О следственном деле кн. А.И. Одоевского
С внешней стороны дело о кн. Одоевской не выделяется из ряда других следственных дел; свои показания он писал неровным, крупным, чуть ли не полудетским почерком, с большим количеством разных поправок; его дело состоит по своему составу из следующих частей: 1 л., нум. каран. (опись документов), + 4 л., нумер. каранд. («резюме»), + 2 л., нум. каранд. (копия с послужного списка), + 39 л., нум. чернилами - самое дело и «выборка из показаний», причём последняя вошла в один общий счёт.
На не которых листах мы находим остатки прежней нумерации, а именно: 1) л.л. 4-13 по новой нумер. - прежде были перемечены карандашом как л.л. 2-11 ; 2) л.л. 23-29 прежде были отмечены чернилами как 17-23; из последнего видно, что некогда за л. 16, где кончается письмо Одоевского к Николаю I от 21 декабря (№ 7), следовал по старой нумерации л. 17, который соответствует л. 23 по новой нумерации, где находится очная ставка между Н. Муравьёвым и Одоевским (№ 11).
Иначе говоря, было время, когда в рукописи не были вставлены по новой нумерации л.л. 14-22 вкл., а на этих листах мы находим: 1) письмо Одоевского к Николаю от 31 января (№ 8); 2) его же письмо к А.И. Татищеву от 16 февраля (№ 9); 3) такое же письмо от 20 февраля (№ 10): эти три письма первоначально не входили в состав дела и были внесены несколько позже. А это важно в том отношении, что, кроме этих трёх писем (№№ 8, 9, 10), могли быть и другие письма, которые не вошли в дело. Различие между старой и новой нумерациями на л.л. 4 и сл. объясняется тем, что первоначально в состав дела не входили вопросы «о воспитании» (л.л. 2-3, в № 3).
В разных местах дела мы находим отметки, а именно: 1) на èro формулярном списке, а также перед началом допроса, снятого Левашовым - выставлено «30» - под какой цифрой значатся выдержки из дела Одоевского, приведённые среди «выборок» в делах других декабристов. Находим на некоторых л.л. (л.л. 6-13) и обычные отметки тюремной администрации, сделанные при выдаче бумаги на руки заключённому; из этих отметок видно, что кн. Одоевский был заключён в № 16 Алексеевского равелина.
Из чисто внешних особенностей следует остановиться на тексте письма кн. Одоевского к Николаю от 21 декабря (№ 7). Оно написано кн. Одоевским на почтовой бумаге, которая ему была выдана тюремной администрацией: на верху каждой стр. мы находим известные нам из других дел отметки: «стр. первая» и т. д. Заканчивая 1 страницу, Одоевский в конце её (теперь л. 14 об.) написал: «Если бы у меня малейший был бы замысел, то» - и, продолжая писать на той четвёрке, которая была отмечена как «стр. третия», начал её словами: «тогда бы я не лишил бы себя», - но остался этим оборотом недоволен, зачеркнул его и, перейдя на ту стр., которая по тюремной пометке числилась «стр. вторая», продолжал свою мысль: «я не присоединился бы один» - и в таком виде это письмо было и отправлено Николаю.
При подшивке письмо это попало не на место: очевидно, кто подшивал всё дело, поставил рядом: наш № 7 первое письмо к Николаю от 21 декабря и № 8 - второе письмо Одоевского к Николаю, которое датировано 31 января; основанием для этого послужило то, что оба эти письма написаны были к Николаю; но этим была нарушена правильность хронологической последовательности, так как №№ 5 и 6 - вопросы и ответы кн. Одоевского, заслушанные в Комитете 31 декабря, - должны быть помещены после № 7, т. е. после первого его письма от 21 декабря. Другими словами, в настоящей публикации отдельные документы расположены в таком порядке: №№ 1, 2, 3, 4, 7 (21 декабря), 5, 6 ( 31 декабря), 8 (31 января) и т. д.
