№ 6
На л. 6 пометка карандашом: «Читано 31 декабря». Ответ написан кн. Одоевским собственноручно.
Как в следующих моих ответах какое-нибудь ослабленное или усиленное, или неясное слово решит (Это место первоначально читалось: «Каждое лишнее или упущенное слово решает мою участь».) мою участь невозвратно, то да позволено мне будет приступить, прежде всего, к обстоятельному объяснению всего дела. Постараюсь всё упомнить; и смею испросить у высочайше учреждённого Комитета несколько минут терпеливого внимания, хотя бы оный и (Вместо первоначального: «если он».) нашёл (Зачёркнуто: «найдёт» и над строкой написано: «нашёл».) в моих ответах подробное повторение показаний, уже мною учинённых на духу. Ничтожная даже («Ничтожная даже» написаны по тексту; вероятно, первоначально стояло: «Малейшая».) по-видимому (Это слово - над строкой.) подробность может быть для меня спасительна, если не пред судом, то пред благостию его императорского величества.
Я уверен, что вступление моё не покажется лишним господам членам Комитета; ибо все способы к возможному очищению должны быть предоставлены виновному, когда дело идёт не только о жизни, которую я столь безумно погубил, но и о чести, о памяти, которая переживёт меня. Я знаю, что ничего (Густо зачёркнуто одно слово.) нельзя утаить; ибо самая сокровенная тайна наконец со временем открывается: // (л. 6 об.) но несправедливо было бы, составляя себя в лишнем подозрении, совершенно запятнять память свою в мыслях его императорского величества.
Я был совершенно чист в продолжение 23 лет; я говорю это без самолюбия: ибо едва-ли какое-либо самолюбивое побуждение мне дозволяется, в теперешнем моём состоянии! - Я до самого 14 декабря не мог упрекнуть себя ни самом малейшем проступке, не только в пороке, ниже в какой-либо несколько предосудительной страсти. Я потому говорю о моём прежнем поведении, что в таком деле, где одна минута безумия всю участь мою тешила, всё приемлется в уважение: и мои чувства, и образ моих мыслей; прежнее моё поведение. Я сошлюсь в истине моих слов на родных, на знакомых, на товарищей, на моего начальника, генерала Орлова. Ежели я хотя несколько могу положиться на снисходительное участие в моей несчастной судьбе господ членов Комитета, то сведения легко, очень легко собрать. // (л. 7)
Я строго исполнял свои обязанности, и был совершенно непорочен до 14 декабря. Это самое покорнейше прошу поставить на вид государю императору; ибо как его правосудию, так равно и его человеколюбию необходимо всё знать, и взвесить на весах своих и жизнь и честь мою. Кто знает? Неисповедима воля господня; и может быть, неисчерпаемы и кротость и милосердие государя. Еще я не погиб; но ежели мне суждено погибнуть, да исполнится воля царя! Если же единым своим оживотворяющим словом воскресит он меня, то я уверен в себе, что моею беспредельною благодарностию и искренним раскаянием и целою жизнию изглажу я свою вину. Раскаяние - всё пред Богом; я уверен, что оно - много и пред государем.
Да простят мне моё отступление. В последние минуты моей жизни утешительно и необходимо было мне изложить мои чувства пред людьми почтенными, которых мнением я истинно должен дорожить, и которых, быть может одних остаётся мне видеть на земле. // (л. 7 об.)
Может статься сам государь император удостоит сии строки единым своим взглядом.
Теперь приступлю к краткому описанию моей жизни. Оно не будет бесполезно. Я воспитывался дома, моею матерью, которая не спускала меня с глаз по самую свою кончину, случившуюся в 820-м году. Её неусыпное попечение о моём воспитании; 18 лет её жизни, совершенно посвящённые на оное - всё это может подать некоторое понятие о правилах, мне (Зачёркнуто: «ею» и надписано: «мне».) внушённых (Зачёркнуто: «мне».).
