниях декабриста полковника А.М. Булатова ясно изложена та обстановка, которая сложилось накануне восстания. Вечером 12-го декабря заговорщики окончательно утверждают план восстания. В день, назначенный для присяги новому императору Николаю I планировалось вывести революционные войска под лозунгом «Требуем императора Константина Павловича!»

Далее захватить Зимний дворец с царской семьей, Петропавловскую крепость и арсенал, окружить Сенат и продиктовать сенаторам революционные требования, затем заставить их издать указы с революционными программами. На этом же совещании полковник Булатов с капитаном Якубовичем избираются заместителями диктатора Трубецкого, а князь Оболенский избирается начальником штаба.

В день восстания Булатов попрощался со своими детьми и их бабушкой, написал все служебные письма, письма друзьям и сослуживцам, завещание детям, распоряжение по 12-му егерскому полку, взял шпагу, кинжал и два заряженных пистолета и на боевой лошади выехал на Сенатскую площадь. На ней он увидел только две роты Московского полка, где должно было стоять, по заверениям Рылеева, как минимум два-три полка с артиллерией и кавалерией. Он понял, что его опасения оправдываются и что войск у восставших слишком мало для активных действий.

И тогда он принимает решение к группе восставших не идти, а объехать казармы гвардейских полков и лично убедиться в революционном настрое войск. Тактическая разведка убедила его, что все полки присягнули новому императору Николаю I, революционный пыл у них угас и поднять их на революцию будет просто невозможно. В это время у него возникает мысль самому застрелить Николая I. Для этой цели он приблизился к царю с взведенными курками пистолетов, но пришёл к выводу, что этот террористический акт не смог бы спасти положение, так как заговорщики из-за своей неорганизованности и плохой подготовки восстания не смогли бы воспользоваться плодами данного акта и были бы принесены ненужные жертвы.

«На последнюю минуту дыхания моего»

Руководителям заговора было известно ещё 13 декабря, что их планы, благодаря предательству Я.И. Ростовцева адъютанта генерала Бистрома, известны Николаю I, и списки заговорщиков лежат в столе у императора.

Вечером после разгрома восстания А.М. Булатов в парадной форме с орденами и шпагой явился во дворец в кабинет Николая I и заявил ему, что он один из руководителей восстания, сдал ему свою шпагу и потребовал для себя ареста и расстрела, как государственного преступника. Никаких иллюзий на снисхождение он не питал. Вину в организации заговора он взял на себя. Других участников заговора назвать отказался.

Когда Николаю I доложили о приходе Булатова во дворец, тот встретил его словами «Как и ты здесь?» «Вас это не должно удивлять, но меня удивляет, что Вы ещё здесь. Вчера с лишком два часа стоял я в двадцати шагах от вашего величества с заряженным пистолетом и с твёрдым намерением убить Вас. Но каждый раз, когда хватался за пистолет, сердце мне отказывало» ответил Булатов. Император Николай I ласково встречает его, благодарит за честную службу и честное признание, часто упоминает слово товарищ (напоминает о совместной учёбе в кадетском корпусе и службе в гвардейской дивизии).

О реакции Николая I А.М. Булатов писал: «И что же? Вместо должного наказания, великодушный государь рад случаю, что может оказать ещё щедрости свои. Он не только простил меня, целовал несколько раз и милостями своими привёл меня в ужас и я остолбенел». В этом благодушии, проявленном по отношению к Булатову со стороны Николая I, некоторые историки усматривают своеобразный приём ведения следствия.

В дальнейшем Николай I различно поступал с остальными. Как писал профессор М.В. Довнар-Запольский, Якушкина велит заковать в оковы, Трубецкого выталкивает пинком из кабинета, но в отношении Булатова вряд ли был произведён данный приём. Ибо события слишком свежи. В день восстания император Николай I ещё растерян. К Булатову он проявил свою прежнюю товарищескую признательность.

Немалую роль сыграл поистине рыцарский поступок Булатова - добровольная явка с повинной, вручение шпаги победителю императору Николаю I, чистосердечное признание, взятие вины на себя и отказ выдавать своих товарищей, требование своего ареста и расстрела, как руководителя заговора и государственного преступника. Император Николай I предлагает Булатову свободу, но Булатов отвергает эту монаршую милость, понимая, что этот шаг могут товарищи его и не понять и честь его будет унижена.

Тогда Николай I с флигель-адъютантом полковником Кавелиным передает устное распоряжение коменданту Петропавловской крепости генералу-от-инфантерии Александру Яковлевичу Сукину «высочайшую волю о содержании Булатова под присмотром в доме комендантском». Понятно поэтому, почему в знаменитом «реестре» Сукина нет «повеления» государя о месте и режиме заключения для Булатова. Реестр напечатан П.Е. Щеголевым в статье «Император Николай I - тюремщик декабристов». В полном соответствии с устным распоряжением императора, Сукин в списке от 20 декабря 1825 года помещает Булатова «под присмотром в доме коменданта».

О том, что Булатов содержался не в каземате, а на квартире коменданта крепости Сукина, говорят многие факты из его исповеди. В том числе тот факт, что его приглашает на рождественский молебен в крепостную церковь не солдат охраны, а личный слуга «человек». В церкви он находится вместе с комендантом генералом А.Я. Сукиным, членами его семьи и другими лицами, без всякой охраны.

Об этом богослужении свидетельствует сам А.М. Булатов «Но вот человек входит и вызывает меня по случаю высоко-торжественного праздника Рождества Христова к слушанию божественной литургии, я иду с большим удовольствием помолиться богу; входит его высоко-превосходительство генерал-от-инфантерии Александр Яковлевич Сукин и священник начинает священное служение».

