IV. Как делались деньги
«Хорошенько обманывать есть искусство, которое частым только в нём упражнением достигается». П.И. Пестель. <«Записка о совестной сумме»>.
Вопрос о том, из каких средств оплачивать будущую революцию, волновал декабристов ещё со времён Союза Благоденствия. Так, генерал-майор Михаил Орлов предлагал завести фальшивомонетный станок; идея эта была с негодованием отвергнута. Вообще же в среде декабристов бытовали две прямо противоположные точки зрения на, так сказать, «источник финансирования» их предприятия. Одна, более «прагматическая», оправдывала использование в революционных целях казённых средств: например, подпоручик Полтавского полка М.П. Бестужев-Рюмин предлагал воспользоваться казёнными ящиками полков. «Я чужой собственности не касался и не коснусь», - с негодованием возражал ему командир Полтавского полка, полковник В.К. Тизенгаузен.
Тизенгаузен был сторонником другой точки зрения, «идеалистической»: он предлагал во имя будущей революции сделать складчину среди членов тайного общества. «Я же для такого благого дела, каково освобождение отечества, пожертвую всем, что имею, ежели бы и до того дошло, чтоб продавать женины платья», - говорил он.
В этих жарких спорах голос Пестеля практически не был слышен. Втайне от товарищей по заговору он реально занимался приобретением денег для «общего дела». Основным источником для этого полковник избрал именно солдатские - казённые и артельные - суммы.
Однако прежде чем углубиться в махинации с полковыми деньгами, Пестель попытался получить нужную ему сумму относительно безопасным путём: он потребовал деньги от своего предшественника по командованию полком.
До Пестеля Вятским полком командовал полковник Павел Евграфович Кромин - слабый и безвольный офицер, пользовавшийся в армии дурной репутацией. Кромин, однако, имел весьма высоких покровителей: в 1810-1815 годах он служил адъютантом у московского генерал-губернатора Ростопчина и у военного министра Барклая де Толли.
У Пестеля со своим предшественником были особые счёты: в самом начале 1821 года по личному приказу императора именно Кромин получил предназначавшийся Вятский полк. А несколько месяцев спустя, когда уже в полной мере обнаружилась его неспособность к должности полкового командира, Александр I лично вычеркнул из текста Высочайшего приказа «артикул», касающийся его замены на Пестеля. И первое, что сделал Пестель, всё-таки получив полк, - он обвинил Кромина в финансовой нечистоплотности.
«Кромин за весь этот год только ограбил полк, - писал он начальнику штаба 2-й армии генералу П.Д. Киселёву. - Он положил себе в карман более 30 000 рублей и ничего не сделал, решительно ничего». Это утверждение Пестеля дало повод нескольким поколениям историков рассуждать о том, что, приняв команду над вятцами, лидер заговора обнаружил в полку «вопиющие беззакония».
Однако документы подобную точку зрения опровергают. Кромин не был растратчиком - по крайней мере, в таких размерах, о которых Пестель сообщал Киселёву.
Составляя это письмо, Пестель всё прекрасно рассчитал. Киселёв искренне симпатизировал ему и не любил Кромина. В 1821 году, комментируя назначение Кромина в обход адъютанта Витгенштейна, он писал Закревскому: «Зачем отказали Пестелю?.. Зачем назначили Кромина, которого нигде иметь не желали?»
Конечно, этого письма Пестель не читал, но зато хорошо знал, что о назначении именно его командиром Вятского полка Киселёв лично просил императора, и нарушение Александром своего обещания сделать это больно ударило по честолюбию начальника штаба 2-й армии.
Кроме того, у Киселёва в армии была устойчивая репутация «борца с коррупцией», и Пестель надеялся, что его предрасположенность к выявлению нечистых на руку командиров поможет получить с Кромина искомые деньги.
Для окончания счетов со своим предшественником Пестель потребовал посредников - и главным из них, по его мнению, должен был стать командир 1-й бригады 19-й пехотной дивизии генерал-майор Сергей Волконский - его подчинённый по тайному обществу.
