Глава третья
Пощёчина конформисту
Может быть, этой главы в книге не было бы и мы лишь упомянули события и человека, с ними связанного, если бы в этих событиях не отразилась во всей духовной красоте и исторической значимости личность князя Евгения Петровича Оболенского. И кануло бы в Лету имя общественно-политического деятеля средней руки XIX века Я.И. Ростовцева, связанное с двумя историческими событиями этого века, если бы в наши дни века XXI-го не появились историки-исследователи, которым вздумалось пересмотреть роль этого посредственного деятеля, а в истории и драме декабризма - роль негативную и губительную. Будто в этой драме для историков не осталось исторически важных, сложных и очень интересных для наших современников и потомков аспектов событий, деяний, фактов, вопросов и действительно значимых личностей.
Говоря об исследователях этого толка, мы имеем в виду и вышедшие одна за другой книги историка П. Ильина «Переписка Е.П. Оболенского с Я.И. Ростовцевым» и «Между заговором и престолом». Автор этих исследований - скрупулёзных, методичных - поставил целью своей реанимировать, но что важнее реабилитировать деяния человека, имя которого всегда было связано со званием предателя. Правда за двести прошедших лет имя это основательно стёрлось в памяти потомков. В общественном сознании уже с конца XIX века бытовало мнение: «Среди декабристов был предатель, который донёс на них царю». Имени его не хотели знать. Оно было известно только историкам и людям, серьезно изучавшим, даже самостоятельно, исторический феномен декабризма.
* * *
Октябрь 1857 года для Е.П. Оболенского, совсем недавно вернувшегося на родину, как и другие декабристы по амнистии 1856 года Александра II из Сибири, ознаменовался событием неожиданным и вызвал целую бурю чувств, которые вернули Рюрика в юность.
В 20-х числах октября к нему в Калугу пожаловал добрый и уважаемый товарищ, декабрист Валериан Михайлович Голицын. И не просто нанести визит или погостить прибыл к нему князь Валериан, а выполняя ответственную миссию. Миссию дружбы. Предлагал эту дружбу пославший Голицына Я.И. Ростовцев. Ставший важным сановником бывший поручик, служивший вместе с Оболенским. Они с середины ноября 1825 года были старшими адъютантами дежурства пехоты гвардейского корпуса при генерал-адъютанте К.И. Бистроме и жили в одном доме с командиром. А ещё Ростовцев был предателем декабристов. Можно себе представить, какие сложные чувства и мысли о святом для него прошлом вызвал у Оболенского визит Голицына.
Вряд ли Евгений Петрович делился ими с князем Валерианом. Но в том, что Оболенский провёл бессонную и мучительную ночь, сомнений нет. Как и в том, что такой была не одна ночь. Да и дней - тяжких размышлений.
Письмо же князя Оболенского к Ростовцеву от 29 октября 1857 года было учтиво, спокойно, доброжелательно и заканчивалось «сердечным желанием, чтобы начала Добра и Истины… оставались твоими неизменными путеводителями и служили тебе наградою и утешением после долгих трудов».
Визит Голицына и предложение дружбы Ростовцева заставили Евгения Петровича вернуться в год 1825 и передумать, пересмотреть все события этого прекрасного и рокового года и дня 14 декабря. Главное же - решить, прощать ли Ростовцева или не откликаться на его зов дружбы. И хотя Иудин грех не прощается даже православной церковью, Евгений Петрович простил Ростовцева. Сделать это Оболенскому было нелегко (вернувшиеся из Сибири декабристы ворчали во многих письмах, что Оболенский «возится с Иаковом»).
Даже очень нелегко, потому что не прощала душа. Не прощала украденная молодая жизнь и 30-летняя сибирская неволя. Не прощали разбитые мечты и родовая честь. Всё это сердце князя Оболенского не прощало. Зато настойчиво заявляли о себе христианские убеждения и совершенно неожиданная для «государственного преступника» общественно-политическая обстановка в России конца 50-х годов XIX века.
И не мог не испытать Евгений Петрович серьезной внутренней борьбы, когда в качестве миротворца от Ростовцева явился к нему князь Валериан Михайлович Голицын, друг Ростовцева ещё по Пажескому корпусу. Начальник Главного штаба его величества по военно-учебным заведениям, член Комитета министров и член Государственного совета Ростовцев протягивал руку прежней дружбы государственному преступнику Оболенскому.
Можно лишь предположить, как рассуждал Евгений Петрович, прежде чем пожать эту руку. Да, сердце не прощает Ростовцеву предательства. Но его теперешнее предложение мира означает, что Господь даёт возможность конформисту, расчётливому предателю искупить грех юности (князь не знал, что Ростовцев не считал свое предательство грехом и никогда в нем не раскаялся). А ему, Оболенскому, исполнить завет Христа: возлюбить ближнего, даже врага. Главное же - неслыханно высокий пост, на который поставила Ростовцева воля монарха Александра II возглавлять работу в комитете по крестьянскому делу, - это надежда на освобождение от рабства миллионов людей.
Это была возможность исполнения мечты декабристов, за которую они так дорого расплатились. И значит человеку в великом историческом деле и его, князя Оболенского, и товарищей-декабристов, ещё живущих, хотя и разбросанных по городам и весям России, прямая обязанность помочь. И своими прежними декабристскими соображениями, и современным видением крестьянской проблемы. И никакие жертвы во имя освобождения людей от рабства не могут уравняться по значимости. В том числе трагедия и 30-летние муки декабристов в Сибири.
И, судя по первым и последующим письмам к Ростовцеву, очевидно, что если Оболенский сначала слегка лукавил (сердце заставляло избегать памяти событий декабря 1825 года и всего последующего), убеждая Ростовцева в неизменности дружбы, то в 1858-1860 годах сложная и активная работа и участие в деятельности Калужского комитета по крестьянской эмансипации поглотили Евгения Петровича и, естественно, отодвинули на дальний план даже факт предательства Ростовцева.
При этом добрая и чистая душа князя Оболенского не хотела ожесточаться воспоминаниями, хотя он и понимал истинные причины теперешнего миролюбия и «дружбы» Якова Ростовцева. Старый, уже заматерелый конформист, который за 30 лет «отсутствия» Евгения Петровича так и носил на себе «герб» предателя для мыслящей России, по его возвращении из Сибири решил сделать Оболенского орудием своей реабилитации в глазах общественного мнения и своих уже взрослых сыновей. Сначала только орудием реабилитации.
Но свидания (их было два в 1858 году), а потом активная переписка подсказали проворному конформисту, что он снова попал в «золотую жилу». От Оболенского шёл такой поток нужных, важных и прогрессивных идей, что невозможно было умно не воспользоваться ими как собственными. И Ростовцев пользовался - как опытный конформист. Преследуя при этом сразу две цели: во-первых, обелить себя от многолетних нападок Герцена в «Колоколе» и от реноме предателя и, во-вторых, утвердить себя как прогрессивного общественно-политического деятеля, всеми средствами умножая свой политический капитал.
