Братья Перовские в истории России

Один из сыновей многодетной семьи казака из Черниговской губернии деревни Лемеши Григория Розума Алексей обладал сильным красивым голосом. Благодаря своему голосу, парень попал в придворный хор двора царицы Анны Иоановны в Петербурге. Это событие круто изменило его жизнь. Красивый юноша приглянулся цесаревне, дочери великого Петра, Елизавете, будущей Императрице Елизавете Петровне. В 1742 году они тайно обвенчались.

Известно историческое предание, что после воцарения Екатерины II к графу Алексею Разумовскому, который проживал в своем Аничковом дворце, подаренном ему Елизаветой Петровной, прибыл посланный от Екатерины II канцлер Воронцов с извещением о даровании ему титула Высочества как законному супругу покойной императрицы. Разумовский отклонил эту милость и сказал канцлеру Воронцову: «Я не был ни чем более, как верным рабом Ее Величества, покойной императрицы Елизаветы Петровны», - вынул из потайного ящика все документы, относившиеся к его браку, прочитал их канцлеру и тут же при нем бросил в огонь камина.

Вот таков он, бывший певчий, ставший милостью Императрицы Елизаветы Петровны российским фельдмаршалом и ее мужем, человек, с именем которого связана и любопытная история несчастной самозванки княжны Таракановой. История Таракановой имела основанием тот факт, что у Алексея Разумовского и Елизаветы Петровны, действительно, было несколько детей.

Алексей Разумовский не порывал связи с родной Украиной, постоянно интересовался тем, что происходило на его родине.

Ты знаешь, край, где все обильем дышит,
Где реки льются чище серебра,
Где ветерок степной ковыль колышет,
В вишневых рощах тонут хутора,
Среди садов деревья гнутся долу
И до земли висит их плод тяжелый?
Туда, туда всем сердцем я стремлюся,
Туда, где сердцу было так легко,
Где из цветов венок плетет Маруся,
О старине поет слепой Грицко
И парубки, кружась на пожне гладкой,
Взрывают пыль веселою присядкой!
Ты знаешь, край, где с Русью бились ляхи,
Где столько тел лежало средь полей?
Ты знаешь край, где некогда у плахи
Мазепу клял упрямый Кочубей
И много где пролито крови славной,
В честь древних прав и веры православной?
Ты знаешь край, где Сейм печально воды
Меж берегов осиротелых льет,
Над ним дворца разрушенные своды,
Густой травой давно заросший свод,
Над дверью щит с гетманской булавою?
Туда, туда, стремлюся я душой!

Так спустя много лет писал об Украине потомок знаменитого казака поэт А.К. Толстой.

Под влиянием Алексея Григорьевича появился интерес к Украине и у Императрицы, которая в 1744 году посетила города Глухов, Козелец, Киев. В знак милости к Алексею призвала Елизавета Петровна ко двору с Украины всю его родню, старуху мать-казачку, брата Кирилла, которого после учебы в Петербурге отправили учиться за границу. В Германии, Польше, Франции он изучал географию, историю, языки. Возвратившись в Россию, он был назначен Императрицей Президентом Академии наук. К этому времени оба брата были уже возведены в графское достоинство (в 1744 году).

К исходу XVII века некогда самый почетный на Руси титул «князь» утратил свою прежнюю важность, и как бы взамен его появился новый почетный дворянский титул «граф». На первых порах его стали давать видным вельможам, знатным сановникам и близким к государю людям. Вдобавок к тому, с пожалованием этого титула соединялось и пожалование большого состояния. Так что при Петре I, а графские титулы в России появились только со времен Петра I, бедняков графов не было, а находящихся почти в нищете князей было достаточно. Так что с титулом графа в народе всегда соединялось понятие не только о знатности, но и богатстве.

Кириллу было всего 22 года, когда для него была восстановлена должность гетмана Малороссии. Женившись на Екатерине Ивановне Нарышкиной, Кирилл Григорьевич стал одним из самых богатых людей России.

В высшем обществе любили братьев Разумовских, дом которых славился гостеприимством и радушием. По натуре своей Кирилл Григорьевич был справедливым, добрым и отзывчивым человеком. Он любил свою малую родину, Украину, старался привить эту любовь и детям, а их было у него немало: шесть сыновей и пять дочерей (среди них Наталья Кирилловна Загряжская).

Если кто-нибудь из них начинал кичиться своим положением, он просил слугу принести и показать детям крестьянскую одежду, в которой он приехал когда-то в Петербург, напомнив, что был он пастухом и пас быков. Дети Кирилла Григорьевича впоследствии занимали важные государственные посты, но уроки отца ими все-таки со временем были забыты. Знаменитый мемуарист Филипп Вигель в своих воспоминаниях пишет о семье Разумовских «Все сыновья добродушного, ко всем радушного Кирилла Григорьевича были не в него спесивы и недоступны. А, казалось бы, ему скорее можно было в молодости зазнаться при быстром переходе от состояния пастуха к званию гетмана Малороссии, от нищеты к несметному богатству».

Один из сыновей гетмана, граф Алексей Кириллович, попечитель Московского университета, стал вторым в России министром народного просвещения, сменив на этом посту графа П.В. Завадовского. Воспитанный за границей, окруженный с детства чрезвычайной роскошью, Разумовский плохо знал Россию. Он любил спокойную жизнь и кабинетные занятия по своей обожаемой специальности - ботанике. При нем, как и при Завадовском, возникали новые ученые общества, было создано много новых училищ в разных концах России.

При нем открылось высшее учебное заведение, на долю которого выпала великая честь - воспитать гениального Пушкина. Открытие Царскосельского лицея многие справедливо считали заслугой А.К. Разумовского.

Ему пришлось тогда показать большую настойчивость и самостоятельность, так как условия общественной жизни и взгляды Императора Александра I на просвещение изменились в течение первого десятилетия его царствования. В высших кругах петербургского общества начинали преобладать мистические воззрения, и находились люди, которые считали, что просвещение только суета, притом опасная для развития нравственных качеств народа. Эти лица возражали против преподавания в лицее естественных и политических наук, доказывая, что знание Библии достаточно, чтобы знать, каким образом произошла Вселенная.

Но А.К. Разумовский настоял на своем и не изменил программы лицея. Он участвовал в разработке проекта Лицея, программ преподавания, принимал вступительные экзамены у будущих лицеистов. Он присутствовал на экзамене, когда Пушкин декламировал свои стихи «Воспоминание о Царском селе», растрогавшие Г.Р. Державина.

Разумовский тоже считал себя не чуждым литературе. И поэтому на торжественном обеде он посчитал себя вправе сказать отцу юного поэта, Сергею Львовичу: «Я бы желал, однако, образовать вашего сына в прозе». На что Державин с жаром ответил: «Оставьте его поэтом!»

После министерства Разумовского наступило время министерства князя А.Н. Голицына, и называлось оно уже иначе - Министерство духовных дел и народного просвещения. Само название свидетельствовало, что просвещению придавалось уже в этот период второстепенное значение.

Женился А.К. Разумовский на самой богатой в то время невесте - Варваре Петровне Шереметевой, внучке фельдмаршала графа Б.П. Шереметева, сподвижника Петра I (Борис Петрович стад первым русским графом, получившим графский титул от Петра I за усмирение стрелецкого бунта в Астрахани). Но женитьба эта не принесла счастья ни Варваре Петровне, ни Алексею Кирилловичу. Супруги расстались, четверо детей росли при отце.

Один из них, внук гетмана Украины, граф Петр Алексеевич Разумовский последние двадцать пять лет своей жизни провел в Одессе. Он был ближайшим другом герцога Ришелье и последним из русских Разумовских, (другая ветвь знаменитого семейства переселилась за границу и пережила Петра Алексеевича на два года).

Он прибыл в Одессу в 1806 году после долгого заграничного путешествия и был назначен чиновником по особым поручениям к герцогу Ришелье. Граф Петр Алексеевич был личностью на редкость оригинальной. В Одессе, живя в полном одиночестве, он сошелся и подружился только с герцогом. Их сблизила, прежде всего, общая страсть к разведению садов.

Кроме этой страсти, было у странного графа еще одно увлечение - домостроительство, которое он унаследовал от своего деда, тот тоже сделал колоссальные постройки в своих малороссийских имениях. В Одессе, на своем хуторе на Молдаванке, Петр Алексеевич построил несколько дворцов, а между ними - башни, павильоны, подземные лабиринты. Не желая водиться с людьми, граф завел себе огромную клетку с птицами, собрал огромную библиотеку, которым и уделял свое внимание.

Много разговоров ходило в то время по Одессе о нелюдимом графе, и, когда он в 1835 году умер, многие из любопытства стремились попасть в его имение, о котором ходила масса легенд и небылиц. Прошло несколько лет, и в Одессе ничего от былого богатства и роскоши графа Разумовского не осталось. Книги из библиотеки графа продавали после его смерти пудами, подземные лабиринты были засыпаны, дворцы, украшавшие окрестности Одессы, разрушились, а диковинных своих пернатых друзей он сам перед смертью выпустил на волю.

Так закончилась в России жизнь последнего представителя знаменитого рода Разумовских. Встречается эта громкая фамилия и сегодня, но она, так же, как и другие эффектные фамилии, - такие, как Салтыковы, Воронцовы, Романовы, не всегда говорит о знатности происхождения ее носителя.

В прежние времена выходившие на волю крепостные люди очень часто принимали фамилию своих господ, особенно если эти фамилии были общеизвестны и громки. Вот почему эти знаменитые фамилии так часто встречаются и в наши дни, но, само собой разумеется, что к потомкам знаменитых дворянских родов далеко не всегда имеют какое-либо отношение.

В конце XIX века пресекся и род графов Перовских. Эту фамилию носили побочные дети графа Алексея Кирилловича Разумовского, о котором Ф.Ф. Вигель в своих «Записках» не совсем справедливо пишет: «Он имел одну только беззаконную славу быть отцом Перовских».

Матерью внебрачных детей знатного вельможи, его невенчанной женой была Мария Михайловна Соболевская. Она родила ему девять детей: четырех сыновей и пять дочерей.

Братья Перовские были весьма заметными фигурами в государственной и общественной жизни России в первой половине XIX века. Достаточно сказать, что среди близких друзей и знакомых братьев Перовских были выдающиеся люди того времени: поэты Пушкин, Жуковский, Вяземский, историк Карамзин, братья Брюлловы и многие, многие другие.

Внебрачные дети А.К. Разумовского были людьми яркой индивидуальности, и каждый из них добился больших успехов в той области, которой посвятил жизнь. Доказательством тому служит тот факт, что три брата Перовских отмечены даже в советских энциклопедиях. Интересовался знаменитыми братьями и великий Л.Н. Толстой, он обратился с просьбой к младшему из братьев Борису дать ему возможность воспользоваться семейным архивом. Одного из Перовских, Василия, писатель хотел видеть одним из главных героев своего предполагавшегося романа о декабристах.

Граф А.К. Разумовский по-своему любил своих внебрачных детей, он дал им прекрасное воспитание и образование, и они были приняты в высшем обществе. Он обеспечил своим сыновьям военную, гражданскую и придворную карьеру, а дочерям - престижные и выгодные партии. Но некоторая двусмысленность положения юных Перовских наложила отпечаток на их характер, все они отличались обостренным чувством собственного достоинства, независимостью суждений, жизнестойкостью и были при этом трудолюбивы.

Младший из четырех братьев Перовских - Борис Алексеевич - родился в 1815 году. Он, как и его братья, получил отличное домашнее образование, с детства был приучен к умственному труду, и чтение книг на разных языках было его ежедневной потребностью. После юнкерской школы Борис служил в Кавалергадском полку, затем в должности адъютанта при Великом князе Михаиле Павловиче.