Это говорю я в ответ господину военному генерал-губернатору, Павлу Васильевичу Кутузову, который в вопросах, им учинённых мне, сказал, что верно французское лжемудрие совратило меня с пути. Ничего подобного не бывало со мною; ибо можно сказать, что мать моя была моею постоянною и почти единственною наставницею в нравственности. Да не принесёт ей бесчестия безумие моё 14-го декабря! Прошу Бога и государя! Прощением ещё можно вывести меня из бездны.
Через год по кончине моей матери вступил я в службу, в Конногвардейской полк; и в продолжение 5 лет протекших оправдывал её надежды хорошим, неизменным моим поведением. Я получил от неё достаточное наследство, тысячу душ. Я один управлял ими в последние два года. Итак, можно сказать, что я был богат, счастлив, любим и уважаем всеми. Никогда никакого не имел неудовольствия ни по службе, ни в прочих отношениях моей жизни. Чего было мне желать? Это всё доказывает, что, кроме безумия, ничто не могло (Первоначально: «может».) быть побудительною причиною моего поступка 14-го декабря.
В конце прошлого 1824 года познакомился я с Бестужевым. Я любил заниматься словесными науками: это нас свело. Месяцев через пять после // (л. 8.) первого нашего свидания, в приятельском разговоре, мы говорили между прочим об России, рассуждали о пользе твёрдых, неизменных законов. «Доставление со временем и нашему Отечеству незыблемого устава, - сказал он мне, - должно быть целию мыслящего человека». Это, по крайней мере, смысл его слов. «К этой цели мы стремимся; Бог знает, достигнем ли когда? - Нас несколько людей просвещённых. Единомыслие нас соединяет. Иного ничего не нужно. Ты также мыслишь, как я; стало быть, ты наш». Вот и всё.
Я не дал ему никакого обязательства, и даже не изъявил своего согласия. Несмотря на мою пылкость, я очень помню, что я ничего не отвечал, ибо я дал обещание моей благоразумной матери, которая самые мудрые советы подавала мне на смертном одре; я обещал самому себе, никогда не вступать ни в какое общество, даже и в такое, которое по-видимому было бы с самою невинною целию.
После разговора моего с Бестужевым, он долго ничего не сказывал мне о чём-либо подобном. Когда приехал Рылеев, то он познакомил меня с ним. Они вместе жили. Я видался с ними. По прибытии г-жи Рылеевой, Бестужев попросил меня, чтобы я ему позволил переехать к себе, дней на 15, до отделки (Зачёркнуто: «своей».) квартиры, которую он в последнее время занимал. Я с радостию пригласил его: ибо места было довольно; я занимал целый этаж, комнат с 8. Он жил у меня недели с 2 или 3. Мы сдружились теснее. С Рылеевым я также коротко познакомился. У него увиделся я с // (л. 8 об.) князем Оболенским, у которого был я не более раз 5-ти.
Кюхельбекер был болен и занимал сырую квартиру. По обширности моей, я предложил ему у себя комнату; и он в передпрошедшем месяце переехал ко мне. Потом я уехал в Москву на 28 дней. Вот вся моя жизнь.
С Рылеевым часто рассуждал я о законах, о словесности и проч. (Зачёркнуто: «о поэзии просвещении прочих народов» и сверху вписано «о словесности и проч.».), но с Кюхельбекером, в малое время его пребывания у меня, я ни о чём ином не говаривал, как только о поэзии; потому, что он больше ничего не делал, как только писал стихи. Вот изложение моей жизни. Повторю, что я никакого участия деятельного ни в чём не принимал, касательно предприятий Рылеева. Слова его о будущем усовершенствовании рода человеческого принимал я, по большей части, за мечтания; но сам мечтал с ним; в этом не запираюсь: ибо воображение (Вычеркнуто одно слово, по-видимому: «наше».) иногда заносится. Вот все мои вины до 14 декабря. Теперь вот мои ответы.
