Современник декабристов С.Д. Нечаев

С.Л. Мухина (Волгоград)

В первой четверти XIX в. горнозаводской Урал был одним из районов развитой промышленности. Здесь сосредоточивались тогда основные металлургические заводы России, формировались кадры крепостных рабочих. Беспощадная эксплуатация «приписных крестьян», «непременных работников» и других работных людей вызывала постоянные волнения. В первой четверти XIX в. в России было 16 таких волнений, из них шесть наиболее интенсивных - на Урале. В 1822-1823 гг. они охватили Кыштымские, Каслинский, Нязепетровский, Сергинско-Уфалейские заводы. В 1824-1826 гг. бастовали на Ревдинском заводе. Одними воинскими командами власти не сумели обойтись, и в 1826 г. Николай I посылает на Урал графа А.Г. Строганова для проведения «ревизии».

Ее результатом было появление документа «О состоянии крестьян, принадлежащих к заводам наследниц купца Расторгуева, и об управлении оными» (1827 г.), подписанного Строгановым. На необычный характер этой «записки на высочайшее имя» обратила внимание акад. М.В. Нечкина: «Замечательный документ... Очень редко встречаются своеобразные архивные «самородки», дающие яркий естественно скристаллизовавшийся материал, от которого нельзя убавить ни одной черты. Записка Строганова - именно такой самородок»; автор «подчас говорит языком либерального дворянства». В более поздних работах того же исследователя дается и такая характеристика того же документа: «Близкая взглядам декабристов докладная записка А.Г. Строганова».

Автор записки, подробно излагая ход событий на Кыштымских, Каслинском, Нязепетровском и других заводах и на золотых приисках, все время противопоставляет «жалостное состояние сих угнетенных крестьян», «терпевших изнурение и голод», «произволу и жестокости заводосодержателя» и приказчиков. Беспощадной критике подвергается деятельность администрации, от управляющего до полиции.

Записка поражает откровенностью и резкостью суждений: «обнаружение злоупотреблений», «противозаконное управление» заводами, «жестокие наказания», «жестокость и тиранство», «самовластие» администрации; заводчик Расторгуев «не имел никакой другой цели, кроме корыстолюбия и умножения доходов - посредством беспримерного угнетения и разорения людей»; приказчик Зотов - «сей управляющий, угнетавший несколько лет заводских людей г. Яковлева, наконец, переселился, к отягощению человечества, в имение наследниц Расторгуева».

Перед нами - памфлет, написанный талантливым публицистом. Например, в записке так подается эпизод, рассказывающий о крестьянине, «который после жестоких побоев по голове упал на самом месте наказания и вскоре помер. Узнав о причине его смерти, а притом и о намерении предать тело его земле без следствия и медицинского свидетельства, требовал я, чтоб при мне вскрыто было тело: сим явно обнаружилась причина его смерти, а следствие подтвердило всю истину. До отъезда моего из Пермской губернии дело о сем было уже Екатеринбургским уездным судом решено, и признан виновным приказчик...

Но сколько подобных случаев сокрыто было под общим наименованием скоропостижной смерти? Не для того ли единственно в Соймановском руднике, где нет ни церкви, ни молитвенного дома, ниже постоянного жилья для работников, заведено кладбище, на котором хоронят скоропостижно умерших. Если человек от неприсмотра приказчиков или от худого содержания или от последствия жестокого наказания умирает, в таком случае мгновенно посылается записка о сем к заводскому исправнику, который без дальнего рассмотрения принимает оную к сведению, и тело зарывается в землю».

В записке красной нитью проходит мысль, что рабочие были доведены до крайности, что в волнениях виноваты не они, а владельцы заводов и приказчики - Расторгуевы, Зотовы и прочие. Кто же мог написать подобный документ? По духу - это памфлет, тем более смелый, что в качестве официальной бумаги он был адресован царю. Автор мог проявить такую смелость вскоре после подавления восстания декабристов лишь потому, что знал: имя Строганова в глазах царя неприкосновенно. Возникает вопрос, был ли Строганов близок по своим взглядам декабристам? Утвердительного ответа, как известно, дать нельзя. Разгадка может крыться в другом: записка была составлена не им, а С.Д. Нечаевым (1792-1862 гг.).

Степан Дмитриевич был членом «Союза благоденствия», существовавшего в 1818-1821 годах. Он пытался создать «ячейку» тайного общества в Туле, пользовался доверием Коренной управы (поскольку принимать новых членов могли только лица, которые получали ее специальное поручение). Будучи в 1817-1823 гг. директором тульских училищ, он много сил и времени отдает просвещению, распространению популярной среди декабристов ланкастерской системы обучения разночинцев и даже крепостных.

В кружке местной интеллигенции, сплотившемся вокруг Нечаева, занимались «переводом полезных книг». Нечаев был членом Общества истории и древностей российских, являлся первым историком и археологом Куликова поля, ему принадлежит ряд статей о Куликовской битве. В своем доме в Сторожеве (Рязанская губ., ныне - совхоз Полибино Липецкой обл.) он создал первый музей археологических находок с поля Куликова.

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTM3LnVzZXJhcGkuY29tL2ltcGcvQzMwMnR2YzdhSjNUeXhMWFJjOVAzNWFKbk8wbWZlMFpQVVNMNEEveHVROE43OUVVcXMuanBnP3NpemU9MTEzN3gxNTEwJnF1YWxpdHk9OTUmc2lnbj1hMWQ3OTI5ZGI1ZjViNTRhMGZiM2ZjOTc0OThmZGZmMCZ0eXBlPWFsYnVt[/img2]

Патриот и общественный деятель, Нечаев был также поэтом и писателем. В «Застольной песне греков» он писал, имея в виду будущую свободную Россию, что в ней «исчезнут мрачны препинанья, замолкнет грустный звон цепей и совершатся ожиданья отчизны пламенных друзей». В своих афоризмах, печатавшихся в журналах 1810-х годов, под названием «Мысли и замечания» Нечаев сравнивал крепостное право с «внутренней змеей» и «солитером». Его влекло к простым людям, он хотел, чтобы «наши писатели, отвергнув предрассудок высших сословий, более общались с простым народом и внимательнее изучали его нравы, обычаи, мнения, чувствования».

С 1824 г. Нечаев служит в Москве в канцелярии генерал-губернатора Д.В. Голицына. Его служба связана с благотворительной деятельностью. Как известно, легальная деятельность в области «человеколюбия» поощрялась программой «Союза благоденствия», а позднее Северного и Южного обществ. Недаром один из журналов декабристской ориентации назывался «Соревнователем просвещения и благотворения».

Нам не удалось установить, был ли Нечаев членом Северного общества, но он участвовал в издании «Полярной звезды» К.Ф. Рылеева и А.А. Бестужева, собирая для нее материал в Москве. А.А. Бестужев - его задушевный друг. Приезжая в Москву, Бестужев останавливался у него. Нечаев был в близких отношениях с В.К. Кюхельбекером, П.Д. Черевиным, И.И. Пущиным, А.И. Якубовичем, одобрил основную идею повести Бестужева «Замок Эйзен» об убийстве тирана.

Во время восстания 14 декабря 1825 г. Нечаев находился в Москве и к следствию по делу декабристов привлечен не был. Д.В. Голицын стремился показать царю, что во вверенном его попечению городе все тихо и спокойно, и с этой целью затушевывал некоторые факты деятельности декабристов. Так, получив высочайшее распоряжение передать в Петербург бумаги М.А. Дмитриева-Мамонова, Голицын изъял из них переписку М.Ф. Орлова, чтобы скрыть его участие в деле.

В результате о многих фактах деятельности московских декабристов исследователи стали узнавать лишь недавно. Имя Нечаева не фигурировало в «Алфавите декабристов», Но к нему могла быть отнесена характеристика, с которой был осужден прапорщик В.С. Толстой: «Знал об умысле на цареубийство». Хотя пребывание в Москве спасло Нечаева от вызова в Следственную комиссию, но он долго находился под подозрением.

27-м сентября 1826 г. датировано отношение начальника Главного штаба И.И. Дибича Д.В. Голицыну о командировании Нечаева в Пермскую губ. по «высочайшей воле». 29 сентября Голицын получил о нем категорический приказ: «По высочайшему повелению непременно должен быть отправлен по назначению». 21 октября Нечаев приезжает в Пермь. Командировался он «в помощь гр. Строганову для проведения порученного ему исследования». В ходе расследования на Урале все более вырисовывались две линии: освободительное движение тружеников и раскол, причем последний нередко соприкасался и даже переплетался с первым. Например, руководитель Кыштымского восстания Климент Косолапов был раскольником.

Итак, перед нами человек, получивший хорошее образование, поработавший в области просвещения. Он любил простых людей, и они тянулись к нему. В архиве Нечаева сохранилось множество писем уральских знакомых - конторщика Ф.А. Улегова, торговцев В.П. Клюквина и К.В. Пастухова, мастерового В. Гилева. И Строганов переложил на плечи своего помощника множество дел.

Редактор журнала «Братское слово» Б.С. Субботин, получивший от сына Нечаева его бумаги о расколе для публикации и лично знавший как его, так и Строганова, писал: Нечаев «с самого же начала становится главным деятелем в исполнении поручения относительно раскольников, хотя и прислан был только в помощники графу Строганову. Этот последний, имевший при том и другие поручения, как можно догадываться, сам предоставил ему здесь первенствующее значение и тем охотнее, что по своему светскому образованию и воспитанию был едва ли расположен входить в ближайшие сношения с народом... Он и говорил и писал больше по-французски. Напротив, для такого поручения как нельзя больше способен был С.Д. Нечаев, получивший основательное образование и в совершенстве владевший литературным русским языком, неутомимо трудолюбивый и деятельный». Важно и примечание к этому абзацу:

«А что главную работу по исполнению высочайшего поручения гр. Строганов предоставил С.Д. Нечаеву, это можно видеть из того, что все исходившие от него бумаги официального характера - донесения в Петербург, даже предписания самому Нечаеву, не только писаны, но и переписаны этим последним, его четким и красивым почерком». В архиве сохранились некоторые из «предписаний» Строганова Нечаеву, написанные самим Нечаевым.