Сергей Григорьевич Волконский был, безусловно, храбрым и честным генералом. Однако в тех случаях, когда перед ним стоял выбор между обязанностями службы и долгом заговорщика, он всегда выбирал второе. Так, для того, чтобы иметь доступ к секретным документам по делу М.Ф. Орлова, он не остановился даже перед изготовлением поддельной печати полевого аудиториата. Естественно, он подтвердил бы любые «претензии» своего неформального лидера.
Однако Пестель в данном случае явно переоценил своё влияние: вместо Волконского в Вятский полк был прислан непосредственный начальник вятцев, командир 1-й бригады 18-й пехотной дивизии генерал-майор М.А. Менгден.
Сведений о том, каким было заключение Менгдена, мы не имеем. Однако очевидно, что сумма долга Кромина оказалась на несколько порядков меньше, чем писал Пестель. И Киселёв, несмотря на всю свою симпатию к Пестелю, не стал заводить против Кромина формальное следствие - за неимением доказательств его растрат. По ведомостям 1826 года бывший командир оставался должен своему полку всего 1900 рублей.
Убедившись, что со своего предшественника ему многого получить не удастся, Пестель оставил эти попытки - и занялся собственными денежными операциями.
4 января 1826 года капитан Вятского пехотного полка Аркадий Иванович Майборода отправил члену Следственной комиссии для изыскания о злоумышленных обществах, генерал-адъютанту А.И. Чернышеву, рапорт, состоящий из семи пунктов. Первый пункт конкретизировал его предыдущие показания о тайном обществе, остальные шесть обвиняли бывшего командира вятцев в служебных преступлениях.
Сообщая следствию эти сведения, Майборода, естественно, хотел придать больше веса своему главному доносу - о тайном обществе. Но в данном случае капитан поступил неосторожно: он не знал всех тонкостей финансовых операций Пестеля, а кроме того, о многом был вынужден умолчать, чтобы не запутаться самому. В результате пять из шести пунктов его нового рапорта оказались, как было установлено впоследствии, чистым вымыслом.
Однако этот донос Майбороды имел важные последствия. Начальник Главного штаба барон Дибич препроводил в Тульчин, в штаб 2-й армии, как донесение капитана, так и объяснения Пестеля по этому поводу, и далее следствие по финансовому состоянию Вятского полка велось уже на Юге. Разбирательство это тянулось очень долго: начавшись в феврале 1826 года, оно более чем на год пережило главного обвиняемого, и завершилось лишь в апреле 1827 года. Вели это дело командир 1-й бригады 18-й пехотной дивизии генерал-майор П.А. Кладищев и дежурный генерал 2-й армии генерал-майор И.И. Байков.
А в конце того же 1827 года фамилия Пестеля в связи с денежными злоупотреблениями всплыла вновь - на этот раз в связи с ревизией деятельности Киевской губернской администрации. Вятский полк был расквартирован в Киевской губернии, и речь шла о взятках, которые командир полка давал секретарю киевского гражданского губернатора, известному в губернии лихоимцу П.А. Жандру. Взамен Пестель получал возможность незаконных операций с казёнными земскими средствами.
Оба эти следственных дела рисуют нам облик лидера Южного общества с совершенно неожиданной стороны. Впечатляет не сам факт денежных претензий полка к своему командиру - подобные претензии были обычным делом при смене полкового начальства. Впечатляет сумма, которой недосчитался Вятский полк после замены Пестеля: по самым приблизительным подсчётам, она составляла около 60 тысяч рублей ассигнациями - по тем временам это были огромные деньги.
Сразу оговорюсь: полковник Пестель никогда не был банальным расхитителем казённых средств. Хорошо известно, что он нередко жертвовал для полка и собственные деньги. Так, его приказ по полку от 7 ноября 1822 года гласил: «От суммы, предназначенной для винной и мясной порции … осталось 3,760 рублей, в каковой сумме начальство не требует никакого отчёта. Получено ещё 1,080 рублей процентных денег из ломбарда … Сие составляет всего 4,840 рублей, к коим, сверх того, прибавляю я ещё собственных своих 60 рублей для круглого счёта; почему общий сей итог и будет 4,900 рублей.