Служба проходила на Кавказе, в Прибалтийском крае. Среди друзей молодого офицера был и поэт Михаил Юрьевич Лермонтов. Но, в отличие от своего знаменитого друга, врагов Борис Алексеевич не имел. Наоборот, современники отмечали его доступность и доброжелательность. Все, кто знал Бориса Алексеевича, единодушно считали, что душа его была идеально чистой, рыцарски благородной, теплой и открытой.

Благоволил к нему и Император Александр II. Именно Бориса Перовского выбрал он одним из воспитателей, а потом попечителей при своих сыновьях. Перовский никогда не был педагогом и долго отказывался от предложения Государя, говоря, что он совсем не подготовлен для этой деятельности. Но Александр II настоял на своем выборе и был прав. Учитель горячо полюбил своих воспитанников, они платили ему тем же.

Здоровье Бориса Алексеевича заметно ухудшилось после роковых событий 1 марта 1881 года. Буквально за несколько часов до кончины Императора Александра II Перовский беседовал с ним. Говорили потом, что он умер от скорби по убиенному Государю.

Скончался граф Б.А. Перовский в 1881 году в Каннах, где находился на лечении, похоронен в Ницце. Младшему брату Борису Алексеевичу мы обязаны сохранностью большей части семейного архива Перовских.

Борис Алексеевич был женат на С.К. Булгаковой, дочери почтдиректора в Петербурге. Кроме трех дочерей, он имел законного наследника, сына Алексея, с безвременной кончиной которого в 1887 году прекратилась графская линия рода Перовских, продолжавшаяся всего немногим более сорока лет.

Борис Алексеевич Перовский получил графский титул после смерти своего старшего брата Льва Алексеевича, владельца имения Меллас в Крыму.

Юность Л.А. Перовского, будущего министра внутренних дел России, пришлась на годы войны с Наполеоном. Исполненный чувства высокого патриотизма, Лев Перовский оставил московский университет и перешел учиться в новое учебное заведение, военное училище колонновожатых, основанное князем Петром Михайловичем Волконским. Это военное училище готовило офицеров, занимавшихся организацией передвижения войск, выбором места для предстоящих сражений, разведкой и сбором сведений о противнике. Всему этому и обучался юный герой с возвышенной душой, не словом, а делом доказывая свою любовь к Отечеству. Начинал он войну прапорщиком, закончил ее в Париже поручиком.

В Храме Христа Спасителя в Москве воспроизведена своеобразная летопись побед русского воинства в Отечественной войне 1812-1814 годов, в честь которых и был построен этот Храм. На его стенах помещены 177 мраморных плит, на которых в хронологическом порядке изложено описание сражений на территории России и вне ее пределов. На этих плитах указаны: время и место сражения, главнокомандующие, перечень войск и орудий, имена убитых и раненых в том сражении офицеров, общее число выбывших из строя нижних чинов и имена отличившихся, т.е. получивших высшие награды, без обозначения самих наград, и имена лиц, награжденных орденом Св. Георгия.

Среди тех, кто отличился в том или ином бою с французами, шесть раз отмечено имя молодого офицера Льва Перовского! В Бородинском сражении его имя рядом с именем брата Василия. Упомянут он и как отличившийся в сражениях при Вязьме, Смоленске, Люцине, Лейпциге. При взятии Парижа опять в героях поручик Лев Перовский!

Великая и знаменательная для России война с Наполеоном оставит неизгладимый след в душе Льва Алексеевича Перовского, который изберет своим девизом слова «Не слыть, а быть» и будет следовать им всю жизнь.

Большую роль в служебной карьере Льва Алексеевича сыграл светлейший князь, Генерал-фельдмаршал Петр Михайлович Волконский. После войны юный офицер служил в Главном штабе русской армии, начальником которого был Волконский. Отмечая подготовленность и опыт молодого военного, Петр Михайлович представил Перовского к званию полковника. Позже, когда из-за интриг и столкновений с Аракчеевым Волконский вынужден был уйти в отставку с поста начальника Главного штаба, вслед за ним покинул Главный штаб и полковник Л.А. Перовский, оскорбленный несправедливостью по отношению к его начальнику.

Волконский не забыл благородный поступок своего подчиненного, и, когда при Николае I он был назначен Министром императорского Двора и Уделов, ценя способности и другие привлекательные качества характера Льва Алексеевича, взял его заместителем по Департаменту Уделов.

Выбор Волконского был очень удачен. Лев Алексеевич энергично взялся за дело. Он провел реорганизацию всего Департамента, что повысило доходность удельного хозяйства, не ухудшив положения крестьян. По его инициативе в деревнях стали строить школы, больницы, училища, в которых крестьянские дети могли получить агрономические знания. Перовский стал закупать за границей высокопродуктивный скот и семена для крестьян, поощряя их, а нередко даже заставляя расширять посадки картофеля, в котором видел одно из средств спасения в случае неурожайных лет.

Благодаря старанию Льва Алексеевича, удельные крестьяне находились в России в лучшем положении, чем остальные категории крестьян. Этим он обратил на себя внимание Императора Николая I, который в 1841 году вверил ему управление Министерством внутренних дел страны.

Лев Алексеевич проработал в этой должности до 1852 года. Вообще, МВД в России было образовано в 1802 году, его руководитель по своему значению среди высших должностных лиц страны по существу не уступал Председателю комитета министров. Первым министром МВД стал граф Виктор Павлович Кочубей.

Еще по прежней своей службе Лев Алексеевич Перовский слыл среди своих подчиненных очень крутым начальником, так что его называли даже Тигром Алексеевичем, поэтому все служащие министерства с трепетом ожидали его прихода и распоряжений. И он «оправдал» их опасения.

Л.А. Перовский действительно стал грозою для многих директоров, губернаторов, среди которых оказалось немало людей с дурной нравственной репутацией. Основным принципом министерской деятельности Перовский считал организацию строгого контроля за исполнением всеми служащими своих обязанностей. Особенно это касалось учреждений министерства на местах.

Новый министр увеличил число командировок чиновников центрального аппарата. Делал он это с двоякой целью. С одной стороны, он понимал, какое стимулирующее впечатление производит приезд крупных чиновников из министерства, с другой стороны, министерские чиновники в таких поездках могли подробно узнать о положении дел на местах.

В командировку он посылал часто кандидата на губернаторскую должность и преимущественно в ту губернию, начальника которой предполагалось уволить. Представленный отчет он выслушивал в присутствии директоров, которые задавали вопросы по отчету. По ответам Перовский мог судить о том, сам ли чиновник проводил ревизию и составлял отчет или пользовался услугами своих же чиновников, взятых с собой. Были случаи, когда министр был не удовлетворен отчетом, и кандидат не утверждался на должность губернатора.

Чиновники внутренних дел с удивлением отметили, что их новый начальник в каждом подчиненном предполагал стремление к злоупотреблению и каждый поступок, показавшийся ему подозрительным или неблаговидным, преследовал с неумолимой жестокостью.

Особое внимание он уделял состоянию столичной полиции, не считая ниже своего министерского достоинства лично вникать во все подробности ее деятельности. Чиновники из МВД иронично говорили, что министр нередко делал то, что являлось обязанностью квартального надзирателя. Он образовал специальные подразделения полиции, обязанностью которых было следить за соблюдением на рынках, в городских лавках твердых цен, установленных городской администрацией на некоторые продукты питания.

Большую известность получила полицейская операция, проведенная Львом Алексеевичем Перовским, по внезапному обыску в одну ночь всех винных магазинов столицы с целью обнаружения подпольного и недоброкачественного товара. Министр лично руководил раскрытием нескольких крупных краж, совершенных в Санкт-Петербурге.

Все эти действия Л.А. Перовского принесли ему большую известность среди жителей Петербурга и вызвали ненависть среди руководства столичной полиции. Одни говорили о его скорой отставке, другие, наоборот, прочили ему пост председателя комитета министров.

Лев Алексеевич работал много и с удовольствием. Он был членом нескольких комитетов и комиссий. Велика его роль в деятельности комитета по строительству железной дороги Москва - Петербург.

Заведуя с 1850 года комиссией по исследованию древностей, Перовский устроил археологические раскопки под Новгородом, в Суздале, в Крыму. Составил он обширную коллекцию греческих древностей и монет, богатое собрание старинного русского серебра, русских монет и медалей. Его занятия минералогией оставили значительный след в этой науке.

Заметной была его деятельность и в комиссиях по крестьянскому вопросу. Ее результатом стала записка Перовского «Об уничтожении крепостного права в России». Признавая уничтожение крепостного права желательным, он советовал освободить крестьян с землей, но так, чтобы не обидеть помещиков. После этой «Записки» в Москве появилась карикатура на него: идет Тень Пугачева, опираясь рукой на плечо министра внутренних дел Перовского.

В составлении этой записки ему помогали сотрудники министерства В.И. Даль, в будущем автор толкового словаря, и будущий писатель И.С. Тургенев, который в те годы начинал самостоятельную службу. Служба Даля при Льве Алексеевиче была очень изнурительной. Он работал с 8 утра и до поздней ночи, призывался постоянно по звонку, нередко с 4 этажа, где была его квартира, на второй, где жил министр Перовский.

Сам министр вел жизнь очень скромную и уединенную, занимал во втором этаже всего пять комнат, предоставив все остальные под разные учреждения: свою канцелярию, статистический кабинет и другие. Из своей городской квартиры он всегда ездил на дачу и обратно в город четверкой в ряд, сажая на козлы с кучером арапа.

Лев Алексеевич прожил почти всю жизнь один, избегая дамского общества, редко бывая в компаниях. Женился он на вдове генерала Уварова, Екатерине Васильевне, урожденной княжне Горчаковой. Вскоре после свадьбы молодые уехали в Италию. Когда министр Двора князь П.М. Волконский вызвал Перовского в Петербург, чтобы поручить ему департамент Уделов, Лев Алексеевич вернулся в Россию один, а жена его на какое-то время осталась за границей. Вскоре после возвращения в Россию в 1833 году она умерла.

После смерти жены Л.А. Перовский приехал в Крым, где решил купить участок земли на Южном берегу. По соседству в те годы жили родственники - Нарышкины, Кочубеи, Башмаковы. Жил в то время в Крыму и старший сводный брат - Николай Иванович Перовский, но отношения с ним у Льва Алексеевича были прохладными.

Служебная карьера не могла заменить личного счастья, и с годами характер Льва Алексеевича, по воспоминаниям современников, стал портиться. Он становился все более нелюдимым, нетерпимым, раздражительным, жестким, и это явно отражалось на всех его действиях и вкусах.

Именно таким запечатлел его сын Таврического губернатора Ивана Яковлевича Браилко, Николай, который в 50-х годах учился в подготовительном классе училища Правоведения в Петербурге. В выходные дни по просьбе отца посещал Льва Алексеевича Перовского, жившего летом на Аптекарском острове. На Николая визиты к графу наводили страшную тоску, да и Лев Алексеевич не находил тем для разговора с молодым студентом. Случалось Николаю часами сидеть молча в кабинете графа и наблюдать за ним.

Обычно Лев Алексеевич сидел за письменным столом, на котором было разложено множество древних монет. Посмотрит он на монету, перевернет несколько раз, потрет ее кончиком фалды вицмундира. Возьмет другую, долго смотрит. В это время ему докладывают, что прибыл такой-то губернатор. «просить», - говорит Лев Алексеевич, не поднимая глаз. Входит губернатор, и граф, не прерывая своего занятия, продолжая рассматривать монету, слушает губернатора.

Энергичный открытый реформатор, с головой погруженный в службу, преданный ей всеми фибрами души и клетками тела, в течение одиннадцати лет управлявший огромной державой, Лев Алексеевич постепенно стал терять интерес к активной политической жизни. Может быть, это было связано с ухудшением здоровья, вызванным большими нервными и физическими перегрузками.

В 1852 году он подал в отставку и получил ее. Одновременно он был награжден высшим орденом Российской империи - Св. апостола Андрея Первозванного.