Ростовцеву удалось достигать своих целей параллельно. 40 лет облачённое в звание предателя своё реноме Ростовцев задался целью сбросить самым коротким и эффективным путём: он судорожно налаживает дружеские связи с Оболенским, заваливает его номерами «Колокола» и «Полярной звезды», мучит Евгения Петровича своими комментариями, где отрицает всё о нём написанное Герценом и распахивает над собой знамя с одним словом: «Я». Ростовцев устраивает настоящие шоу (ему позавидовали бы даже самые умелые современные шоумены).
Он читает письма Евгения Петровича во всеуслышание на званых обедах и самых разных многолюдных собраниях. Оболенский прекрасно понимает уловки Ростовцева и пользуется этим опосредованным образом, чтобы предельно конкретно высказать своё и декабристов мнение: крестьян необходимо освободить с землёй, правительство должно взять на себя выкуп этой земли у помещиков, необходимо дать ссуды или пособия крестьянам от казначейства. И это будет служить главной цели крестьянской эмансипации - «вызвать к гражданской жизни миллионы наших собратьев».
Мало того, Ростовцев показывает Александру II некоторые из писем Оболенского. Монарх берёт на заметку мысли князя, а на одном письме Евгения Петровича от 8 февраля 1859 года вверху первого листа государь написал: «Читал с удовольствием. Дай Бог, чтобы его мечты сбылись». Самого же Оболенского Ростовцев «завалил» не только журналом «Колокол» и другими изданиями, в которых Герцен его поносил - ни много ни мало - десятки лет.
«Завалил» Ростовцев Оболенского ещё и материалами работы Главного комитета по крестьянскому делу. А так как князь не протестовал и не задавал естественного вопроса: «А что ты делаешь в этом комитете, в чём твоя руководящая роль?!» - «энтузиаст Иаков» стал отправлять Евгению Петровичу ещё и документы, и издания редакционных комиссий, при этом в большинстве это были документы для внутреннего употребления: журналы заседаний, документы, записки. Проворный конформист нашёл тайного и умного исполнителя своей, Ростовцева, высокой должности.
Мало того, он озадачивал бывшего друга ещё и «собственными замечаниями», ничуть не смущаясь и не испытывая не только стыда, но даже неловкости: «Критикуй их и мысли твои сообщи мне», - писал Ростовцев, и можно смело добавить: «чтобы эти мысли стали моими». Скорее всего, в семантическом словаре Ростовцева не было слов и понятий «плагиат» и «воровство», и он с детской непосредственностью обрушивал на князя «целую библиотеку наших трудов». С той же целью - обогатить своё «серое вещество» общественно-политического деятеля.
Оболенский за счёт здоровья и бессонных ночей не только прочитывал этот теперь для Ростовцева политический капитал, но и комментировал его, а главное - излагал свою, декабристскую, по сути, идею крестьянской эмансипации. При этом Ростовцева не смущало, что Евгений Петрович часто в это время был нездоров, обременён семьёй и у него умирали дети (четыре дочери умерли в 1857, 1858, 1859 годах). Ростовцев бодро комментировал присылку герценовских материалов: «Я достал все нумера и «Колокола» и «Полярной звезды» и буду очищать перед тобою статью за статьёй» (то есть пункт за пунктом).
Монаршего любимца менее всего интересует, может ли это делать князь Оболенский просто физически. Кроме «танковой атаки» за обеливание своей чести, в посланиях Ростовцева Оболенскому - только невероятный, переходящий всякие разумные пределы эгоцентризм и гипертрофированное «ячество». Ни в одном из его посланий нет и намёка на то, чтобы спросить «друга», не нужна ли ему какая-то материальная помощь, и тем более сделать предложение: не обратиться ли к монарху с просьбой о помощи многодетному обнищавшему князю Оболенскому, как обращался Ростовцев к Александру II, знакомя с письмами, мыслями и предложениями бывшего государственного преступника.
Почему-то именно этот аспект возобновившейся «дружбы» обходят исследователи. Как обходят молчанием и такой факт: в одном из писем Ростовцеву Оболенский посылает с целью реабилитации его, Ростовцева, текст письма Герцену. Яков Иванович уничтожает это послание. И лишь историк Я. Гордин не только отмечает этот факт, но объясняет, насколько он важен был для Ростовцева в этот его «реабилитационный» период:
«Парадоксальность положения заключалась в том, что оправдаться хотя бы частично перед историей и собственными сыновьями, хотя бы несколько притушить горящую на нём печать доносчика Ростовцев мог только написав правду. А правду написать он не смел, ибо его незаурядная карьера после 14 декабря построена была на утаении этой правды - и не только им самим, но и Следственной комиссией, и Николаем. Написать через много лет правду - значило дезавуировать сложившуюся легенду о благородном восторженном юноше, готовом погибнуть, но не допустить мятежа. Это значило - признать, что шефом военно-учебных заведений империи стал активный член тайного общества, товарищи которого, куда менее замешанные в событиях 14 декабря, пошли в солдаты, в дальние гарнизоны, на Кавказ».
* * *
Надо сказать, что чем больше узнаёшь о Якове Ростовцеве, тем меньше находишь в нём доброго, нравственно чистого и просто честного. И понимаешь, что классический конформист и не может быть иным, особенно в последние примерно два с половиной года до его земного конца. Никогда и ни перед кем он не повинился, не раскаялся в своём грехе Иудином, потому что не только не признавал никаких справедливых укоров в свой адрес и видеть не хотел своего предательства и вины перед декабристами, но, будто натянув удила невидимого коня, нёсся на битву за своё «Я», даже не догадываясь, как оно мало.
В силу того, что «проницательные» исследователи реанимируют, а что ещё хуже - реабилитируют в XXI веке такую личность, как Я.И. Ростовцев, есть прямая необходимость рассказать молодому поколению читателей об этом человеке. При этом рассказать не о мнении и рассуждениях современников, которые Якова Ивановича знали мало и неосновательно, и тем более не о тех, которые по неведомым причинам решились на «переворот в историографии» спустя 200 лет, но о мнении его современников, которые знали Ростовцева-человека, а потом и общественно-политического деятеля, и прежде всего товарищей-декабристов, которых он предал.
Биография Я.И. Ростовцева, жившего с 1803 по 1860 год на земле, то есть 57 лет, такова.
Он родился в семье директора училищ Санкт-Петербургской губернии, статского советника И.И. Ростовцева. Воспитывался в Пажеском корпусе. Из камер-пажей выпущен был прапорщиком в лейб-гвардейский Егерский полк. В 1822 году стал подпоручиком, в середине декабря 1825 года - он поручик. Рано стал писать стихи, переводил драмы и в 1825 году уже печатался в журналах. В этом же году стал членом Северного общества декабристов.
12 декабря 1825 года определило жизнь Ростовцева как баловня удачи, головокружительной карьеры и благосклонности двух царей.
Поздним вечером 12 декабря 1825 года поручик Ростовцев совершил так называемый демарш: он отправился в Зимний и, получив разрешение на аудиенцию с великим князем Николаем Павловичем, рассказал о существующем заговоре декабристов, не называя их имен, о грядущем 14 декабря выступлении мятежников и просил Николая Павловича отказаться от престола якобы в целях его безопасности и чтобы избежать кровопролития. Декабристы и прогрессивная общественность расценили визит (и письмо, которое Ростовцев написал перед визитом и оставил великому князю) однозначно - как предательство.