А.М. Булатов за время нахождения под арестом в Петропавловской крепости встречается со своими детьми, бабушкой Карпинской, своими друзьями генералами Н.М. Сипягиным, П.Я. Башуцким, действительным камергером Всеволожским, князем Сергеем Мещёрским, один раз его навещает император Николай I, четырежды его посетил великий князь Михаил Павлович. С великим князем Михаилом Павловичем была у Булатова бурная переписка. За период с 20 декабря 1825 года по 6 января 1826 года Булатовым было написано девять писем.

Из этих писем мы видим, что полковник Булатов прощён императором Николаем I, и мог бы свободно покинуть Петропавловскую крепость и приступить к исполнению обязанностей командира 12-го егерского полка, но он боится народной молвы, боится клейма предательства, к своему славному имени, которым он так гордился. Вместо свободы он настойчиво испрашивает у императора свободу солдатам его любимого лейб-гвардии гренадерского полка, его именем приведённым на Сенатскую площадь поручиками Пановым и Сутгофом. Булатов неоднократно об этом упоминает в письмах. Он видит, что император Николай I не даёт твёрдого обещания освободить от преследования солдат лейб-гренадер и капитана А.И. Якубовича, за которого он тоже неоднократно просил.

И пишет: «Без прощения лейб-гренадер я свободы не принимаю... Если нельзя дать свободу лейб-гренадерам и Якубовичу, ускорить утверждением избранного мною приговора, за каковую милость Вашего императорского Высочества на последнюю минуту дыхания моего буду иметь счастие благодарить». А.М. Булатов 29 декабря 1825 года объявляет первую в России политическую голодовку. После даже прощения государя, он считает, что карьера его военная закончилась. Как дворянин он лишился последней надежды на материальное благополучие, проиграл судебный процесс братьям по поводу отцовского наследства. Все свои сбережения он вложил на строительство церкви на могиле своей любимой жены.

Служить физически он больше не мог. Вера потеряна, моральные силы надломлены, поэтому он решается расстаться с жизнью, детям просит благосклонность государя. Он откровенно высказывает всё императору, что наболело в душе за многие годы и что его долго мучило. О страданиях, нищете и бесправие русского народа и особенно солдат в армии, которые ему ближе всего, несправедливость, которую творит самодержавие, крепостное право и власть имущие. Полковник Булатов решается откровенно высказать всё Николаю I, дабы оградить нового императора от ошибок, допущенных его предшественником Александром I. Правда, все его взгляды были реформаторского характера, а не революционного.

Манифест А.М. Булатова

Первым делом он просит императора оградить Россию от Аракчеева и ему подобных; ликвидировать все военные поселения; уничтожить коррупцию и взяточничество в Сенате, судах всех инстанций и во всём государственном аппарате; раскрепостить крестьян, выделив им определённые участки земли; передать часть лесных угодий из государственного в общинное землепользование; провести реформу в армии, сократив срок службы солдат до 10-15 лет и отменить шпицрутены; провести решительную борьбу с пьянством народа, вплоть до полного запрещения продажи спиртных напитков; демократизировать законы, чтобы простой народ мог найти себе защиту от притеснителей и по многим другим вопросам государственного и экономического устройства он высказал свой мудрый взгляд.

Судя по всему его взгляды по тому времени можно отнести к радикальным, и такие законы они хотели с Якубовичем провести в жизнь в случае успеха вооружённого восстания. Этим объясняются его слова: «Я готов жизнь отдать для пользы Отечества, и Трубецкой напрасно имел надежду владеть народом, он имел во мне и Якубовиче врагов, и этого довольно».

Булатов с 7 января прекращает всякую переписку. Десятидневная голодовка в такой трудной и напряжённой обстановке истощила физические силы Александра Михайловича, и его по распоряжению императора Николая I переводят на излечение в Сухопутный военный госпиталь 10 января 1826 года, где он умирает в ночь с 18 по 19 января 1826 года.

Официального сообщения о причине смерти Александра Михайловича Булатова не было сделано. Но, однако, в Петербурге был пущен слух, что Булатов покончил жизнь самоубийством в Петропавловской крепости в момент психического припадка, разбил себе голову о стену каземата крепости.

Слухи были запущены по приказу графа Аракчеева штатным сотрудником III жандармского управления плац-адъютантом Петропавловской крепости Николаевым и платным агентом охранки протоиереем Казанского собора духовником декабристов Мысловским. Им было доподлинно известно, что Булатов никогда не сидел в каземате крепости и тем более с 10 января он был на излечении в Сухопутном военном госпитале, его же туда, по свидетельству коменданта крепости генерала Сукина, доставил лично капитан Николаев. Так почему же они так настойчиво всем внушали заведомую ложь о смерти полковника Булатова?

Работая над документами канцелярии дежурного генерала Главного штаба, канцелярии коменданта Петропавловской крепости, архивом Сухопутного военного госпиталя, автор этого исследования пришел к выводу:

1. Полковник Булатов никогда не находился в каземате крепости. Сознание его было абсолютно ясным до дня смерти, самоубийство он не совершал, а был предательски убит в госпитальной палате 6-го больничного корпуса по личному приказу графа Аракчеева плац-адъютантом Николаевым, отвечавшим за режим содержания заключённых и имевшим юридическое право по воинскому уставу проверять караулы в ночное время, и его подручными.

2. Убийство было совершено в третьем часу ночи 19 января 1826 года острым предметом, о чём свидетельствует зияющая рубленная рана на левой стороне черепа, которую описывает брат декабриста Александр, забиравший труп полковника Булатова в шестом часу утра. Обратите внимание, труп был ещё тёплый, рана хирургически не обработана, из раны вытекала кровь и часть мозга.

Иначе объяснить причину смерти невозможно. Согласитесь, что после двадцати дней голодовки при таком физическом к умственном напряжении и без квалифицированного медицинского наблюдения у него не было сил даже подняться с кровати, где уж биться головой о стену, да так, чтобы раскроить череп до появления мозга. Этого не может сделать даже вполне здоровый человек.