Получив такую высокую оценку своей деятельности, Лев Алексеевич не мог отказаться от предложения Императора возглавить министерство Уделов, заменив своего бывшего покровителя князя П.М. Волконского, умершего в 1852 году.

Начался новый и последний этап в государственной службе Льва Алексеевича Перовского. Он стал как бы главным управляющим огромного, разбросанного почти по всей стране помещичьего хозяйства императорской фамилии.

Его кабинет, похожий на музей, был очень большой и помпезный. В кресле, обитом красной кожей с высокой спинкой, под портретом царя в массивной, сияющей золотом раме, сидел министр Лев Алексеевич Перовский, немолодой уже человек, всю жизнь занимавший ответственнейшие посты в государстве. Последний период его жизни совпал с тяжелыми испытаниями и неудачами России в Крымской войне.

За счет царских крестьян решил Л.А. Перовский создать ударную силу, которую назвали полком стрелков императорской фамилии. Записывали туда мужиков крепких, выносливых, искусных охотников из Новгородской, Архангельской и других губерний. Самого Льва Алексеевича Император Николай I назначил шефом этого полка. По этому случаю Перовский был переименован в генералы от инфантерии, переоделся в военный мундир и, казалось, был рад такому преобразованию.

Поражение России в Крымской войне стало большой личной трагедией для Льва Алексеевича. Густые черные, слегка завитые волосы, красивые с поволокой карие глаза, пышные усы - привилегия военных, - гордо посаженная голова, - таким мы видим его на портрете в последние годы жизни.

Умирал граф Перовский тяжело. У него пропал голос, и он говорил шепотом с не отходившим от его постели племянником графом Алексеем Константиновичем Толстым, сыном его сестры Анны. Присутствие духа не оставляло его. Он вспоминал свою жизнь, детские годы, проведенные в усадьбе отца на Черниговщине, Отечественную войну, друзей юности, вместе с которыми воевал, свою дружбу с декабристами, которые, получив долгожданную амнистию, начали возвращаться из Сибири. Ему было что вспомнить из прожитых 64 лет. Незаконнорожденный сын графа А.К. Разумовского, он своим трудом достиг всего, о чем мог мечтать, и уже в конце жизни был удостоен графского титула. 10 ноября 1856 года Лев Алексеевич Перовский скончался.

Тяжело переживал потерю брата В.А. Перовский. В одном из писем Василий Алексеевич писал: «До последней минуты я ласкал себя надеждою, что брат все же освободится от болезни. Но он стал жертвою ее. По всем правилам смерть предназначалась мне, так как я решительно никуда не гожусь, а он еще мог бы быть полезен, и заменить его будет трудно. Да будет воля Божья! Не следует быть эгоистом. Брат мои никогда не был отмечен, как того заслуживал. У него была прекраснейшая душа и превосходное сердце...»

Л.А. Перовский похоронен в Лазаревской усыпальнице Александро-Невской лавры.

Здесь, вдоль берега реки Монастырки протянулось длинное одноэтажное здание с невысоким куполом в восточной части - Лазаревская церковь. Церковь освящена была в память евангельского воскресения Лазаря, по ее имени стало называться и кладбище - нынешний Некрополь XVIII-XIX веков. Церковь эта несколько раз перестраивалась, и свой современный вид получила в 1830 году. По традиции Лазаревская церковь рассматривалась как родовая усыпальница Шереметевых, но были здесь и другие захоронения.

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTE0LnVzZXJhcGkuY29tL2ltcGcvWHhhR01WakdRQ1I2MjBCS3NYVFYxRloxbURoOVhCcGtNV1FvTncvUHZEYUpMbjN1MFkuanBnP3NpemU9MTQ3NHg5ODAmcXVhbGl0eT05NiZzaWduPTk0NGMwZmQ4OTFjMGQ4ZWQxYThmZjlhMmJmNDg0YTlhJnR5cGU9YWxidW0[/img2]

В 1857 году в полу усыпальницы была установлена великолепная надгробная плита графа Льва Алексеевича Перовского, выполненная в технике флорентийской мозаики. Изготовлена она была на Петергофской гранильной фабрике.

В 1923 году Лазаревское кладбище было закрыто, и усыпальница оказалась недоступной для посещения. Долгое время она служила складом различных памятников и деталей художественных надгробий, которые свозились сюда с других кладбищ города. В 1937 году здесь пришлось разместить целый ряд новых памятников в связи с тем, что одна из наиболее значительных лаврских усыпальниц - Духовская церковь была разгромлена. И несколько позже под полом Лазаревской церкви были захоронены останки известных исторических деятелей, перенесенных из Духовской церкви. Среди них - канцлер В.П. Кочубей, Н.К. Загряжская, Е.М. Хитрово и многие другие.

Сегодня Лазаревская усыпальница, которая является памятником русской культуры XVIII-XIX вв. и включает шестьдесят семь надгробий государственных деятелей, военных, ученых, артистов, составляющих цвет России, имеет несомненную историческую ценность.

Тяжело перенесший смерть старшего брата, Василий Алексеевич Перовский не надолго пережил его. Свой вечный покой он обрел в Крыму, где похоронен на территории одного из старейших в России уголков христианства, в Георгиевском монастыре на мысе Фиолент. Неподалеку от входа в небольшую монастырскую церковь - две гробницы, одна из них, слева, князя Александра Николаевича Голицына, другая, справа, - графа Василия Алексеевича Перовского.

...В середине сентября 1857 года граф Василий Алексеевич приехал в Крым по приглашению вдовствующей Императрицы Александры Федоровны в ее имение в Ореанде. Он воспользовался этим приглашением, так как дворец его брата в Мелласе был в таком состоянии, что, даже спустя год после войны, жить в нем было невозможно. Генерал был очень болен, и, прожив в Ореанде до 20 октября, и почувствовав приближение смерти, решил покинуть этот чудесный уголок, дабы не оставлять мрачного впечатления о своей смерти в царском имении. Местом его последнего приюта в Крыму стал воронцовский дворец в Алупке.

Умирал Василий Алексеевич, как и жил: мужество не покидало его до последней минуты: своему врачу он велел сказать ему час или, по крайней мере, день смерти. Отношение к близкой смерти в то время было несколько иным, нежели сейчас. Благочестием считалось честное и открытое отношение к смерти, ее принимали с достоинством и терпением православного христианина, с надеждою на жизнь вечную. Идеалом было отходить в мир иной в душевном покое. Перед смертью прощались с близкими людьми, просили у всех прощение и благословляли их. Потом, оставаясь наедине со священником, исповедовались и причащались.

Так и Василий Алексеевич, глубоко верующий человек, сделал все распоряжения относительно наследства и скромных похорон, попрощался с братом Борисом, приехавшим в Крым, и спокойно умер 8 декабря 1857 года.

Василий Алексеевич Перовский - один из наиболее видных государственных деятелей Николаевского времени, личность легендарная, с яркой и необыкновенной судьбой. «Человек высоких идеалов; сильных страстей и великодушных побуждений; было в нем много своеобразного и ему только принадлежавшего: при необыкновенных дарованиях, при художественном складе сильного ума, граф Перовский отличался цельным самостоятельным характером, каких мало», - так характеризуется В.А. Перовский в журнале «Русский архив» за 1878 год.

Вся жизнь Василия Алексеевича Перовского являет собой пример бескорыстной службы своему отечеству. А его биография, как считали современники, должна стать предметом поучительного исторического сочинения.

Экзамен на мужество ему пришлось сдавать в семнадцать лет. Именно в этом возрасте совсем юный прапорщик Василий Перовский сражался на Бородинском поле в артиллерии Второй Багратионовской армии. Отважный юноша был ранен, а 2 сентября при занятии Москвы французами попал к ним в плен, причем его чуть не расстреляли как шпиона. Находясь в плену, юный герой видел страшный пожар Москвы. После заточения в церкви Спаса-на-Бору, он вместе с другими русскими пленными разделял все трудности и опасности с отступающей французской армией. Очутившись в Орлеане, он вместе с товарищем, тоже пленным, Петром Николаевичем Семеновым, бежал в 1814 году. С приходом русских войск в Париж Василий получил долгожданную свободу.

Трагические картины пережитого в плену описаны им в известных «Записках», напечатанных впоследствии в «Русском Архиве» 1865 года, ими пользовался Лев Толстой, когда писал роман «Война и мир». Василию Перовскому посвятил исторический роман «Сожженная Москва» Г.П. Данилевский.

Вернувшись в Россию, Василий Перовский был причислен к лейб-гвардии Егерскому полку, и, будучи офицером Генерального Штаба, состоял адъютантом при Павле Васильевиче Голенищеве-Кутузове, будущем графе, вместе с которым сопровождал Великого князя Николая Павловича в его образовательных путешествиях по России и Европе. Тогда и началось сближение Перовского с будущим Императором, дружеские отношения с которым сохранялись в течение всей жизни.

В 1818 году Василий Алексеевич был назначен директором канцелярии Великого князя и переехал жить в Инженерный, или Михайловский, замок. В это время при Дворе молодого Великого князя появляется и поэт В.А. Жуковский, знакомый со старшим братом Василия Перовского, Алексеем Алексеевичем. Знакомство В.А. Перовского и В.А. Жуковского переросло в тесную дружбу на всю жизнь. Своему другу, милому Перовскому, как он обращался к нему в письмах, адресовал В.А. Жуковский стихотворное послание.

Товарищ, вот тебе рука!
Ты другу вовремя сказался!
К любви душа была близка,
Уже в ней пламень загорался,
Животворитель бытия,
И жизнь отцветшая моя
Надеждой снова зацветала,
Опять о счастье мне шептала
Мечта, знакомец старины!...
Дорогой странник утомленный,
Узрев с холма неотдаленный
Предел родимой стороны,
Трепещет, сердцем оживает
И жадным взором различает
За горизонтом отчий кров,
И слышит снова шум дубов,
Которые давно шумели
Над ним игравшим в колыбели
В виду родительских гробов.
Он небо узнает родное,
Под коим счастье молодое
Ему сказалося впервой
Неизъяснимым упованьем,
Прискорбно-сладким ожиданьем,
Невыразимою тоской.
Живым утраченное мнится,
Он снова часть минувших дней,
И снова жизнь к нему теснится
Всей милой прелестью своей...

Таков был я одно мгновенье!
Прелестно-быстрое виденье,
Давно не посещавший друг,
Меня внезапно навестило,
Меня внезапно уманило
На первобытный жизни луг:
Любовь мелькнула предо мною,
С возобновленною душою
Я к лире бросился моей,
И под рукой нетерпеливой
Бывалый звук раздался в ней!
И мертвое мне стало живо,
И снова на бездушный свет
Я оглянулся как поэт!

Меллас

Но удалось, мои посетитель:
Не у меня тебе гостить!
Не мне о жизни возвестить
Тебе, святой благовеститель!
Товарищ, мной ты не забыт;
Любовь друзей не раздружить.
Сим несозревшим упованьем,
Едва отведанным душой,
Подорожу-ль перед тобой?
Сравню-ль его с твоим страданьем?

Я вижу, молодость твоя
В прекрасном цвете умирает,
И страсть, убийца бытия,
Тебя безмолвно убивает.
Давно веселости уж нет!
Где остроты приятной живость,
С которой ты являлся в свет?
Товарищ грустный - молчаливость
Повсюду следом за тобой.
Ты, молча, радостных дичишься
И, к жизни холоден, дружишься
С одной убийственной тоской,
Владельцем сердца одиноким...