По приезде в Пермскую губ. Нечаев в письме губернатору К. Тюфяеву выразил желание осмотреть «любопытнейшие места» и «особенно заводы», мотивируя это стремлением «издать обозрение сих мест весьма занимательное, ежели не по слогу и дарованию издателя, то по крайней мере по важности и разнообразию содержания». Для этого он занимался «собранием статистических записок о здешней губернии». Он «обсмотрел главнейшие заводы и вместе с тем старался делать наблюдения над образом жизни, нравами, промышленностию и сельским хозяйством разнородных жителей».

В нечаевском архиве сохранились некоторые из собранных им статистических сведений по заводам: о количестве населения, выплавке чугуна, железа, меди и т. д. по отдельным заводам, числе людей, занятых на производстве, и т. п. О важности этих документов для истории Урала дает представление название одного из них - «Ведомость количеству денег, получаемых рабочими Верхисетских заводов на Урале и вычетов из жалования за питание из заводских магазинов (Таблицы составлены по категориям рабочих)».

Нечаев интересуется сведениями о Пермском крае, собирает рукописи и образцы раскольничьей поэзии, пишет исследование о расколе, изучает «Краткое описание следственных дел о перекрещенцах по Нижнетагильским и Гороблагодатским заводам». Он побывал на всех важнейших заводах, причем на Верхисетские заводы ездил вместе с М.И. Пущиным, декабристом и братом декабриста.

Письма Нечаева подвергались перлюстрации, и вскоре на него пало подозрение в каких-то недозволенных поступках, поездках инкогнито и таинственных разговорах с разными лицами. Одно из обвинений было сформулировано так: непередача начальству сообщения ирбитского мещанина о противоправительственном заговоре. По этому поводу Нечаеву пришлось писать губернатору объяснительную записку, в которой он утверждал: «Нигде ни малейших сведений не получал о злоумышленниках и никаких признаков того не заметил. В противном случае я не замедлил бы предостеречь местное начальство и довести все достойное внимания до сведения высшего правительства».

Однако Нечаев все же не сообщил Тюфяеву ни о своей поездке с Пущиным, ни о распространителях «вредных слухов». А в своем дневнике записал: «На Тагильских заводах между раскольниками долго ходила молва, что государь Александр Павлович не преставился, но живет скрытно, отращивает бороду, набирает особое войско и скоро прибудет на заводы для истребления никониан». Долго не иссякал поток направленных к нему писем с жалобами на местное начальство (от Пастухова, Клюквина, мещан П. Красикова, А. Рыжкова, Е.Ф. Алферовой и др.). Среди этих жалоб есть потрясающие по своей искренности и описываемым в них фактам, например, об убийстве женщины, совершенном кем-то, кого покрывает полиция вместе с заводской администрацией.

Вернемся, однако, к вопросу об авторстве «докладной записки на высочайшее имя». Почерк ее ни о чем не говорит: это каллиграфический писарский почерк, как и следует, если речь идет о бумаге, адресованной царю. Автор записки интересуется промышленностью и техническими усовершенствованиями: «Со времени вступления Зотова в управление сими заводами добывание золота возросло до 50 пуд. в год, если же в сие время выковка железа мало увеличилась, зато усовершенствовалась своею выделкою. Ни заведение новых машин, ни особенные средства, заменяющие силы человеческие, не содействовали в том».

Автор пишет о жалкой участи работающих подростков, в частности девочек, о больницах и приютах. Хотя записка в целом лаконична, автор ее не чужд красочных эпитетов и сравнений. Интересно, в частности, сопоставление положения крепостных рабочих и негров. Оно заставляет вспомнить, что в бумагах Нечаева имелась записка с изложением речи пр. Батурста в английском парламенте о необходимости обеспечить минимальные права неграм-невольникам Вест-Индской компании. Для записки характерны упоминания о жестокости и тиранстве владельцев заводов и управителей, о работных людях, «соделавшихся жертвой самовластия», слова «золотые промысла были главным театром угнетений и жестокости».

Изложение нередко окрашивается иронией. Вот один из примеров: «Большая часть ревизоров, приступая к исполнению возложенных на них обязанностей, обращают все внимание свое или на качество напитков, хранящихся в запасе у каждого приказчика, или на наличность экстраординарной суммы и, судя о состоянии крестьян и управлении заводов по числу откупоренных бутылок шампанского или запечатанных пучков ассигнаций, из коих отделяется им часть сообразно с обстоятельствами, оправдывают заводчика или делают выгодные о его управлении представления». Отметим, что здесь, по-видимому, нашло отражение посещение Нечаевым Верхисетских заводов, о чем Пущин писал: «Приказчик которых, простой крестьянин, издерживал до 100 тыс. руб. асс. в год на прием гостей».

Докладная записка об уральских заводах была, видимо, составлена Нечаевым. Но почему же Строганов подписал ее? Не исключено, что он в какой-то мере разделял настроения Нечаева в силу своей европейской образованности, интереса к культуре и вольнолюбивых настроений. Дядя А.Г. Строганова П.А. Строганов жил во Франции накануне буржуазной революции конца XVIII века. Его гувернер Ж. Ромм был революционером, и подросток посещал якобинский клуб.

Узнав об этом, родные спешно вызвали его в Россию. Позже он входил в число «молодых друзей» Александра I вместе с В.П. Кочубеем и Н.Н. Новосильцевым. Отец А.Г. Строганова Г.А. Строганов - человек просвещенный и умный, к нему с уважением относился А.С. Пушкин. М.В. Нечкина отмечает, что сам А.Г. Строганов был сослуживцем декабриста П.А. Катенина по полку, знакомым А.С. Грибоедова и братьев Муравьевых-Апостолов, человеком передовых взглядов; А.И. Герцен прямо называл молодого Строганова «другом декабристов».

М.В. Нечкина справедливо отмечает важную роль донесения, подписанного Строгановым: «В результате записки... комитет министров постановил, с санкции Николая I, обратиться ко всем частным заводчикам со строгим предписанием не обострять создавшегося положения, не притеснять рабочих, относиться к ним «по-христиански» и т. д. Иначе как правительственный приказ идти на уступки рабочим это постановление рассматривать нельзя. Такой приказ вырвали для огромной части рабочих крепостной России волнения на заводах Расторгуева, поэтому надо особо подчеркнуть политическое значение этих волнений».

В последующие годы Нечаев занимался историей, археологией, общественной деятельностью, в 1838-1839 гг. являлся вице-президентам Общества истории и древностей российских, в конце жизни участвовал в сборе средств на построение каменного храма над прахом воинов, погибших на Куликовом поле. Известно также, что в 1840 г., когда Тульскую губернию постиг голод, Нечаев развернул деятельность по оказанию помощи голодающим.

Русский дворянин в дороге: путешествия С.Д. Нечаева 1820-х гг.

В центре внимания исследования - личность автора-­путешественника Степана Нечаева и влияние на ее развитие двух вояжей, предпринятых в 1820-­е гг. Несмотря на хронологическую близость, эти поездки различались между собой рядом принципиальных характеристик. На Кавказ Нечаев ездил в 1823 г. по собственной воле, для этнографического изучения и литературного описания малознакомого края. Автор надеялся, что собранный материал поможет ему обрести литературную славу.

Путешествие на Урал он предпринял в 1826-1827 гг. по делам службы и вел путевой дневник не ради последующей публикации, но для предоставления отчета начальству. На Урале Нечаев занимался изучением старообрядцев и сектантов, и успешное выполнение этого задания определило его дальнейшую карьеру в Синоде. Изменилась и общая политическая ситуация в стране.

Первая поездка пришлась на эпоху либерального правления Александра I. Второе путешествие выпало на время тревог после разгрома восстания декабристов, когда молодой царь Николай I был склонен всюду подозревать действия тайных обществ. Нечаев ранее состоял в одном из таких обществ, был дружен с К. Рылеевым, А. Бестужевым и другими декабристами-­литераторами и сам попал под подозрение у жандармов. Но три месяца, проведенные им на Урале, позволили ему избежать преследования.

Шкерин Владимир Анатольевич - д.и.н., в.н.с., Институт истории и археологии УрО РАН (г. Екатеринбург)

Человек создает травелоги с тех давних пор, когда средь путников появились грамотные люди. Истоки жанра восходят, по меньшей мере, к описанию странствий Геродота и к «Анабасису» Ксенофонта, но и эти авторы ссылались на труды предшественников (Аристея из Проконнеса, Ктесия из Книда), дошедшие до нас лишь в пересказах и фрагментах. Столетиями травелоги облекались в формы путевых записок паломников и торговцев (в том числе в форму русских «хожений»), реляций иезуитов, отчетов дипломатов, хроник военных экспедиций и дневников экспедиций академических.

Превращение травелогов в синтетический литературный жанр датируют XVIII-XIX вв., когда средневековая ксенофобия уступила место открытости Просвещения, европейская экспансия достигла удаленных уголков планеты, а печатный станок позволил авторам жить литературным трудом. Тогда составление путевых записок стало не только результатом путешествий, но порой и их мотивом, целью.

Разумеется, появление литературы путешествий предполагало воспитание соответствующей читающей публики, в России того времени представленной почти исключительно дворянством. Русский дворянин XVIII в. был человеком скорее статики, чем динамики. Так, «старая дама» в пушкинском наброске «Романа на Кавказских водах», услыхав, что ее подруга («дама 45 лет») собралась везти дочь на Воды, воскликнула: «На Кавказ! да ведь это ужасть как далеко. Охота тебе тащиться бог ведает куда, бог ведает зачем».

Поскольку речь идет о 1810­-х гг., то «старая дама» (которой «далеко… тащиться с Басманной на Арбат») - несомненный образчик нравов минувшего века. Лет 20-25 назад она уже едва ли следила за новинками литературы. Младшая же ее подруга, наверное, была захвачена волной интереса, вызванного почти одновременным изданием в 1790-1791 гг. двух отечественных травелогов - «Путешествия из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева и «Писем русского путешественника» Н.М. Карамзина.