Будущий государь, придворные и близкие ко двору расценили поступок Ростовцева как удивительный бесстрашный верноподданнический шаг. Мы приводим рассказ декабриста Николая Александровича Бестужева о том, как среагировали он и Рылеев на демарш Ростовцева (из «Воспоминаний о Рылееве»).
«12 декабря, в субботу, явился у меня Рылеев. Вид его был беспокойный, он сообщил мне, что Оболенский выведал от Ростовцева, что сей последний имел разговор с Николаем, в котором объявил ему об умышленном заговоре, о намерениях воспользоваться расположением солдат и упрашивал его для отвращения кровопролития или отказаться от престола, или подождать цесаревича для формального и всенародного отказа.
Оболенский заставил Ростовцева записать как письмо, писанное им до свидания, так и разговор с Николаем.
- Вот черновое изложение и того и другого, - продолжал Рылеев, - собственной руки Ростовцева, прочти и скажи, что ты об этом думаешь?
Я прочитал. Там не было ничего упомянуто о существовании общества, не названо ни одного лица, но говорилось о намерении воспротивиться вступлению на престол Николая, о могущем произойти кровопролитии. В справедливости же своего показания Ростовцев заверял головою, просил, чтобы его посадили с сей же минуты в крепость и не выпускали оттуда, ежели предсказываемое не случится.
- Уверен ли ты, - сказал я Рылееву, - что всё написанное в этом письме и разговор совершенно согласны с правдою и что в них ничего не убавлено против изустного показания Ростовцева?
- Оболенский ручается за правдивость этой бумаги: он говорит, что Ростовцев почти добровольно объявил ему всё это.
- По доброй душе своей Оболенский готов ему верить; но я думаю, что Ростовцев хочет ставить свечу Богу и сатане. Николаю он открывает заговор, пред нами умывает руки признанием, в котором, говорит он, нет ничего личного.
Не менее того в этом признании он мог написать, что ему угодно, и скрыть то, что ему не надобно нам сказывать. Но пусть будет так, что Ростовцев, движимый сожалением, совестью, раскаянием, сказал и написал не более и не менее. Однако и у него сказано об умысле, и ежели у Николая теперь так много хлопот, что некогда расспросить об нём доносчика, или боязнь и политика мешает приняться за розыск, то, конечно, эти причины не будут существовать в первый день по вступлении на престол, и Ростовцева заставят сказать что-нибудь поболее о том, о чём он говорит теперь с такою скромностью.
- Но если бы сказано было что-нибудь более, нас, конечно, тайная полиция прибрала бы к рукам.
- Я тебе говорю, что Николай боится сделать это. Опорная точка нашего заговора есть верность присяге Константину и нежелание присягать Николаю. Это намерение существует в войске, и, конечно, тайная полиция известила об этом Николая, но как сам он ещё не уверен, точно ли откажется от престола брат его, следовательно, арест людей, которые хотели остаться верными первой присяге, может показаться с дурной стороны Константину, ежели он вздумает принять корону.
- Итак, ты думаешь, что мы уже заявлены?
- Непременно, и будем взяты, ежели не теперь, то после присяги.
- Что же, ты полагаешь, нужно делать?
- Не показывать этого письма никому и действовать.
Лучше быть взятыми на площади, нежели на постели. Пусть лучше узнают, за что мы погибнем, нежели будут удивляться, когда мы тайком исчезнем из общества и никто не будет знать, где мы и за что пропали.
Рылеев бросился ко мне на шею.
- Я уверен был, - сказал он с сильным движением, - что это будет твоё мнение. Итак, с Богом! Судьба наша решена! К сомнениям нашим теперь, конечно, прибавятся все препятствия. Но мы начнём. Я уверен, что погибнем, но пример останется. Принесём собою жертву для будущей свободы Отечества!..»
Многие декабристы о предательстве Ростовцева узнали только в Сибири и испытывали к нему брезгливое отвращение, хотя были и такие, кто видел в его демарше искреннее желание не допустить крови. В Сибири и Евгений Петрович, и все декабристы, безусловно, не раз обсуждали демарш и истинные мотивы поступка Ростовцева. Но, думается, и они, и исследователи драмы декабризма вряд ли разглядели главный, истинный талант Ростовцева. Ибо его талантом была утончённая и очень умно, дозированно подаваемая всем с ранней юности мимикрия.
С помощью этого нечасто в совершенстве существующего таланта Ростовцев умел из любого человека извлекать полезные идеи, мысли, использовать самые неординарные и смелые взгляды на актуальные проблемы жизни, а потом, после искусной обработки, отточенности и учёта политической ситуации при дворе и в России, выдавать за свои: в нужное время, в нужной, при своём сверхчутье угаданной ситуации. Именно эти присущие царедворцу и фавориту качества и держали конформиста Ростовцева на гребне доверия и царских милостей 40 лет его жизни.
Ф.М. Достоевский, который демонстративно заявлял о неприятии вооружённого восстания как орудия политической борьбы, говорил о беспочвенности и обреченности декабристов. И в то же время с восторгом писал о бескорыстии, жертвенности и благородстве помыслов героев 14 декабря и с презрением о Ростовцеве: «С исчезновением декабристов - исчез как бы чистый элемент из дворянства. Остался цинизм: нет, дескать, честно-то, видно, не проживешь. Явилась условная честь (Ростовцев)».
* * *
Не следует забывать, что предательство 12 декабря было главным, но только начальным предательством Ростовцева. Следующим был уговор солдат разойтись, уйти из мятежного каре, когда князь Оболенский дал ему пощёчину.
Ростовцев на виду правительственных войск, стоявших в стороне от мятежного каре 14 декабря 1825 года на Сенатской площади во главе с Николаем, принялся уговаривать бунтующих солдат разойтись. При этом с явным желанием быть замеченным, прежде всего Николаем I. Однако его верноподданнические уговоры плохо для него закончились. Солдаты хорошенько прикладами и кулаками избили доброхота. Наблюдавший эту сцену из каре Оболенский велел солдатам уложить его в сани извозчика и отправить домой, спасши ему, таким образом, жизнь. Но перед этим Евгений Петрович дал конформисту Ростовцеву увесистую пощёчину. И в этой пощёчине была плата за предательство великого дела, за предательство товарищей и глубочайшее презрение к самому предателю.
Пощёчина Оболенского на Сенатской площади была нравственным приговором бывшему другу и союзнику. Который практически равен был библейскому Иуде. Различие состояло лишь в том, что Иуда Искариот предавал человека и тем его дело, учение, а Ростовцев предавал дело и тем предавал лучшего друга и тех, кто считал его другом.