1)
Я принуждён войти, при первом пункте, в подробное объяснение. Боюсь истощить терпение Господ Членов Комитета; но ужели и жизнь, и честь моя не стоят хотя еще нескольких минут внимания? - Да не скажут, что я избегаю прямого ответа; нет! Скажу всю истину; и чем более будут разбирать предлежащее дело, тем более убедятся в моей невинности до 14-го декабря. // (л. 9)
При первых моих показаниях его превосходительству, Павлу Васильевичу Кутузову; при первых моих словах я не запирался, и теперь не запираюсь! Но что я ему сказал? На вопрос его: не либеральные-ли идеи, не общество-ли какое ввели меня в заблуждение? Я отвечал ему по-французски: que je suis un chaоnon perdu (Я - потерянное звено (в цепи).). В показаниях моих генералу Левашёву я также не запирался, но не хорошо объяснился, потому, что пройдя через ряд комнат дворца, совершенно обруганный, я был весьма естественно в совершенном замешательстве, какого ещё отродясь не испытал.
Если угодно будет вспомнить генералу, то и несмотря на моё замешательство, я и тогда говорил, что я не был, по истине, принят в общество; я сказал, что я был известен об оном («Известен об оном» - над строкой.), увлечён, или подобное слово. Генерал справедливо заметил, что по смыслу слов оно одно и тоже, и поставил принять. По смыслу слов оно совершенно так, если дело не объяснено. Теперь-же объяснил я, что я разумел под словом увлечён; ибо, в самом деле, вся моя вина в том, что я в приятельской беседе проронил слово о законах и уставе; и что Бестужев стал с тех пор почитать меня своим.
Я не отвечал ни да, ни нет; но если совершенно не отнекивался, то это единственно по какому-то неблагоразумию, или лучше сказать по тому, что я видя пред собою единственно только три лица Р. Б. и Об. (Т. е. Рылеева, Бестужева и Оболенского. «Р. Б. и Об». - над строкой.). и не видя никаких письменных доказательств, ни действий общества, почитал существование // (л. 9 об.) оного ребячеством и одним мечтанием. Я это сказал-бы тогда-же генералу Левашёву, если бы хотя на одну минуту пользовался я присутствием рассудка; если бы я хотя раз прочёл мои собственные показания; но я ссылаюсь на его превосходительство: я подписал моё имя под ответами моими, не прочитав их.
Этого не переменишь; но я уверен, что по справедливому снисхождению, Комитет примет это в соображение. Итак, какие были побудительные причины к вступлению в общество, если можно только употребить слово вступление? Честолюбие-ли? - я по летам моим, сколько возможно, в чести был! Корыстолюбие-ли? - Я был богат! - И сверх того ещё всегда жил умеренно и скромно.
Что остаётся мне отвечать? - Образ моих мыслей! - Но и этот ответ совсем неудовлетворителен; ибо я не только весьма мало говорил, но и даже очень редко размышлял и о правительстве и о законах. Этому могут служить доказательством все мои бумаги и все мои книги; ибо о направлении ума можно судить по занятиям. Я никогда не занимался никакими юридическими науками, или политическими какими-либо творениями. Не только ни одного лоскутка бумаги не найдёте, который мог-бы служить против меня доказательством; даже ни единой книги, относящейся до политики или новейшей философии. Я занимался словесностию, службою; проводил моё время у моих родных; жизнь моя цвела. // (л. 10)
Итак, решительно могу я сказать, что я не мог почитать себя членом общества; ибо членом называется тот, который принимает участие в действиях общества: а я никаким образом не действовал. Если Комитет собрал уже все сведения, то я могу сослаться на оные; если же нет, то оный впоследствии совершенно удостоверится в истине моих слов. Я никаким образом не участвовал в действиях, и не знал действий общества. Не только они таили от меня (Далее вычеркнуто несколько слов.); но я даже и не любопытствовал: ибо не видел никаких документов; знал только 3-х человек, Бестужева, Рылеева и Оболенского; и по большей части почитал существование оного общества испарением разгорячённого мозга Рылеева.
О князе же Трубецком сказал мне Рылеев слова два за три или за четыре дня до 14 числа, как о человеке прекрасном по душе (Первоначально было: «члене общества»; слова: «о человеке прекрасном по душе» - написаны по прежнему тексту.); но я, как и на духу показал, повторяю, что лично не знаком с ним; и во всю жизнь мою видел его не более двух раз. // (л. 10 об.) Рылеев отзывался об нём с похвалою; говорил о нём, как о человеке весьма любезном, ума весьма просвещённого (Вычеркнуто: «но холодного».).
