Ю. Радченко

«Для дружбы всё, что в мире есть...»

В Иркутске над Ангарой стоит Знаменский монастырь. Его возвели в 1762 году, в то время, когда деды и прадеды декабристов свергли Петра III и возводили на престол Екатерину.

Мы входим в ограду монастыря, и вместе с тишиной нас охватывает печаль. Здесь своеобразный декабристский некрополь, где сошлись концы разных судеб.

Прямо перед воротами, в нескольких шагах, могила Екатерины Трубецкой, первой поехавшей за мужем в Сибирь и спустя 28 лет закончившей здесь свои дни: не дожила двух лет до амнистии.

Чуть дальше от Трубецкой другое надгробие: Николай Алексеевич Панов.

Сколько декабристов нам известно? Если спросить молодого образованного человека, кого он знает? Ну, конечно, пятерых казненных, Пущина, Лунина, братьев Бестужевых... А вот о Николае Панове слышали сравнительно немногие. А между тем власти отнесли его к 1-му разряду, к важнейшим государственным преступникам, к тем, кто сначала был приговорен к смертной казни, а затем «помилован» и осужден на многолетнюю каторгу.

Таких «перворазрядников» - всего тридцать один. И среди них Панов. И никаких о нем книг, брошюр. Спасибо Николаю Бестужеву, нарисовавшему своих товарищей по каторге - мы можем рассмотреть лицо Панова, его выпуклые невеселые глаза, большие усы. Из воспоминаний декабристов узнаем, что он был плотный блондин невысокого роста с живым характером.

Даты жизни, выбитые на иркутском надгробии, просты и печальны: 1803-1850. Прожито всего 47 лет. Жизнь, как мы понимаем, резко делится на две части: 22 года до восстания и 25 - после, на каторге и ссылке. До амнистии не дожил шести лет.

Памятливый Горбачевский, который много лет спустя вспоминал товарищей по каторге, о Панове заметит: «не помню имени-отчества».

Многие декабристы оставили мемуары - он не оставил.

От многих остались письма - от него почти нет. Видно, мало писал. А может, не к кому было.

Перед восстанием был помолвлен, имел невесту. Однако женат не был. Многие женились в Сибири - Панов нет. Кто знает, возможно, всю жизнь помнил ту, неизвестную нам девушку, которая незадолго перед восстанием дала ему слово стать женой, но так и не стала?

Скромный, обыкновенный, незаметный поручик лейб-гвардии гренадерского полка Панов 2-й (где-то, вероятно, имелся другой Панов, начавший службу раньше) - за пять лет он дошел до поручика, а лет через десять, может быть, стал бы полковником, и в отставку, в преклонные годы, вышел уже генералом...

В следственном деле Панова отмечено, что он не знал «о сокровенной цели относительно бунта». Более того, в Тайное общество принят менее чем за месяц до восстания. На вопрос следственной комиссии, что именно побудило ко вступлению, Панов отвечает:

«Так как оно было, но словам г-на члена, принявшего меня, для блага общего... то, несмотря на то, что он не открыл мне ни плана, ни средств к достижению, я согласился вступить в оное».

Он ни о чем и не спрашивал. Сразу поверил и пошел со своими товарищами до конца, спокойно и не раздумывая. Он думал и решил прежде, возможно, еще в юные годы, когда учился, и как видно даже из краткого ответа на следствии, учился немало: «Для дополнения моих познаний я брал уроки в истории и географии, математике и военным наукам, французской литературе, и, наконец, итальянского языка...»

Когда же допрашивающий, граф Бенкендорф, спросит, «с которого времени и откуда заимствовали Вы свободный образ мыслей?» - будет отвечено: «Время начала свободным мыслям я не могу наверное назначить, основание же им я получил от чтения книг о революциях, потом как молодой человек говорил свободно, наудачу, не давая словам моим никакого значения, но когда узнал о существовании общества и сделавшись членом оного, тогда свободный образ мыслей во мне усилился».

Сделать что-то для блага общего... Разве можно колебаться! Превыше всего Панов ценил дружбу. Следователи заинтересовались таинственным кольцом, которое он носил. Он объяснил, что это память дружбы, в знак которой несколько товарищей обменялись кольцами (наподобие лицейских чугунных колец) и прочитал строчку из стихотворения В. Жуковского, выгравированную с внутренней стороны кольца: «Для дружбы все, что в мире есть».

Значит, совсем не был в числе лидеров, почти не знал о готовящемся восстании - и все-таки получил 1-й разряд. Почему? За что?

Рассказ С. Цвейга о создателе «Марсельезы» называется «Гений одной ночи». Панов мог стать гением одного утра, того пасмурного утра 14 декабря, когда он чуть не взял власть и не решил судьбу восстания и судьбу России.