Продолжилась череда предательств в Петропавловской крепости. В 1825-1826 годах Ростовцева вызывали в Следственный комитет. Е.П. Оболенский и другие декабристы показывали, что Ростовцев принадлежал к Северному обществу и заговору 1825 года. Ростовцев, а он был вызван в Петропавловскую крепость не арестованным, решительно отрицал свою принадлежность не только к декабристскому обществу, но даже всякую осведомлённость о тайном обществе и заговоре. Отвергал он и по сути лестную для него характеристику князя Оболенского, который показывал на следствии: «Ростовцев, будучи поэт, был принят мною как человек, коего талант мог быть полезен распространению просвещения, тем более что талант сей соединён был с истинною любовию к Отечеству и с пылким воображением».
Отмежевавшись от декабристов, Ростовцев сделал, таким образом, решительный верноподданнический шаг к своей головокружительной карьере. Дознавателю Левашеву, получившему за беспримерную жестокость к декабристам на следствии звание генерал-лейтенанта, было велено пресекать всякое упоминание о Ростовцеве как участнике заговора. Царская милость и позднее не заставила себя долго ждать: сразу после расправы над декабристами Ростовцев взобрался на первую ступень военной и административной карьеры. Его назначили сначала состоять при великом князе Михаиле Павловиче, а в 1828 году Яков Ростовцев стал адъютантом великого князя. Мы уже в начале главы перечисляли ступени карьерной лестницы Ростовцева.
Но автор двух книг о Ростовцеве П. Ильин, выдвигая конформиста и предателя на роль выдающегося деятеля, видимо, попросту забыл многие штрихи к портрету этого деятеля. Например, что он был в 1849 году активным членом следственной комиссии по делу петрашевцев, что Ростовцев не упускал ни единой возможности демонстрировать Николаю I свою преданность, как позднее и своё верноподданичество Александру II.
По сути, Ростовцев действительно не был декабристом, ибо не было в нём ни устремлённости идеи, ни самой идеи, ни веры в святое дело освобождения народа от рабства, ни тем более готовности к подвигу, что было отличительными чертами убеждённых декабристов.
Он был только номинальным членом Северного общества, от чего так легко и мгновенно отказался и перед монархом, и перед Верховным уголовным судом.
Вообще в жизни Я. Ростовцева было много лжи и изворотливости. Кстати, ложным было даже проникновение молодого Ростовцева в Зимнем на половину государя вечером 12 декабря 1825 года. Конформист в своих «Записках» пишет: «Я попросил… доложить его высочеству, что генерал-лейтенант Бистром прислал адъютанта с пакетом в собственные руки. Великий князь немедленно вышел, принял от меня пакет и, велев подождать мне, удалился в другую комнату, где прочёл…», но не донесение Бистрома, а его, поручика Ростовцева, «историческое» письмо (текст его, как и переписка, материалы исследования - в книге П. Ильина «Между заговором и престолом», С.-Петербург, 2008).
Много лжи и в том письме, которое Ростовцев после многих редактур (он трудился над письмом почти весь день) отдаёт Рылееву и Оболенскому. Ложь - рассказ о поведении и словах Николая, ложь и изворотливость рассказа Ростовцева великому князю. Как лживы слёзы обоих, о чём доноситель упоминает. Лжив весь прямо-таки утопающий в слезах обоих собеседников и визит к Николаю Павловичу (как и позднейший рассказ Ростовцева в его «Записках»), как и скромно-восторженное его повествование о своей благородной «исторической» миссии.
Безусловно, все варианты первоначального и даже, может быть, честного повествования, как и первую редактуру, Ростовцев проворно уничтожил, и историки до сих пор оперируют этим единственным, лживым. Зато нетрудно реконструировать это ночное свидание в Зимнем.
Сам великий лицемер и лицедей, у которого для каждого собеседника была своя маска и соответственная манера поведения, Николай Павлович мгновенно разглядел маску ловкого хитреца Ростовцева, умильно плакал с ним вместе (но не в силу эмоционального чувства, а подыгрывая тоже играющему доброхоту). А главное, Николай Павлович хорошо понял: они «сработаются». Ибо учтивые предатели, уверяющие в благородстве и искренности своих деяний - «без лести преданные», - всегда были дороги сердцу великого князя, потому что были одной с ним духовной крови. А он умел достойно оценить их «благородное» усердие.
Безусловно, Николай Павлович ни словом не обмолвился, внутренне смеясь над «благородным смельчаком», что у него на столе давно, присланные ещё Александру I, лежат обстоятельные доносы Бошняка, Майбороды и Шервуда, что он их читал и перечитывал, но не знал ответа на главный вопрос: когда состоится выступление мятежных войск. И вот появляется «восторженный поручик» и преподносит судьбоносный подарок - мятеж назначен на день новой присяги, то есть на 14 декабря.
И тогда Николай сделал исторически беспрецедентный «ход конём»: он переносит назначенную на дневные часы переприсягу - на 7 часов утра 14 декабря. И тем убивает «двух зайцев»: срывает первоначальный план декабристов и заканчивает игру с письмами-экивоками Константину в Варшаву. Он зачитывает манифест Александра I 1823 года на заседании Госсовета в 7 утра 14 декабря 1825 года и сам себя сажает на трон. И на площади мятежным войскам противостоит уже не великий князь Николай Павлович, а император Николай I.
Отсылаем читателя к книге историка Я. Гордина «Мятеж реформаторов». Одна из её глав - «Феномен Ростовцева» - обстоятельно и доказательно рассказывает о событиях 12-14 декабря 1825 года и на их фоне о визите к Николаю Павловичу в Зимний Ростовцева, его письме. Но, итожа события этих дней, заметим: поначалу Евгений Петрович Оболенский вместе с Рылеевым, выслушав 13 декабря рассказ Ростовцева о его визите к великому князю Николаю Павловичу и прочитав тот текст письма, которое он якобы вручил будущему монарху, восприняли это событие как проявление «восторженного обожателя свободы».
Однако, когда стало известно, что благодаря «рыцарственному поступку» Ростовцева Николай переприсягу членов Госсовета, назначенную на дневные часы 14 декабря, перенёс на 7 утра этого дня, спутав начальный план выступления декабристов, Оболенский и Рылеев, который рассказал об этом Н.А. Бестужеву вечером 12 декабря, поняли: прозвучал первый колокол поражения выступления декабристов.
* * *
Вызывает удивление исследование П. Ильина ещё и потому, что убедительную, аргументированную и документально подтверждённую точку зрения на демарш Ростовцева как на безусловное предательство декабристов поставил ещё в 1989 году историк Я. Гордин в своём блистательном исследовании «Мятеж реформаторов». Это не говоря об общем мнении декабристов, которое предельно лапидарно высказал декабрист Н. Бестужев: «Ростовцев хочет ставить свечку Богу и сатане. Николаю он открывает заговор, перед нами умывает руки признанием».