3. Так называемые «свидетели о смерти» полковника Булатова, которые поведали всему миру об этом, декабристы И.Д. Якушкин и граф Г. Олизар были доставлены в крепость спустя несколько дней после смерти полковника Булатова и слышать стоны и крики Булатова в каземате крепости, где он никогда не сидел, естественно они не могли. Мысловский и Николаев так умело и настойчиво внушили Якушкину, Олизару и брату декабриста Александру заведомую ложь, чтобы создать общественное мнение вокруг Булатова, угодное правящей камарильи. Живой Булатов им был опасен.

Так жестоко отомстил Аракчеев отцу и сыну Булатовым. Он не только уничтожил их физически, но и память о них очернил для потомства. Граф Аракчеев на практике доказал Булатовым, пытавшимся с ним бороться, что «аракчеевщина» - это бесследное исчезновение честных и преданных людей России, да ещё с клеймом предателей, воров, трусов и сумасшедших.

Два таких достойных сына России, много доблести внесших в победу над Наполеоном, писавших остриём своей шпаги славу России, оказались не удостоены чести находиться в галерее героев Отечественной войны 1812 года.

Так, благодаря многолетней кропотливой работе скромного исследователя прошлых времён, раскрылась одна из неразгаданных загадок Петропавловской крепости. Тайну гибели полковника Александра Михайловича Булатова в Петропавловской крепости пытался раскрыть советский историк С.Н. Чернов в 1928 году в журнале «Каторга и ссылка».

После смерти А.М. Булатова

Похоронен Александр Михайлович Булатов торжественно на Больше-Охтинском георгиевском военном кладбище, где в те годы хоронили только георгиевских кавалеров. Проводить в последний путь полковника Булатова вышел весь Петербург. Отпевали покойника в соборе Спас-Преображения, который стоит напротив булатовского дома.

Службу правил друг булатовокого дома Петербургский митрополит Серафим. Траурная процессия двигалась через весь Петербург более трёх часов. «Впереди процессии вели верховую лошадь Булатова под траурной попоной; затем шли слуги булатовского дома. За ними следовала траурная колесница, запряженная шестёркой лошадей. На гробе лежала золотая сабля, которой покойный Булатов был награждён за храбрость». За гробом шли близкие покойного, его друзья, офицеры лейб-гвардии, солдаты лейб-гренадерского полка и целые толпы народа.

На могиле А.М. Булатова товарищи по полку поставили дорогой памятник, он обошёлся им в 4000 рублей ассигнациями. Этот памятник такой же, как памятники над могилами древнего Ханского кладбища рядом с Ханским Дворцом в крымском городе Бахчисарае. Памятник сохранился до сих пор и находится под охраной государства на указанном кладбище под №5, в 1978 году он был реставрирован. На лицевой стороне гранитной колонны надпись: «Командир 12-го егерского полка полковник Александр Булатов скончался 1826 года января 19 дня», на тыльной стороне слова «От товарищей лейб-гренадер». Так трагически оборвалась на 33-м году жизнь замечательного русского патриота.

Две дочери А.М. Булатова остались сиротами, воспитывались в Смольном институте. Анна в дальнейшем приняла постриг в Бородинском монастыре, где игуменьей была Маргарита Михайловна Тучкова (урожденная Нарышкина) вдова генерала А.А. Тучкова. Пелагея вышла замуж за Иосифа Петровича Преженцева будущего генерал-майора.

В Петербурге Булатовы имели три дома: один из них на Исаакиевской площади (ныне Исаакиевская площадь, дом №7) после смерти декабриста он был продан Китнеру (Кутнеру) за 120 тыс. Руб. Ассигнациями. С 1824 года здесь снимал квартиру декабрист А.И. Одоевский, с января по май 1825 года с ним проживал А.С. Грибоедов, работавший здесь над бессмертным творением «Горе от ума» Позднее дом был надстроен до 5-го этажа.

Два других дома находились около Преображенских казарм в Санкт-Петербурге. Дом на улице Рылеева (№1) - замечательный образец раннего классицизма, прекрасно сохранился до наших дней. В первые годы XIX века участок этого дома принадлежал известному врачу Г.Ф. Соболевскому. Его наследники в 1807 году начали строить на нем дом против Спасо-Преображенского собора.

Однако средств на постройку не хватало, и недостроенный дом перешел во владение одного из кредиторов - мачехи декабриста Булатовой, закончившей постройку здания после 1815 года. В конце 1825 года этот дом стал местом частых собраний декабристов-офицеров, членов Северного общества. Н. Панов, Н. Бестужев, Д. Щепин-Ростовский и другие обсуждали здесь планы выступления.

Во втором доме Булатовых издавна помещалась писарская команда экономического факультета военных поселений. В 1870-х годах здесь находилась редакция журнала «Русская старина», а позднее «Русское богатство» В настоящее время на этом доме имеется мемориальная доска, посвященная памяти К.Ф. Рылеева, но он в этом доме не жил, а жил на ул. Мойке, д. 72 в казенной квартире Русско-Американской компании, где накануне восстания и собирались будущие декабристы. После смерти декабриста его брат, офицер гренадерского полка вышел в отставку, не желая служить Николаю I, а дом на Спасской продал.

Рядом на Преображенской площади стоит Спасо-Преображенский собор, построенный в конце XVIII века в честь Чесменского сражения 1770 года. В этом соборе венчался декабрист Булатов, здесь его и отпевали.

У генерала М.Л. Булатова была родная сестра Прасковья, она вышла замуж за Андрея Михайловича Шмарова. Их потомок Юрий Борисович Шмаров в 1960-х годах проживал в г. Москве. Ведя архивные исследования, он восстановил десятки родословных выдающихся русских людей. Свою коллекцию он передал на хранение в музей А.С. Пушкина в Москве. На основе его коллекции был создан отдел генеалогии музея. В этом отделе находятся теперь и материалы о родословной Булатовых, они были использованы в наших исследованиях.