Нет ни одной специальной работы о скромном гренадерском поручике, но во всех рассказах о главных декабрьских событиях он присутствует. По ним можно воссоздать тот день, когда мятежники выстроились на Сенатской площади и к ним спешили гренадеры во главе с юным, отчаянным, восторженным и сверхдисциплинированным Пановым.

Накануне вечер у Рылеева. Разрабатывается план восстания. Шум, крики, многие похваляются. На вопрос, сколько солдат каждый сможет привести, только братья Бестужевы и Александр Сутгоф дают четкий ответ. «Мир вам, люди дела, а не слова», - говорит им Рылеев. Сутгоф отвечает и за своего товарища по полку Панова. И не ошибается.

Утром следующего дня двадцатичетырехлетний поручик Сутгоф выводит свою роту, а остальные семь лейб-гренадерских рот поднимает двадцатидвухлетний Панов. Позже Михаил Бестужев вспоминал: «Все семь рот, как по волшебному мановению, схватили ружья, разобрали патроны и хлынули из казарм. Панова, который был небольшого роста, люди вынесли на руках». Командир полка Стюрлер в отчаянии призывает солдат остановиться: никакого результата, их ведет маленький поручик, и полковник - уже не полковник.

У Панова вчерашний приказ присоединиться к товарищам. Он не знает ни плана, ни цели восстания. Поручик выполняет приказ. Со своими солдатами проходит сначала мимо Петропавловской крепости, которой может легко овладеть и тем самым обеспечить успех дела. Однако такого приказа у него нет, и Панов движется дальше, выходит на Дворцовую площадь и даже проникает с гренадерами за ограду дворца: ему показалось, будто дворец уже захвачен восставшими. Потом видит, что ошибся, и поворачивает обратно. Тысяче солдат ничего не стоит захватить дворец.

Но и такого приказа Панов не получил, он должен присоединиться к товарищам. Ему говорят, что они на Сенатской, и он направляется туда, проходя мимо орудий, которые тоже могли бы оказаться в его власти. Тут полк встречает нового царя Николая, которому кажется, что вот он, конец, потому что вокруг него в эту минуту немногие, а на него движется мятежная тысяча. Но нет, солдаты, крикнув оцепеневшему императору «Ура, Константин!» (символ неповиновения: ведь приказано кричать ура Николаю), поворачивают на площадь. Позже, через много лет, царь припомнит эти минуты как самые неприятные, роковые.

Итак, несколько раз в этот день юный поручик может изменить ход восстания и судьбу Российской империи, но он верен вчерашнему уговору, к тому же поручики не должны решать за полковников... Он идет к друзьям, вливается в общее каре, и через несколько часов незахваченные им орудия рассеивают революционеров...

Мы узнаем о стараниях Панова удержать бегущих и его попытке скрыться.

«...по второму же выстрелу толпа рассыпалась, и хотя я ее впереди удерживал, но в оном успеть не мог. Наконец был сам завлечен и побег по Галерной, где бросили меня в калитку г. Остермана дома; я взошел в горницу, нашел хозяев из нескольких дам и двух свитских офицеров состоящих, тут же нашел я г-на Бестужева и гвардейского экипажа офицера, коего имени не знаю.

Пробыв в сим доме до вечера, оставил в нем свой кивер и выпросил круглую шляпу у хозяев, надел шинель партикулярную, данную мне еще во фронте неизвестным, взял у Синего моста извощика, поехал в Ертелев переулок в дом полковника Белавина на квартиру брата моего двоюродного Панова. Тут я ночевал и, послав человека для узнания, что делается с полком, я узнал, что рядовые и многие офицеры в крепости, тогда решился и я туда ехать и объявить себя арестантом. Сегодня же привезли меня под стражей во дворец».

Пойман не был, но с честью сдался сам. Иным подобные действия зачли при смягчении приговора. Панову не зачтут.

Следственное дело его - одно из самых коротких, всего пятнадцать страниц. За полгода пребывания в крепости только несколько допросов: все ясно - для блага общего недавно вступил в Тайное общество, поднял тысячу солдат.

Принявший Панова в Тайный союз Каховский пробует всю вину взять на себя, просит следствие учесть, что Панов помолвлен.

Каховскому суждена виселица, Панову следующее по тяжести наказание. Николай никогда не забудет тех страшных минут, когда его судьба висела на волоске, он не простит этому поручику своего ужаса.

Следственный комитет прекрасно разбирался в градации внутри тайных обществ. Панов не относился ни к лидерам, ни к теоретикам-организаторам. Но, может, тем и был особенно опасен для власти: когда такой обыкновенный, «среднестатистический» офицер начинает действовать для революции, то дворцы рухнут! Поэтому к списку важнейших государственных преступников - генералам Волконскому, Юшневскому, старшим офицерам Трубецкому, Давыдову, Никите Муравьеву, к Пущину, Якушкину и другим признанным, известным лидерам прибавлены два юных друга-поручика Николай Панов и Александр Сутгоф, приведшие на площадь 1250 солдат.