Но с ещё большим удивлением спрашиваем мы в веке XXI историков и декабристоведов: неужели в драме декабризма не осталось вопросов, проблем, ярких личностей, которые были бы интересны и нужны нашему молодому поколению и людям, которые считают выступление декабристов и самих декабристов самой светлой страницей российской истории, что героем двух книг, как у историка П. Ильина, стал ловкий конформист и предатель, которого по принесённому делу декабризма вреду следовало бы причислить к другим, «официальным» предателям декабристов - Бошняку, Шервуду, Майбороде…
Г-н П. Ильин же, судя по его историческим исследованиям, талантливый и проницательный историк, возводит конформиста и предателя Я.И. Ростовцева в ранг выдающихся общественно-политических деятелей XIX века. Однако автор самим названием своего исследования обозначил, сам того не подозревая, конформистскую сущность своего «героя». Ростовцев навсегда останется сидящим «между» - в просторечье, «между двумя стульями».
И сколько бы ни пытался исследователь с помощью анализа и свидетельств благорасположенных к Ростовцеву его современников обелить и оправдать Ростовцева, людям его психотипа дал оценку сам Христос много веков тому назад: «Но, как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» (Откр., 3:16).
Древние облекли эту божественную истину в краткую формулу: «Tertium non datur» - «Третьего не дано», ибо попытка идти третьим, срединным путём всегда в итоге означает предательство. Интерпретаторов, исследователей, видевших «оригинально» историю демарша Ростовцева за два последних века, было великое множество. Но истина была и осталась одна. Она однозначна, и, заключенная в эту простейшую формулу, звучит как приговор для Ростовцева и людей его психотипа.
* * *
Жизнь Ростовцева после 12 декабря 1825 года складывалась как в сказке-мечте, где герою за его подвиг добрая фея не уставала делать дорогие подарки. «Феями» Ростовцева были императоры Николай I, после него Александр II. Только не за подвиг, а за предательство друзей и их стремление освободить от рабства народ. Но главное - за безоглядное, часто унизительное верноподданничество. Его военная карьера шагала прямо-таки семимильными шагами: в 1826 году - назначен состоять при Михаиле Павловиче, а в январе 1828 года поручик Ростовцев назначается адъютантом к великому князю. Участвовал в Русско-турецкой войне 1828-1829 годов и в военных действиях против польских повстанцев. В 1831 году стал начальником штаба великого князя Михаила Павловича по управлению военно-учебными заведениями. Служил там более 25 лет, занимая важные посты.
В 1849 году Ростовцев - член следственной комиссии по делу петрашевцев, ратоваший за смертную казнь им. В этом году умирает Михаил Павлович, и пост главного начальника военно-учебных заведений занимает цесаревич Александр Николаевич, а его подчинённым и помощником становится Яков Ростовцев. И не просто помощником, но лицом приближённым и посвящённым, которому Александр абсолютно доверяет.
Через неполные шесть лет умирает Николай I. Александр становится императором и осыпает любимца Ростовцева милостями. В феврале 1855 года он назначает его на пост начальника Главного штаба его величества по военно-учебным заведениям. Через несколько месяцев Ростовцев уже член Комитета министров и Государственного совета. В 1858 году Александр II перебрасывает своего фаворита на очень почётную, но Ростовцеву совершенно неведомую отрасль государственного управления.
Монарх, как бы итожа полезную военную деятельность, награждает Якова Ива- новича орденом Св. Владимира I степени. Затем следует головокружительный виток карьеры. Монарх доверяет Ростовцеву войти в Главный комитет по крестьянскому делу в 1858 году, а в марте 1859-года - определяет на должность председателя созданных в марте 1859 года редакционных комиссий. В сентябре 1859 года Ростовцева произвели в чин генерала от инфантерии, и это была самая высокая его ступень, ибо в 1841 году он стал генерал-майором, в 1849 году - генерал-адъютантом, в 1850 году - генерал-лейтенантом.
Я.И. Ростовцев умер в 1860 году.
Князь Пётр Владимирович Долгоруков писал: «Я.И. Ростовцев был одарён тончайшей хитростью. Искусный и ловкий царедворец, он сумел приобрести полное личное расположение и доверие Александра Николаевича, и положение его было весьма блистательно, доколе не возникли в России политические вопросы. Когда эти вопросы возникли, когда России пришлось идти по стезе новой, хитрости и ловкости было уже недостаточно, необходимы были способности человека государственного, а этих способностей совершенно недоставало генералу Ростовцеву».
Это объективное мнение Долгорукова можно было бы сделать эпиграфом к другой, уже благодетельной роли Ростовцева. Прежде всего, в деле подготовки реформы по отмене крепостного права в России. Но и здесь необходим анализ его истинного вклада в подготовку крестьянской эмансипации.
Всю жизнь Ростовцев был военным и руководил военными заведениями. Мы не будем касаться вопроса, насколько эффективна и полезна для Отечества была высокая военная служба Ростовцева. Видимо, и полезна, и добросовестна (в одном из писем это признавал Е.П. Оболенский). Но он понятия не имел ни о сельском хозяйстве, ни о крестьянских проблемах, ни о таком сложном, болезненном многовековом российском социальном установлении, как крепостное право, и, конечно, не знал и о предыстории, развитии и главных язвах общественных этого позорного в веке XIX-м социального устроительства.
Не какие-либо способности, не боль за миллионы мучившихся в рабстве людей, не патриотические чувства в конце 1850-х годов поставили Якова Ростовцева работать в Главном комитете по крестьянскому делу. Только воля монарха Александра II.
Ростовцев понимал, что за два-три года изучить, понять историю и суть крестьянского дела ему не под силу, тем более что в 55 лет уже и силы не те, и его средние способности не превратятся в энергическую творческую мысль. Зато активизировалась мысль опытного конформиста. Яков Иванович вспомнил народную мудрость: «С миру по нитке - голому рубаха». Это надёжный способ уберечь себя ещё и от реноме невежды и безоглядного карьериста, в чём он никогда и никому не признался бы. Видимо, следуя этой народной мудрости, Ростовцев и вспомнил умную, светлую голову князя Е.П. Оболенского, недавно вернувшегося из Сибири.
Предыстория реформы
В своих «Петербургских очерках» князь Пётр Долгоруков, генеалог, писатель, публицист, с 1859 года эмигрант (1817-1869), которому не отказывали ни современники, ни исследователи XIX-XX веков в тонком психологизме и превосходном знании человеческой природы, как бы ни осторожен был человек, которого он наблюдал и о котором писал, дал предельно точную информацию о возможном наличии у Ростовцева мировоззрения: «Ростовцев, человек весьма хитрый и весьма ловкий, добрый душой, но без всяких убеждений, без всяких политических понятий, стремящийся к власти, усердно старавшийся угождать всем и каждому направо и налево».