Булатов Дмитрий Александрович - внук генерала в 1870-х годах был предводителем дворянства города Ростова. Он написал и издал там в 1887 «Материалы для генеалогии и истории дворянских родов Ростовского уезда ярославской губернии», откуда и были нами взяты сведения о роде Булатовых. Также он оставил «на хранение навечно» в Белой Палате Ростовского Кремля документы семьи, иконы, картины и коллекцию из 544 монет древнеегипетских, китайских, византийских и русских. Пока все эти документы и коллекция монет ждут своих исследователей.

Михаил Булатов

5

Александр Михайлович Булатов

(из воспоминаний его сводного брата А.М. Булатова)

В 1822 году скончалась матушка, и семейство наше состояло из отца и трех братьев: старшего, Александра, полковника л.-гв. Гренадерского полка, меня, также Александра, тогда уже поручика того же полка, и младшего, Михаила, воспитывавшегося в Пажеском корпусе и впоследствии камер-пажа вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Старший брат был наш единокровный, как рожденный от первой жены нашего отца.

После смерти матери своей он воспитывался у родственников ее, так как отец всю первую половину царствования Александра I был постоянно в действующей армии, так что между ним и нами ничего не было общего, кроме родства; мы не сходились ни характерами, ни воспитанием, ни образом мыслей. Матушка наша была женщина строгая, душою преданная царственной семье, любила свое отечество и по времени была весьма образованная. Имея в Петербурге громадный круг знакомства, она пользовалась большим авторитетом и уважением; лучшее общество собиралось в ее гостиной.

После ее кончины отец решился нас не покидать, но воля государя была для него закон, и он в 1824 году отправился в Сибирь к новому месту своего служения. В это время старший наш единокровный брат был уже женат на дочери тайного советника Ив[ана] Андреевича Мельникова - Елизавете Ивановне, имел двух детей, дочерей, - Пелагею 4-х лет и Анну 3-х лет.

В 1823 году он назначен был полковым командиром 12-го егерского полка в дивизии Н.М. Сипягина, стоявшего в г. Керенске Пензенской губернии, и затем отправился к полку со всем семейством. Часто он мне писал, и все письма его дышали страстию к молодой жене, нежно им любимой. Вдруг сделался перерыв этой переписки, и через несколько времени я от него получил отчаянное письмо, извещавшее о смерти Елизаветы Ивановны. Горю его не было пределов, и от страшного потрясения с ним сделалась меланхолия. Дети почти были забыты, брат все свое внимание посвящал на составление проекта храма, который хотел воздвигнуть на могиле своей жены.

Отец наш, собираясь в это время на службу в Сибирь, однажды в разговоре сказал мне: «Про Александра я слышал неладное; заеду по пути к нему в Керенск, вразумлю его и заставлю дурь выкинуть из головы». Я, конечно, не мог, при суровом и вспыльчивом характере отца, спросить даже у него, что это означает, но потом, в конце декабря 1825 года, я догадался, что, вероятно, до отца дошли слухи о принадлежности брата к тайным обществам.

Иначе я этих слов объяснить не могу, а также и письма отца из Керенска (он по пути в Сибирь заехал к сыну, как намеревался), в котором, между прочим, он мне писал: «Александра вразумил, будет помнить урок и забудет своих масонов». Увы, предсказание не сбылось. Брат стал еще скрытнее, и без жены с какою-то лихорадочною деятельностию предался делу тайного общества. Это я увидел из его бумаг, оставшихся после его арестования.

В начале 1825 года я был назначен состоять при великом князе Михаиле Павловиче ординарцем. Великий князь сказал, что он скоро назначит меня к себе в адъютанты. Я вне себя был от восторга и писал об этом отцу в Омск. Письмо это он получил за несколько дней до своей внезапной кончины, последовавшей 22-го мая 1825 года.

Получив горестное известие о кончине отца, брат Михаил и я, будучи в трауре, не выезжали и свободное время от службы проводили дома. Он занимался литературою, а я музыкою и рисованием. Так шло до 1-го декабря 1825 года. В этот день вечером, часов в И, неожиданно мне доложили о приезде брата из Керенска. Мы с Мишелем поспешили его встретить и просили остановиться у нас.

Он согласился и велел из экипажа взять и внести свои вещи. С ним были чемодан и ручной мешок в виде портфеля. Я предложил ему занять мою спальню и уборную, но он почему-то отказался и поместился в кабинете отца и примыкавшей к нему курильной комнате. Тут на одном из турецких диванов он и спал. К сожалению, портрета брата у меня не осталось.

Брат Александр, декабрист, был среднего роста, довольно плотный, блондин, лицо круглое, белое, с небольшим румянцем на щеках, без бороды, усов и бакенбард, с серо-голубыми глазами, чрезвычайно блестящими и выразительными; волосы носил коротко остриженные; на вид был моложе своих лет; многие находили его чрезвычайно красивым.

Он был несколько раз ранен в Отечественную войну довольно серьезно, в ногу, правую руку и голову, и часто страдал от этих ран, в особенности от головной. Рассказывали мне его товарищи (сам же он никогда не рассказывал ни [о] своих походах, ни [о] делах, в которых участвовал), что, весь израненный, с повязкою на голове, с подвязанною рукою, он вступил в Париж во главе своей роты, салютуя левою рукою на церемониальном марше при проходе мимо державного вождя русских войск.

Государь его заметил и пожаловал золотое оружие за храбрость, а французы, смотревшие на вступление русских войск, при виде этого юноши, всего израненного, бодро идущего перед своими солдатами, стали, ему кричать vive le brave! (Да здравствует храбрый) и бросали под ноги ему цветы. Впрочем, этот рассказ вполне согласуется с теми отзывами о его храбрости и военной доблести, которые мы читаем в записках его современников.