В следственном деле записано: «Панов 14 декабря, когда полк был собран, пользуясь любовию к нему солдат, тронул оный с места».

«Пользуясь любовию к нему солдат» - какая необычная для официальной бумаги фраза! Любовь солдат - вот что опасно для власти. Офицер, за спиной которого сотни преданных ему солдат, готовых пойти за ним на мятежную площадь.

Дальше все «просто». Спокойно, с добродушной улыбкой, не каясь и не взрываясь. Панов выпьет до дна всю чащу каторжных и ссыльных лет. Каждые несколько месяцев на стол императора ложится секретнейший список всех осужденных декабристов с указанием, кто где в данный момент находится. Даже в 1830-х годах, уже на порядочном расстоянии от событий 14 декабря, список открывался пятью «правофланговыми», о судьбе которых царю напоминало краткое: повешен. Затем шли живые.

В одной из строк Николай I каждый раз находил: «Николай Панов. В Нерчинских рудниках с 25 августа 1827 года». Еще через 12 лет в списке выпускаемых с каторги вдруг мелькнет старое, строевое «Николай Панов 2-й».

Этот государственный преступник доставлял минимум хлопот. В Сибири живет небогато, но почти ничего не просит; впрочем, если бы не помощь декабристской артели, ему пришлось бы худо. В 1839 году ему только 36 лет, а он уже успел послужить в гвардии, чуть власть не захватить в России, пройти каторгу в Чите, Петровском заводе - и теперь выходит на поселение близ Иркутска.

Товарищ его к «одноделец» Сутгоф в возрасте около 50 лет наконец-то получает долгожданное разрешение ехать в армию на Кавказ. Панову никто бы не разрешил: «пользующемуся любовью солдат» не место среди солдат; к тому же бывший лейб-гвардейский поручик болен, и он остается В Иркутске. Одинокий. Где-то под Воронежем живет брат с семьей. Где-то старится бывшая невеста.

И вот мы стоим у скромной могилы в Знаменском монастыре у Ангары, грустим об этом давно ушедшем человеке, думаем о короткой странной жизни, простой и необыкновенной, незаметной и героической, думаем о человеке, для высокой дружбы отдавшем «все, что в мире есть»...

Б. Йосифова

Ему не хватило жизни

В галерее декабристов есть одно имя, которое мало известно. Невелико по объему его следственное дело в многотомных материалах Следственной комиссии. Но имя это на вечные времена зафиксировано в списках политических узников Петропавловской крепости. Император Николай направил коменданту Петропавловской крепости личную записку: «Препровождаемого Панова содержать в заключении строжайше!»

Да, зовут этого скромного молодого декабриста Николай Алексеевич Панов, поручик лейб-гвардии Гренадерского полка. Тяжел и страшен был ему приговор: смертная казнь, замененная «вечной каторгой». Он перенес тринадцать лет каторжного труда и умер в Сибири в возрасте 47 лет.

О Панове известно очень мало. В мемуарной литературе имя его встречается главным образом в связи с его бесстрашным поведением в день восстания. Скупые данные о его биографии можно почерпнуть лишь из следственного дела, в протоколах устных допросов. Родился он в 1803 году, владел французским и немецким языками, изучал итальянский, историю, географию, математику. По его собственным словам, «больше всего стремился усовершенствоваться в истории и в военных науках». В семнадцать лет призван на военную службу, принят в члены Тайного общества всего лишь за месяц до восстания.

Вот отрывок из материалов Следственной комиссии:

« - Которого времени и откуда заимствовали вы свободный образ мыслей?

- Время начала свободным мыслям я не могу наверное назначить. Основание им получил чтением книг о революциях… Когда я узнал о существовании общества и сделавшись членом оного, то тогда свободный образ мыслей во мне усилился.

- Что именно побудило вас вступить в тайное общество?

- Не что иное, как желание принадлежать оному, так как оно было создано для блага общего».

Перечитывая эти короткие, сдержанные показания, прежде всего обращаешь внимание на отсутствие имен.

Панов предельно сдержан, говорит только о себе и конкретно по тем пунктам, по которым его спрашивают. Он совсем не пытается умалить своей вины, изворачиваться и говорить неправду, избежать ответственности за свои поступки. Спокойно сообщает, что отправился к Зимнему дворцу, затем вернулся на площадь и когда встретил кавалерию, которая остановила его с ротой, то выбежал вперед и скомандовал ей «за мной», проложив путь штыками.

За этим лаконичным рассказом кроется, в сущности, беспримерный героизм Панова! Долгое время, даже на каторге в Сибири, руководители восстания не переставали восхищаться смелыми действиями Панова. Только он один, как и обещал, прибыл со своими солдатами к Зимнему дворцу. Нужно было получить приказ его взять, но приказа не поступило… Когда же узнал, что начались волнения на самой площади, он повернул свою роту к Сенатской площади.