Итак, в заключение, решительно могу сказать, что я только знал о существовании общества, которое почитал я химерою; ибо я согласия на вступление («На вступление» - над строкой.) никогда не давал, и никаких документов не знаю: и я твёрдо уверен, что чем более будут разбирать это дело, тем более уверятся, что нет против меня никаких доказательств в участии, или в каких-либо действиях в пользу общества.
2)
Узнал я о существовании общества от адъютанта герцога Виртембергского, Бестужева, тому месяцев семь. О сборе денег никто из них не упоминал мне, и никогда ни единого рубля никто от меня не требовал и не просил. О какой-либо раздаче денег никогда и слуха не было: я совершенно ничего о всём этом не знаю.
3)
Сношения общества также совершенно неизвестны мне. Не знаю, были ли они, или нет?
4)
Относительно сношений с Советом Государственным и с Сенатом, я ничего совершенно не знаю. Все показания которые я до сих пор ни учинил, согласны, касательно моего совершенного неведения об оных // (л. 11) сношениях. Я говорю всё что знаю; лишнего ничего не могу сказать.
5)
На пятый пункт принуждён я также дать ответ отрицательный. От меня требуют самой строгой истины; то я и не могу ничего иного сказать, как не знаю, какой из сих верховных трибуналов принимал участие в цели Рылеева? По мечтаниям и по разговорам-же его судя, должно слагать, что он всю надежду поставлял в гвардии, что и оказалось на деле.
6)
Накануне происшествия я не был у Рылеева, а стоял во внутреннем карауле. Итак, мне не известно, о чём было у него рассуждаемо, что положено и какие на кого возложены были обязанности. Рылеев говорил мне до 13 числа, что если бы его императорское высочество, цесаревич Константин Павлович отрёкся, то должно полагать, что гвардия возмутится, если он сам не прибудет.
Это почитал я совершенным мечтанием, и никогда не хотел верить этому в душе: потому, что видел я совершенное спокойствие. - Но что вполне может служить доказательством моего и неведения о предположенном их плане, и неучастия в их мечтаниях, это нижеследующее: // (л. 11 об.) я сменился с караула 14-го числа декабря, и повёл мой караул в полковую церковь, где и при священнике и при А=аудиторе присягнул его императорскому величеству, государю, Николаю Павловичу.
Это доказательство, что я не знал о предполагаемом бунте, и что я не хотел бунтовать; ибо присягнув, я лишил себя даже и самого предлога к возмущению. Это по суду усугубляет мою вину, но пред милосердием государя императора некоторым образом оправдывает меня в том по крайней мере, что по истине не имел я никакого замысла.
Сменившись с дворцового караула и присягнув, я возвратился домой, разделся, и надев сертук сначала поехал я в конфектную лавку; а потом («Сначала поехал я в конфектную лавку; а потом» - над строкой. Далее слово густо зачёркнуто.) зашёл я к Рылееву для того (Далее зачёркнуто слово.) чтобы посмеяться над его мечтаниями; ибо всё было тихо, и («Все было тихо, и» - над строкой.) я полагал, что уже все предположения его, все его надежды рушились.
Он отвечал мне: «Иди на Исаакиевскую площадь; посмотри ещё; может быть («Может быть» - над строкой.), что и будет» (После слова: «будет» - над строкой вписана какая-то густо зачёркнутая потом самим кн. Одоевским фраза из 2-3 слов.). «Какие-же полки ещё не присягнули». - «Московский, Финляндский, Экипаж, лейб-Гренадерский...» В эту минуту вошёл незнакомый мне («Незнакомый мне» - над строкой.) квартирмейстерский офицер, небольшой ростом.