В день приезда его в Петербург 1-го декабря 1825 г. я его почти не узнал. Он как-то опустился, осунулся и очень похудел. Румянца на щеках более не было, и только впавшие в орбиты глаза горели лихорадочным огнем; несмотря на 32 года, на висках были седые волосы. Утром 2-го декабря, проснувшись в 9 ч. утра, я спросил у камердинера: встал ли брат? Мне отвечали, что он встал в 5 часов, пил чай, много писал и в 8 часов уехал в моей карете к коменданту Башуцкому. В 10 ч. карета возвратилась без брата, и он вернулся домой в 10 ч. вечера чрезвычайно озабоченный, задумчивый и сейчас же сел в кабинете, прося его не беспокоить. Я простился с ним и ушел к себе.

26 ноября я подал рапорт о болезни и не мог выходить из дому до 20-го декабря. Вот почему, не неся службы, не выезжая, я мог видеть, когда бывал брат дома, что он делал, кто бывал у него, и теперь еще живо припоминаю это время. Все это давно прошло, но теперь, на старости лет, я уверяю, что и не подозревал до 3-го декабря участия брата в каком-нибудь замысле или заговоре, хотя и до меня стороною доходили какие-то слухи об организации тайного общества с целью ниспровергнуть существовавший режим в России.

Слухи эти я считал нелепыми выдумками, простыми городскими сплетнями. Но 3-го декабря, часов в 12 утра, к завтраку собрались к брату поручик А.Н. Сутгоф, Н.А. Панов, подпоручик Кожевников, князь Щепин-Ростовский и Н.А. Бестужев. Разговор за завтраком как-то не клеился, и по окончании [его] брат быстро встал и увел всех вышеупомянутых лиц в кабинет, предупредив меня, что ему нужно переговорить секретно по делу, касавшемуся полка нашего л.-гренадерского, в котором он прежде служил до назначения полковым командиром 12-го егерского.

«Тебя не интересует?» - спросил он меня как бы нехотя. Я отвечал ему сухо: «нет» и ушел к себе на половину. Этот небольшой и пустой эпизод меня смутил, и я стал наблюдать за братом, но это было тщетно, ибо более сборищ у него не было, и с 4-го до 14-го декабря он ни разу не обедал дома и возвращался откуда-то в 2 и 3 часа ночи и немедленно ложился спать.

Каждое утро с 6-ти до 10 писал, а в 11 уходил. На мой вопрос, где он проводит вечера, он мне отвечал: «Ты знаешь, Саша, что я люблю картишки; каждый вечер дуюсь в бостон у Башуцкого». Ответ был довольно правдоподобный, так как я знал, что он очень дружен с Башуцким и часто v у него бывал.. Потом уже я узнал, что 12-го декабря вечером он был приглашен на большое совещание к Рылееву (Кондратий Федорович) и что в этот вечер многое решилось, а следовательно, и судьба нашего бедного брата.

13-го вечером, в отсутствие брата, ко мне приехали мои товарищи барон Зальц и М.М. Корсаков и по секрету меня предупредили, что ходят недобрые слухи про приезд внезапный брата из Керенска без отпуска и проч. Утром 14-го я встал и пошел к брату в комнату. Он уже умылся, оделся, и перед ним на столе лежали два карманные пистолета, из которых один уже был заряжен, а другой он при мне взял и стал спокойно заряжать.

Я сел против него на диван и взял в руки заряженный пистолет. Зарядив второй, брат положил его в карман и протянул руку за тем, который находился у меня в руках. Пистолета этого я не дал и положил в свой боковой карман, а сам, подойдя к нему близко и смотря на него в упор, сказал:

- Послушай, Александр, ты что-то замышляешь, я это вижу, но предупреждаю тебя, если ты что-либо сделаешь, чтобы помрачить доброе имя и службу нашего отца, то лучше не возвращайся ко мне... Именем его я говорю - этим пистолетом я накажу тебя!..

Молния блеснула в его глазах, но затем через минуту он закрыл глаза, и я увидал, что две слезы скатились по его щекам. Меня это тронуло, мне больно, досадно было, что я его несправедливо, может быть, оскорбил, и, обняв его, просил у него прощения, вынул из кармана второй пистолет и сказал:

- Не верю слухам; храбрецы, как ты, не сделают дурного.

Брат, видимо, растроганный, меня обнял, простился и ушел. Было 8 час. утра.

Сомнения мои все рассеялись, и я уже стал смеяться над собою, что мог поверить хотя на минуту таким сплетням про брата. Орудийные залпы, слышные вдали в 4 часа дня, меня, правда, смутили. Я начал снова тревожиться, но так как в этот день несколько товарищей и друзей должны были обедать у меня, как у больного, я стал их дожидаться.

В начале шестого часа первыми приехали два брата Челищевы, за ними Пушкин (впоследствии командир л.-гв. Преображенского полка, его имя было Алексей, а мы все его звали Лоло), Михаил Матвеевич Корсаков, Михаил Семенович Кулеваев (старый лейб-гренадер), Богуславский (впоследствии петербургский губернский прокурор), и все в один голос рассказали мне об участии брата в заговоре, о бывшем бунте на Сенатской площади, об арестах - одним словом, все подробности.

Меня так все это потрясло, что со мною сделался нервный припадок, длившийся 40 минут. Когда я пришел в себя благодаря усилиям моих друзей, мне кто-то шепнул, что сейчас брат вернулся. Сердце заныло, но я превозмог себя и пошел со всеми в столовую.

Брат стоял у окна мрачный, задумчивый и ни с кем не поздоровался. Мы сели за стол, и все (кроме брата, который все время молчал) стали вновь мне рассказывать все подробности событий. Выслушав их, я не мог удержаться, чтобы не высказать своего мнения и взгляда на людей, которые, забыв долг чести и присяги, производят смуту в отечестве, идут против своего государя ради каких-то теорий и целей и даже не подумают, какое пятно позора они кладут своим поведением на свое имя, на свое семейство.