При всем различии этих сочинений и судеб их авторов они совместно способствовали популяризации дворянских путешествий по России и за ее пределами, равно как и увеличению числа изданных и оставшихся в рукописях путевых заметок. «В 1823-­м году был я на водах Кавказских не с одним намерением поправить свое здоровье, но гораздо более для того, чтоб удовлетворить справедливое любопытство, чтоб осмотреть весь полуденный Восток России, - признавался один из таких вояжеров. - Из Москвы выбрал я путь кратчайший на Воронеж и Черкасcк, но из Георгиевска возвратился в свою сторону совсем иною дорогою, чрез Моздок, Кизляр, Куманскую степь, Астрахань и Сарепту».

В «пошпорте», выписанном по этому поводу 18 мая 1823 г., о любопытстве, разумеется, ни слова: «Объявитель сего, директор училищ Тульской губернии г. коллежский асессор Степан Нечаев уволен… для излечения к Кавказским Минеральным водам». Впечатления от этого вояжа Степан Дмитриевич Нечаев (1792-1860) изложил в формах художественной и документальной: в «Полярной звезде на 1825 год» было опубликовано его стихотворение «Воспоминания», а в одном из номеров «Московского телеграфа» за 1826 г.  - прозаические «Отрывки из путевых записок о Юго­-Восточной России».

К  тому времени он пользовался некоторой известностью как «ревностный любитель наук и просвещения», сторонник «ланкастерова метода», как поэт, деливший свои симпатии меж «классиками» и «романтиками»,6 а также как автор публикаций в модном тогда жанре «мысли и замечания». В последних он нередко уподоблял жизнь путешествию, делая это сравнение год от года мрачнее: «Жизнь человеческая походит на путешествие чрез гору, которой вершина представляет зрелые наши лета. Возвышенные места более подвержены дуновениям бури и громовым ударам; так и средний возраст человека более возмущается страстями и обстоятельствами.

Спокойствие обитает только в долинах, откуда начал он и где окончит свое течение» (1819); «Совершая продолжительное путешествие в сем мире, мы принуждены бываем проходить мимо многих драгоценных нам могил» (1820), «Что значит жизнь наша? Путешествие в могилу. С каждым днем переступаем мы на новую ступеньку» (1825). На фоне бурного начала XIX в. Нечаев не мог похвастать полнотой и яркостью собственной жизни. Воинская стезя была для него закрыта «по недостатку в ноге». А вот его приятеля Федора Глинку сам В.А. Жуковский сравнивал с Ксенофонтом за «Письма русского офицера», прираставшие описанием все новых походов и выходившие отдельными изданиями в 1808, 1815-1816 и 1821 гг.

Александр Пушкин эполет не носил, зато, посетив Воды в 1820 г., объявил, что «... Бешту, пустынник величавый,  / Аулов и полей властитель пятиглавый», стал для него новым Парнасом («Кавказский пленник»). Так литературное соперничество (оно же «справедливое любопытство») позвало Нечаева в дорогу и повлияло на выбор маршрута. Не случайно Воды стали «перекрестком» его «Воспоминаний» и «Отрывков». Последние вообще ограничены описанием Горячеводска (ныне Пятигорска) с окрестностями. Но маршрут - не пунктир на карте, а культурное пространство, выстраиваемое путником в согласии с собственными целями и интересами.

Композитор М.И. Глинка, посетивший Пятигорск одновременно с Нечаевым, вспоминал о действии кисло-­серных ванн, о неустроенности молодого курорта, о горах, орлах и сантуринском вине и лишь мельком - о том, что «видел пляску черкешенок, игры и скачку черкесов». И Нечаев, конечно, «с подножия Мащуки» (горы Машук) обозрел снеговую гряду от Эльбруса до Казбека, посетовал на дороговизну, помянул мух, блох и саранчу. Однако бóльшая часть его «Отрывков» отдана этнографическому обзору: описаниям немецких колонистов, черкесов, калмыков; сравнению донских казаков с линейными.

Отсчитывая историю европейской этнологии с середины XIX в., не понять появления столь преждевременного интереса у дилетанта. Для этого нужно согласиться «с неудобным фактом появления фундаментальных трудов по народоведению в России веком ранее». Просвещенному дворянину могло быть знакомо не только «Описание всех обитающих в Российском государстве народов» И.Г. Георги (1779 г.), но и продолжавшее на тот момент издаваться «Полное собрание ученых путешествий по России», очередной том которого (1819) был сугубо этнографичен.

Ассоциируясь с путешествиями, «народоведение» вышло за рамки академических компетенций и стало модой. «Наконец приехал я в Париж, - писал князь С.Г. Волконский, отнюдь не академический ученый, но ветеран трех войн и генерал-майор, - по обычаю моему, и впоследствии следуемому, мало заботился я об обзоре местностей и артистических знаменитостей, а изучал народности и людей».

В 1823 г. из Горячеводска к источникам у горы Железной начали прокладывать 16-­верстную колесную дорогу. По ней-­то Нечаев и отправился «изучать народности». Первой на пути лежала колония Шотландка, или Каррас (ныне поселок Иноземцево): «Верст восемь от Горячих вод, при подошве Бештовой горы, поселилось с давнего времени несколько семейств немецких колонистов. Чистенькие домики окружены садами; посредине селения протекает ручей, который разделяясь на побочные канавки, орошает огород каждого земледельца.

Везде довольство, порядок, опрятность. Особенного внимания заслуживают из них гернгутеры. Набожные правила, в которых они воспитаны, обнаруживаются преимущественно в их честности, добродушии и трудолюбии. <…> Тут же имеют свое пребывание миссионарии, присланные из Эдинбурга для обращения горских народов. Прежде находилась в колонии и заведенная сими отцами арабская типография, теперь перенесена она в Астрахань».

Точность описания подтверждена многими свидетельствами. Эдинбургское Библейское общество в ноябре 1802 г. получило высочайшее дозволение основать миссию, первые миссионеры приехали следующим летом. Здесь они столкнулись, по словам декабриста А.Е. Розена, «с великими неудобствами»: болезнями, набегами горских «хищников», противодействием части русской администрации.

Поскольку земли было много, руководство миссии уже в 1808 г. призвало на помощь немецких колонистов из волжской Сарепты. Партии немцев прибывали в 1809, 1810, 1813 гг. Шотландцев оставалось все меньше, пока в 1815 г. почти все они не перебрались на вновь выделенные земли в Оренбург. Колония же продолжила снабжать Горячие и Железные воды фруктами и овощами, хлебом и маслом, а также принимать любопытных посетителей.

Кусочек Европы на азиатской окраине (для путешественника тут уже Азия; вспомним пушкинское «Я видел Азии бесплодные пределы…») был любопытен, но подлинную здешнюю экзотику составляли, конечно, горцы. В представлении Нечаева они делились на два отряда. Об одном он размышлял, любуясь «с подножия Мащуки» недоступным Эльбрусом: «…горе любопытному, дерзающему проникнуть в последний приют необузданной свободы!

Разбой составляет главное упражнение горских народов, мщение - главную страсть. Дерзость их наездников известна…» Эти невиданные им народы были абстракты и обобщены им  в этнониме «лезгины, самое дикое племя на Кавказе». Источником столь «пышных» сведений мог выступить штабс-капитан А.И. Якубович, человек одновременно храбрый и хвастливый. Командуя в 1823 г.  отрядом на Малке, Баксане и Чегеме, «на Святую неделю он зашел со своей партией так далеко, что добрался почти до Эльбруса».

Кавказских рыцарей краса,
Пустыни просвещенный житель!
Ты не одним врагам гроза, -
Судьбы самой ты победитель.

Как богатырскою пятой
Вражду черкеса попираешь,
Так неприступною душой
Тоску изгнанья презираешь.

Герой-мудрец! Ты искупил
Двойной ценой венец героя:
В бедах покой свой сохранил
И щит был общего покоя.

«Кавказских рыцарей краса», - писал о Якубовиче Нечаев в дружеском стихотворении, помеченном «10 августа 1823. Кисловодск». Впрочем вблизи Вод жили и гостеприимные кавказцы. Нечаев отмечал: «При подошве Бештовой горы видны два аула мирных черкесов. Я имел случай быть в одном из сих селений, у жены сосланного в Сибирь Узденя Каспаго». Далее следует описание жилищ, одежды, обычаев и хозяйства, причем более обстоятельное, чем описания других виденных Нечаевым народов.

Наблюдения его вновь точны (согласуются со сведениями иных информаторов), хотя знакомство, конечно, не было глубоким. Это заметно по неверной передаче фамилии узденя и названия аула. В то время «под Бештовою горою» располагалось не два, а, минимум, четыре аула - Аджиев, Кармов, Абезыванов и Кошев. Черкесский аул - не русская деревня: основу хозяйства составляло не земледелие, а животноводство, значит, не было и такой привязанности к месту. Ученые-­путешественники с удивлением отмечали, что аул мог переехать уже потому, что скопилось «слишком много отбросов и навоза».

Судя по текстам XVIII в., а также по «Плану Кавказской области Георгиевского уезда» 1819–1827 гг. (на котором у Бештау отмечено только два аула), наиболее прочно тут обосновались Аджи­аул (Хаджи-хабле, Хаджи-­Кабак) и Кармов­аул (Кармов-хабле). Вероятно, Нечаев посетил один из них. Внести в этот вопрос некоторую определенность помогает имя нового нечаевского знакомца: «Один из их Узденей, занимающийся разным торгом на Горячих водах, известный всем приезжим Шора, намеревался представить правительству опыт таковой (черкесской, кабардинской. - В.Ш.) азбуки для напечатания».

Речь идет о просветителе и фольклористе Шоре Бек-мурзине Ногмове (1794–1844), авторе «Истории адыхейского народа». Учитывая значимость Ногмова для кабардинской культуры, спор о месте его жительства растянулся на десятилетия. В  свое время автор этих строк был в числе тех, кто считал таковым Аджи­аул. Позднее появились публикации, доказавшие, что в 1823  г. Ногмов жил в ауле Кармов. Наверное, и этнографические наблюдения Нечаева относятся к этому селению.