«Я... (Несколько слов вписано под строкой, причём они отчасти зачёркнуты, отчасти, размазаны, т. ч. прочитать их не удалось.) поеду в какой-нибудь полк», сказал я, и пошёл домой. У ворот встретил я Ренкевича, который ехал ко мне; у него выпросил я сани: «Мне очень нужно; дай мне съездить: - недалеко» (Далее зачёркнуто: «В эту минуту».). // (л. 12)
Я хотел воспользоваться его санями, чтобы съездить в Финляндский полк. Подтвержу, что уже я имел честь сказать его превосходительству, господину генерал-адъютанту Левашёву, вопреки мнению его; - я повторю, что я («Повторю, что я» - над строкой.) поехал единственно из любопытства. Это должно быть согласно не только со всеми прочими показаниями, но оно явствует из самого дела. Если были какие-либо на кого возложены обязанности, то конечно не на меня; ибо они не могли на меня ни надеяться, ни полагаться: я стоял во внутреннем карауле. Я подтвержу уже мною сказанное, что Рылеев не посылал меня, и не возлагал на меня никакой обязанности: это сущая истина (Далее зачёркнуто: «У кадетского корпуса увидел меня квартирмейстерский офицер, на санях».).
7)
Я не был свидетелем убийства графа Милорадовича. Что я не был при этом злодеянии, и потому не могу ни на кого показать утвердительно, то это можно рассудить и расчесть («И расчесть» - над строкой.) по времени. Я поехал в лейб-Гренадерский полк; возвратился же оттуда, когда Московский полк стоял на Исаакиевской площади, построенный в каре. Я на Исаакиевском мосту сошёл с саней квартирмейстерского офицера, и пошёл пешком. На мосту стояло много любопытных. Я спросил, что случилось? Мне отвечали: графа Милорадовича убили.
Итак, грех был-бы пред Богом и пред людьми, не зная истинного убийцу, обвинить кого-либо по одним только подозрениям, которые, однако, я имею не на Кюхельбекера, который мне сказал стоя в толпе («Стоя в толпе» - над строкой.), что он ни разу не выстрелил, и что он не в состоянии // (л. 12 об.) спустить пистолетного курка. - Итак, если он уже и погиб, то да будет память его чиста от этого мерзкого убийства!
Если-же какие-либо на кого есть у меня подозрения, весьма слабые; ибо я могу только судить по некоторым словам, мною слышанным в толпе от людей незнакомых: то да позволено мне будет сказать об оном моему духовному отцу.
Укрывать убийцу - грех, но навлекать несправедливое подозрение на невинного, быть может, человека - грех, ещё больший (Слова: «Укрывать убийцу... ещё больший» подчёркнуты карандашом и на полях карандашом же пометка «Призвать в присутствие».); то я не могу принять оный на душу, и кого-либо напрасно обвинить. Пусть священнослужитель, которому поверяются самые сокровенные тайны, единый узнает от меня об оном, и сам рассудит, достаточно ли моё подозрение, для донесения Комитету.
8)
Я уже показал (На полях карандашная пометка: «NB. Спросить у Рылеева».), что сего квартирмейстерского офицера я не знаю по имени; свиделся с ним, как я уже и написал, в сей самый день (14-го декабря) в первый раз у Рылеева. - У кадетского корпуса увидел я его, едущего на санях; он со мною поравнялся. Я спросил у него: «Не знаете ли, где Финляндские казармы, в какой линии?» (Зачёркнуто: «спросил») - «Так едете вы в Финляндский полк?» - Я отвечал ему: «да». - «Нет, лучше вместе поедемте в лейб-Гренадерский: там суматоха». Эти ли слова, или другие, упомнить я не могу; но смысл тот. Я хотел следовать за ним на санях; он попросил сесть к себе.
При сём случае, я должен опять повторить, что я единственно поехал из любопытства; ибо я ни с одним офицером ни Финляндского // (л. 13) ни лейб-Гренадерского полка никогда не был в связи и знаком; никогда у них не бывал, и никто из них - у меня.
9)
Когда я воротился из лейб-Гренадерского полка, то мы услышали будучи ещё («Будучи ещё» - под строкой.) на Румянцевой площади, крики: «ура!» подъехали к мосту, увидели Московский полк на Исаакиевской площади, вокруг монумента. Я на мосту сошёл с саней. Офицер квартирмейстерский не знаю куда поехал, но не захотел идти со мною. Я подошёл к каре со стороны Сената. Солдаты кричали «ура!«
Видел я из офицеров Московского полка юного только Бестужева, с которым я едва, едва только знаком по его брату; ещё я видел другого офицера: - Щепина. Кроме сих двух, никого из офицеров Московского полка, кажется, не было, ибо я обходил каре, и слышал, что они только двое привели батальон. Тут разные незнакомые люди кричали: «ура!» (Далее 3 или 4 слова густо зачёркнуто.)