В «Петербургских очерках» князь Долгоруков предельно сжато рассказал и о предыстории крестьянской реформы 1861 года. Однако книгу князя следовало бы назвать мемуарами, ибо Пётр Владимирович Долгоруков, в 1859 году эмигрировавший во Францию, людей, о которых пишет, знал лично и был в курсе подготовки и сложностей этой подготовки реформы, знал деятелей и авторов проектов освобождения крестьян и, конечно же, Я.И. Ростовцева, как и цену, и степень его личного участия в осуществлении крестьянского вопроса:
«После коронации государя (Александр II короновался 26 августа 1856 года. - В.К.) по всей России стали ходить слухи о близком уничтожении крепостного состояния, - пишет Долгоруков. - В конце 1856 года донесения всех губернаторов предостерегали правительство, что умы в большом брожении и что необходимо или скорее приступить к делу, или объявить торжественно, что крепостное состояние отменено не будет… Правительство перепугалось… и 3 января 1857 года одиннадцать лиц приглашены были в кабинет государя, объявившего им, что надобно немедленно приступить к принятию мер для уничтожения крепостного состояния. Правителем дел этого комитета, названного Главным комитетом по крестьянскому делу, был назначен государственный секретарь Бутков…
Комитет назначил из среды своей комиссию для составления общего проекта. Членами комиссии были: князь Гагарин, барон Корф и Ростовцев. Каждый из них подал своё отдельное мнение: князь Гагарин полагал полезным отложить освобождение крестьян на 25 лет; барон Корф советовал представить вопрос этот дворянству, как то было в Остзейских губерниях, а Ростовцев находил в то время, что ничего не может быть лучше закона 1803 года о свободных хлебопашцах и закона 1842 года об обязанных крестьянах, то есть косвенным путём сходился с мнением князя Гагарина… На мнении комитета государь подписал: «Быть по сему».
Между тем возвратился из-за границы в конце 1857 года великий князь Константин Николаевич (второй сын Николая I. - В.К.) и убедил государя решительно приступить к упразднению крепостного состояния. Государь в этот год два раза ездил за границу, разговаривал с разными лицами, и почти все убедительно советовали ему отменить крепостное состояние.
Между тем комитет продолжал переливать из пустого в порожнее, и на одном из докладов, посланных к государю за границу, император собственноручно написал: «Я вижу, как дело это сложно и трудно, но требую от вашего комитета решительного заключения и не хочу, чтобы он под разными предлогами откладывал его в долгий ящик… Моё настоящее мнение - надобно, чтобы дело это началось сверху, иначе оно начнётся снизу». Слова «под разными предлогами» были три раза подчёркнуты рукой самого государя, который в августе назначил членом комитета великого князя Константина Николаевича и тем значительно подвинул вопрос…»
* * *
В силу исторической правды, видимо, необходимо наконец окончательно и бесповоротно определить место ловкого, лукавого, но средней руки общественно-политического деятеля XIX века Ростовцева, имя которого позорно связано с драмой декабризма и в то же время благодетельно - с крестьянской реформой 1861 года. Однако благодетельность эту не преувеличивать, ибо его роль в подготовке крестьянской реформы была ролью очень неплохого координатора огромной коллективной работы активных и умных сторонников отмены крепостного права, при этом освобождения от рабства крестьян с землёй.
Координатора, а не мозга энергетического, инициативного центра подготовки. А этот коллектив был из лучших представителей дворянства губерний, уездов, городов, созданных волею монарха комитетов по крестьянской эмансипации, редакционных комиссий и т.д. Работа по подготовке крестьянской реформы вписала в историю России многие славные имена, до тех пор не известные широкой общественности России: Д.Н. Блудова - главноуправляющего 2-м отделением собственной е. и. в. канцелярии, Константина Николаевича, великого князя, второго сына императора Николая I, П.Д. Киселёва - дипломата, государственного и военного деятеля, Н.А. Милютина - товарища министра внутренних дел, князя Д.А. Оболенского - статс-секретаря и ближайшего помощника великого князя Константина Николаевича, Ю.Ф. Самарина - общественного деятеля, философа, историка и публициста, написавшего «Исторический очерк крепостного состояния в его возникновении и влиянии на народный быт», В.А. Арцимовича - калужского губернатора, А.В. Оболенского - князя, председателя Калужской палаты гражданского суда и многих других.
Особняком в годы подготовки крестьянской эмансипации (1857-1861) стоит имя великой княгини Елены Павловны - жены к этому времени уже умершего Михаила Павловича, брата Николая I. Неизвестно почему, её, много лет негласно со своими единомышленниками работавшую над проблемой эмансипации, упорно обходят не только декабристоведы, исследующие вклад вернувшихся из Сибири декабристов, посильно включившихся в работу редакционных комиссий и комитетов по подготовке реформы, но и историки, анализирующие различные аспекты реформы и её подготовки.
Александр II прекрасно знал, как его отец Николай I уважительно, с восхищением относился к великой княгине Елене Павловне. Некоторые даже писали и говорили, что он обожал её за ум, утончённость и обворожительность. Он, как никто другой, понял, что она не только «ученый их семейства», но и вдумчивый, талантливый, творческий человек «с мужским умом». С ней, как ни с кем из своего семейства, нередко советовался даже по делам государственным. Но Александр, ещё будучи цесаревичем, под влиянием двора, недоброжелателей Елены Павловны и множества сплетен о ней был предубеждён по отношению к великой княгине.
Это чувство осталось, когда он стал монархом, и умело, усердно и успешно подогревалось двором и противниками реформ. Александр II очень осторожно, даже ревниво относился к попыткам Елены Павловны участвовать в общественно-политической жизни. Вот почему государь сразу пресек её желание активно, легально участвовать в подготовке крестьянской реформы. Не исключено, как считают некоторые историки, он опасался её соперничества, ведь Елена Павловна была вторым человеком в монархической иерархии.
Однако её деятельная натура, её десятилетние попытки ненавязчиво повлиять на Николая I, чтобы отменить крепостное право в России, подвигнули её уже в новое царствование на, что называется, нелегальные меры и способы участвовать в работе созданного Александром II Комитета по крестьянскому делу. Она, по сути, создала «нелегальный комитет по крестьянской эмансипации» - из единомышленников, которые собирались поначалу на её морганатические вечера, и незаметно для монарха подвигала его к кардинальному решению освобождения крестьян с землёй. Мало того, Елена Павловна решилась на поистине революционное предложение.
Великая княгиня решила отпустить на волю крестьян своего обширного имения Карловка в Полтавской губернии. Там было 12 селений и деревень на площади 9090 десятин земли и проживало почти 15 тысяч крепостных. Елена Павловна предоставляла крестьянам возможность выкупить часть земли, которой они пользовались. Вместе со своим управляющим она определила размеры этой земли, плату за землю в год, право выкупа земли с рассрочкой. Сделав точные расчёты, Елена Павловна за рекомендациями, советами, уточнениями обратилась к графу П.Д. Киселёву и Н.А. Милютину. Милютин вместе с К.Д. Кавелиным по её просьбе составили записку с приложенным к ней проектом крестьянской реформы в Карловке для государя - как образец глобального решения крестьянского вопроса.
Эту записку передали великому князю Константину Николаевичу. Некоторые данные и положения этой записки Константин Николаевич использовал, когда стал шефом Главного комитета по крестьянскому делу. К сожалению, по ряду причин использовал только некоторые данные… Вот что писал современник великой княгини Елены Павловны, высоко ценивший полезную её деятельность для России, К.П. Победоносцев - юрист и государственный деятель:
«Михайловский дворец (принадлежал великой княгине Елене Павловне, там ныне Русский музей. - В.К.) был центром, в котором приватно разрабатывался план желанной реформы, к которому собирались люди ума и воли, издавна замышлявшие и теперь подготовлявшие её».