В деле кн. Одоевского прежде всего мы встречаемся с копией послужного списка (№ 1). Уже выше было отмечено, что в этих копиях встречаются ошибки и умолчания. Есть таковые и в списке Одоевского. Графа об имущественной положении оставлена без ответа; между тем в своих дальнейших показаниях сам Одоевский говорит, что от матери своей он получил «достаточное наследство - 1000 душ» (№ 6).
Этому нисколько не противоречит то обстоятельство, что в деле Одоевского под № 17 мы находим запрос Комитета, не описано ли у него имение и вообще нет ли у него каких-либо судебных и тяжебных дел? Надо заметить, что такого рода запросы были направлены Комитетом ко всем обвиняемым; все они сгруппированы в особых делах об имущественной положении декабристов (№№ 303 и 304), так что подобный запрос кн. Одоевскому представляет из себя формальную отписку.
Первое дознание, которое мы видим в следственном деле Одоевского, было снято ген. Левашовым (№ 2). Оно, как и большая часть допросов, снятых Левашовым, - не имеет даты; однако установление её возможно на основании того, что далее рассказывает о себе сам Одоевский: в своём письме к Николаю от 21 декабря (№ 7) он пишет: «когда я имел счастие удостоиться лицезрения вашего, то по трёхдневном голоде и бессоннице, я был в совершенном расстройстве», т. е. после событий 14 декабря до момента свидания с Николаем I, или, что одно и то же, до ареста Одоевского прошло 3 дня, т. е. 14, 15, 16; тогда можно сделать предположение, что допрос Левашова происходил 17 декабря.
Сам Одоевский остался весьма недоволен своими показаниями, данными им Левашову; в письме к Николаю I (№ 7) он говорит, что эти «показания, написанные рукой г. Левашова, не могут быть обвинением моим, ибо они как по сбивчивости своей, так равно и по существу своему совершенно неосновательны». Но некоторые подробности в этом показании подтверждаются иными источниками, напр., Одоевский говорит, что 14 числа он «заехал к Жандру... он дал мне сей последний фрак, всю одежду и 700 руб. денег». В протоколе 15 заседания Комитета, бывшего 31 декабря между прочим записано: «г.-ад. Левашов объявил, что государь император всемилостивейше прощая надв. сов. Жандра, который после происшествия 14 декабря принял кн. Одоевского и снабдил его деньгами, высочайше повелел его освободить».
Как видно из протоколов Комитета, эти показания, снятые Левашовым, были доложены последним 23 декабря в 7 заседании Комитета, а через 4 дня - 27 декабря - в Комитете в присутствии, между прочим, Голенищева-Кутузова, Левашова и других членов (кроме в. к. Михаила Павловича) «допрашивали князей Оболенского, Одоевского и Щепина-Ростовского - положили дать всем им вопросные пункты, на которые они должны отвечать письменно». Эти «пункты» мы и имеем в деле Одоевского под № 5.
Заметим, что эти вопросы (в их первой половине), предложенные тогда кн. Одоевскому и кн. Щепину (т. I, ст. 400), представляются тождественными (именно пункты 1-7), тогда как кн. Оболенскому были предложены вопросы другого содержания. А 31 числа в 15 заседании члены Комитета слушали: «показания кол. ас. Пущина, корнета кн. Одоевского и ш.-кап. Корниловича; положили: первый двум, согласно замечаниям присутствующих, сделать пополнительные вопросы».
«Ответные пункты» кн. Одоевского (№ 6) интересны в том отношении, что они дают несколько штрихов, которые ясно рисуют, как происходило то заседание, на котором был впервые допрашиваем кн. Одоевский, т. е. заседание 27 декабря. Между прочим Одоевский говорит: «прейдя чрез ряд комнат дворца, совершенно обруганный, я был весьма естественно в совершенной замешательстве». О факте такого обращения с арестованными упоминает и Каховский (т. I, стр. 348).