Предваряя публикацию «Отрывков», издатель «Московского телеграфа» Н.А. Полевой сообщал, что «просит г. сочинителя продолжить помещение путевых своих записок» и «уверен, что описания Моздока, чеченцов, гребенских казаков, Кизляра и проч., виденные им в рукописи, будут любопытны и занимательны для просвещенных читателей».25 Увы, описание дальнейшего маршрута осталось лишь в стихотворных «Воспоминаниях», упомянутая же рукопись так и не была обнародована. Помешали новые обстоятельства, в том же 1826 году «отправившие» Нечаева в следующее и на сей раз не вполне добровольное путешествие. Среди разнообразных обществ - литературных, научных, благотворительных и масонских, - в которых состоял Нечаев, был и Союз благоденствия.

После выступлений декабристов император Николай I повелел «истребовать… от всех находящихся в службе и отставных чиновников и неслужащих дворян» расписки в неучастии в тайных обществах. Принадлежавшие ранее к одному из них, обязывались сообщить о том, «под каким названием оно существовало, какая была цель и какие меры предполагаемо было употребить».

Нечаев об этой странице своей биографии умолчал. Коллежский же асессор Д.И. Альбицкий сознался в «прикосновенности» к Союзу, «в который вступил членом в начале 1819  года по предложению бывшего тогда директором тульских училищ титулярного советника Степана Дмитриева сына Нечаева». И тульский почтмейстер И.С. Бабаев поведал о нечаевской попытке вовлечь его в Союз. После этого начальник 2-­го (Московского) округа корпуса жандармов генералмайор А.А. Волков получил от своего шефа А.Х. Бенкендорфа указание собрать «полные сведения» о Нечаеве.

Надворный советник Нечаев служил тогда чиновником особых поручений при московском генерал-­губернаторе князе Д.В. Голицыне.  Просвещенный вельможа был возмущен появлением на своей территории неподотчетных ему жандармов. Волков жаловался Бенкендорфу, что «партия генерал-­губернатора» его «бдительно преследует» и «готовит стрелы пустить». К тому же «некоторые из московских были замешаны в заговоре» и «на князя стали смотреть с недоверчивостью, как на слабого начальника».

Неудивительно, что Голицын счел делом чести обезопасить подчиненного, избрав для этого способ простой и действенный: генерал-­губернатор отослал его по служебной надобности из Москвы подальше. «Ваше Высокоблагородие назначены в помощь к флигель-­адъютанту полковнику графу Строганову для проведения порученного ему исследования; вследствие чего… я предписываю вам немедленно отправиться… в город Пермь по нахождению там ныне флигель-­адъютанта…» - гласило предписание от 5 октября 1826 г. Начальник же генерал-­губернаторской канцелярии и собрат Нечаева по масонству А.А. Шафонский добавил от себя неофициально: «Крепитесь, мужайте и побеждайте».

Граф Александр Григорьевич Строганов и правда нуждался в толковом помощнике. Недавно учрежденная Комиссия розыскания похищений золота на Урале получила «извет» штейгера Хлобыстина о том, что управитель Кыштымских заводов Г.Ф. Зотов незаконно ведет золотодобычу на башкирских землях. Штейгер намекал на то, что он сильно рискует, ибо «во время проезда покойного Государя Императора Александра I чрез Пермскую губернию за одно намерение подать на Высочайшее имя просьбу два крестьянина Кыштымского завода, Косолапов и Седельников, по приказанию Зотова застрелены были из ружей при заводском исправнике…»

Поскольку оказалось затронуто «Высочайшее имя», расследование и было поручено флигель­-адъютанту. Однако Строганов даже не предполагал, с каким противодействием столкнется. Григорий Зотов, приказчики и владелицы Кыштымских заводов - дочери купца Л.И. Расторгуева (на одной из них был женат сын Зотова Александр) - были старообрядцами. «Богатый владелец Кыштымских заводов Расторгуев не щадил ничего для поддержки раскола», - утверждал Д.Н. Мамин-­Сибиряк.

«Лихвенные взятки» от Расторгуева, а после его кончины в 1823 г. - от наследников получали почти все горные чины Екатеринбурга и многие значительные лица губернской Перми. С лихоимством граф надеялся разобраться сам, но выяснилось, что никто во власти не представлял, как вообще устроен мир уральского старообрядчества, решавший свои проблемы через расторгуевскую казну. Тут-­то Нечаев и пригодился.

Н.М. Карамзин поучал, что «идея, рождающаяся средь открытых полей, получает какойто характер великости, новости, до которого никогда не достигнет идея, произошедшая в мрачном кабинете». Нечаев вторил ему не далее, как в 1825 г.: «Но что еще вернее может заменить книги в размножении понятий, так это, бесспорно, путешествия неторопливые, с обозрением неповерхностным, по местам, достойным любопытства».

Поначалу ему казалось, что и этот вояж затеян ради любопытства, «размножения понятий», вдохновения. Даже стихи писал в записную книжку: Нас кони мчали во всю мочь, Звонки бренчать не преставали, Под нами версты исчезали, И слышались день и ночь Возниц иноплеменных крики: «Чердах, чердах, гайда­гайда». И вторил гул дубравы дикой: «Чердах, чердах, гайда­гайда».

Выехав из Москвы 7 октября, Нечаев нашел Строганова не в Перми и не в Екатеринбурге, а уже в Кыштыме лишь 26­-го числа. Там были вскрыты доставленные пакеты, и Нечаев формально извещен (негласно, конечно, знал еще в  Москве) о том, что как «исследователь должен действовать официально только по главным обстоятельствам дела, сведения же предварительные и прикосновенные собирать сколько можно негласным образом» и что обо «всех своих действиях и не официальных, но к цели исследования относящихся… должен вести журнал и в свое время представить в подлиннике». Так началось большое уральское путешествие Степана Нечаева.

Позже он докладывал Строганову: «…я начал свои разыскания с города Екатеринбурга, осведомляясь о влиянии тамошнего Общества Старообрядцев… объездил главнейшие заводы частные и казенные по восточному склону Уральских гор… возвратясь чрез Верхотурье и Ирбит в Екатеринбург для личных объяснений с Вашим Сиятельством, чрез употребленного мною агента… купца Клюквина удалось мне открыть в сем городе тайное общество скопцов. По отбытии Вашего Сиятельства в Оренбургскую губернию… я объехал юго­-восточную часть Пермской губернии, начав с Каменского завода и Далматова…

Из Шадринска проехал чрез разные волости на казенные винокуренные заводы Ектарский и Талицкий… Потом, распространяя свое исследование как о разных сектах беспоповщины, так и об умножении собственно так называемого Старообрядчества по западной части Пермской губернии, я был еще на многих заводах: Васильевском, Ревдинском, Уфалейском и проч. <…> Из Осы, оставляя в праве Оханск, где останавливался я по пути в Пермь, возвратился… в сей город проселочной дорогой чрез заводы Бизяртской г. Кнауфа и Юговской казенный. Не найдя же Ваше Сиятельство в Перми, до возвращения вашего успел быть в Соликамске и Чердыни. Таким образом, в течение трех месяцев проехал в разных направлениях до 3500 верст по Пермской губернии…»

В случае с Нечаевым мы наблюдаем счастливое сочетание любопытства путешественника и рвения чиновника. Но провинция и без того была взбудоражена слухами о тайных обществах, а тут еще «инкогнито проклятое». Пермскому губернатору К.Я. Тюфяеву (человеку не зело образованному, из аракчеевских выдвиженцев) Нечаев объяснил цели вояжа так: «… поездить по любопытнейшим местам вашей губернии и осмотреть в особенности главнейшие в оной заводы», дабы после «издать обозрение всех мест весьма замечательное, ежели не по слогу и дарованию издателя, то… по важности и разнообразию содержания». Может, это и было отчасти правдой, но Тюфяев, конечно, не поверил этому и затеял перлюстрацию нечаевской переписки, по поводу чего путешественник высказывал неудовольствие пермскому почтмейстеру и самому начальнику губернии.

Простым объяснениям визитера, кажется, вообще никто не верил. «Скажу, что Ваше Высокоблагородие все еще составляете загадку в глазах здешних жителей и начальников, - вас все еще почитают не Нечаевым, а кем-­то вышним и полномочным, - доносил ему из Нижнего Тагила агент Улегов. - А черноисточенский иконник К. Полетаев, как слышно, находит в вас совершенное сходство с портретом великого князя Михаила Павловича».

Об успешной вербовке агентов за столь короткий срок нужно сказать особо. Екатеринбургский купец Василий Клюквин и тагильский заводской конторщик Феоктист Улегов перешли из поморского согласия в официальное православие под влиянием священника Авраамия Оглоблина. Они не только делились с Нечаевым устными сведениями, но и доставляли ему книги и рукописи старообрядцев, равно как и собственные «заметки», «мнения» и «донесения». Клюквин даже внедрился в скопческую секту («Израильский двор»).

Еще одним осведомителем стал мастеровой Киприан Пастухов, два года проживший в скиту близ Кыштыма. Скит был разорен башкирами: «Одного убили до смерти, один, забежав далеко, замерз, прочие спаслись бегством или спрятались в потаенных подземельях, которые обыкновенно выкапывают в горах под своими кельями. <…> Испуганный Пастухов воспользовался сею сумятицею, чтоб навсегда распроститься с таким иночеством».

Второе путешествие Нечаева осталось запечатленным в самых разных документах - от наскоро заполненных дорожных записных книжек до составленных еще на Урале «Первых замечаний о раскольниках Пермской губернии» и, наконец, большой аналитической «Записки о сектах, существующих в Пермской губернии», датированной 5 февраля 1827 г. К  жанру документального травелога ближе всего дорожный дневник, или журнал, который Нечаев вел согласно данной ему инструкции с октября 1826 г. по январь 1827 г.