Я не успел еще досказать, как брат, бледный как мертвец, встал из-за стола и глухим голосом спросил меня: «Могу ли я взять твою карету?» - «Можешь!» - отвечал я. Через четверть часа брат вышел в мундире при всех орденах. Увидев это, я спросил его: «Куда же ты едешь?» - «К Башуцкому». Он пожал мне руку, простился со всеми и уехал. По прошествии некоторого времени карета вернулась, и человек подал мне записку следующего содержания: «Не жди меня, я более не вернусь - арестован».

Приехав к коменданту (я лично от него слышал), брат ему заявил, что был на площади с бунтовщиками, объяснил свои намерения и подал шпагу. Его арестовали. Затем происходил между государем и братом тот разговор, о котором упоминает барон Розен в своих записках на стр. 98; но на стр. 99 барон А.Е. Розен ошибается, говоря, «что государь не приказал сажать брата в казематы крепости, где содержались все декабристы, но поместил его в квартире коменданта», - это вполне несправедливо: брат был отвезен в крепость и посажен в каземате.

Иван Дмитриевич Якушкин в своих Записках совершенно верно говорит, что брат мой находился через три нумера от него. Неточно также у барона Розена, что брату «давали хорошую и вкусную пищу, но, решившись уморить себя голодом, он ничего не ел, сгрыз ногти своих пальцев и сосал кровь свою».

Барон Розен говорит, что эти подробности передал ему плац-адъютант капитан Николаев. Смею уверить, что уважаемый автор «Записок декабриста» (ныне покойный) введен в заблуждение капитаном Николаевым. Не получив лично разрешения посетить брата в каземате, несмотря на знакомство мое с комендантом Сукиным, я имел почти ежедневные сведения о брате через протоиерея Казанского собора П.Н. Мысловского.

Этот добрейший пастырь был истинный наш утешитель в несчастий и по жизни высокий христианин. Он мне говорил, что брата кормят наравне с другими преступниками, состоящими в казематах, что он с ним часто беседует и замечает в нем сильное нервное возбуждение, что брата несколько раз допрашивали, и строго, добавил мне с грустью Мысловский, но что брат отвечал все одно и то же: «Я виноват, но более ни слова не скажу».

Через два или три раза допросов заключился в полное молчание, не раскрыв ни планов, ни намерений, ни имен своих товарищей. «Допрашивающие сильно на него негодуют», - говорил Мысловский. Несколько раз он мне доставлял записки от брата, где он просил бумаги и все, что нужно для писанья. В одной из записок была приписка: «и перочинный ножик».

Я все, что просил брат, переслал к нему, кроме перочинного ножа, который, по совету Мысловского, ему не послал. Печальные дни проводили мы с братом Мишей после арестования Александра; сидели дома, как опальные, а по вечерам не зажигали огней и, бродя по парадным комнатам, с замиранием сердца следили за курьерской тройкой, когда она проносилась по Преображенскому плацу. Ночи были лунные, морозные.

Однажды вечером, часов в 8, я получил записку от В.Д. Кокошкиной следующего содержания: «Сейчас была у кузена Н.П. [Архарова], сегодня будут у вас гости в 12 ночи. Примите меры». Поняв смысл записки, мы с Мишей сейчас отправились в кабинет, который брат занимал до ареста, и стали пересматривать его вещи и бюро, на котором он занимался. В чемодане были только белье, платье и несессер дорожный. Ручной же мешок, в виде портфеля, весь был набит бумагами; масса писем (времени терять было нельзя, и я мельком поглядел на некоторые подписи) Пестеля, Рылеева, Бестужева, Панова, Каховского, Трубецкого и других, разные проекты реформ, списки участвующих лиц - все это нами было тут же брошено в камин и предано огню.

Также все, что было в бюро, было сожжено. Ровно в 12 час. раздался звонок в швейцарской, и к нам вошли жандармский полковник (фамилии его не помню) и какие-то два с ним господина. Полковник очень вежливо просил меня указать комнаты, которые занимал брат. Я его провел. Он быстро посмотрел чемодан, пустой портфель и бюро, и затем взор его, направился к пылавшему камину, и улыбка скользнула по его лицу. Попросив ключи от моего бюро, он все пересмотрел, прочел письма ко мне брата из Керенска о церкви, все перешарил у меня и Мишеля и, простившись с нами, направился в домовую контору, где просмотрел все книги, планы, документы, счета и квитанции. В 4 ч. утра обыск кончился; он уехал.

В половине января 1826 года Мысловский печально мне сообщил, что здоровье брата внушает сильные опасения, что он крайне возбужден и что он, Мысловский, боится за нервный удар. Помочь ему, увы, я лично не мог. 19-го января был в манеже развод с церемонией. Я по долгу службы отправился туда и не успел еще пройти половины манежа, как ко мне подошел генерал Исленьев и шепотом на ухо мне сказал: - Александр! сей час узнал, что брат твой умер и перевезен в Сухопутный госпиталь.

Услышав это, не поздоровавшись с ним, я повернулся обратно к выходу. Исленьев, испуганный (время было страшное), меня догнал, говоря: «Ради господа, Александр, не говори, что я тебе сказал». Я пожал его руку, сказав: «Будьте покойны, генерал, за кого же вы меня принимаете?», сел в карету и скорее велел ехать к великому князю [Михаилу].

Его высочество был у государя, и я его нашел сходящим с лестницы, совсем готовым, чтобы ехать в манеж. В нескольких словах я ему передал о кончине брата и просил разрешения взять его тело, и так как приговор над ним еще не состоялся, то похоронить по чину со всеми воинскими почестями. Эту милость я просил мне оказать в память славной боевой службы моего отца и пролитой им за отечество крови. Со слезами напомнил его высочеству недавно данное мне им разрешение обратиться к нему. Великий князь на минуту задумался, но сказав: «Государь гневен, боюсь неуспеха», повернул в апартаменты императора. Через 10 минут он вернулся и молча подал мне записку.