В 1827 году в Сибирь из Петербурга прибыл с ревизией сенатор князь Б.А. Куракин. Среди поручений к нему было и одно от Бенкендорфа - информировать о поведении и нравственности ссыльных декабристов.

9 июля 1827 года Куракин писал Бенкендорфу: «Что касается Панова, то что можно сказать о нем? Представьте себе, как велико было мое удивление при виде этого толкового молодого человека, но так безразличного к своей участи. Именно так. А когда слушал то, что он говорил, мой ум, которым природа меня одарила, не мог воспринять это - и это тоже правда!

Речь зашла о той цели, которую он и его друзья поставили перед собой, то есть просить у императора «конституции с оружием в руках, чтобы положить конец, как он говорил, власти монарха». Он находит это как что-то совсем простое и совершенно естественное; когда подумаешь, что такие мысли высказываются открыто после полутора лет каторжных работ и заточения и с перспективой тоже только каторжного труда, можно без колебаний утверждать, что этот молодой человек никак не исправился и ни в чем не раскаялся».

После 13 лет каторги в сибирских рудниках Панов был отправлен на принудительное поселение в село Михалево, а позже в село Урик Иркутской губернии.

С особой трогательностью писала о Панове жена декабриста Алексея Юшневского: «Ему сейчас всего лишь 36 лет, а он уже весь седой. Он небольшого роста, светлый. И как странно видеть человека с лицом молодого, а с головою 75-летнего старца. Впрочем, здесь у нас нет ни одного человека без седых волос».

Далеко, за огромными, необъятными пространствами пустынных земель, непроходимых лесов, рек и степей России, Панов имел только одного близкого к нему человека - брата Дмитрия. И все годы тяжелого каторжного труда в Сибири Панов получал деньги, посылки, пользовался вниманием и участием в многочисленных письмах от своего брала и его жены.

Одно дело читать сборники и альманахи, перелистывать тысячи страниц архивных документов и официальных материалов о декабристах, но совершенно другое, если удается взглянуть на оригинальные письма, склониться, затаив дыхание, над подлинными рисунками, акварелями, миниатюрами и медальонами декабристов…

Каждый из нас испытывает волнение, когда держит в руках старые письма или находит «домашние» архивы; читаем и рассматриваем почтовые открытки с подписями «Ваш покорный слуга» или же с напутствиями «Да благословит тебя бог, сыночек».

Вот у нас в руках письмо, написанное 140 лет назад! Неожиданно, дрожащими пальцами прикасаемся к свидетельству чужой жизни, к подлинному доказательству того, как один молодой, вдохновенный юноша дышал, мыслил, мечтал, как на этой земле полтора века назад одна восторженно-одухотворенная, честная и прекрасная жизнь, незнакомая и очаровательная, была преждевременно прервана по воле деспота.

Шуршат страницы пожелтевших от времени писем…

Николай Алексеевич Панов, молодой каторжник в Сибири, с белыми как снег волосами и израненными в труде руками, пишет удивительные письма. Читать их сегодня без волнения, без боли в душе невозможно. Многие годы подряд он пишет брату лаконичные строчки, но за ними - удивительные нежность, благородство и доброта.

Читаешь строки, разбираешь почерк, разгадываешь буквы - и как бы приобщаешься к мыслям и настроениям пишущего, начинаешь жить его волнениями. Перед взором встают незнакомые образы, слышишь шум сибирских лесов, глухой звон оков заточенных декабристов. История, которую знал лишь по датам событий, становится осязаемой. Краткие главы учебников по истории превращаются в конкретные судьбы людей. Кажется, что слышишь дыхание живых героев, возгласы борцов о своих страданиях, видишь их нежных, чудеснейших жен, оставивших дома, детей, близких, чтобы разделить тяжесть заключения своих мужей.

Письма декабристов для меня нечто большее, чем просто исторические документы, которые должны храниться в застекленных витринах музеев или в железных сейфах государственных архивов. Они - тот мост, та живая связь с далеким, неизвестным миром, которая делает осязаемыми и понятными поступки конкретных исторических лиц. Они дают нам ключ к пониманию их характеров, открывают все богатство их духовной жизни.

Небольшая стопка писем из эпистолярного наследия декабриста Николая Панова сохранена и изучена. Когда умер писатель С.Н. Голубев, его супруга передала в дар Пушкинскому музею в Москве рукописи, материалы и связку писем. Представьте восторг и счастье работников музея, когда они установили по почерку, по бумаге, по датам, что получили целый пакет писем декабриста Николая Панова.

Письма эти пока остаются «исторической находкой», всего лишь одним из вновь приобретенных сокровищ музея. Они еще ждут своего исследователя и истолкователя.