Как известно, подготовка к эмансипации шла неровно, в борениях, а иногда в настоящей схватке с противниками реформы и с теми, кто работал в комитете потому, что «государю было угодно». В 1857-1858 годах - работа комитета была под угрозой роспуска, как и постоянных попыток «положить под сукно» или всячески отсрочить решение крестьянского вопроса.
Елена Павловна, в 1858 году вернувшаяся из-за границы после почти годового лечения, застала комитет именно в таком угрожающем состоянии. Великая княгиня стала приглашать на свои знаменитые морганатические вечера Ростовцева, познакомила с людьми, которые почли делом своей жизни освобождение крестьян, и «так очаровала Якова Ивановича своим обаятельным умом», верностью и смелостью подхода к вопросам и самым актуальным проблемам крестьянского дела, что старик растаял, «к ней хаживал каждый день», как писал историк С. Бахрушин. Но «хаживал» не для того, чтобы выразить восхищение прелестной женщине и второму лицу в государственной иерархии, а за свежими умными идеями и людьми, эти идеи рождающими, которые группировались вокруг великой княгини.
Елена Павловна познакомила его с Н.А. Милютиным, в то время директором хозяйственного департамента Министерства внутренних дел, который не только активно участвовал в подготовке эмансипации, но составлял для Елены Павловны записи для «поднесения» государю, а также выработал план действий для освобождения крестьян Полтавской и других губерний. Этот план получил предварительное одобрение Александра II. Познакомила Елена Павловна Ростовцева и с другими неравнодушными к судьбе России и свободе русского народа собиравшиеся вокруг неё деятелями, ратовавшими за освобождение крестьян с землёй.
И хотя на ход великого исторического процесса - освобождения русского крестьянства от многовекового рабства великая княгиня Елена Павловна оказала достаточно сильное, но негласное и опосредованное влияние, её не включают историки в число деятелей крестьянской эмансипации. А может быть, пришло время пересмотреть это «невключение»? Ведь современных историков не связывают воля монарха и замшелые устои и традиции двора, как связывали они жизнь и деятельность Елены Павловны! Один только «карловский» проект её дорогого стоит.
Однако радует уже и то, что Александр II нашёл в себе мужество и честность отметить деятельность Елены Павловны в годы подготовки и проведения крестьянской реформы 1861 года. В этом году, в день своего рождения, монарх учредил памятную медаль «За труды по освобождению крестьян». На медали был изображён его профиль и надпись: «Благодарю». Этой медали удостаивались сотрудники редакционных комиссий. Александр II вручил эту памятную почётную медаль искренне благодарной и растроганной великой княгине Елене Павловне.
* * *
Профессиональный багаж Ростовцева так тощ, что вызывает в обществе только насмешки. Выражая мнение декабристов и людей думающих, в письме Оболенскому от 12 ноября 1858 года Пущин писал: «Ростовцев составил записку из писем, которые из-за границы писал к государю и за которые царь его благодарил. Эта записка разослана всем членам Главного комитета, но говорят, что это не что иное, как несвязная статейка школьная. Мудрено, чтоб было иначе: откуда же энтузиасту (эпитет «энтузиаст», «Яков-энтузиаст» постоянно употреблял Герцен в «Колоколе» в насмешку над Ростовцевым. - В.К.) почерпнуть дельное в деле, о котором он понятия иметь не может.
Однако ловкий конформист Ростовцев действительно обладал сверхчутьём. Оно подсказало ему, что николаевское царствование безвозвратно ушло, что наступили новые времена. И они не зависят только от воли нового государя. Сама история делает новый виток - рабство обречено. Это своё понимание он сначала обозначает тем, что всем крестьянское дело навязчиво называет делом «святым». Затем, будто забыв о прошлых самодержавных устремлениях, Ростовцев примыкает к прогрессивным деятелям реформ. На самом деле помогая своей активной координаторской и организаторской работой преодолевать сопротивление крепостников и противников освобождения крестьян от рабства.
Историк Н. Осьмакова в книге «Виновник мятежа» подчёркивает: «Ростовцев встал во главе работ по подготовке крестьянской реформы. Первые его действия показали его активным защитником дворянских интересов, деятелем крепостнического лагеря. Но неожиданно для своих единомышленников он радикально изменил взгляд на реформу. Ростовцев занял твёрдую линию на немедленное и единовременное освобождение крестьян с земельным наделом, на необходимость для казны взять на себя выкуп помещичьих земель с предоставлением льготной рассрочки крестьянам с последующей выплатой этих денег, на полную ликвидацию помещичьих вотчинных прав и создание крестьянского самоуправления».
Вторит ей и историк Ильин: «Позиция Я.И. Ростовцева в крестьянском вопросе проделала серьёзную и многоэтапную эволюцию», - и добавляет: «Эти изменения были связаны с ознакомлением Ростовцева с литературой вопроса, многочисленными проектами эмансипации крестьян, оппозиционной публицистикой, его знакомством с принципами освобождения класса земледельцев в странах Европы».
Сыграли свою роль записки о крестьянском вопросе К.Д. Кавелина, Н.А. Милютина и других публицистов и общественных деятелей - сторонников освобождения крестьян с землёй и сокращения помещичьей власти над крепостными. Следовало бы добавить: огромную роль сыграли и мысли Е.П. Оболенского, который щедро делился с Ростовцевым этим видением крестьянской реформы в письмах и при встречах. Не менее серьёзную роль в этом вопросе сыграла великая княгиня Елена Павловна, идеями и интересными соображениями, а также выдающиеся деятели её «негласного комитета» по крестьянской эмансипации. А ещё множество писем «с мест» тех помещиков, которые трезво и взвешенно осознали: рабство погубит Россию, её экономику, культуру, науку, все сферы жизни.
Из мест своего зарубежного вояжа - Дрездена, Карлсруэ - Ростовцев отправляет четыре письма Александру II. Конформист верен себе: он «забывает» упомянуть, что излагает мысли, идеи, за которыми стоит напряжённый труд большого коллектива людей, стремящихся сбросить с народа рабские цепи. Ростовцев излагает монарху как свои - принципиально новые их позиции в деле крестьянском!
Однако разворот к прогрессивному решению крестьянской эмансипации совсем не означал эволюционного скачка в мировоззрении самого Ростовцева. Повторимся - это был толково составленный перечень мнений очень большого числа здравомыслящих людей. К 1858 году почти одновременно активизировались представители правительства: Александр II, великий князь Константин Николаевич, великая княгиня Елена Павловна, по приказу монарха были созданы редакционные комиссии, «забурлили» прогрессисты из губернских комитетов, активизировалась передовая пресса.
Одного выступления Александра II перед дворянскими депутатами в Москве после коронации, когда он сказал знаменитые слова: «Лучше отменить крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно само собою начнёт отменяться снизу», - для Ростовцева было достаточно, чтобы в одночасье совершить поворот на 180 градусов. И здесь безусловная его заслуга, что он очень активно включился в координаторскую работу, в результате которой определилась его конкретная линия в руководстве редакционными комиссиями и которую современники считали порождением его незаурядного государственного ума. К сожалению, они не читали писем с изложением этих идей князя Оболенского, разработок и идей «нелегального комитета» Елены Павловны, множества предложений губернских комитетов.