Для самого Нечаева уральский вояж имел ряд важных последствий. Во-­первых, это поручение помогло ему избавиться от жандармского интереса. В апреле 1827 г. Волков докладывал Бенкендорфу, что «сколько ни старался разведать о г. Нечаеве, но ничего более узнать не смог, как только, что г. Нечаев в какой-­то отдаленной губернии находится с флигель-­адъютантом бароном Строгановым на следствии при особых полномочиях; по окончании чего был здесь, в Москве, только проездом и, отправясь в С.­Петербург, имеет там и доныне пребывание, где, как сказывают, ищет определиться по какому-­нибудь министерству или даже в собственной Его Величества канцелярии…»

Благостную характеристику Нечаева Бенкендорф получил и от агента-­литератора Ф.В. Булгарина: «Он человек смирный и, как слышно, добрый. Он пишет плохие стихи и плохую прозу и, желая поместить в “Полярной звезде” свои труды, весьма ласкал Алек. Бестужева и Рылеева во время их проездов чрез Москву. <…> Никто не слыхал из его приближенных, чтоб он дурно относился о правительстве».

Во-­вторых, уральская экспедиция превратила Нечаева в единственного на государевой службе специалиста по старообрядчеству и сектантству. Уже в 1827 г. он был определен в Святейший Синод, а в 1833 г. стал обер-­прокурором, но в июне 1836 г. был смещен с этого поста по докладу петербургского митрополита Серафима или даже самого Бенкендорфа. Для смещения было достаточно недовольства архиереев (которых обер-­прокурор насмешливо величал «старички мои»), но не исключено (и это было бы «в­-третьих»), что монарху шепнули о некоторых вновь открывшихся обстоятельствах уральского вояжа.

В лице Клюквина и Пастухова Нечаев нашел ценных информаторов, но и они могли искать его покровительства, опасаясь Комиссии розыскания похищений золота. Во всяком случае, через десять лет оба были разоблачены как главари фальшивомонетчиков и тайных торговцев золотом. К началу 1836 г. завершились следственные действия в отношении 74 человек. Киприан Пастухов получил 50 ударов кнутом, был клеймен и отправлен на каторгу. Василий Клюквин наказания избежал, так как умер до окончания следствия. Спустя полгода Нечаева, по словам одного его старинного друга недруга, «разжаловали в московские сенаторы, и он попал опять на старое пепелище».

Жизни С.Д. Нечаева было отмерено еще четверть века, и, конечно, случались в ней и другие путешествия. Например, в 1847 г. он опять отправляется на Воды, только на сей раз германские. Однако травелогов он более не писал (даже в стол). Тем паче после 1826 г. ничего не публиковал. Печальные судьбы друзей-­литераторов К. Рылеева, В. Кюхельбекера, А. Бестужева, Ф. Глинки навсегда отвратили его от мечты о собственной литературной славе.

В.А. Шкерин

«Драгоценные заблуждения»: декабрист С.Д. Нечаев о старообрядчестве и сектантстве

Подавив выступление декабристов, император Николай I повелел «истребовать по всему государству от всех находящихся в службе и отставных чиновников и неслужащих дворян» расписки «в том, что они ни к каким тайным обществам... принадлежать не будут», а если кто принадлежал к какому-либо обществу прежде, то обязан сообщить «под каким названием оно существовало, какая была цель и какие меры предполагаемо было употребить для достижения той цели».

К указу прилагались образцы расписок: форма № 1 - о непринадлежности к тайным обществам; форма № 2 - о былой принадлежности. Среди воспользовавшихся формой № 1 был и надворный советник Степан Дмитриевич Нечаев, состоявший при московском генерал-губернаторе чиновником особых поручений.

Однако при проведении соответствующего опроса служащих Московского учебного округа коллежский асессор Д.И. Альбицкий сознался в «кратковременной прикосновенности... к Союзу благоденствия, в который вступил членом в начале 1819 года по предложению бывшего тогда директором тульских училищ титулярного советника Степана Дмитриева сына Нечаева». Причастность к ранним декабристским обществам не составляла серьезной вины в глазах следователей, но в нечаевском случае речь шла уже о клятвопреступлении.

Главный начальник III Отделения собственной его императорского величества канцелярии А.Х. Бенкендорф приказал начальнику 2-го (Московского) округа корпуса жандармов А.А. Волкову собрать «полные сведения» о С.Д. Нечаеве. Возможно, инициатором розыска о Нечаеве выступил сам император. Между тем, московский генерал-губернатор Д.В. Голицын был раздражен появлением на территории подчиненного его города неподвластных ему жандармов.

Несколько позднее Волков докладывал Бенкендорфу: «Вообще здесь партия генерал-губернатора князя Голицына, быв недовольна учреждением службы нашей.., бдительно преследует... все мои движения и готовит стрелы пустить на нас».

Без восторга к учреждению новой полицейской службы отнеслись и некоторые другие сановники. Вероятно, этим объясняется появление отношения начальника Главного штаба барона И.И. Дибича к князю Д.В. Голицыну от 27 сентября 1826 г. о командировании С.Д. Нечаева в Пермскую губернию, в помощь флигель-адъютанту А.Г. Строганову.

Граф Александр Григорьевич Строганов был послан императором на Урал в начале того же месяца, но за это краткое время открыл такое хитросплетение преступлений и злоупотреблений, что уже не мог распутать их в одиночку. Цель его командировки составляла проверка «извета» об убийстве мастерового Кыштымских заводов, намеревавшегося подать жалобу царю.

Арестовав документы Кыштымского горного округа, граф обнаружил счета, «по которым показаны лихоимственные дачи денег разным чиновникам гражданского, военного и другого ведомства, а также прочие расходы по делам заводчика Расторгуева». Сделанная из счетов выписка содержит 365 пунктов, каждый из которых сообщает, кому или за что сделаны соответствующие подношения. Сколь широко была раскинута сеть взяточничества можно судить уже по тому факту, что из всех старших чиновников Пермского горного правления непричастным к делу остался лишь один.

И умерший к тому времени заводчик Л.И. Расторгуев, и его наследники П.Я. Харитонов и А.Г. Зотов, и управляющий Кыштымскими заводами Г.Ф. Зотов - все принадлежали к верхушке сообщества урало-сибирских старообрядцев-беглопоповцев. Выписка не оставляла сомнения в том, что «дачи» делались в интересах не только узкого круга родственников заводчика, но всего старообрядческого сообщества.

Было ясно, что обнаружена отлаженная коррупционная система, созданная ради защиты интересов крупного старообрядческого предпринимательства. Вместе с тем, у правительства не было достаточной ясности даже в том, что представляют собой «расколы» на Урале. Так в расследовании появился новый аспект - «расколоведческий», который и был поручен ведению Нечаева.

Встретившись со Строгановым в Кыштыме 26 октября, Нечаев не только передал ему новое предписание Дибича и составленные в столице «Главные правила» предстоящего исследования, но и спустя четыре дня подписал у нового начальника собственноручно составленные документы - «Напоминание касательно образа исполнения поручения по делу о раскольниках» и «План исследования о возникших в Пермской губернии расколах». Предосторожности были не лишними: со времени выступления декабристов не прошло и года, начальство на местах было встревожено и подозрительно, а действовать Нечаеву предстояло инкогнито и, судя по всему, он был осведомлен о жандармском интересе к своей персоне.

Следующая встреча Строганова и Нечаева состоялась лишь на исходе января 1827 г. Нечаев, «в течении трех месяцев проехав в разных направлениях до 3500 верст по Пермской губернии», представил графу «уже полную записку о существующих в Пермской губернии сектах».

Записка называлась «Первые замечания о раскольниках Пермской губернии». При ее передаче автор просил «довести до сведения Его Величества: 1-е, что... она сочинена была в одну неделю», что не дало «возможности исправить все ее недостатки в плане и слоге; 2-е, что пространство Пермской губернии и подозрительность начальств уездных и заводских... не допустили... собрать более о сектах сведений; 3, что Нечаев собирал оные неофициальным образом...».

Итоговой работой С.Д. Нечаева по результатам этой поездки стала «Записка о сектах, существующих в Пермской губернии», датированная 5 февраля 1827 г. «В сей записке представлены по порядку собранные не официально, но вообще скрытным образом сведения о сих сектах, - писал автор. - Далее изложено будет подробное рассуждение о причинах укоренения и распространения оных по здешнему краю. Из сих причин выведется общее заключение о цели каждого и всех вообще расколов.

Наконец, упомянуто будет о средствах, которые могли бы прекратить их приращение и по времени истребить по крайней мере из числа оных самые нелепые». Пространная записка имеет следующую структуру: «Введение»; главы «О поповщине»; «О беспоповщине»; «О скопцах»; «Причины распространения раскола», из которых выделены «Причины общие» и «Причины особенные» («а. Относящиеся до поповщины; б. Относительно беспоповщины; в. Относительно скопцов или новых израильтян»); «Заключение»; «Мнение о принятии некоторых мер в отношении к расколам, усилившимся в Пермской губернии» и «Замечания» (то есть примечания). В приложениях к записке даны: «Песни, употребляемые при богослужении скопцов»; «Образец пророчества»; «Наставление на путь» и «Список приобретенных книг и рукописей из числа употребимых в разных сектах».

Подобного исследования уральского старообрядчества и сектантства до С.Д. Нечаева не производилось. В нашей работе также будет использован текст дневника, который Нечаев вел во время поездки на Урал и который в конце XIX в. был опубликован митрополитом Н.И. Субботиным в журнале «Братское слово».

«Записка о сектах» сообщает: «Пермская губерния, по сие время заключающая в пределах своих обширные пространства необитаемые и мало известные, в прежние времена представляла верное убежище для раскольников, удалившихся из внутренней России. Вызванные из горных вертепов и дремучих лесов мерами снисхождения со стороны правительства и еще в большем числе по распоряжению его или по воле частных заводосодержателей переселенные в сии отдаленные места из великороссийских губерний, они... распространяли тайно, но... весьма деятельно разные свои заблуждения между прочими менее сведущими в вероучении жителями сего края.

Таким образом потомство прибывших сюда раскольников с присоединившимися потом последователями их толков составляет уже важную часть населения Пермской губернии: более ста тысяч душ обоего пола известны ныне местному начальству за непринадлежащих к господствующей церкви». В «Первых замечаниях» вопрос о численности староверов решен несколько иначе: «более ста тысяч душ, то есть около пятой части всего населения» губернии составляет только «секта» беглопоповцев -«по сведениям, поднесенным покойному Государю от гражданского губернатора...»