Приехав в Сухопутный госпиталь, куда из каземата крепости перевезли умирающего брата еще вечером (часов в 10) 18 января, я нашел его уже скончавшимся, но тело было еще теплое. Как он умер, что произошло - не ведаю. Три последние дня, говорил Мысловский, он был более нежели тревожен; на него находили как бы припадки умопомешательства, ему представлялся призрак умершей жены, упрекавший его за то, что он не пожалел детей и т. д.

Вечером 18 января в 9 часов часовые услыхали стон в каземате, вошли в него и нашли его лежащим на полу близ стены - череп с левой стороны был надтреснут и из этой раны выходили кровь и часть мозга. Мне говорили комендант Сукин, Мысловский и другие, что в припадке умопомешательства брат мой бился головой об стену и раздробил себе череп. Из крепости перевезли его еще живым в госпиталь, и тут утром 19-го он скончался.

Иван Дмитриевич Якушкин ошибочно говорит в своих Записках о свидании с детьми. Этого быть не могло, потому что дети оставались с бабушкою Карпинскою в Керенске и уже после смерти брата перевезены в дом Мельниковых. Записка великого князя сняла все запрещения. Мне отпустили тотчас тело, которое я завернул в свою шинель и, положив в карету, привез к себе в дом. 22-го было назначено погребение в большом Охтенском кладбище.

Кроме самых близких друзей, никто не решался бывать на утренних и вечерних панихидах. 20-го были уже назначены войска для отдания чести и конвоирования покойного и офицеры для несения его орденов. Мною же были заказаны золотые кольца, гладкие с черною эмалевою надписью вокруг «19 января 1826 года», для раздачи на память всем офицерам л[ейб]-гренадерского полка и тем, которые будут участвовать в строю и в церемонии.

Ночью перед похоронами (на 22 января) в 2 часа я получил записку явиться к коменданту Башуцкому. В 3 часа я был у него, и, к крайнему моему удивлению, он встретил меня не хорошим знакомым, которым был, а грозным начальником. Начав упрекать меня, что я возбуждаю умы, подготовляя манифестации в виде раздачи колец на память, он объявил мне, что войска для отдания чести не будет и офицеры ордена не понесут.

На это я ему возразил, что государь император оказал милость не брату, и не мне, а нашему родителю за его службу и что если уже эта милость оказана, то назад не берется. Башуцкий закричал: «Не рассуждать, а не то на место брата в каземат!» Тогда, ответив «готов!», я быстро повернулся к нему спиной и почти бегом вышел из залы.

Слышал, как вдогонку мне Башуцкий кричал: «Колец отнюдь чтобы не было! Не сметь!» 22-го в 10 часов утра был вынос, но без войск, ордена на подушках несли знакомые, брат в гробу был одет в подполковничьем мундире командуемого им полка, золотая сабля за храбрость лежала на крышке гроба. Вообще ввиду отказа мне войск для конвоирования тела я старался придать еще более пышности и торжественности церемонии - множество духовенства, архиерейские певчие, богатая колесница в шесть лошадей, верховая его лошадь под траурным покрывалом, фамильные гербы на попонах лошадей, масса служителей в глубоком трауре и проч.

На похоронах было много народу, но в церковь, где отпевали, пробирались с трудом. Так, В.Д. Кокошкина, опоздав, приехала прямо в церковь. При входе ее остановил жандармский офицер, спросил ее фамилию, родственница ли покойному или знакомая, где живет и проч., все это записал и пропустил в храм.

Весною 1826 года все офицеры нашего л[ейб]-гренадерского полка в знак любви и уважения к личности брата, которого, я скажу кстати, весь полк обожал, сложились и поставили на его могиле памятник, который и поныне существует.

6

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTM3LnVzZXJhcGkuY29tL2M4NTEyMTYvdjg1MTIxNjk1MC8xOGI5NWYvZXZRZUlTejJEZTQuanBn[/img2]

Неизвестный художник. Портрет Александра Михайловича Булатова. Вторая половина XIX в. Бумага, бумага чёрная, силуэт. 10,5 х 7,0; 15,4 х 11,8 (в окантовке). Государственный музей истории российской литературы имени В.И. Даля. Москва.

7

Письма А.М. Булатова великому князю Михаилу Павловичу из Петропавловской крепости

1

Ваше императорское высочество!

Великодушия его императорского величества благочестивейшего государя императора Николая Павловича и вашего императорского высочества, излиянные на злодея 15-го числа в вечер, дали мне случай узнать высокие свойства души как моего государя императора, так и вашего императорского высочества, но как злодей, не быв достоин сих высочайших милостей, не мог восхищаться оными, и вместо отрады они были мне громовыми ударами и жесточайшим наказанием.

Ваше императорское высочество, справедливое объяснение моё довольно обширно, и я как злодей, не заслуживающий, может быть, и внимания, но прошу одной милости как человек, осуждающий сам себя за своё преступление на смерть, уделить час времени и бросить ваш милостивый взор в обстоятельство описанных дней моих, вовлекших меня в ужаснейшее преступление, и прочтя, делать, что будет угодно.

Я сам явился к императору обвинять себя, желал бы доставить и моё объяснение и с таким же обвинением; если бы была возможность хотя в оковах предстать и лицам, означенным в особо прилагаемой записке, вместе со мною для уличения меня во лжи, то в таком случае за малейшую неправду велеть терзать меня. Я в моём заключении дал клятву, причину коей увидите, прочтя моё объяснение, говорить государю моему правду, не щадя для пользы его, отечества и народа ни его самого, ни любимцев его и никого на свете. О себе я не говорю ни слова, потому что мне остаётся утешением одна смерть.

Вашего императорского высочества

душою преданный преступник Булатов

24 декабря 1825

Из-под ареста

8

2

Ваше императорское высочество!