Также должен я сказать, в ответе на 9 пункт, что друзей в Московском полку у меня нет, и ни у кого никогда я не бывал из офицеров Московского полка. Видел-же из прочих знакомых: Рылеева, Оболенского, Бестужева, Кюхельбекера и ещё Каховского. -
10)
Чебышев человек достаточный, добрый, с которым я знаком уже года два; несколько раз у него обедывал. Знаю об нём, что он содержит всё свое семейство, своих племянников // (л. 13 об.) племянниц, всю свою родню. Больше ничего. Что я зашёл к нему, то это по весьма естественному случаю. Когда начали толпу разгонять картечью, я пошёл по Галерной улице; и поворотил в переулок. Потом, зная, что («Что» - над строкой.) всё окружено войсками, некуда было мне идти более, как через Неву. Я перешёл её, увидел что отряд («Отряд» - над строкой.) Конной гвардии идёт по Васильевской набережной. Чтобы не встретиться с ним, пошёл я налево, вдоль домов, по тротуару; конная гвардия была уже очень близка.
Я очутился близко дома Чебышева, и зашёл к нему. Сперва стоял я в сенях, и думал: идти ли мне, или нет? Наконец решился. Сперва я увидел одних его племянниц, которые были в большом страхе, и расспрашивали меня. Я сел, и почти ничего не отвечал. Потом вошёл и сам Чебышев. «Ты откуда?» («Ты откуда?» - над строкой и далее тут же над строкой зачёркнуто: «Войска шалят?».) Я скрепился (Зачёркнуто: «с».) духом, отвёл его в другую комнату, и сказал ему, что я замешан в этом безумном и преступном возмущении (Первоначально было: «в этой безумной и преступной шалости». Далее зачёркнуто: «если можно употребить такое слово»; слова: «Я употребил ... идёт о злодеяниях» - вписаны между строк.).
Я употребил слово тогда шалости; но теперь не смею и повторить такое непристойное слово, когда дело идёт о злодеяниях. «Тебе делать нечего иного, как идти отдать шпагу, и просить прощения у государя». Я худо, очень худо сделал, что тотчас же не последовал совету этого доброго человека. Но я был почти без памяти. Впрочем потом, хотя уже и поздно, я сам явился («Впрочем потом... явился» вписаны между строк.). - Я немедленно от него ушёл. Что он не принадлежит обществу, то в этом нет ни малейшего сомнения. Имя его Пётр Николаевич, отставной, кажется, полковник; живёт на Васильевском острове, на Невской набережной.
11)
Если ещё что припомню, то донесу («Если еще... донесу» - над строкой.). Кажется, вот всё, что я знаю. Говорю чистосердечно, что если чего-либо не выставил я в моих показаниях, то это, статься может, какая-нибудь маловажная подробность, к делу не касающаяся или потому, что забыл («Или потому, что забыл» - над строкой.); но я кажется старался («Старался» - над строкой.) всё вспомнить. Чем более будут сбирать документов, тем более удостоверятся в искренности моей. Поручаю себя милосердию Бога и государя.
Лейб-гвардии Конного полка корнет князь Александр Одоевской. // (л. 14).
Прим. ред.: Письма А.И. Одоевского на имя Николая I и военного министра А.И. Татищева (№№ 7, 8, 9, 10) даны в теме «Письма А.И. Одоевского», поэтому здесь они не воспроизводятся. Отметим, что на обороте 20-го листа (письмо к А.И. Татищеву от 16 февраля 1826 г.) в оригинале карандашом стоит помета: «Князь Михаил Петрович Баратаев», а в нижней части, карандашом же:
600 2600
140 75
160 750
1700 ----
75 3425
750
-----
3425.