Нечаев не случайно делал оговорку по поводу источника этих сведений. Современный уральский историк и православный священник П.И. Мангилев, приводя официальные данные за 1826 г. о 112354 пермских старообрядцах, также отмечает, - что «правительственная статистика учитывала только старообрядцев, официально записанных в раскол. Незаписанных, тайных староверов было намного больше».

В своих записках Нечаев останавливался на трех религиозных течениях: «поповщине», «беспоповщине» и скопчестве.

О первых он писал в «Первых замечаниях»: «Последователи поповщины имеют два явных подразделения. Одни, около 6000 душ, подчинились Синоду под известными условиями, имеют благословенную от епископа церковь и им же поставленных священнослужителей. Именуя себя единоверцами, они более не чуждаются принадлежащих к господствующей церкви, не разумеют их за еретиков, хотя ни на одну черту не отступают от старинных обрядов и в сем отношении великое сохраняют сходство с прежними своими собратиями.

Более упорные из поповщинской секты, сохраняющее древнее отвращение от новых перемен, принятых в Российской церкви со времен Никона, называют всех принадлежащих к ней церковными, себя же исключительно православными христианами, а от правительства в недавнем времени испросили наименование старообрядцев вместо прежнего оскорбительного для них титла раскольников».

О беспоповщине в «Записке о сектах»: «Последователи беспоповщины, чураясь священства как незаконного со времен Никона, руководствуются в мнениях и богослужении наставниками и наставницами, каковыми назначают произвольно из среды своей тех, кои отличаются или набожностью своею или некоторою начитанностию в старых книгах, а большею частию людей смышленых, умеющих подчинять своему влиянию прочих из видов ли некоторого прибытка или для удержания за собою общего уважения...

Вообще они в редких местах составляют общества, но большей частию рассеяны между старообрядцами поповщинской секты, к которой их иногда смешивает невнимательное начальство полицейское, духовное или частное. Таким образом, не имея никакого прочного основания или общей точки соединения, секта сия разделяется на многочисленные отрасли, которые с точностию исчислить тем труднее, чем невежественнее бывают наставники и чем мелочнее отличия превратных их понятий».

И о скопцах - там же: «Секта сия занесена в Пермскую губернию скопцами, сосланными в разное время из внутренней России в работы на заводы казенные. Первые, подпавшие такому наказанию, были открыты в Орловской губернии и со времен императора Павла 1-го употребляются в Березовском заводе близ Екатеринбурга. На винокуренных казенных заводах Ертарском и Талицком (из коих первый в Шадринском, а другой в Камышловском уезде) находится некоторое число скопцов, высланных в 1811 году из С.-Петербурга. При Екатеринбургском монетном дворе числится оных несколько еще позднее поступивших в ведомство тамошнего заводского начальства».

Рассмотрим выделенные Нечаевым «причины размножения раскольников», взяв за основу его «Первые замечания» (использование текстов дневников и «Записки о сектах» будет в этом вопросе оговариваться особо).

«1. Общее невежество, которое тем менее изменяется, что бедные люди не имеют средств учиться, а родители богатого состояния, опасаясь, чтоб дети с большим просвещением не оставили отцовских обычаев, остерегаются доставлять им более сведений, нежели сколько сами имеют».

Вывод явился отражением общей просветительской установки Нечаева. Беседа со старшинами екатеринбургских беглопоповцев Я.М. Рязановым и Ф.Ф. Казанцевым отчасти поколебала это убеждение. «Желающему спасения дают книги, чтоб сам вычитывал нужное, то есть стараются человека привлечь к буквенному рабскому смыслу, отвлекая от свободного духовного разумения веры, - отметил Нечаев в дневнике уже 12 ноября 1826 г. - Для сего у них более грамотных, нежели у церковных».

О том же сообщает и запись от 15 ноября, сделанная после посещения вместе с Рязановым располагавшихся близ Екатеринбурга Шарташских женских скитов: «Вообще у них старательно учат читать друг друга, и все старообрядцы прилагают старание, чтоб детей своих обучить грамоте. Если бы и церковные следовали такому примеру, то менее из них переходили бы в старую веру».

Вот и новая грань нечаевских размышлений: простой народ уклоняется в «раскол» по невежеству, но сами «расколоучители» распространяют свою веру при помощи поверхностного образования, позволяющего лишь воспринимать догмы («привлечь к буквенному рабскому смыслу, отвлекая от свободного духовного разумения веры»).

Говоря о поповщинской «секте», Нечаев отмечал: «В ней состоят богатейшие и наиболее образованные люди из купечества и заводских управителей». Православный же клир проигрывал сравнение с старообрядческими старшинами по части образованности: «Священники вообще очень несведущи в сравнении в настоятелями раскольническими...». Отсюда уже следовал и проигрыш в борьбе за души прихожан:

«Главная сему причина состоит в том, что большая часть крестьян греко-российского исповедания по совершенному неведению оснований своей веры и по совершенной невозможности узнать оныя от священников, столь же невежественных, часто пьяных, и пекущихся об одних своих прибылях, - большая часть, повторяю я, могут почитаться не принадлежащими ни к какой церкви, так что первое, что о вере услышат от кого бы то ни было, принимают с жадностью за истинное».

Подлинное просвещение, по мнению Нечаева, призвано отвратить от «раскольнических заблуждений». Поэтому в «Записке о сектах» он печется о развитии народного образования на Урале: «Недостаток в публичных училищах здесь тем более ощутителен, что не имеется как в России дворовых людей, вообще довольно праздных, чтоб иметь время на обучение детей грамоте и таким образом составлять множество небольших домовых школ.

Есть, правда, на немногих заводах училища, где несколько мальчиков обучаются чтению, письму, грамматике, щету и закону Божию, но они по принятому на заводах порядку остаются там не долее, как до 12 лет и, следовательно, не обучая порядочно основаниям веры. Большая часть не имеет и тех малых способов помочь своему невежеству: мудрено ли же им впасть в детское легковерие?»

Следующими «причинами размножения раскольников» выступают: «2. Закоснелая привычка, которою обыкновенно неразмышляющие люди руководствуются как первым законом; 3. Существующия между раскольниками связи по родству и одной вере, которые с обращением в нашу церковь неминуемо бы пресеклись, и любовь ближних обратилась в вечную вражду; 4. Воспоминание о прежних гонениях и вкорененныя с детства самыя худыя мысли о господствующей церкви».

Примером последнего служит запись в нечаевском дневнике за 14 ноября 1826 г: «Относительно сих гонений Резанов рассказывал мне, будто бы близ Екатеринбурга находится одна гора, на которой похоронено до 1000 человек их собратий (пострадавших) за один крест, то есть за то, что они не так, как мы, крестились. Ежели это правда, ежели это и выдумано, довольно одних о том рассказов, чтобы в потомках питать против нас дух недоверия и неудовольствия».

Целый комплекс причин выделен Нечаевым в связи с низкими моральными качествами и плохой подготовкой официального духовенства: «5. Общий недостаток в надлежащем назидании духовном; 6. Холодность духовенства к спасению душ без примеси других видов; 7. Неспособность и недостаточное просвещение священников..; 8. Часто оказываемые от духовенства худые примеры в поведении, небрежность в отправлении службы Божией и алчность к корысти».

В «Записке о сектах» ненадлежащее поведение православного клира также освещено весьма обстоятельно: «В местах, отдаленных от начальнического наблюдения, случается часто, что священники впадают в грубые пороки, пьянство, сквернословие, вселяющее иногда сильное от православия отвращение в рабочих и поселянах, которые за отдаленностию их жительств или от беспрерывных занятий заводских редко видали другие церкви и других священников, кроме своего прихода и по своему пастырю делают общее заключение о прочих.

Не менее отклоняет набожных людей от церкви небрежное и поспешное отправление службы Божией, какое в повсеместном почти обыкновении у наших священно- и церковнослужителей. В сем отношении, бесспорно, превосходит их вообще благоговейное, неторопливое и сколько можно приближенное к древним уставам богослужение старообрядцев и пламенное, слезами орошаемое моление израильтян (скопцов - В.Ш.).

Но еще более раздражают небогатых поселян непомерные требования некоторых священников, в особенности за венчание браков. Дачи за свадьбы возвышаются иногда до 30, 50 рублей и выше, так что в иных волостях за тем только медлят женить молодых людей, что не скопилось довольно денег на заплату попу... В таком случае как не прибегнуть к забеглым священникам, которые (особливо, ежели еще должны скрываться от полиции), конечно, довольствуются меньшим подарком...

Равнодушие некоторых священников к расхищению своего стада за подарки от раскольников надлежит также включить в число причин распространения их толков. Не редко более возрастают расколы от справедливых опасений священников, чтоб какими-либо препятствиями, от их звания зависящими, или доносами высшему начальству не обратить на себя ненависть сильных по своему достатку или месту раскольников, чтоб не оскорбить заводских хозяев и помощников, и вообще, чтобы не пострадать от того за неимением поддержки».

Досталось от Нечаева и светским властям: «9. Совершенное равнодушие гражданского начальства; 10. Послабление со стороны некоторых чиновников за подарки или из личного угождения; 11. Неудобность местного положения для строгого наблюдения со стороны полиции: пространство, населенность, дремучия леса, непроходимыя горы - все препятствует бдительнейшим ея мерам; 12. Оказанныя раскольникам общия и частныя снисхождения со стороны правительства и данныя по секрету губернаторам предписания о защите их от притязаний духовенства, которыя не всегда бывают справедливы».

Важным недостатком проводимой борьбы со старообрядчеством и сектантством Нечаев считал разобщенность действий гражданской и горной властей. В одной из дорожных книжек (предшествовавших относительно упорядоченным записям в дневниках) он отмечал: «Разделение власти между губернатором и берг-инспектором. Первый - заведывает раскольниками, а другому принадлежит надзор за полициею по заводам, где наиболее закоренелые».