Вот они, тоненькие, уже стершиеся от времени листы… Текст написан то на русском, то на французском языках. Письма датированы 1842, 1844, 1849 годами. И каждое из них заканчивается одними и теми же трогательными словами: «Не забывайте Вашего друга и брата Н. Панова».

Панову было всего лишь 23 года, когда он, закованный в цепи, отправился на каторгу в Сибирь. Многие из его писем не дошли до нас. Но эти 11 сохранившихся писем адресованы были: одно - его брату, а остальные после смерти брата - его жене Софье Александровне Пановой.

Седоволосый молодой человек мало писал лично о себе. Он горячо интересовался своим братом, снохой, племянниками. Он хочет знать все подробности их жизни, их повседневные нужды.

28 июля 1843 года умер единственный близкий человек Николаю Панову - его брат Дмитрий. Это был страшный удар для узника в Сибири. Он понимал, что со смертью брата потерял единственного человека, который все эти долгие годы заточения и ссылки его любил, ему писал, о нем заботился.

«Это сообщение поразило меня будто гром, - писал он своей снохе. - Первые минуты я не испытал скорби или страдания… Я не верил глазам своим, читал и не понимал, что читаю. Я все мучился, не мог ничего понять, не ошибся ли я. Но когда снова перечитал, только тогда понял весь ужас своей утраты, моя скорбь камнем легла на мое сердце». Софья Александровна написала ему, что и в будущем она будет продолжать оказывать ему помощь.

Панов ответил ей: «Благодарю Вас, моя подруга, что намерены продолжать его заботу обо мне. Утешает меня мысль, что недолго еще буду нуждаться в Вашей помощи, что наконец провидение смилостивится надо мной и подарит мне давно желаемый покой».

Последнее письмо из подаренных музею датировано 1850 годом, но написано уже другим человеком. Адресовано также Софье Александровне. Оно написано на французском языке. В нем сообщалась тяжелая весть - Николай Панов скончался в Сибири. Написал письмо князь Сергей Трубецкой.

«Мадам, Ваш деверь писал Вам о своей болезни С того времени она все прогрессировала, и, несмотря на то что он держался на ногах, слабел и угасал на наших глазах. К несчастью, мы не сомневались, что жизнь его скоро закончится. И действительно, 14 января мы пережили горе, закрыв глаза нашего прекрасного товарища.

Это был сильный удар по нашему семейству, к которому он был так привязан. Он скончался без видимых страданий, окруженный моей женой и несколькими друзьями. Можно сказать, что не болезнь его убила, а что ему не хватило жизни… Нежная забота, которую Вы всегда проявляли к моему покойному другу, внушает мне чувство глубокого уважения к Вам, мадам. И я Вас прошу принять это уважение от Вашего преданного слуги Сергея Трубецкого. Иркутск, 13 февраля 1850 года».

Небольшая связка писем, написанных на тонкой, истертой на сгибах бумаге… Письма, которые пришли из Сибири, миновали почтовые станции, десятки городов, тысячи верст. Читала их мало кому известная Софья Александровна…

Мы никогда бы не узнали, что была такая дама, которая имела доброе сердце и благородные порывы помогать деньгами, посылками и поддерживать письмами своего деверя, если бы теперь, спустя целых 140 лет, мы не прочитали писем Н. Панова. Признательные люди с уважением произнесут ее имя. Она красивым наклонным почерком писала на конвертах своих писем: «Государственному преступнику Николаю Панову, Нерчинские рудники, Сибирь…» - и облегчала участь его словами сестринской любви...

Звёздный час поручика Панова

Т.А. Перцева

Николай Алексеевич Панов родился в 1803 г. в семье дворян. Более подробных сведений о родителях не сохранилось, так как в 1825 г. они уже скончались и в формулярах Следственной комиссии о них упомянуто не было (приводились данные только о живых родственниках). В наследство Николай с братом Дмитрием получили 860 душ в Пензенской, Калужской и Владимирской губерниях. Воспитывались мальчики дома, получив стандартное по тем временам образование: французский язык, занятия по истории и словесности, основы математики.

Возможно, среди учителей были и русские наставники, но на следствии, отвечая на обязательные вопросы об истоках своих знаний и вольных мыслей, Николай Алексеевич назвал только иностранных гувернёров. Это было достаточно предусмотрительно, поскольку он не скрывал, что своё «вольнодумство» получил «от чтения книг о революции». Этот интерес к революции, как к жертвенному служению всеобщему благу, был характерен для людей, воспитанных на романтической литературе первой четверти XIX в.