Лица, которые нужны для уличения меня в несправедливости моих показаний, в моём объяснении - преступники Рылеев, Сутгов, Панов (лейб-гренадерские два офицера), Бестужев, Якубович, Пущин, лейб-Гренадерского полка у[нтер]-о[фицер] Иевлев, рядовые 2-й гренадерской роты Герасимов, 1-й фузилерной рядовые Мишклейн и Герасимов, 1-й гренадерской роты Павлухин и Андреев. Невинные и не знавшие об существующем заговоре оба брата мои, поверенный Семёнов, собственный человек, смотрящий за домами, Иван Семёнов и мой камердинер Николай Родионов. Если не угодно будет вашему императорскому высочеству, чтобы сии лица присутствовали и даже чтобы я сам явился, то извольте прислать сегодняшний вечер того же самого благородного Кавелина, который доставил меня сюда, и я вручу ему моё объяснение.

Вашего императорского высочества

душою преданный преступник Булатов

24 декабря 1825.

Арестованный

9

3

Ваше императорское высочество!

Имея честь представить вашему императорскому высочеству справедливое моё объяснение, осмеливаюсь просить одной милости - иметь терпение прочесть и потом поступить по законам как вашему императорскому высочеству угодно будет.

Вашего императорского высочества

душою преданный преступник Булатов

25 декабря 1825

Арест

10

4

Ваше императорское высочество.

Излагая так долго чистые признания, показанные в доставленном к вашему императорскому высочеству объяснении моём, в торопливости моей забыл важнейших людей, на которых должно обратить некоторое внимание благочестивейшему государю императору, оказавших неоднократно услуги блаженной памяти покойному государю Александру Павловичу и своему отечеству - и именно инвалидов.

Известно вашему императорскому высочеству, что в пользу инвалидов собиралась с народа сумма равными образами, как-то: публикациями приглашали к пожертвованиям, в театре даваемы в пользу инвалидов бенефисы, в филармонической зале и на большом театре - огромные концерты, избирали все средства найти деньги для пользы изувеченных в прошедшую войну. Народ русский, ценя всегда заслуги соотечественников своих и умея быть благодарным для тех, которые не щадили жизни, сыпал деньгами. Пожертвования из разных городов присылались, театры и концерты собирали значительные суммы и радовались, что пострадавшие на поле брани будут иметь свой приют.

Время проходит, но для инвалидов никакого устройства нет, и они все по-прежнему ходят по миру. Сначала предполагали, что сумма собрана недостаточна и ожидали впоследствии благих распоряжений. Наконец, сумма эта поступает в ведение генерала от артиллерии графа Аракчеева; тут всякий знал, что для инвали[дов] польза небольшая; инвалиды имели содержание только те, которые поступали в неслужащие инвалиды, остальные питались за службу все по-прежнему.

Потом слухи пронеслись, что из этой суммы дано некоторым любимцам по 100 тысяч рублей и более и будто в том числе и графу Остерману-Толстому значительную сумму. Его сиятельство, потеряв руку на поле сражения, неустрашимостью своею, мужеством и распоряжениями заслуживает в полной мере признательность благодарных сынов отечества и недаром носит почтенное звание русского инвалида. Но, имея несколько тысяч душ, не имел такой надобности в денежной помощи, как те инвалиды, которые не имеют куска хлеба; это поселило негодование в народе, пожертвования уменьшились, а театры и концерты, даваемые в пользу инвалидов, были почти всегда пусты.

Года два назад издан указ блаженной памяти покойным государем императором, что сумма инвалидная так велика, что из оной предположено давать награждение чинам, служащим по гражданской части, а инвалиды, служащие на поле чести, все - без хлеба и без пристанища.

Наконец, новый указ - уничтожение неслужащих инвалидов; неизвестно, чья это мысль и какая польза отечественная. Здесь народ увидел, что не только правительство печётся о пристроении питающихся подаянием инвалидов, но и от тех, которые, не быв совершенно никуда способными, отняло паёк и незначащее жалованье и тем отняло средства к поддержанию жизни.

Ваше императорское высочество, благодарность русского народа час от часа более доказывается к своим государям, и она нелицемерна. Народ, любя блаженной памяти покойного государя собственно в нём самом и по великодушию души его, оплакивал нелицемерными слезами сыновней любви, и я, быв на свободе, слышал, что какой-то сенатор предлагал благочестивейшему государю императору воздвигнуть памятник покойному государю императору.

Ваше императорское высочество, воспользуйтесь сим случаем и, воздав благодарение блаженной памяти покойному государю императору Александру I, передайте имя его позднему потомству и сим самым памятником возвеличьте имя ныне царствующего императора Николая I.

Памятник, по-моему преступному мнению, должен быть следующий и не обыкновенный, как ставят героям за службу - столб или статуи, но покойному государю императору, как герою в поле и как попечителю о народе, по великой душе его приличен Дом инвалидов с его именем устроить наподобие парижского заведения Наполеона, чем он привлёк к себе сердца воинов, почти всего народа и признательность чужеземцев. Поставить его на Царицыном лугу по приличию места и для того, чтобы народ более видел благодеяния монарха. В котором доме пострадавшие воины будут воссылать тёплые молитвы к царю царей с испрошением упокоения чистой души его.

Средства на это следующие. Истребовать, где хранится сумма, на предмет сей собранная, и потом публиковать и пригласить желающих для соучастия в воздаянии благодарности блаженной памяти покойному императору Александру I, и тогда усмотреть изволите, ваше императорское высочество, какое множество будет жертвователей, и имя государя императора Николая I народ будет благословлять, и сердца верноподданных приблизятся к нему.

Но я вижу, что участь моя решена, и я, благословляя имя моего государя и вашего императорского высочества за спасение души моея, предаюсь на волю всевышнего царя царей. Вашего императорского высочества прошу одной милости: не оставить покровительством своим моих сирот и братьев. Жалею, что я с ними не прощусь и не увижу более.

Вашего императорского высочества

душою преданный преступник Булатов

26 декабря

Арест


You are here » © Nikita A. Kirsanov 📜 «The Decembrists» » «Прекрасен наш союз...» » Булатов Александр Михайлович.