По-видимому, в этом заседании Одоевского сначала допрашивал Голенищев-Кутузов, потом предлагал ему вопросы Левашов: «при первых моих показаниях е. п-ву П.В. Кутузову, - говорит здесь Одоевский, - я не запирался... в показаниях моих г. Левашову я также не запирался» (стр. 251). Кутузов сделал и ещё замечание: «это говорю я, - пишет Одоевский, - в ответ г. военному г.-губер. П.В. Кутузову, который в вопросах, им учинённых мне, сказал, что верно французское лжемудрие совратило меня с пути» (стр. 250).
Далее перед нами находятся в деле кн. Одоевского три письма (№№ 8, 9, 10), одно к Николаю I от 31 января и два письма на имя А.И. Татищева - от 18 и 20 февраля. Письма эти особенно интересны, но прежде всего должно заметить следующее: выше при сравнении старой и новой нумерации было выставлено предположение, что могли быть письма Одоевского, которые не вошли в его следственное дело; это предположение подтверждается и теми словами, которые писал кн. Одоевский А.И. Татищеву 16 февраля (№ 9): «я уже имел честь донести в. в-ву, что я наведу на корень», т. е., по-видимому, ещё до 16 февраля Одоевский писал ему какое-то письмо, которого, однако, нет в следственном деле.
В письме от 16 февраля - вероятно, и ранее этого - кн. Одоевский выражает желание, чтобы его вызвали в Комитет для дачи весьма важного показания. И, действительно, в тот же день - 16 февраля - он был допрошен в 61-м заседании Комитета: «допрашивали кн. Одоевского, - читаем в протоколе, - который просил позволения предстать пред Комитетом для сделания важного открытая, - ничего нового не показал, а назвал несколько более лиц, нежели в первых допросах; но все уже известны, кроме Конной гвардии офицера Лужина, которого в виду ещё не имели. Оказывает величайшее раскаяние, столь сильно на него подействовавшее, что он кажется повреждённый в уме».
Интересна по своим мотивам и резолюция, сделанная Комитетом по поводу этих показаний кн. Одоевского: «положили: показание сие взять к сведению, а о Лужине прежде выправиться, ибо на одно слово Одоевского положиться нельзя».
Второе письмо к Татищеву (№ 10) от 20 февраля - едва ли не самый любопытный и в то же время самый печальный документ во всём следственном деле Одоевского. Забывая даже то, что он говорил прежде о своём малом участии в делах О-ва, Одоевский здесь обещает назвать даже таких членов, каких не знают ни Рылеев, ни А. Бестужев, и излагает вкратце программу своего будущего объяснения в Комитете. Интересно это письмо и потому, что оно содержит в себе несколько подробностей о предшествующем заседании Комитета 16 февраля.
Из протокола этого заседания известно, что на нём присутствовали: 1) Татищев, 2) кн. Голицын, 3) Голенищев-Кутузов, 4) Чернышёв, 5) Бенкендорф и 6) Левашов. Одоевский в письме 20 февраля сообщает, как отнеслись к нему члены Комитета в заседании 16 февраля. Обращаясь к А.И. Татищеву, он пишет: «ваш добрый взгляд, утешительное слово кн. Александра Николаевича (Голицына), добрая весть, сказанная мне е. пр. Павлом Васильевичем (Голенищевым-Кутузовым), за которую вечно на коленях буду благодарить его...». Интересно оно и потому, что показывает, как к арестованным могли доходить слухи об их сотоварищах. Кн. Одоевский, ничего не знавший о судьбе В. Кюхельбекера 27-31 декабря (№ 6, стр. 254) - в половине февраля, благодаря нескромности священника (Мысловского), уже получает известие, что он пойман.
Следует разъяснить ещё происхождение карандашной записи на обороте письма кн. Одоевского от 16 февраля, где написано: «князь Михаил Петрович Баратаев». Дело в том, что на этом же самом заседании Комитета от 16 февраля было заслушано: «показание служащего в Коллегии иностранных дел Рейнеке, открывающего, что Симбирский дворянский предводитель (кн. Баратаев) показывая ему законы Ордена карбонаров, которого будто бы он в России назначается великим магистром». Очевидно один из членов Комитета и записал на обложке письма кн. Одоевского имя кн. Баратаева.