В семнадцатилетнем возрасте, следуя дворянской традиции, Панов вступил в военную службу подпрапорщиком лейб-гвардии Гренадерского полка, созданного в царствование Елизаветы Петровны под руководством будущего маршала П.А. Румянцева. Первый Гренадерский, а с 1813 г., за особые заслуги в Отечественной войне и Заграничных походах, - лейб-гвардии Гренадерский полк относился к числу привилегированных. Он славился не только ратными подвигами, но и довольно либеральными настроениями, недаром одиннадцать из служивших в нём в разное время офицеров оказались причастными к событиям 14 декабря 1825 г.

Служебная карьера молодого офицера складывалась вполне благополучно: уже через год - прапорщик, в 1823 г. - подпоручик в должности батальонного адъютанта, а в следующем году Панов получил чин поручика. В полку он близко сошёлся со своими сверстниками - поручиком А.Н. Сутгофом, подпоручиком А.Л. Кожевниковым, прапорщиком С.Н. Жеребцовым, чему, видимо, способствовало проживание их вместе в офицерских казармах полка на набережной р. Невки.

Эти товарищи, получившие образование в Благородном пансионе при Московском университете (первые два) и Царскосельском лицее (последний), привлекали его серьёзным отношением к делу, разносторонними интересами, любовью к чтению, что в то время встречалось не столь уж часто даже среди столичной гвардейской молодёжи.

Весной 1825 г. Александр Сутгоф познакомился с П.Г. Каховским, который принял его в Северное общество. Вслед за ним членами декабристской организации стали А. Кожевников и Н. Панов. В отличие от их старших товарищей по тайному обществу, новых декабристов не очень занимали вопросы теории. Как и большинство молодых людей, они стремились к героизму и конкретным действиям. И такая возможность им скоро представилась.

Восстание на Сенатской площади стало звёздным часом Николая Панова. Именно тогда он ощутил себя «историческим человеком», от которого действительно многое зависело. Ситуация, сложившаяся в России после смерти Александра I, заставила декабристов срочно заняться подготовкой восстания. Через Сутгофа, который стал представителем лейб-гренадеров на совещаниях общества, они были в курсе основных деталей плана готовящегося выступления и особенно относительно надежд, связываемых с их полком.

Разумеется, авторитет юных поручиков был недостаточным, чтобы поднять весь полк, поэтому было решено привлечь к этому полковника А.М. Булатова, прошедшего с гренадерами всю компанию 1812 г., а затем и Заграничные походы. И хотя в 1823 г. он был переведён командиром 12-го Егерского полка, его по-прежнему считали своим. Панов пригласил Булатова на ужин, на котором тот встретился с однополчанами и был втянут в обсуждение происходящего.

Узнав его мнение, К.Ф. Рылеев открыл ему цель заговора и рассказал о планах, разработанных полковником князем С.П. Трубецким, в том числе и о роли, отведённой гренадерам - захватить Петропавловскую крепость. После некоторых колебаний Булатов согласился принять участие в государственном перевороте, сулившем освобождение для всего русского общества.

Однако 14 декабря события пошли не так, как было задумано. Переприсяга членов Сената, проведённая ранним утром, до того как декабристы смогли помешать ей, отказы П.Г. Каховского от убийства Николая Павловича и А.И. Якубовича - от захвата Зимнего дворца заставили на ходу менять планы. Плохая связь между участниками, разбросанными по огромному городу (казармы полков находились, как правило, на окраинах), ещё более расстроила исполнение намеченного плана. Поняв это, полковник Булатов уклонился от взятых на себя обязательств, и молодые офицеры, в известном смысле, оказались предоставленными самим себе.

Вначале, услышав о присяге сенаторов и не зная об изменившихся планах, они пришли в некоторую растерянность и не смогли воспрепятствовать присяге новому императору. Но позже, давая показания на следствии, Панов сказал: «Мог ли я в душе своей присягать, когда я готовился к возмущению». И когда в полку появился А.И. Одоевский с известием, что лейб-гвардии Московский полк уже вышел на площадь, заговорщики без раздумий и сомнений начали действовать. Сутгоф собрал свою роту и приказал солдатам взять боевые патроны. Рота вырвалась из ворот казарм со знаменем впереди и  по льду Невы присоединилась к восставшим.

Оставшиеся в казармах солдаты волновались, и командир полка Н.К. Стюрлер приказал никого не выпускать из расположения части. Однако оставшийся ещё в полку Н.А. Панов «поселил в нижних чинах подозрение к учинённой присяге». В это время Стюрлер получил приказ вести полк к императору и «2 баталиона, состоявшие из 4-х рот второго и двух первого, были построены вместе в колонну». Воспользовавшись этим, Панов продолжил агитацию. Несмотря на попытки старших офицеров во главе с полковым командиром задержать колонну, 21-летний поручик вывел около 1000 солдат на помощь товарищам.