В «Записке о сектах» эта мысль обрела окончательное оформление: «Некоторые помешательства могут происходить в мерах правительства и от того, что дела старообрядческие по сей губернии, как и везде, вверены в особенности гражданскому губернатору, а заводские имения (где наиболее находится раскольников) заведываются полициею, зависящею от Горного правления, которое нисколько не подчинено губернатору...»

Урал - преддверие ссыльно-каторжной Сибири. Это обстоятельство также благоприятствовало росту «уклонений в раскол»: «13. Зараза от преступников, осужденных в горную работу..; 14. Такая же зараза от пересыльных арестантов, остающихся в Пермской губернии по болезни или по особенному снисхождению на более или менее долгое время; 15. Подобная зараза от проходящих арестантов и убежавших из Сибири, которые, возвращаясь в Россию, неминуемо должны прожить некоторое время в Пермской губернии; 16. Соседство с Тобольскою губерниею, куда высылались на поселение распространители разных вредных толков».

Особую роль в распространении «расколов» Нечаев отводил староверческим скитам: «17. Выгоды живущих в скитах и пустынях, хотя бы они состояли в одном пристанище и содержании». Впрочем, «выгоды» этим, по мнению ревизора, не ограничивались. Дневниковая запись от 20 ноября 1826 г. поясняет: «О побуждениях сердечных судить человеку трудно; но вообще замечают, что в монахи охотно идут и ищут убежища в скитах те заводские работники, которым тяжкий труд не по вкусу.

Преследуемые горным или частным заводским начальством (где оно не состоит из старообрядцев), они принуждены удаляться в самыя дикия и непроходимыя места Урала, где нужда, а нередко и голод, заставляет их прибегать к воровству и даже грабежу, которыя скрывать отдаленность от селений не мало способствует, не говоря уже о тайной защите легковерных и суеверных собратий».

«18. Польза изгнанных попов, которые приемлются старообрядцами для священнодействия и которые если бы лишились нового места, без сомнения, остались бы с семействами без пропитания». О том же в дневниковой записи за 9 ноября 1826 г.: «Всех неизвинительнее между раскольниками беглые священники, которые, конечно, не по неведению, не по слепой ревности становятся лжеучителями, а единственно избегая общего презрения за свое поведение, или наказания за проступки, прибегают к таким постыдным средствам пропитания. На сих недостойных служителей церкви должно быть обращено особенное, строгое внимание правительства, ибо они служат главным утверждением самой многочисленной секты в России - поповщины...»

«19. Желание первенствовать в старшинах; 20. Богатство и именитость многих из раскольников; 21. Их вес в делах екатеринбургского градского общества и всеобщее влияние на дела в губернии». Запись в дневнике за 4 ноября 1826 г.: «...купцы екатеринбургские, по уму своему и особенно по капиталам, без малейшего сравнения превосходящим достаток прочих граждан, управляют не только их имением, но имеют в руках своих и все дела городского общества, ибо магистрат и дума наполнены их только единомышленниками, отчего простые бедные граждане очень их боятся. Можно с достоверностию предполагать, что из числа их многие, обольщаясь сильным покровительством или другими выгодами, переходят к их толку».

«22. Управление заводами, порученное поверенным из старообрядцев; принадлежность некоторых таковым же». В «Записке о сектах» эта мысль раскрывается подробнее: «Управление частных заводов, вверенное почти повсеместно приказчикам из старообрядцев, которые по духу своего раскола во многих местах делали и делают все от них зависящее в пользу оного, ко вреду церкви и ее стада, стесняемого более скрытными, нежели явными средствами, о которых хозяева, никогда почти не посещающие заводов и имеющие полную доверенность к оборотливым управителям, не могут или не хотят узнавать... Что же сказать о заводских имениях, составляющих собственность старообрядцев, в каком положении находились и теперь состоят принадлежащие наследницам Вольского купца Расторгуева?»

«23. Обольщающее чувство независимости в столь важных предметах». В «Записке о сектах» отмечено, что старообрядцы «по своей воле поучаются в ее (независимости - В.Ш.) основаниях и наставников избирают также произвольно, руководствуясь в том справедливым уважением или нечуствительно подчиняясь влиянию искусных пустословов». Как ни влиятельны были нечаевские знакомцы Рязанов и Казанцев, но в 1829 г. старообрядческое общество лишило их полномочий старшин за готовность пойти на компромисс с властями.

И последние «причины размножения раскольников»: «24. Таинственность, пленяющая воображение (Поморцы, скопцы); 25. Общая наклонность к благочестию, добродушная доверчивость простого народа в Сибири». О религиозности уральцев (приверженцев и официального православия, и старой веры) «Записка о сектах» отзывалась почтительно: «Строгая набожность, которую отмечали предки во многих местах Сибири, не изменяется и поныне, охраняемая древнею простотою нравов. Наклонность к благочестивой жизни, к богомольным упражнениям являет здесь примеры, какие едва ли где ныне видеть можно в Европейской России».

В «Первых замечаниях» Нечаев тревожился по поводу старообрядческого «своеволия»: «Невежественное упорство и вошедшее в привычку своеволие суть коренныя свойства наших раскольников. В духовном смысле это настоящая вольница Великого Новгорода, где, как известно, начались первыя в России ереси... И действительно, если б вдруг отнято было что-либо из присвоенных ими от послабления начальства, утвержденных давностию и обычаем вольностей, при всей видимой преданности старообрядцев к Государю, могли бы последовать более или менее опасныя волнения, которых целию было бы по крайней мере неповиновение местному начальству и которыя по связям с раскольниками внутренних губерний легко бы распространили повсеместное беспокойство.

Мятежи при Петре Великом, непокорность запорожцев, непримиримая вражда задунайских некрасовцев, бунт Пугачева, показывают характер старообрядцев. Главнейшия лица из нынешних, конечно, образованнее, но зато и несравненно богаче; а деньги в смутах народных не последнюю играют роль».

Однако не стоит излишне драматизировать религиозно-политические воззрения бывшего декабриста. Обратимся к тексту «Записки о сектах», где вопрос об опасности «расколов» рассмотрен более дифференцировано.

В поповщине Нечаев большой опасности не видел. «Вообще могу сказать, - писал он, - что старообрядцы слишком обласканы правительством, чтоб питать к оному одинакие с предками своими чувствования; они ныне сердечно преданы своим Государям; многие из них отличаются качествами общежития в дополнение к многим достоинствам ума и сердца; со всем тем дух секты сохраняет еще в себе нечто неприязненное, особещееся, древний характер упрямства и в то же время резкие черты скрытности и лукавства, как общую принадлежность слабости».

Не находил он серьезной опасности и в скопцах: «...число сих сектаторов, как здесь, так и по другим местам в империи незначительно... Но если бы и размножились.., при свойственной им слабости характера, при их благоговейной жизни новые израильтяне не могут быть беспокойными гражданами; ибо Христос, ими исповедуемый, ежели и впрямь родится, то царствовать должен на духовном престоле. Хотя же господствующая церковь и правительство почитают зараженными духом антихристовым, но это единственно в том смысле, что истинная их церковь от оных угнетается. Впрочем, они искренне молятся о покойном Государе, ...за ныне царствующего Императора, ...и пророчат, что скоро его величество, вся Россия и вся земля примет их веру».

Более других, по мнению Нечаева, оппозиционными настроениями охвачена беспоповщина, особенно такие ее толки, как поморщина и стариковщина.

В «Записке о сектах» о верованиях поморцев сказано: «Вавилонскою блудницею признаются латинская церковь, а греко-российская ее ученицею... Под змием разумеют они духовенство, а зверя представляет гражданское правительство...» Но там же отмечено: «В теперешнем положении поморцы Пермской губернии не опасны, либо малоопасны: в тех местах, где наибольшие их общества, там на тысячу людей других понятий можно полагать только по десятку или по два перекрещенцов».

Подобным образом описаны и приверженцы стариковщины: «По мнению их латинская вера заразила российскую церковь крестом трехперстным и четвероконечным, а жидовский или старый завет вошел в нее жезлом архиерейским, который будто бы представляет того медного змия, коего повелено было от Господа Моисею сокрушить во избежание идолопоклонства: по сим двум событиям они судят о начальных действиях Антихриста. Они полагают даже, что были уже в мире его предтечи (которые угадать не сложно), но о Государе искренне молятся за то спокойствие, коим по воле его величества пользуются сии остатки истинной церкви и за прочие его попечения о благе общем».

Итак, по мнению Нечаева антиправительственный и антицерковный запал одних «расколов» уже иссяк, а другие слишком малочисленны, чтобы представлять угрозу. «Из всех сих сведений и сообщений можно достоверно извлечь заключение, что истинная цель существующих в Пермской губернии сект состоит в одном набожном желании спастись и что характер их, при всех превратных понятиях, не имеет в себе ничего возмутительного в отношении ко введенному порядку и законному правительству», - утверждается в «Записке о сектах». И далее: «...нельзя ожидать от нынешних раскольников таких же буйств, какие предки их в первые времена оказывали, руководимые грубейшим невежеством, дикостию нравов и по местам действительно выведенные из терпения посрамлением, угнетениями и угрозами».

Допущение Нечаевым возможности старообрядческих бунтов заметно ослабело от «Первых замечаний» к «Записке о сектах». Однако и в последней работе он настаивал, что «поморское согласие и в особенности секта израильтян и скопцов должны почитаться опасными, ежели не в общем смысле, по малому числу сих сектаторов, но, по крайней мере, в смысле частном, как отчуждающие своих последователей от прочих граждан и по догмату девственности, препятствующие брачным узам или и совсем лишающие возможности вступать в оный». Таким образом, речь шла уже не о прямой угрозе государству или господствовавшей церкви, а о нарушении общечеловеческих и супружеских связей.

В «Записке о сектах» отмечено, что беспоповцы «расторгают супружество, если муж и жена вступают в их веру, и велят жить чисто, как брату с сестрою; но взамен гораздо снисходительнее к другим плотским сопряжениям, допускают даже оные между родными братьями и сестрами, налагая за все таковые грехопадения некоторые епитимии, за совершением которых в крестьянском быту трудно усмотреть, и которые, вероятно, тем менее исполняются, что самые наставники... обвиняются в непозволительных связях с новообращенными женщинами». Речь идет, соответственно, о проблеме не политической, а нравственной.