На то мой жребий дал мне право!
Но то, в чем слабость бытия,
Должно ли быть ему отравой?
Нет, милый, ободрись!
Она Столь восхитительна не даром:
Души глубокой чистым жаром
Сия краса оживлена.
Сей ясный взор - он не обманчив!
Не прелестью ума одной,
Он чувства прелестью приманчив!
Под сей веселостью живой что-то скрыто,
Уныло-сладостное слито
С сей оживленной красотой.
В ней что-то искреннее дышит,
И в милом голосе ея
Доверчиво душа твоя
Какой-то звук знакомый слышит
Всему, в ней лучшему, родной,
В неё участие лиющий
И без усилия дающий
Ей убежденье и покой.
О вверься ж, друг, душе прекрасной,
Ужель природою напрасно
Ей столько милого дано?
Люби любовь и жизнь одно!
Предайся ей, забыв сомненье
И жребий жизни соверши:
Она поймёт твоё мученье,
Она поймёт язык души!

Преданность, смелость, самоотверженность были характерными чертами В.А. Перовского, эти его качества ценили и друзья, и император.

Будучи адъютантом, при Великом князе Николае Павловиче, полковник лейб-гвардии Измайловского полка Василий Алексеевич Перовский, исполнял все его поручения в сложный период междуцарствия и переприсяги, когда в столице царила атмосфера неопределенности, неустойчивости, недовольства и страха. В тревожные декабрьские дни 1825 года Василий Алексеевич был одним из преданнейших лиц в окружении нового императора. 14 декабря он находился при своем Государе и на Сенатской площади.

В составе свиты Николая I Перовский принимал участие в Турецкой кампании 1828-1829 годов. Тогда он был тяжело ранен в грудь, от чего впоследствии до конца жизни тяжело страдал. Но это ранение не помешало военной карьере Василия Алексеевича. В 1829 году он был уже генерал-адъютантом.

Войска под командованием храброго генерала завоевали большую часть территории современного Казахстана. Более 20 лет служил он в Средней Азии. Был военным губернатором Оренбургской губернии. Среди его военных побед - крепость Ак-Мечеть на Сыр-Дарье, которая позже стала называться форт Перовский, потом город Перовск, и станет важным опорным пунктом на путях в глубь Средней Азии. Так в Российской империи увековечили блестящую победу русского оружия в 1853 году, когда войска под командованием В.А. Перовского в течение 20 минут взяли штурмом сильную кокандскую крепость Ак-Мечеть, стены которой достигали 10-метровой вышины.

Подготовка этой блестящей операции была проведена при участии одного из ближайших помощников Перовского в Оренбурге генерал-майора Ивана Федоровича Бларамберга (племянника известного археолога И.П. Бларамберга). В 1925 году советское правительство решило переименовать Перовск, городу дали самое нелепое имя Кзыл-Орда, что означает Красная орда. Теперь этот город, увы, находится на территории другого государства.

Имя прославленного генерала Василия Алексеевича Перовского, перешедшее даже в казацкие песни, сейчас, к сожалению, забыто. А ведь это был легендарный генерал, о котором его современники отзывались с восхищением как о человеке «необыкновенных дарований» и при этом либеральном по своему складу. «Фигура Перовского, - говорил Лев Николаевич Толстой, - одна может наполнить картину из времен 20-х годов».

Собирая материал о Перовских, писатель воспользовался семейным архивом, предоставленным младшим из братьев - Борисом. Толстого интересовало все: разные, на первый взгляд, мелочи и подробности из жизни будущих героев. От Бориса Перовского узнал Лев Николаевич Толстой о страсти, например, Василия Алексеевича к карманным часам, в связи с чем и произошел с ним однажды курьезный случай. Двое-трое часов генерал всегда имел при себе и, путешествуя за границей, не пропускал ни одного приличного часового магазина, чтобы не зайти и не купить часы особенно хорошей, интересной конструкции. А был он знатоком в этом деле.

Однажды в одном из городов Германии он подъехал к гостинице. Вещи понесли в номер, но Василий Алексеевич увидел напротив гостиницы часовой магазин и, не откладывая, пошел в магазин. Там он пересмотрел все часы и для сравнения показывал продавцу свои, вынимая из карманов то одни, то другие, то третьи. Перед этим в Гамбурге был пожар, во время которого из магазина в числе других предметов было похищено и множество часов. Часовой мастер предположил, что перед ним вор, и дал знать полиции. И только благодаря вмешательству консула дело было улажено и генерал избежал неприятностей.

Многие оригинальные эпизоды жизни Василия Алексеевича были известны в обществе. Так, например, хорошо знавший его К.И. Фишер, будущий сенатор, вспоминает: «Будучи юнкером, забавлялся он в комнате своей стрельбою из пистолета восковыми пулями и никогда не расставался с пистолетом; часто он втыкал в дуло палец и расхаживал с повисшим на пальце заряженным пистолетом. Раз, ходя в такой компании, он задел за курок, - последовал выстрел и оторвал ему ту часть пальца, которая находилась в дуле; с тех пор он носил золотой наперсток, к которому была прицеплена цепочка с лорнетом...*

Внутреннее убранство его покоев представляло тип сурового воина и восточного сибарита. Рабочий стол его был окружен рыцарями в стальных латах и все стены обвешаны мечами, ружьями и пистолетами. Среди комнаты лежал огромный nec terre - neuve, грозный и смышленный; рядом комната, обвешанная и устланная коврами; вокруг стен - широкие турецкие диваны; на полу богатый кальян; а в стене - огромное зеркало, составляющее скрытую дверь. «Здесь, - говорил он, - покоюсь я в объятиях Морфея, когда мне отказывают в другом». Таким оставался Перовский до самой смерти храбрым и в поле, и на придворном паркете».

А.О. Смирнова-Россет, одна из умнейших и красивейших женщин того времени, в своих мемуарах, ценных свидетельствах о жизни, вкусах, отношениях, быте своих современников, писала о Василии Алексеевиче: «Перовский был красив, храбр и добр». На вопрос Пушкина, что, если бы Перовский в момент, когда она была уже невестой другого, предложил ей руку, она ответила: «Сейчас положила бы свою, и на коленях бы его благодарила».

Василий Алексеевич, очевидно, оказывал ей внимание, иначе она до самой старости не испытывала бы такой горечи при мысли о том, что брак с ним остался лишь мечтой. Василий Алексеевич женат не был, но имел усыновленного им «воспитанника» - Алексея Васильевича, который прожил недолго и скончался в 1871 году.

Ближайшим другом Перовского был поэт Василий Андреевич Жуковский, переписка с которым дает представление о литературном таланте по-европейски образованного генерала. В 1823 году, тогда Перовский был адъютантом Великого князя Николая Павловича, полковником Измайловского полка, он сильно заболел и вынужден был для укрепления здоровья уехать в Италию, где прожил два года.

Письма, написанные Перовским другу из Флоренции, Сорренто с описанием Везувия, Помпеи, Геркуланума, так понравились Жуковскому, что он решил их даже опубликовать. Печатая письма в «Северных Цветах на 1825 г.», А.А. Дельвиг снабдил их заметкою: «...они написаны так умно и таким приятным слогом, что мы решились напечатать некоторые их отрывки и уверены, что читатели наши поблагодарят нас за доставленное удовольствие».

Хорошо знал В.А. Перовского и Александр Сергеевич Пушкин, которого всегда привлекали такие сверхоригинальные личности. Они познакомились вскоре после выхода поэта из лицея и впоследствии были на «ты». Во время своей поездки по России для собирания сведений о Пугачеве Пушкин вместе с Жуковским провел у Перовского, тогдашнего Оренбургского генерал-губернатора, два дня на даче под Оренбургом. Василий Алексеевич не только оказал Пушкину гостеприимство, но и существенно помог ему в сборе нужного материала, устроив поэту поездку в Бердскую слободу, местопребывание Пугачева в 1773 году, поручив одному из офицеров собрать в ней старожилов, от которых поэт мог бы получить интересующие его сведения.

Как-то утром Пушкина разбудил страшный хохот. Он увидел, что Перовский держит в руках какое-то письмо и смеется. Оказалось, что Василий Алексеевич получил письмо от своего соседа, нижегородского губернатора Бутурлина, который предупреждал В. Перовского, чтобы тот был осторожен, так как история пугачевского бунта была только предлогом, а поездка Пушкина имела другую цель - тайное поручение собирать сведения о неисправностях, происходящих в краях.

Бутурлин писал, что он очень расположен к Перовскому, и считал своим долгом посоветовать тому, чтобы он был осторожен с поэтом. Вот так рождались сюжеты комедий! Можно представить, как заразительно смеялся вместе с Перовским и А.С. Пушкин, читая тогда это послание и позднее, весной 1835 года, посылая Перовскому свою книгу и коротенькое письмецо: «Посылаю тебе «Историю Пугачева» в память прогулки нашей в Берды и еще три экземпляра Далю, Покатилову и тому охотнику, что вальдшнепов сравнивает с Валленштейном или Кесарем. Жалею, что в Петербурге удалось нам встретиться только на бале. До свидания в степях или над Уралом. А.П.»

Имел Василий Алексеевич Перовский некоторое отношение и к самому трагическому моменту в жизни Пушкина, его дуэли с Дантесом. О событиях, предшествовавших дуэли, Вяземские рассказывали историку Бартеневу: «Накануне дуэли, вечером, Пушкин явился на короткое время к княгине Вяземской и сказал ей, что положение его стало невыносимо и что он послал Геккерну вторичный вызов. Князя не было дома, вечер длился долго. Княгиня Вяземская умоляла В.А. Перовского и гр. М.Ю. Вильегорского дождаться князя и вместе обсудить, какие надо предпринять меры. Но князь вернулся очень поздно»...

Знал великий поэт и Льва Алексеевича Перовского. В августе 1836 года Пушкин вел переговоры с Л.А. Перовским - доверенным лицом княгини Софьи Григорьевны Волконской - о найме квартиры в ее доме. Новая квартира, которую подыскивал поэт, была меньше и дешевле предыдущей. Дом княгини Волконской на Мойке и стал последним в жизни Пушкина. 1 сентября он нанял квартиру на набережной Мойки сроком на два года до 1 сентября 1838 года...

Давние приятельские отношения связывали А.С. Пушкина и со старшим из братьев Перовских - Алексеем Алексеевичем, литературный псевдоним которого Антоний Погорельский. С ним поэт познакомился в 1816-18120 г. в Петербургских литературных кругах. Первоначальное знакомство перешло в дружбу и литературное сотрудничество. Поэт высоко ценил талант Перовского.

Первая повесть А.А. Перовского «Лафертовская маковница», появившаяся в «Новостях Литературы» 1825 г., привела Пушкина в восторг. Познакомившись с ней, он писал брату из Михайловского: «Что за прелесть бабушкин кот! Я перечел два раза и одним духом всю повесть, теперь только и брежу Тр. Фал. Мурлыкиным...» Одного из героев рассказа - Онуфрича, старого отставного почтальона, Пушкин позже вспомнил в своей повести «Гробовщик».

В 1830 году, начав издавать «Литературную газету», А.С. Пушкин и А.А. Дельвиг пригласили Перовского сотрудничать в ней. В этом издании и было опубликовано начало его известной талантливой повести «Монастырка».

Живя в Петербурге, Пушкин и Перовский постоянно встречались у общих знакомых. Пушкин часто бывал в гостях у А.А. Перовского, где собирались П.А. Вяземский, В.А. Жуковский, А. Мицкевич, И.А. Крылов. Известно, что 11 мая 1828 года поэт читал у писателя своего «Бориса Годунова».

Когда А.С. Пушкин навестил в мае 1836 года Алексея Перовского, тот был уже болен (его иссушила чахотка, от которой он скончался три месяца спустя). Но, судя по письму Пушкина, во время его визита Алексей Алексеевич не говорил поэту о своем недуге.