По пути к Сенатской площади он попытался, по-видимому, реализовать скорректированный рано утром план и захватить Зимний дворец, от чего отказался Якубович. Это действительно могло существенно повлиять на весь ход восстания. Однако во внутреннем дворе, куда гренадеры прорвались сквозь караул Финляндского полка, их встретили гвардейские сапёры, лично преданные своему шефу - великому князю Николаю.

В этих условиях, не имея шансов переломить ситуацию в свою пользу, Панов принял решение вести своих солдат на соединение с основными силами восставших. Позже, вспоминая об этом эпизоде, Николай I писал: «Ежели бы сапёрный батальон опоздал только несколькими минутами, дворец и всё наше семейство были б в руках мятежников».

Но на этом приключения гренадеров не закончились. На Дворцовой площади они встретились с новым, не принимаемым ими императором, сопровождаемым кавалергардским эскортом. На допросе об этой встрече Панов сказал лаконично: «Встретив кавалерию, нас останавливающую, я выбежал вперёд, закричал людям: «За мною!» - и пробился штыками». Последним препятствием колонне Панова могли бы стать преображенцы, егеря и измайловцы, уже образовавшие внешнюю цепь вокруг Сенатской площади, но они пропустили гренадеров, не оказав серьёзного сопротивления.

Прибытие свежих и немалых (примерно треть восставших) сил было встречено с радостью и оживило надежды. Московцам, простоявшим около четырёх часов на восьмиградусном морозе, уже трудно было держать строй. Александр Бестужев, по его показаниям на следствии, «поставил свежих лейб-гренадеров на фасы, московцев внутри каре». Шёл третий час дня, начинало смеркаться. Вокруг восставших всё теснее смыкалось кольцо верных правительству войск, что затрудняло возможность каких-либо активных действий в условиях небольшой, сжатой заборами, складами, грудами камней, привезёнными для строящегося Исаакиевского собора, Петровской площади.

Оставалось одно - ждать темноты, под прикрытием которой некоторые полки могли бы решиться перейти на их сторону. Надежды эти были не беспочвенны. Как позже вспоминал А.П. Беляев, «из некоторых полков приходили посланные солдаты и просили нас держаться до вечера, когда все обещали присоединиться к нам». Осознавал эту возможность и Николай I и в пятом часу пополудни отдал приказ артиллерии стрелять картечью. Восстание было подавлено.

Утром 15 декабря Николай Панов добровольно явился в Петропавловскую крепость, куда уже начали свозить его арестованных товарищей. Он был помещён в первую камеру Зотова бастиона и в тот же день допрошен генералом В.В. Левашовым. Молодой офицер держался с большим достоинством не скрывая своего участия в происшедших событиях, он отказывался давать показания против других, что вызвало раздражение против него у следователей и было дано указание коменданту крепости «присланного Панова, как самого упрямого, посадить тоже в Алексеевский равелин и содержать наистрожайше».

Судьба Николая Алексеевича тревожила П.Г. Каховского, вовлекшего его в тайное общество. 22 декабря он писал из крепости в Следственный комитет: «Прошу одной милости, чтоб облегчили судьбу Сутгофа, Панова, Кожевникова и Глебова... Панов имеет невесту, он помолвлен, посудите о его положении!» А в мае 1826 г., когда следствие уже закончилось, он снова умоляет генерала Левашова: «Все они таких чистых правил, как нельзя более. Возьмите поступок Панова, чем он не пожертвовал!» Однако ни просьбы Каховского, ни молодость Панова, ни то, что он вступил в общество, по признанию самой Следственной комиссии, «без полного понятия о сокровенной цели оного относительно бунта», не возымели никакого действия.

Верховным Уголовным судом Н.А. Панов был обвинён в том, что «по учинении уже присяги, лично действовал в мятеже, возмутил несколько рот, вступил с ними в Зимний дворец и потом присоединился к другим мятежникам на площади. Команда его производила стрельбу». 14 членов суда высказались за отнесение его к лицам, поставленным вне разрядов, 42 включили в первый разряд и только пятеро предложили более мягкое наказание. В результате Панов был осуждён по первому разряду и по конфирмации 10 июля 1826 г. приговорён к бессрочным каторжным работам.

В августе 1826 г. Н.А. Панов, вместе с И.С. Повало-Швейковским, А.Н. Сутгофом и Д.А. Щепиным-Ростовским, был отправлен в Свартгольмскую крепость, где уже находились В.И. Штейнгейль, Г.С. Батеньков и В.А. Бечаснов. Через год он был доставлен в Читинский острог. Здесь были собраны все приговорённые к каторжным работам декабристы. Маленький, заштатный острог был не приспособлен для содержания такого количества узников, и потому они жили в страшной тесноте. Свои камеры декабристы в шутку называли «Москвой», «Новгородом», «Псковом» и «Вологдой». Николай Алексеевич оказался в «Новгороде», где время проходило «в громких беспрестанных политических прениях».