Переходя к дальнейшим документам в деле Одоевского, мы находим под № 11 очную ставку между Н. Муравьёвым и кн. Одоевским. В протоколе 90 заседания Комитета, бывшего 29 марта, мы находим запись об этой ставке, причём здесь всё дело изложено гораздо яснее, чем в самом следственном деле, а именно в протоколе записано: «дана очная ставка кап. Н. Муравьёву с корнетом Одоевским. Сей последний утверждал, что никогда Муравьёв ему не показывал своей Конституции, а Муравьёв, приведя на память все подробности сего обстоятельства, сознался, что дал список Конституции не Одоевскому, а Оболенскому».
Ответы кн. Одоевского (№ 13) на запрос Комитета от 31 марта - о чём в протоколе Комитета не упоминается - до известной степени служат параллелью к показаниям А. Бестужева (т. I, стр. 440): последний здесь старается графически изобразить схему О-ва. Такой же чертёж приводит и кн. Одоевский в своих показаниях (л. 25 об.), причём он указывает, что это сообщил ему А. Бестужев*.
*М.Ф. Орлов в своём письме к Николаю I, между прочим, показывает: «они (т. е. декабристы) заимствовали систему иллюминатов для обществ - иметь двум подчиненным одного вышестоящего и итти далее таким же дроблением надвое». П. Попов «М.Ф. Орлов и 14 декабря». «Красный Архив», т. ХIII, стр. 161.
В следственном деле Одоевского не обозначена дата, когда происходили очные ставки Одоевского: 1) с А. Бестужевым (№ 14), 2) с бар. Штейнгейлем (№ 15), 3) с Сутгофом (№ 16). Все они по протоколам происходили 24 апреля, причём по поводу их здесь записано: «даны очные ставки: 1) князю Одоевскому с отставным подполковником бар. Штейнгейлем в том, что пред 14 числом декабря однажды у Рылеева, когда рассуждаемо было о предположенной действии, то Одоевский сказал: «Умрём! ах, как славно мы умрём». После очной ставки Одоевский, будучи уличен Штейнгейлем, сознался, что слова сии произнёс, прибавив только, что на совещаниях у Рылеева он не был;
2) кн. Одоевскому с поручиком Сутгофом. Сутгоф подтвердил своё показание о том, что Одоевский, приехав к нему 14 числа по утру и узнав, что он вместе с полком уже присягнул, с упрёком сказал ему: «не стыдно ли, вы изменили слову». Одоевский повторил своё отрицание;
3) кн. Одоевскому с Бестужевым; сей последний уличал Одоевского в том, что он действительно произнёс слова, о коих Штейнгейль объявил и 14 декабря приехал к каре возмутителей верхом, но потом слез и с пистолетом в руках стоял перед взводом Московского полка, который ему был дан в команду. Кн. Одоевский признал показание сие справедливым».
№№ 19, 20, 21 - заготовленные бланки для очной ставки кн. Одоевского с матросами Гв. Экипажа. Они стоят в непосредственной связи с показаниями этих матросов, приведёнными в деле В. Кюхельбекера под №№ 25. 26, 27, т. к. представляют пересказ этих последних с небольшими изменениями и пропусками. Ввиду того, что все три матроса ещё до самой очной ставки отвечали, что конногвардейского офицера, о котором они говорили в своих показаниях, узнать в лицо они не могут (Комитет предполагал, что это был кн. Одоевский), то очные ставки эти и не состоялись, что видно:
1) из того, что на них нет собственноручной скрепы самого Одоевского,
2) что в протоколе Комитета под 16 мая, когда их хотели дать, о них не упоминается.
Дополнительный вопрос кн. Одоевского 20 мая (№ 22) относительно показания Каховского об его разговоре с Рылеевым, в присутствии Одоевского (т. I, стр. 364), имеет наверху пометку о том, что он был «читан 21 мая» - но официально в этот день Комитет не собирался на заседание, и потому протокола за этот день нет.