Небезупречным считал Нечаев и отношение к браку беглопоповцев: «...когда -муж хочет бросить жену, то утверждает, что не был на ней женат в церкви или в часовне, а доказать противное трудно, ибо они не ведут книг метрических, а обязаны о рождающихся, вступающих в брак и умирающих доносить губернатору чрез своих старшин; но имеют ли они способ верно о том знать и исполняют ли в точности сию обязанность, - это сомнительно».

За свободу нравов порицались и староверческие скиты: «Зазорное обращение монахов с монахами во многих местах заставляет степенных людей из старшин старообрядцев расселять подалее один скит от другого. Настоятели и настоятельницы, чтоб строгими взысканиями не разогнать своей братии, принуждены оказывать им неизвинительное снисхождение. От того-то в женских скитах оказываются многие последствия скрытного распутства. Там всегда воспитывается много детей, которые большею частию обязаны жизнию самим монахиням...»

Завершающий раздел «Записки о сектах» составляет «Мнение о принятии некоторых мер в отношении к расколам...». Это целая программа, предложенная властям для противодействия распространению старообрядчества и сектантства. Лейтмотивом звучит мысль: «...просвещенное человеколюбие при рассмотрении действительного состояния сих религиозных сословий вообще призывает более к великодушному смирению, нежели к строгим взысканиям за драгоценные для них заблуждения».

Важной мерой Нечаев считал учреждение губернских комитетов по делам раскола: «Чтобы согласить действия правительства к вернейшему и скорейшему окончанию часто возникающих в Пермской губернии беспорядков или соблазнов со стороны расколов, полезно было бы сосредоточить влияние на дела их как духовной, так и гражданской и горной частей в одну точку образованием особого комитета или приказа, в котором членами назначить епархиального архиерея, гражданского губернатора и берг-инспектора, как председателя Горного правления. Без совокупного участия сил независимых друг от друга ведомств многие исследования принимают слишком медлительный ход или получают непрямое направление. Может быть и в других губерниях, где находится большое число раскольников, не худо было бы утвердить такие комитеты».

Интересно отметить, что поданный властям в 1826 г. проект Я.М. Рязанова и Ф.Ф. Казанцева «по составлению нового порядка для сибирских старообрядцев» также предполагал учреждение в Пермской, Оренбургской, Тобольской и Томской губерниях соответствующих комитетов из гражданских губернаторов, губернских прокуроров и местных духовных иерархов.

Секретные совещательные комитеты по делам раскольников действительно появились на Урале в царствование Николая I, при этом в Пермской губернии сразу два: в 1838 г. в Перми и в 1845 г. в Екатеринбурге. В первом, соответственно, главенствовал губернатор, во втором - главный начальник уральских заводов. Единения сил, к которому призывал Нечаев, не произошло. Да и «просвещенное человеколюбие» не стало определяющим в деятельности комитетов.

Следующее предложение: «Небесполезно будет пригласить владельцев заводов к строжайшему наблюдению, чтоб поставленные ими в начальники старообрядцы не отваживались посягать на какие-либо меры скрытые или прямые, могущие укоренить или распространить раскол». Опять же нечаевский совет был услышан: в 1847 г. император запретил назначать старообрядцев на руководящие заводские должности.

«Из представляемых по выборам городским кандидатов полезнее на сей конец утверждать предположительно принадлежащих к православию или, по крайней мере, к единоверческому сословию». В Екатеринбурге оттеснить старообрядцев с поста городского головы удалось только к 1835 г. «По волостям можно совершенно запретить выбор в начальники принадлежащих к какой-либо секте, исключая случаи существенной необходимости». Эти «мнение» Нечаева на «просвещенное человеколюбие» похожи едва ли.

На существенное ограничение свободы староверов направлена еще пара его предложений: «Самый выбор старшин раскольнических нужно подчинить распоряжению и утверждению губернских комитетов, которым поставить правилом отклонять от таковых должностей людей, известных по своему фанатизму, надменности, хитростям и слишком сильному влиянию на мнения грубой толпы.

Вообще справедливо бы было местному начальству вникнуть во внутренний распорядок и зависимость людей, избираемых в разные должности к старообрядческим церквям и часовням и, поскольку то можно, подвергнуть отчетности разные их сборы» и «Потребно усугубить надзор и ввести строжайшую цензуру над книгопечатнями раскольничьими, а с тем вместе обратить внимание и на простонародные картины, которые печатаются на дереве и за безделку продают повсеместно в большом количестве».

Прочие предложения тест на «просвещенное человеколюбие» проходят.

Нечаев акцентировал внимание на исключительном положении екатеринбургской Никольской старообрядческой часовни, обеспечивавшие ей невиданную многочисленность прихожан. «Самый значительный из оных (приходов - В.Ш.) есть составившийся в Екатеринбурге старанием старшины Резанова при Николаевской часовне, в которой прежде совершалась тайно, а ныне по дозволению правительства совершается явно литургия: важное преимущество, каким не пользуется ни одно старообрядческое общество по губернии Пермской и даже во всей Сибири... Вообще по четырем губерниям - Пермской, Оренбургской, Тобольской и Томской считается уже более, нежели по двадцати тысяч прихожан сей единственной в Сибири церкви, итого более восьмидесяти тысяч».

Какой из храмов официального православия в России мог похвастаться таким приходом? «Кажется, здравой политике должно не дозволять между старообрядцами образования столь обширных приходов.., - рассуждал Нечаев. - И ежели уже дозволено в одном месте совершать литургию, немного окажется разницы в последствиях, ежели даровано будет и в других местах позволение обращать часовни в церкви и таким образом составлять совершенно отдаленные приходы, подчиненные в каждой губернии своему комитету».

Нечаев протестовал против распространения грубых антираскольничьих сочинений, вместо которых предлагал «напечатать вновь род увещевания к раскольникам еще более смягченного... Такой ручной книги нужно несколько десятков тысяч экземпляров для распределения ее между раскольниками и церковными к вразумлению первых и к отвращению последних от разных заблуждений. Вообще хорошо бы было иметь запас таковых книг при каждой церкви, чтоб всегда можно было раздавать их безденежно или продавать по малой цене, точно так, как книги, издававшиеся от Библейского общества».

Обратим внимание на два момента. Во-первых, на гигантский тираж (обычный в то время составлял от 600 до 1200 экз.). Во-вторых, на ссылку на опыт работы Библейского общества. Само общество к тому времени было запрещено, а его издания сожжены в столичной Александро-Невской лавре. Считая «уклонение в раскол» следствием недостаточной просвещенности, Нечаев предлагал допустить детей старообрядцев «в народные училища... с дозволением не учить в оных закону Божию, ибо непременное о том правило -как более отдаляет родителей от заведенных школ».

Более острожным должно стать, по мнению Нечаева, и применение такой суровой меры наказания, как ссылка, поскольку она часто ведет к распространению «лжеучений»: «...неосторожно было бы обвиненных или подсудимых лжеучителей поморского согласия рассьглать или переселять с места их жительства в другие... Что касается до скопившихся израильтян, то, кажется, нет иного способа остановить успехи нещадных их заблуждений, как содержать всех открываемых последователей сей секты (как больных неизлечимою нравственною болезнею) в постоянном отдалении от прочих под самым бдительным, но вместе с тем и сострадательным надзором».

Критика, которой Нечаев подверг официальное духовенство, предполагала предложение мер, направленных на исправление ситуации: «Полезно циркулярными пастырскими посланиями возбудить ревность священников в обращении раскольников и сохранении своего стада мерами сану их приличными, позволяя прибегать к помощи гражданского ведомства в одном только случае необходимости, при нарушении общего порядка, явного неуважения к святыне и т. п., дабы не раздражать без пользы раскольников и тем более не удалять от церкви».

Предлагалось также более равномерно распределить священников по территории обширной Пермской губернии, построить новые храмы (наряду с каменными и деревянные), восстановить небогатые обители, закрытые при Екатерине II, и привлечь монахов к проведению церковных служб для мирян. Наконец, Нечаев рекомендовал уделить внимание развитию института миссионерства: «Вообще полезная будет мера, если станут рассылаться особые люди для обозрения, как действуют и ведут себя священнослужители, поручив им, как бы в качестве миссионеров, помогать делом и словом, где востребует необходимость, к удержанию прихожан в православии и к обращению впавших в раскол обратно в церковь». Для подготовки миссионеров следовало учредить особые училища.

В начале 1827 г., когда писалась «Записка о сектах», Николай I еще не определился в своей конфессиональной политике. Одной рукой утверждая устав федосеевской общины в Риге, другой рукой он уже благословлял власти Поволжья на поход против Иргиза. Неожиданно ставший признанным знатоком старообрядчества и сектантства С.Д. Нечаев, не только избежал жандармского преследования, но и перешел на службу в Синод, где в 1833-1836 гг. даже занимал обер-прокурорскую должность.

В дальнейшем царская позиция становилась все более непримиримой по отношению к любым отклонениям от официального православия, и «просвещенное человеколюбие» потеряло право голоса в этом вопросе. Бывший декабрист был смещен с обер-прокурорского поста, получив взамен почетное, но менее влиятельное место в Сенате.

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTE3LnVzZXJhcGkuY29tL2ltcGcvVWthRDFiMHRDNnQ4ZGRHaW9oY0RULWNOUmdoQXpzT3ZsTUpMSWcvSkFIMnU1R1NiX1UuanBnP3NpemU9MTE2OHgxNDE4JnF1YWxpdHk9OTUmc2lnbj00ZjRhOGFmMGVjNGJiMzcyMTcwZWU1ZWJiZTQ4MGQyYiZ0eXBlPWFsYnVt[/img2]

Неизвестный литограф. Портрет Степана Дмитриевича Нечаева, гравюра. Не ранее 1856. Бумага, литография. 362 х 294 мм. Россия. Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. Москва.