11 мая Пушкин писал жене: «Был я у Перовского, который показывал мне недоконченные картины Брюллова. Б., бывший у него в плену, от него убежал и с ним поссорился. П. показывал мне взятие Рима Гензериком (которое стоит Последнего дня Помпеи), приговаривая: «Заметь, как прекрасно подлец этот нарисовал этого всадника, мошенник такой. Как умел, эта свинья, выразить свою канальскую, гениальную мысль, мерзавец он, бестия. Как нарисовал он эту группу, пьяница он, мошенник. Умора...» Вероятно, в этот день Перовский и познакомил Пушкина с племянником Алексеем, будущим поэтом А.К. Толстым.

Алексей Алексеевич Перовский встретился с Брюлловым в Риме. Там же он попросил художника сделать портреты сестры Анны, племянника Алексея и самого Перовского. Когда Брюллов вернулся в Петербург, Перовский, зная о капризном нраве и непостоянстве художника, поставил условие, чтобы тот не выходил из дома и не брал других заказов до окончания портретов.

Сначала Карл Брюллов был польщен своим положением в доме и был очень доволен хозяином. Первым он написал портрет Алексея Толстого в охотничьем платье. Все были в восторге от портрета. Но, приступив к портрету Алексея Перовского, Карл Павлович потом охладел к работе, стал исчезать из дома. Портретом А. Перовского художник остался недоволен, считая, что затемнил изображение. Так и разладились отношения А. Перовского и К. Брюллова.

Не имея своей семьи, Алексей Алексеевич заменил племяннику Алексею Толстому отца. Для него он написал даже сказку «Черная курица, или Подземные жители», сегодня наиболее известное произведение писателя.

Сохранившиеся письма А.А. Перовского к маленькому племяннику, подписанные «Твой дядя Алексинька» дышат любовью и заботой. Он старался привить мальчику любовь к животным. В Красный Рог он посылает живого лося, но предупреждает, что он опасен: «Помни же, милый Алехаша, и сам близко не подходи, и маму не пускай». 19 февраля 1824 года Алексей Алексеевич писал из Феодосии: «Я нашел здесь маленького верблюденка, осленка и также маленькую дикую козу, но жаль, что мне нельзя будет взять их с собою в бричку, а надобно будет после послать за ними...»

Вместе с племянником и сестрой А.А. Перовский много путешествовал по России и за ее пределами. Большие связи и средства везде открывали перед ними двери. Они посещали известных художников, покупали произведения искусства, в Веймаре их принимали великий Гете и герцог Веймарский.

Алексей Алексеевич умер первым из братьев в 1836 году в Варшаве на руках племянника Алеши, которому он оставил все свое состояние. Литературный дар Алексея Константиновича тоже, по-видимому, достался ему от дяди.

От другого дяди - Льва Алексеевича, в духовном завещании которого написано: «Недвижимое мое благоприобретенное имение в Крыму, завещаю племяннику моему графу А.К. Толстому», А.К. Толстой получил в наследство и имение Меллас.

*По официальной версии, В.А. Перовский потерял палец в Бородинском сражении (Примечание ред.).

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTMudXNlcmFwaS5jb20vYzIwMDcyMC92MjAwNzIwMTEwLzMwZDQzL1M2RXp3YUkzTlNRLmpwZw[/img2]

Неизвестный литограф. Портрет министра уделов, графа Льва Алексеевича Перовского. Середина XIX в. Бумага китайская, литография. 43,2 х 29,7 см. Государственный Эрмитаж.

Е.Н. Дмитриева (Государственный Эрмитаж)

Феномен классицизма и античная дактилиотека графа Л.А. Перовского

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTcxLnVzZXJhcGkuY29tL2ltcGcvZkxMOXgzYzFjTjlYYXJ3YjFRekhjSHNJNTBRcmhOSXg4dDlJTFEvOS1HLWNIblNZY2cuanBnP3NpemU9MTE2MHgxMzgwJnF1YWxpdHk9OTUmc2lnbj02NTMyNzY2OGIwZjBkZTc1YzgzNWNlNjlkOTA3NTViMiZ0eXBlPWFsYnVt[/img2]

В начале XXI века иногда бывает трудно понять страсть, с которой общество XVIII и начала XIX столетия относилось к искусству Древней Греции и Рима. Феномен обожания античности, возникший еще в эпоху Ренессанса, разгорался с новой силой и в последующие периоды. Такое преклонение не ограничивалось узким кругом ученых и состоятельных коллекционеров, но было всеобъемлющим.

Сердце нового течения, без сомнения, билось в Италии, именно туда съезжались приверженцы, собираясь вокруг Иоганна Иоахи ма Винкельмана - вдохновителя нового течения, формировавшего его кредо. Тогда же началась переоценка многих знаменитых памятников античности, что подогревало все новые научные дискуссии. Человек с претензией на хорошее образование и наличие вкуса должен был продемонстрировать знакомство с шедеврами античного искусства.

Для многих обеспеченных европейцев было важно получить сведения об искусстве и архитектуре Древней Греции и Рима из первоисточника, поэтому Рим, Неаполь, вновь открытые Геркуланум и Помпеи, с середины XVIII в. стали местами паломничества. Это был наиболее полный и всесторонний источник тогдашнего европейского классического образования. И.-В. Гете, посетивший Портичи, где находилось собрание неаполитанского короля Карла Бурбона и куда доставлялись самые замечательные находки со всей Италии, назвал его «Альфой и Омегой всех античных коллекций».

В начале девятнадцатого века эта тенденция не только не ослабла, но проявилась с новой силой, полностью захватив и Западную Европу, и Россию, только что вышедшую победительницей из войны с Наполеоном и находившуюся в числе передовых мировых держав. Санкт-Петербург, столица и научный центр империи, стал местом, где родилось отечественное антиковедение. При взгляде на разные области искусства того времени становится очевидно: скульпторы, художники, литераторы были буквально упоены античностью.

Достаточно лишь вспомнить, что в первой половине XIX в. в России создаются образцы классицистической архитектуры, издаются переводы греческих классиков. В это же время начинается и усиленное археологическое исследование Северного Причерноморья - области, когда-то колонизированной древними греками. В 1816 г. само слово «археология» входит в научный обиход. Собирательство периода антикварианизма сменяется развитием классической археологии как части целостного комплекса знаний об античности. Одновременно возрождаются занятия античностью и в Академии наук.

В начале 1830-х гг. здесь работают Е.Е. Келер (Heinrich Karl Ernst Köhler), Ф.Б. Грефе (Friedrich Ernst Grefe), Л.Э. Стефани (Ludolf Stephani). Нужно отметить, что Е.Е. Келер и Л.Э. Стефани занимали также должности в Императорском Эрмитаже и многое сделали для систематизации все разраставшихся коллекций античной керамики, монет и одного из самых роскошных собраний - резных камней. Более того, геммы сыграли особую роль в формировании нового вкуса в России. Одним из ярких проявлений моды этого времени стало увлечение камеями и инталиями, или, как их тогда еще называли, антиками.

Они высоко ценились в древности, страстно собирались и гуманистами итальянского Возрождения, и позднее, когда при королевских дворах Англии, Франции, Пруссии, Австрии также появились «кабинеты резных камней». Это увлечение прошло по многим странам Европы и захватило Россию, где художественная резьба по камню становилась самостоятельным видом прикладного искусства. Миниатюрная пластика в камне покорила русское общество. Камеи создавались лучшими резчиками; много камней привозилось и из-за границы.

Среди привозных были не только работы современных мастеров, но и уникальные античные находки. На какое-то время они затмили бриллианты и дорогие самоцветы. Их коллекционировали, ими украшали диадемы, ожерелья, булавки, пряжки и броши. Из камей составляли браслеты и целые наборы украшений. Зародившуюся в России еще в начале XVIII в. традицию собирания резных камней продолжила и упрочила Екатерина II.

Собранная ею коллекция достигла колоссальных размеров: она насчитывала около 10 000 экземпляров. Только за лето 1782 г. императрица приобрела 400 гемм. Среди европейских коллекций, купленных для нее агентами в столицах Европы, оказались собрания Л. Наттера, де Бретейля2, Д. Байрса, Слейда, А.Р. Менгса, лорда Беверли, герцога Луи-Филиппа Орлеанского (около 1500 предметов), герцога Сен-Мориса, принца Конти, директора Дрезденской Академии художеств Джованни Баттиста Казановы.

По выражению самой императрицы, все коллекции Европы по сравнению с ее собранием представляли лишь «детские затеи». Открытие Петергофской и Екатеринбургской гранильных фабрик еще более усилило спрос на геммы. Поэтому было вполне естественно, что именно этот вид коллекционирования стал особенно популярен при русском дворе - увлечение дорогостоящее, но ставшее чем-то вроде показателя изысканного вкуса. «Бриллианты коими наши дамы были так богаты, все попрятаны да предоставлены для царской фамилии и ношения купчихам, - пишет Ф.Ф. Вигель, - за неимоверную цену стали доставать резные камни, оправлять золотом и вставлять в браслеты и ожерелья. Это было гораздо античнее».

Новый вкус настолько соответствовал духу эпохи, что в России становится традицией не только собирать личные коллекции гемм, но и завещать их Императорскому Эрмитажу для пополнения знаменитого собрания. Так, в 1830 г. в музей поступили замечательные камеи «Суд над Орестом» и «Орфей» из собрания действительного статского советника камергера А.С. Власова, в том же году в коллекцию влились камни польского дворянина К. Веселовского, среди которых была и великолепная камея из сардоникса с изображением Клеопатры-Селены. В 1845 г. русский дипломат Д.П. Татищев завещает свою коллекцию, состоявшую из 141 геммы и собиравшуюся на протяжении всей жизни, Николаю I. В 1873 г. приобретаются геммы собрания графа Л.А. Перовского4, в 1878 - В.И. Мятлева, в 1885 - А.И. Лебедева, в 1893 - Ж. Лемме.

В эти же годы поступают камни из южнорусских находок, хранившиеся у керченских собирателей И. Константинова, Е.Р. Запорожского, И. Эльтермана. Часто, в дополнение к собраниям гемм, присылались и коллекции слепков с резных камней. Их собирание в начале XIX в. становится самостоятельным видом коллекционирования и достигает невероятного размаха. Столетие между 50-ми гг. XVIII в. и серединой XIX в. - период невероятного и повсеместного интереса к искусству глиптики и коллекционирования не только оригинальных гемм, но и слепков с них - даже получило название «века дактилиотек». Резчики и химики интенсивно работают над созданием материала, в совершенстве передающего не только все нюансы оригинального изображения, но и повторяющего цвет настоящей геммы.

Следует заметить, что еще Екатерина II активно заказывала слепки с резных камней европейских кабинетов, дабы не быть обманутой агентами и продавцами, поставлявшими ко двору пополнения для ее обширной коллекции. С собственного ее императорского величества собрания антиков также снимались слепки: в Зимнем дворце была выделена и специальная «комната второго ряда с окнами во двор», где работали медальер К.А. Леберехт и химик Г.Г. Кениг, «упражняющиеся деланием из составов копий с геммов».

Граф Л.А. Перовский, находясь в непосредственной близости ко двору в силу занимаемых им должностей, не только не остался равнодушным к коллекционированию резных камней, но и внес выдающийся вклад в создание блистательного собрания эрмитажной глиптики. Выше уже упоминалось, что его коллекция поступила в Эрмитаж наряду с другими собраниями, но чтобы в полной мере оценить уникальность собрания Перовского, нужно знать, что Лев Алексеевич был не просто состоятельным коллекционером, а личностью весьма незаурядной. Л.А. Перовский родился в 1792 г.

Один из пяти внебрачных сыновей графа А.К. Разумовского, министра народного просвещения при Александре I, - фамилия «Перовский» была ему дана по названию подмосковного имения отца - Перова Роща. Ф.Ф. Вигель вспоминает, что Перовские «получили тщательное воспитание людей среднего состояния, долженствующих пробиться службой и трудами».