Жизнь Панова в Чите и затем в Петровском заводе не изобиловали особыми событиями. Он делил время между обязательными работами и занятиями для души - на общем огороде, лекциями в «каторжной академии» и чтением. Судя по книгам, которые Панов получал от брата и невестки, он остался верен романтической литературе. Так, в 1837 г. Николай Алексеевич получил повесть немецкого романтика Фуке «Ундина» в переводе В.А. Жуковского, которую с интересом и одобрением прочли и его товарищи.

Как и другие, он вступил в декабристскую артель, внося в неё значительную часть средств, присылаемых его братом, Дмитрием Алексеевичем. Конечно, невесту он потерял, но его связь с братом и его женой, Софьей Александровной, никогда не прерывалась.

В 1839 г., перед выходом Панова на поселение, Н.А. Бестужевым были написаны два его портрета. Николай Алексеевич попросил для подарка брату тот, который сейчас искусствоведами признаётся лучшим. Долгое время он хранился в Воронеже, в семье Дмитрия Алексеевича, но в настоящее время его местонахождение неизвестно. Сохранилась только литография, художника А.Т. Скино, сделанная в 1857 г. по просьбе Е.И. Якушкина, собиравшего материалы о товарищах по несчастью своего отца.

Указом от 10 июля 1839 г. Панов был переведён на поселение. Местом приписки для него было избрано село Михалёво Жилкинской волости Иркутской губернии (ныне затоплено). Вокруг жили многие его друзья, наиболее близкими из которых были бывший однополчанин А.Н. Сутгоф (с. Введенщина), А.М. Муравьёв и Ф.Б. Вольф (с. Урик) и семейство Трубецких (с. Оёк). Попытки Панова заняться хозяйством были не очень удачными, и, вскоре, он, по-видимому, перестал уделять ему внимание.

Добродушный, снисходительный к окружающим, он везде был желанным гостем. Нередко навещал друзей, порой подолгу задерживаясь у них. Будучи в курсе дел иркутской колонии, сообщал новости тем, кто жил далеко. При этом никогда не опускался до сплетен и относился ко всем с искренним участием и благожелательностью. Он постоянно переписывался с братьями Бестужевыми, а после отъезда в Западную Сибирь А.М. Муравьёва и Ф.Б. Вольфа - и с ними. Весной 1841 г., узнав об аресте М.С. Лунина, Панов присоединился к М.Н. Волконской, организовавшей проводы при отправке его в Акатуй.

В 1845 г. он получил разрешение переехать в с. Урик, купив дом Вольфа, переведённого в Тобольск. Здесь он принимал И.И. Пущина, приехавшего для лечения в Иркутск в мае 1849 г. Впрочем, и здоровье самого Панова было подорвано выпавшими на его долю испытаниями и лишениями. В 1844 г. ему пришлось отправиться для лечения на Туркинские минеральные воды, но они принесли лишь временное улучшение. «Болезнь всё время прогрессировала, и хотя он продолжал держаться на ногах, худел и угасал на глазах», - писал о последних днях своего друга его невестке С.П. Трубецкой.

Встречать новый, 1850-й, год Панов приехал к Трубецким в Иркутск и здесь окончательно слёг. 14 января он скончался «без видимых страданий», окружённый заботой Екатерины Ивановны Трубецкой, к которой всегда относился с благоговением. Он похоронен в ограде Знаменского монастыря, где позже рядом с ним были похоронены и его товарищи - П.А. Муханов, В.А. Бечаснов и княгиня Е.И. Трубецкая.

№ 343

№ 11

Поручик Панов

1В

№ 343

Опись

Делу поручика Панова

.................................................................................................................................................... Страницы в деле

1. Формулярный его Панова список.

2. Показание отобранное от Панова г[осподином] генерал-адъютантом Левашёвым .................. на 1 и 2

3. Вопросные пункты Комитета о воспитании с его Панова ответами ............................................. на 3 и 4

4. Вопросные пункты 5 генваря 1826 ................................................................................................. на 5, 6 и 7

5. Ответы на оные его Панова ................................................................................................................ на 8 и 9

6. Записка полковника Шипова 2-го 15 генваря 1826 ............................................................................. на 10

7. Вопросный пункт Комитета 15 генваря 1826 с его Панова ответами ................................................. на 11

8. Записка о переводе Богуславского в 12 Егерский полк от 16 генваря ............................................... на 12

9. Сведение о поступках поручика Панова 2-го во время происшествия 14 декабря 1825 года от полкового его командира .................................................................................................................... на 13 и 14

10. Извлечения из показаний на Панова сделанных разными лицами1 ................................................... 15

........................................................................................................................................................................................................................

Итого.................................................................................................................................................................... 15

Надворный советник Ивановский.

1 Последний пункт приписан другим почерком, похожим на почерк надворного советника Ивановского.