«Слепленное» таким образом «мировоззрение» Ростовцева ввело в заблуждение историков прежде всего потому, что за пределами их исследований его общественно-политической деятельности остались чисто человеческие, психологические черты этого человека. А они-то и проявились в полной, прямо скажем, «парадной» форме именно в процессе подготовки крестьянской эмансипации и в значительной степени именно в процессе и под влиянием переписки с Е.П. Оболенским.
(Напомним, что 21 апреля 1858 года была издана программа для губернских комитетов по крестьянскому делу. Она отражала желание реакционной помещичьей партии сохранить старый крепостнический характер или, в лучшем случае, освободить крестьян без земли. Автором этой программы был Яков Ростовцев. Он в это время ещё не перешёл на сторону либералов. А уже 4 марта 1859 года по воле монарха Ростовцев возглавляет редакционные комиссии по крестьянскому делу).
* * *
В письмах к Ростовцеву Евгений Петрович Оболенский обнаруживает бесспорный талант государственного и общественного деятеля, намного опередившего идеи деятелей реформ 1860-х годов, и прежде всего крестьянской эмансипации.
Мысли и идеи Оболенского Ростовцев берет за основу своей новой мировоззренческой позиции, удивляя прежних единомышленников: немедленное и единовременное освобождение крестьян с землёй; казна государственная должна взять на себя выкуп помещичьих земель, а крестьянам нужно предоставить льготную рассрочку - с последующей выплатой этих денег; необходима полная ликвидация вотчинных прав и создание крестьянского самоуправления.
Безусловная заслуга Ростовцева - умелое использование своего влияния на всегда колеблющегося, сомневающегося Александра II. И, конечно, достойна уважения твёрдость (до конца дней в 1860 году) его прогрессивной позиции и неизменность влияния на ход крестьянской эмансипации.
Мы коснулись лишь некоторой части воззрений Евгения Петровича на крестьянский вопрос. Внимательное и детальное прочтение писем Оболенского только к Ростовцеву составило бы объёмный труд историка. Нам же дорог сам факт: мечта юного декабриста Оболенского, как и его товарищей, сбывалась. И всё-таки не без их участия и посильного вклада в подготовку главного дела их жизни - освобождения от рабства народа.
Вернувшиеся из Сибири декабристы по-разному, с большей или меньшей активностью, но участвовали в работе губернских комитетов по крестьянскому делу.
Е.П. Оболенский буквально окунулся в деятельность Калужского комитета, хотя не был помещиком и не имел права быть избранным в этот комитет. И теперь, по прежним декабристским принципам организации кружков в Сибири, Евгений Петрович создал общество единомышленников по освобождению крестьян вокруг Калужского (официального) комитета.
* * *
Крестьянский вопрос живо обсуждался в Калуге на дружеских собраниях, в которых участвовали декабристы Свистунов, Оболенский, Батеньков, петрашевец Н.С. Кашкин и другие их единомышленники. Батеньков в письме к Н.А. Елагину подробно сообщает об этих «домашних собраниях», в которых «главный предмет» - чтение и обсуждение «печатных и письменных статей по крестьянскому делу».
24 июля 1858 года калужским губернатором был назначен В.А. Арцимович. До этого назначения он был тобольским губернатором, подружился со многими декабристами, бывшими на поселении в Тобольске и Ялуторовске, был человеком просвещённым, истинно государственных, либеральных воззрений. В Калуге вокруг него сложился кружок людей прогрессивных взглядов (его называли «калужский кружок»): Свистунов, Батеньков, Е.П. Оболенский, однокашник Арцимовича А.В. Оболенский, Н.С. Кашкин, местные дворяне А.А. Муромцев, А.А. Племянников. Позднее в кружок вошли Н.А. Серно-Соловьевич, братья Алексей и Александр Михайловичи Жемчужниковы (братья жены Арцимовича).
Но они были в меньшинстве в Калужском губернском комитете, ибо отстаивали крестьянские интересы: безвозмездное их личное освобождение и предоставление наделов в собственность по рыночной цене. Реакционное же большинство выступало за выкуп личной свободы крестьян, за сохранение помещичьей собственности на землю, а передать крестьянам наделы в пользование хотело только при условии обязательной их работы на помещиков.
И хотя и Е.П. Оболенский, и Г.С. Батеньков не могли быть избранными в созданный (в начале декабря 1858 года) Калужский комитет «по улучшению быта помещичьих крестьян», так как и поместий, и крестьян не имели, они не только были в курсе дебатов в комитете, но и на домашних собраниях бурно обсуждали те же вопросы, которые ещё более бурно дискутировались там.
Надо сказать, что у Ростовцева была полезная для него самого и для дела черта: он умел слушать, анализировать полезную информацию и толково излагать суть её государю, правда, «забывая» назвать автора идеи или предложения.
Ростовцев жил и действовал по логике конформиста. Иначе как стал бы фаворитом двух императоров, несмотря на свои средние способности, средние знания и умения? Он сам не однажды писал Оболенскому: «Я всегда был и буду прогрессист-консерватор - положение срединное, а потому и самое трудное», - и пояснял свою логику конформиста: «Смею думать, оно настоящее для человека, действительно любящего свое Отечество».
А в письме к сыну Николаю чётко определял свою государственную и общественную деятельность: «Иду посередине, по гребню: и справа и слева разнородные неприязненные пропасти» (он имел в виду - между радикально-либеральным и радикально-консервативным лагерями).
Если и считать Я.И. Ростовцева выдающимся государственным и общественным деятелем, как называет его историк П. Ильин, то выдающимся своей посредственностью и редким искусством долгого сидения между двумя стульями - почти 40 лет - и таким же редким искусством координаторства чужих идей, выдаваемых за собственные. И ещё редчайшим талантом убедительно демонстрировать монаршим особам свою беспредельную преданность.
Декабрист И.И. Пущин в одном из писем Оболенскому, рассказывая об адресах по случаю восшествия на престол Александра II, с брезгливостью замечал: «Ростовцев - тот просто истощается в низости; нет силы видеть такое проявление верноподданничества». А декабрист Г.С. Батеньков величал Ростовцева «либералом в угоду царю».
И всё это на фоне обрушивавшихся на него всю жизнь званий, наград, обласканности такими недоверчивыми, подозрительными монархами, какими были Николай I и Александр II.
Если бы Николай I, как безусловный носитель зла, не расправился так жестоко с декабристами, они может быть, никогда бы не поднялись на ту духовную и нравственную высоту, на которую взошли за тридцатилетие в Сибири, не открыли бы в себе столько умений и талантов, что изначально были заложены в них Господом, и никогда бы так духовно не возвысились над своими сверстниками и современниками, что жили эти 30 лет в обстановке привычной светской жизни. Как не стали бы декабристы таким неоспоримым уникальным планетарным духовным явлением во всемирной истории.