Действительно, хорошее образование позволило Льву Алексеевичу сделать весьма успешную военную карьеру. В 1823 г. Л.А. Перовский был уволен от военной службы с производством в действительные статские советники и назначен камергером с причислением к Коллегии иностранных дел. Затем, в 1826 г., стал членом Совета департамента уделов, а с 1852 г. исполнял обязанности министра Императорского двора и уделов и управляющего Кабинетом его величества и Академией художеств.

Одаренный, исключительно разносторонний человек, Перовский увлекался археологией, минералогией, коллекционированием древностей и минералов, отдавая этому свободное время. В своем письме от 15 июня 1834 г. к одному из сибирских чиновников Перовский пишет: «Милостивый государь Николай Семенович, зная, как богата Восточная Сибирь произведениями царства ископаемых, и желая пополнить образцами оных минералогический кабинет мой, - я обращаюсь к Вашему превосходительству с покорнейшею просьбою об оказании мне в сем случае Вашего содействия доставлением, по временам, таких минералов, которые будут заслуживать внимания».

А.Е. Ферсман отмечает, что Перовский «любил камень со всей страстью коллекционера» и «…не только Петергофская фабрика, но и вся русская наука обязана ему за его почти тридцатилетнюю деятельность тем особым подъемом внимания к камню, которое характеризует всю первую половину XIX века. Благодаря ему, русское декоративное искусство получило прекрасный природный материал, а русская минералогия обратилась открытием многочисленных месторождений цветных камней в Прибайкалье и на Урале».

Результатом такого страстного обожания камней и минералов стала весьма крупная коллекция, которая, как было упомянуто ранее, влилась в обширнейшее собрание резных камней Эрмитажа. Она была куплена дирекцией музея у его брата - Бориса Алексеевича Перовского за 8000 рублей, о чем в отделе редких книг и рукописей Центральной библиотеки Государственного Эрмитажа сохранилась соответствующая запись от 23 апреля 1873 г.

Уже 26 апреля все геммы Л.А. Перовского были приняты на хранение в музей. Среди них оказалось немало камей и инталий мастеров Нового времени, впоследствии переданных для хранения в Отдел западноевропейского искусства после ликвидации Отдела глиптики в 1929 г., но есть и великолепные образцы античного камнерезного искусства. Среди богатейшего собрания античных гемм, согласно хранительским документам, порядка 30 инталий и приблизительно такого же количества камей, хранящихся в Отделе античного мира, идентифицируются как вещи из коллекции Л.А. Перовского.

В Отделе античного мира есть также две небольшие картонные коробочки со слепками с инталий, также принадлежавших, по всей видимости, Льву Алексеевичу Перовскому. Сомнения в атрибуции слепков, порождаются разночтениями в документах, фиксирующих перемещение этой небольшой коллекции. С одной стороны, нет никаких сомнений в том, что коллекция слепков принадлежала одному из братьев Перовских - на это указывают записки, имеющиеся в обеих коробочках. С другой стороны, сложность заключается в том, что в подписи на записках указана фамилия владельца, но не указаны инициалы.

Есть неясный момент: в акте о принятии на хранение слепков в 1955 г. старшим научным сотрудником Отдела античного мира М.П. Ваулиной указано, что коллекция принадлежала Н. Перовскому. В Акте же о передаче в 1969 г. хранения от М.П. Ваулиной О.Я. Неверову инициалы уже не указаны. В архиве Государственного Эрмитажа нет сведений о передаче или покупке каких-либо коллекций от Н.И. Перовского, хотя, как кажется, он вполне мог быть обладателем упомянутого собрания.

Николай Иванович Перовский был старшим из внебрачных сыновей А.К. Разумовского и соответственно братом Льва Алексеевича. Будучи человеком высокообразованным и занимая пост Таврического губернатора и Феодосийского градоначальника, он, по всей видимости, живо интересовался историей и понимал значение археологических открытий, делающихся на подведомственной ему территории. Его письмо министру духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицыну от 22 марта 1821 г. из Феодосии в Санкт-Петербург прекрасно иллюстрирует это предположение:

«Князь, как интересно было бы сохранить этот склеп с его гробом в неприкосновенности, сделать с него корректный рисунок и, наконец, поместить то, что там было самым примечательным, в Феодосийский музей, предназначенный императором им самим хранить то, что могло бы обнаружиться любопытного в этой стране. Вместо этого каждый поучаствовал в наживе, под конец морской офицер под чьим командованием находятся эти матросы, отослал то, что сумел собрать, графу Ланжерону, так что были разрушены даже следы памятника, который по всему обещал быть крайне интересным. Так ли, мой Князь, поступают при раскопках Помпеи и Геркуланума?»

Как можно убедиться, коллекция слепков могла принадлежать любому из двух братьев, но все же более вероятной кажется версия, что это небольшое собрание поступило в дополнение к коллекции гемм Л.А. Перовского. К сожалению, в архиве Эрмитажа нет сведений, касающихся передачи непосредственно слепков. Это легко объяснить: собрание совсем маленькое - всего 62 слепка.

Часто и большие коллекции слепков не учитывались поштучно, считаясь вспомогательным материалом, и без описи отправлялись на хранение коробками, содержащими от 100 до 6000 штук, или просто давались в придачу к коллекциям гемм, где значилось, что к коллекции прилагаются слепки. Вероятно, так случилось и с коллекцией слепков графа Перовского. В пользу этой версии свидетельствует и тот факт, что в упомянутом собрании слепков есть отпечатки с инталий, поступивших в Эрмитаж в составе коллекции Льва Алексеевича Перовского.

Дактилиотека Л.А. Перовского, как было отмечено, представляет собой две небольшие картонные коробочки с 62 подкрашенными желтым цветом гипсовыми слепками, оправленными в светло-коричневую бумагу с золоченым краем. Каждый слепок пронумерован и прикреплен к дну коробки в соответствии с порядковым номером. В миниатюрной дактилиотеке Перовского, как кажется, нет никакой систематизации: слепки прикреплены в случайном порядке, инталии Нового времени перемежаются с античными, при этом представлены разные этапы развития искусства резьбы на полудрагоценных камнях.

Так, к архаическому периоду относятся изображения льва и слепок с выпуклого овального сардоникса с изображением бегущего от собаки оленя. Одна из прекраснейших и самых тонких работ, представленных здесь, - слепок с геммы с изображением бюста Фортуны работы мастера Гилла (I в. до н. э. - I в. н. э.), оригинал которой хранится в Эрмитаже (инв. Ж 1259). Другой пример слепка с эрмитажной же инталии, вырезанной в IV в. н. э. на сердолике (инв. Ж. 1813), - портреты Галерия и Валерии.

Есть в дактилиотеке Перовского и работы европейских мастеров XVIII - начала XIX в., подражающие античным образцам. Наиболее интересны здесь подписные работы итальянских резчиков начала XIX в.: они довольно редки и представляют большой интерес. Таков портрет юноши в профиль с надписью «Λ ΠΙΧΛΕΡ», указывающей на принадлежность резцу Луиджи Пихлера, одного из самых известных художников резьбы по камню начала XIX в.

В коллекции это одна из самых крупных инталий, выполненных в классицистическом стиле. Лицо юноши серьезно и сосредоточенно, взгляд будто бы обращен внутрь, уголки губ немного опущены, что привносит в образ некую трагичность и напряженность. Изумительно тонко выполнена его прическа: проработка волос имеет продуманный динамический рисунок, придавая портрету жизненность и живость.

Одним из необычных проявлений следования античным идеалам уже в XVIII в. стала мода переносить известные произведения искусства и архитектуры, в особенности круглую скульптуру, на произведения глиптики. Этот факт можно объяснить и желанием заказчика иметь сувенир, напоминающий о виденном шедевре, в некотором смысле, предвестием фотографии, запечатлевающей наиболее дорогие сердцу владельца моменты.

Яркий тому пример - «Купающаяся Афродита» Филиппо Рега - вариация камеи, вырезанной, надо полагать, его учителем, Джовани Пихлером, по распространенному типу эллинистической скульптуры Афродиты, присевшей на корточки перед омовением (Venus accroupie). Очень вероятно, что именно с инталии Ф. Рега был сделан слепок Дж. Тасси для кабинета резных камней Екатерины II, впоследствии использовавшийся в качестве образца для создания гемм на Екатеринбургской гранильной фабрике. К слепкам с инталий Нового времени относится также и восхитительная работа английского гравера У. Харриса - женский портрет в покрывале, - ныне также находящаяся в хранилище глиптики Отдела западноевропейского прикладного искусства.

Дактилиотека графа Л.А. Перовского дает возможность не только детального изучения состава коллекции гемм в оригиналах и слепках, переданных Эрмитажу в виде единого комплекса, но и отражает проявление предпочтений коллекционера, представителя просвещенной российской аристократии XIX в. Собрание Л.А. Перовского также наглядно демонстрирует проявление интереснейшего феномена преклонения перед античностью в художественной культуре начала XIX в., нашедшего выражение в замечательной коллекции резных камней.

«Революция на пороге России…»

Идефикс императора

Владимир Шкерин, доктор исторических наук

Когда декабристы вышли на площадь, Николаю Павловичу не исполнилось ещё и тридцати лет. Молодой человек, даже не цесаревич, которого до рокового дня никто к монаршей роли всерьёз не готовил. С февраля того же 1825 года он - начальник гвардейской дивизии, хотя и безо всякого боевого опыта. Это в то время, когда и среди генералов с густыми эполетами, и среди мятежников было немало ветеранов Наполеоновских войн. Но, переиграв и декабристов, и ненадёжных генералов, Николай взошёл на престол. На следствии открылось, как давно и широко раскинуты по России сети тайных обществ. И молодой монарх явил неожиданную государственную мудрость.

Отставших от движения до 1821 года, а прежде надеявшихся искоренять пороки общества и государства «распространением между соотечественниками истинных правил нравственности и просвещения», он оправдал или помиловал. Сохранивших же верность обществам или присоединившихся к ним позднее, полагая блага общего достичь через заговор и военную революцию, покарал. При большом числе подследственных случались, конечно, пострадавшие без меры и избежавшие кары без достаточных на то оснований. Однако общий принцип был соблюдён: «карбонариев» устранил, «либералистов» оставил.

Увы, победы портят героев. Явив «блеск кровопролитий», Николай I угодил в ловушку навязчивой идеи о живучести тайных обществ и о необходимости дальнейшей борьбы с ними. Историк Николай Карлович Шильдер, сын николаевского генерала и сам генерал, писал, что «император Николай под впечатлением первых допросов, сделанных в его присутствии арестованным декабристам, обратился к великому князю Михаилу Павловичу со словами: «Революция на пороге России, но, клянусь, она не проникнет в неё, пока во мне сохранится дыхание жизни, пока, Божей милостью, я буду императором!»

День 14 декабря 1825 года окончательно закалил характер императора Николая. Некоторым образом он обрёк его на роль укротителя революций (dompteur des revolutions)». И уже во второй половине 1820-х и первой половине 1830-х годов на монаршей идее фикс рискнули сыграть беспокойные мутные личности вроде Ипполита Завалишина, возродившего и сдавшего полиции Оренбургское тайное общество, или Романа Медокса, выдумавшего Союз великого дела. Авантюра была для них страстью, казематы и Сибирь - заслуженной расплатой.

Лев Алексеевич Перовский авантюристом не был. Да, в пылкой юности он вместе с Муравьёвыми мечтал «составить новую республику» на дальнем диком острове, а после был членом Союза благоденствия. Но день 14 декабря счастливо провёл за пределами России и в работе поздних декабристских организаций не участвовал. Впрочем, несостоявшийся повстанческий диктатор, князь С.П. Трубецкой, жалел, что в декабре 1825-го Перовского не оказалось в столице. И граф Д.Н. Блудов, много знавший и разные посты занимавший, обронил в частной беседе, что хотя братья Лев и Василий Перовские в заговоре не состояли, но «если бы заговорщики одержали верх, то они были бы их покорнейшими слугами». Заговорщики верх не одержали, и Лев Перовский принялся делать карьеру уже при Николае.

В сентябре 1841 года он занял один из ключевых постов в империи - министра внутренних дел. Николай I «либералистам» не симпатизировал, но до поры терпел в своём окружении. Без их спасительного противовеса он сам рисковал превратиться в шахматного короля - фигуру ключевую, но слабую в партии консерваторов и крепостников. Приблизительно до середины 1842-го лидером российских «либералистов» считался министр государственных имуществ граф Павел Дмитриевич Киселёв.

После издания куцего (по сравнению с киселёвским замыслом) указа об обязанных крестьянах и «картофельных бунтов» центр антикрепостнических инициатив переместился из Министерства госимуществ в МВД. В 1844 году по записке министра был издан указ о порядке освобождения дворовых (столь же куцый, как и указ об обязанных крестьянах).

В 1846-м Перовский подал монарху записку «Об уничтожении крепостного состояния в России». Созванный по этому поводу Секретный комитет признал предложения министра справедливыми, но несвоевременными. В 1847 году неуёмный Лев Алексеевич подал Николаю I проект «Правил для употребления помещичьих имений в губерниях Киевской, Подольской и Волынской», регламентировавший взаимные обязательства помещиков и их крепостных. Царь прочёл проект в Летнем дворце на Елагине острове и оставил без движения.

В том же году ставленник Перовского, тульский губернатор Николай Николаевич Муравьёв (будущий граф Амурский, изображённый на современной купюре в 5000 рублей), побудил помещиков вверенной ему губернии подать на высочайшее имя адрес с изъявлением готовности освободить своих крепостных. Все эти потуги оказались не зело результативны. Но, вопервых, «вода камень точит», а, во-вторых, «либералисты» обрели в лице Льва Перовского нового лидера. Действовал он, разумеется, не в одиночку. Борясь с косностью российской бюрократии, создал в недрах своего министерства неформальную Особенную канцелярию. «Это было вскоре по назначении министром Льва Алексеевича Перовского во время самой кипучей его деятельности.

Особенной канцелярией управлял Владимир Иванович Даль, известный в литературе нашей под псевдонимом Казака Луганского, и к которому Перовский имел в то время большое доверие. В Особенную канцелярию министр передавал на время из департаментов министерства разного рода дела, которые желал вести под своим личным ближайшим наблюдением по их особенной важности, или по которым желал иметь доклады, записки, отношения, писанные большим знатоком всех тонкостей русского языка, каковым являлся Даль», - вспоминал Александр Васильевич Головнин, ставший в эпоху Великих реформ министром народного просвещения. Именно Даль, Головнин, Иван Сергеевич Тургенев и иные сотрудники канцелярии сообща готовили записку Перовского «Об уничтожении крепостного состояния». Неформальный характер Особенной канцелярии позволял ей обходиться без жёсткой структуры и иерархии. Ещё одним её руководителем считался Иван Петрович Липранди.

Кровь предков, испанских мавров, он сочетал с итальянской фамилией, а славу храбреца и бретёра - с репутацией библиофила и полиглота. Пушкин, приятель Липранди по Кишинёву и Одессе, увековечил его в образе дуэлянта Сильвио. Один из лидеров южных декабристов, князь С.Г. Волконский, утверждал, что Липранди «в уважение его передовых мыслей, убеждений был принят в члены... тайного общества, известного под названием «Зелёной книги», то есть в Союз благоденствия. В 1822 году Липранди вышел в отставку, намереваясь примкнуть к греческим повстанцам или к армии Боливара. Но заграничного паспорта не получил и в 1825-м вернулся на армейскую службу. В 1832 году вторично вышел в отставку генерал-майором. В начале же 1840-х годов был причислен к МВД.

В Особенную канцелярию люди отбирались не случайные. Знаток русского языка Даль составлял для Перовского записки, военный разведчик Липранди был призван организовать личную сыскную полицию министра. А опыт у Ивана Петровича был богатый. 1814 год. Франция побеждена, Наполеон отрёкся, но в Париже действовали якобинское и бонапартистское подполья.

Миллионный город, по сути, всё ещё оставался средневековым лабиринтом кривых улиц, безнадёжных тупиков и зловонных площадей, известняковая твердь под которыми была дырява катакомбами, как французский сыр. Специалист, способный отыскать иголку на берегах Сены, у парижской префектуры имелся: Эжен Франсуа Видок - вначале вор, убийца и каторжник, затем создатель Police de surete, лучшей сыскной структуры своего времени.

Однако для проведения крупной полицейской операции требовалось согласие оккупационных властей. Так рядом с Видоком появился Липранди, скоро уяснивший, что эффективный сыск в дворянских перчатках невозможен. «Вечно бы ему пировать! - осуждал Липранди в Париже Филипп Вигель. - И кого угощал он? Людей с такими подозрительными рожами, что совестно и страшно было вступать в разговоры».

Это была «бригада безопасности» Видока, мушары-уголовники, которым с одной стороны грозили каторга и гильотина, с другой - месть былых подельников. Прежде Липранди был храбр и умён, в Париже стал ещё и небрезглив. В 1828 году в Бухаресте, накануне войны с Турцией, он подкупал османских сановников, когда же война началась, собрал и возглавил интернациональный партизанский отряд.

Первые дела, расследованные «русской Сюртэ», созданной Липранди по заданию Перовского, носили сугубо уголовный характер. «Перовскому удалось открыть, посредством тайных его агентов, целые шайки мошенников, давно уже промышлявшие своим делом, если не прямо под покровом, то, по крайней мере, при терпимости полиции, - писал барон Модест Корф. - По распоряжению и докладу его схвачено и заключено было в крепость, впредь до следствия и суда, около ста человек подозрительных...»

Работа нашлась всем - и интеллектуалу Далю, собиравшему словарь «мазуриков», и осведомительницам из числа «женщин свободной жизни» (вот она, школа Видока, правившего в Париже «красавицами, которые продали и погубили свою честь»). Однако Лев Перовский понимал, что укрепить позиции МВД и своё собственное влияние на царя можно лишь через успех политического сыска.

Чёткого межведомственного разделения компетенций не существовало, но считалось, что с 1826 года все политические расследования отошли в ведение III Отделения. Главноуправляющие же III Отделения и шефы Корпуса жандармов (вначале граф Александр Христофорович Бенкендорф, а после его кончины в 1844 году граф Алексей Фёдорович Орлов) были рассеяны и ленивы. За два десятилетия, минувших с декабря 1825-го, ни одного сколько-нибудь значительного заговора разоблачено не было. А император ждал...

В 1847 году сыскная полиция Перовского выследила и арестовала тайно прибывшего из Австрии старообрядческого эмиссара - архимандрита Геронтия из Белой Криницы. Разговорить арестованного сумел всё тот же Липранди, который к тюремным диспутам подготовился столь тщательно, что по праву стал считаться одним из лучших в России знатоков раскола. На долю Орлова выпала сомнительная честь доложить монарху о чужом успехе. Перовский мог торжествовать: эмиссар схвачен, козни Венского двора разоблачены, значит, дело политическое, но решено силами МВД, и при этом никто из «либералистов» не пострадал. Зачем при таком раскладе вообще нужно III Отделение?

Все планы и надежды смешал следующий, потрясший Европу революциями 1848 год. «Седлайте коней, господа, во Франции провозглашена республика!» - этой эффектной фразы Николай I мог и не произносить: нередко биографы формулируют лучше своих персонажей. Не грозила России и революция: волны европейских штормов её заводи не достигали. Но самодержец желал верить в обратное, и окружение с готовностью принялось качать лодку на тихой воде. Прекратились утомительные попытки, по выражению А.А. Кизеветтера, «решить квадратуру круга, т. е. произвести реформы, ничего не реформируя», все силы были брошены на то, «чтобы остановить на точке замерзания всякое жизненное движение в России».

Профессор Александр Васильевич Никитенко отметил в дневнике: «Ужас овладел всеми мыслящими и пишущими. Тайные доносы и шпионство ещё более усложняли дело. Стали опасаться за каждый день свой, думая, что он может оказаться последним в кругу родных и друзей... Западные происшествия, западные идеи о лучшем порядке вещей признаются за повод не думать ни о каком улучшении...

Возник было вопрос об освобождении крестьян. Господа испугались и воспользовались теперь случаем, чтобы объявить всякое движение в этом направлении пагубным для государства». Было от чего всполошиться Льву Перовскому. У самого в биографии декабристская запятая и оба руководителя Особенной канцелярии прошли через аресты: Липранди - по тому же декабристскому делу, Даль - за «Русские сказки», в коих были выведены царь «как медведь в лесу» и «блюдолизы придворные».

Официальным «Журналом МВД» с 1843 года руководил Николай Иванович Надеждин - тот самый, который в 1836 году опубликовал ещё в собственном журнале «Телескоп» «Философическое письмо» Петра Чаадаева. «Телескоп» был закрыт, Чаадаев объявлен сумасшедшим, а сам Надеждин сослан. Стараниями Перовского «мыслящими и пишущими», следовательно неблагонадёжными, МВД было населено гуще любого иного министерства.

А вдруг император, побуждаемый давней клятвой, затребует от Орлова списки новых заговорщиков, связанных с западными революционерами? Нерасторопного Орлова следовало опередить. Никакого тайного общества в России в то время не существовало, зато в распоряжении Перовского имелся Липранди. Дело оставалось, по словам Ф.Н. Львова, за «козлом отпущения - жертвою вечернею за грехи русского народа».

Фёдор Николаевич Львов и сам жестоко пострадал в этой истории (имитация смертной казни, каторга, ссылка, лишение дворянского достоинства), но тут говорил, конечно, не о себе, а о Михаиле Васильевиче Буташевиче-Петрашевском. Петрашевский, служа в МИД на необременительной должности переводчика и имея около 3000 рублей серебром ежегодного дохода, завёл в своём доме на Покровской площади пятничные журфиксы.

«О «пятницах» Петрашевского знал весь город, но знал так, что о них говорили, не иначе как смеясь», - вспоминал К.С. Веселовский, служивший в Министерстве государственных имуществ. Смеялись из-за сложившейся у Петрашевского репутации «дерзкого шалуна»: он носил длинные волосы и бороду, «ходил в какой-то альмавиве испанского покроя и цилиндре с четырьмя углами», а однажды явился на молебен в Казанский собор кощунственно переодетым в женское платье. Меж тем он был хорошо образован (Царскосельский лицей и столичный университет) и дома у себя собрал библиотеку западных авторов - часто запрещённых в России.

Посетители «пятниц» спорили о социализме, о религии, о русских бедах. Но ни общей цели, ни программы, ни клятв - ничего, свидетельствовавшего о том, что «разговоры между Лафитом и Клико» переросли в тайное общество, не было. Дмитрий Ахшарумов вспоминал, что у Петрашевского «вовсе не бывали постоянно все одни и те же люди; иные бывали часто на этих вечерах, другие приходили редко, и всегда можно было видеть новых людей»:

«Это был интересный калейдоскоп разнообразнейших мнений о современных событиях, распоряжениях правительства, о произведениях новейшей литературы по различным отраслям знания; приносились городские новости, говорилось громко обо всём, без всякого стеснения». Такое времяпровождение в николаевской России не приветствовалось, но не было чем-то из ряда вон выходящим.

Обнаружить подобные сборища Перовский мог прямо в здании МВД. Для этого ему было достаточно спуститься со своего четвёртого этажа, на второй, где жил Даль, устраивавший «четверги» для научной и творческой интеллигенции. В том числе и для тех, кто по пятницам бывал у Петрашевского. На одном из таких «четвергов» 1845 года родилась идея создания Русского Географического общества, членами которого оказались не менее десяти «петрашевцев». А на первом этаже располагалась квартира Надеждина, безбоязненно собиравшего столичных интеллектуалов на свои «субботы».

Почему же «козлом отпущения» оказался Петрашевский? «Понятно, почему Липранди избрал преимущественно Петрашевского предметом своей нежной заботливости: Петрашевский был лично ненавистен Николаю Павловичу и Перовскому», - отвечал Львов. Сам Михаил Васильевич эту фразу поправил: «Петрашевский мог быть неприятен Николаю Павловичу и лично ненавистен Перовскому».

В марте 1848 года на выборах в Петербургскую городскую думу Петрашевский соревновался за место секретаря с креатурой Перовского и довёл дело до разбирательства в Сенате. Тогда же он распространил литографическую записку собственного сочинения «О способах увеличения ценности дворянских или населённых имений». Высказанные Петрашевским мысли об ограничении крепостного права и административного произвола были созвучны предложениям самого Перовского, но бесцензурное распространение записки уподобило её прокламации. Прежде чем принести в жертву Петрашевского, Перовский позаботился, чтобы провокация не ударила рикошетом по собственным сподвижникам.

П.И. Мельников (Андрей Печерский), знавший эту историю со слов Даля, писал: «В 1848 году граф Перовский, находившийся тогда в сильной борьбе с графами Орловым и Нессельроде, сказал однажды Далю: «До меня дошли слухи, которые могут быть истолкованы в дурную сторону... Что у вас за собрания по четвергам и какие записки вы пишете?».

Вопрос был скорее риторическим, поскольку «четверги» не были тайной, а с записками министр был не только знаком, но и предоставлял информацию для их составления. Но теперь Перовский изрёк: «Надо быть осторожнее», и Даль тотчас сжёг дневники и записки в камине, а «четверги» прекратил. «Попадись тогда мои записки в недобрые руки, их непременно сделали бы пунктом обвинения Льва Алексеевича», - признавался Даль Мельникову.

В одно время с «четвергами» Даля прекратились и «субботы» Надеждина, которому об опасности бесед в квартире, «коей окошки не много выше пояса», намекнул Липранди. Сам же Иван Петрович, подобно Петрашевскому, устраивал «пятницы», которые не только не отменил, но и добавил к ним ещё два приёмных дня в неделю. Зажил «открытым домом», как тогда говорили. Причина или хотя бы отговорка нашлась веская: он вербовал агентов.

Товарищ Петрашевского от Лицея и до «пятниц», В.А. Энгельсон, так изложил дальнейшие события: «...в августе 1848 года министр внутренних дел получил уведомление о поведении Петрашевского. Он поселил одного шпиона в качестве торговца табаком в доме Петрашевского, чтобы войти в доверие его прислуги, а другого, по фамилии Антонелли... обязали сообщать министерству о заседаниях общества.

Счастливый своим открытием, Перовский докладывает о нём государю, но, может быть, вы думаете, что он шепнул об этом и своему коллеге по тайной полиции, графу Орлову? Боже сохрани! Он потерял бы тогда отличный случай доказать царю, что тайная полиция состоит из ничтожеств. Перовский хочет оставить себе одному честь спасения отечества. Поэтому гр. Орлов в течение шести месяцев не знает об этом большом деле; Перовский потирает себе руки и ухмыляется. К сожалению, он не может велеть государю хранить тайну: в минуту гнева государь, прежде чем его птицелов успел протянуть все силки, сказал графу Орлову, что у его ищеек нет нюха, что это - сопливые собаки.

Оскорблённый в своём самолюбии, граф Орлов собирает сведения и докладывает царю, что министр внутренних дел, чтобы возвысить себя, наговорил его величеству всякого вздора, что дело это совсем не так значительно, как его описывают, что не надо разукрашивать его… и, приняв некоторые патриархальные меры против главных вождей, можно прекратить дело без шума и скандала». Однако Николай I, давно лелеявший свои подозрения, жаждал именно «шума и скандала».

Опытный царедворец Орлов, разумеется, не стал перечить, только решил подсунуть царю своих разоблачённых заговорщиков. Изобличить же таковых должен был второй человек в жандармском ведомстве - генерал-лейтенант Леонтий Васильевич Дубельт. В 1812 году он вместе с Липранди служил в штабе 6-го пехотного корпуса, а в 1826-м оба сумели отбиться от подозрений в причастности к тайным обществам.

Теперь же Дубельт, который, по мнению Герцена, был «умнее всего Третьего и всех трёх отделений Собственной канцелярии», был обижен на старого приятеля и готов мстить. Уже 25 февраля 1849 года Никитенко писал в дневнике: «Несколько школьников из училища правоведения гуляли в каком-то трактире, пели либеральные песни и что-то врали о республике. Двое из них сидят теперь в канцелярии графа Орлова».

Директор училища князь Н.С. Голицын негодовал: «Орлов - к Дубельту, а этот, как казна, которая в огне не горит и в воде не тонет, недолго думая, закинул свою удочку поблизости - в училище правоведения, привлёк идиота Политковского и выманил у него донос на товарищей его же класса, Беликовича и князя Гагарина...» В итоге М.И. Беликовича сослали в Оренбуржье солдатом, князя Н.В. Гагарина - на Кавказ юнкером. Но дело всё равно вышло мелкое и никого не впечатлило. В доме на Покровской площади его обсудили, а как угрозу или предостережение не восприняли.

Между тем на 23–26 апреля 1849 года было намечено выступление русской армии в поход на подавление революции в Австрийской империи. Оставлять в тылу «петрашевцев» монарх опасался. Перовский, зная, что реальной опасности нет, просил позволения «ещё некоторое время следить за поведением этих заговорщиков» и обещал доложить «не только об их разговорах, но и о мечтах, грезившихся им во сне». Тщетно. Вечером 20 апреля Липранди был вызван к графу Орлову, где узнал высочайшую волю «о прекращении... ведения дела и о передаче его в III Отделение».

21 апреля Орлов получил монаршее указание «приступить к арестованию», что и было исполнено в ночь с 22 на 23 апреля, с пятницы на субботу. Получилось, что заговор разоблачила «русская Сюртэ», жандармерию привлекли к арестам, а собственно III Отделение вновь осталось не у дел. Как и в случае с архимандритом Геронтием. Вскоре император, по словам Энгельсона, раскаялся, что «не последовал совету Перовского «дать заговору созреть и расшириться, чтобы можно было одним ударом вырвать все плевелы из русской земли». Перовский торжествует: не удаётся доказать, что он преувеличил опасность, а если следы заговора потеряны, то в этом виноват не он». 24 апреля в Петропавловской крепости, где содержались «петрашевцы», начала работу Следственная комиссия. В числе прочих в её состав вошёл и «генерал Дубль».

Липранди же допустили лишь во вспомогательную комиссию по разбору изъятых бумаг. Казалось бы, волноваться ему не о чем: в первую же ночь произведены 34 ареста, всего же к следствию привлечены 122 человека. Такого «большого застенка» Россия не знала с 1826 года. Но энтузиазма члены Следственной комиссии не проявляли, и то один, то другой брался «порадеть родному человечку». Липранди вроде и сам скрыл компромат на Николая Милютина - племянника графа Павла Киселёва, сотрудника МВД и одного из будущих разработчиков реформы 1861 года.

Невредимым выскользнул и поэт Алексей Жемчужников - племянник уже самого министра Перовского и также участник «пятниц» Петрашевского. 17 августа обеспокоенный Липранди подал председателю комиссии генерал-адъютанту И.А. Набокову записку, в которой пытался доказать, что «петрашевцы» опаснее декабристов. «Обыкновенные заговоры бывают большею частию из людей однородных, более или менее близких между собою по общественному положению, - писал он. -

Например, в заговоре 1825 года участвовали исключительно дворяне и притом преимущественно военные. Тут же, напротив, с гвардейскими офицерами и с чиновниками министерства иностранных дел рядом находятся не кончившие курс студенты, мелкие художники, купцы, мещане, даже лавочники, торгующие табаком. Очевидно казалось мне, что сеть была заткана такая, которая должна была захватить всё народонаселение и, следовательно, чтоб действовать не на одном месте, а повсюду».

К этим заклинаниям комиссия оказалась невосприимчива и ровно через месяц, 17 сентября, заявила во всеподданнейшем докладе, что «по самом тщательном исследовании, имеют ли связь между собою лица разных сословий, которые в первоначальной записке представлены как бы членами существующего тайного общества, комиссия не нашла к тому ни доказательств, ни даже достоверных улик», а потому «всеобъемлющего плана общего движения, переворота и разрушения, не нарушив своих обязанностей в настоящем деле, признать она не могла».

В конце сентября дело было передано в специально созданную Военно-судную комиссию под председательством генерал-адъютанта Василия Алексеевича Перовского - родного брата министра внутренних дел. Среди подследственных пополз панический слух об умении братьев «устраивать свои дела». Затем вдруг заговорили о том, что комиссия решила освободить их «по недостатку доказательств» или, на худой конец, отправить солдатами на Кавказ или в Сибирь на поселение. «Таково было, по-видимому, и намерение судной комиссии под председательством генерала Перовского... - писал Энгельсон. Но государь, узнав об этом, пришёл в ярость: «Если суд будет столь милостив, то мне останется действительно, пользуясь правом помилования, совершенно простить преступников!»

Ради царского гнева и в надежде на царскую милость комиссия Василия Перовского осудила пятнадцать человек на смертную казнь, пятерых на каторгу, одного на поселение и двух освободила. Николай направил приговор на утверждение не в Сенат, а в высший военный суд - генерал-аудиториат. В итоге из 23 обвиняемых смертного приговора избежали лишь двое. Утром 22 декабря 1849 года на Семёновском плацу был проведён «обряд смертной казни». О замене расстрела каторгой или солдатчиной объявлено было в последний момент. Незадолго до передачи дела «петрашевцев» из МВД в III Отделение царь возвёл Льва Перовского в графское достоинство.

Существовала ли связь между этими событиями, определённо сказать нельзя. Графский титул Николай I давал приближённым легко - «как очередную награду между двумя звёздами». Но, во всяком случае, новоиспёченный граф понял, что опасность миновала, и потому потерял интерес к раздуванию политических дел. Липранди же, по словам Энгельсона, «досталась в награду только тысяча рублей», отчего он «тяжко заболел; поднявшись же с одра болезни, пришёл в канцелярию министерства внутр[енних] дел и грозил скоро представить новые и ещё более неопровержимые доказательства слепоты агентов графа Орлова».

Перовскому это было уже безразлично. Совсем по Шиллеру: «Мавр сделал своё дело, мавр может уходить». Тем временем жандармы (тот же Дубельт) постарались распространить сведения о подлинном авторе провокации. «Для меня дело Петрашевского было пагубно, оно положило предел всей моей службе и было причиной совершенного разорения», - сокрушался Липранди.

Что же касается другого руководителя Особенной канцелярии, Владимира Даля, то он в эти «времена шатки» сам запросил у Льва Перовского перевода в провинцию. Тот, по словам Мельникова-Печерского, «и слышать не хотел об удалении из Петербурга неутомимого своего сотрудника и самого преданного друга». Но в июне 1849 года Даль добился своего: был назначен управляющим удельной конторой в Нижнем Новгороде.

Позднее в своём знаменитом «Толковом словаре живого великорусского языка» он написал, что политик - это «умный и ловкий (не всегда честный) государственный деятель; вообще скрытный и хитрый человек, умеющий наклонять дела в свою пользу, кстати молвить и вовремя смолчать». И дополнительно приправил статью едким словцом: «Политика - тухлое яйцо».

Дело «петрашевцев» продлило срок пребывания Льва Перовского на посту министра внутренних дел - и только. С 1848–1849 годов начался отсчёт последнего и самого мрачного периода правления Николая I. Значение III Отделения и жандармского корпуса лишь возросло. О новых либеральных инициативах не было уже и речи - вплоть до наступления нового царствования.