Стараясь всеми мерами содействовать к лучшему устройству солдатской собственности, предписываю г.г. ротным командирам записать сии деньги в ротные экономические книги в приход».
Архивные документы дают возможность сделать другой вывод: Пестель не делал различия между собственными и полковыми суммами. А поскольку полковые суммы были на несколько порядков больше его собственных, то и «расход» по полку оказался на несколько порядков выше «прихода». Нужды заговора, как показало время, требовали больших затрат.
Финансовая деятельность Пестеля в полку была практически бесконтрольной. Созданный в 1811 специальный орган - Государственный контроль - был не в состоянии проверить отчётность каждой военной части. Командир же 18-й пехотной дивизии, имевший право финансовой ревизии в полках, по ряду причин (о которых речь ниже) вовсе не был заинтересован в разоблачении командира вятцев. Естественно, не требовал отчёта от Пестеля и армейский генерал-интендант А.П. Юшневский.
В армии ещё со времён Петра I существовал и так называемый «внутренний», офицерский контроль за финансовой деятельностью полкового начальства. Однако, как уже говорилось, к середине 1823 года офицерский состав Вятского полка был почти полностью обновлён, и вновь принятые на службу офицеры, считавшие Пестеля своим личным благодетелем, не являлись для него серьёзной помехой.
Согласно архивным документам, все финансовые «предприятия» Пестеля делились на две части: внешние, проведённые с участием посторонних лиц и организаций, и внутренние, касавшиеся только Вятского полка.
И основными здесь, конечно, были операции внешние: они способны были принести полковому командиру наибольший доход. Операции эти были однотипными: используя свои связи, не останавливаясь перед дачей взяток, Пестель по два раза получал от казны средства на одни и те же расходы - на амуничное, ремонтное и иное хозяйственное довольствие полка.
Первый выявленный следствием случай такого рода относится к маю 1823 года. Тогда командиру вятцев было выдано из Киевской казённой палаты 4915 рублей - «за купленные им материалы для сооружения в м. Линцы экзерциц-гауза, склада и конюшен для полковых лошадей». А несколько месяцев спустя - 6 сентября 1824 года - на те же нужды Пестель снова получил внушительную сумму: 3218 руб. 50 коп. Естественно, что не все вырученные деньги достались полковнику: 1000 рублей ему пришлось отдать секретарю киевского губернатора Жандру в качестве взятки.
Второй случай подобного рода, ставший известным благодаря работе комиссии Кладищева и Байкова, относится к 1825 году. В этой новой ситуации Пестель учёл не только субъективный фактор алчности государственных чиновников, но и объективную неразбериху в системе армейского довольствования.
Согласно принятому в 1815 году «Учреждению для управления большой действующей армией», пехотные армейские корпуса были прикреплены к определенным - ближайшим к местам их дислокации - комиссариатским комиссиям и только из этих комиссий обязаны были получать солдатскую амуницию и деньги на её приобретение. Отношения армейских соединений с такими комиссиями регулировались Высочайшими указами: последний перед назначением Пестеля на должность командира полка такой указ датирован декабрём 1817 года. Согласно ему, входивший тогда в состав 22-й пехотной дивизии Вятский полк должен был получать средства из расположенной в г. Балте Балтской комиссариатской комиссии.
Однако два года спустя произошло крупное переформирование и передислокация воинских частей, и Вятский полк оказался уже в составе 18-й пехотной дивизии. Закон же, как это нередко случалось в России, изменить забыли: хозяйственное довольствование полка стало производиться как из Балтской, так и из Московской комиссии. Это привело к страшной путанице и, благодаря отсутствию контроля, создало широкое поле для всякого рода махинаций.
Согласно материалам расследования по Вятскому полку, «отпущенные Комиссией Московского Комиссариатского депо амуничных и в ремонт (ремонтных - О.К.) за 1825 г. 6000 руб.» были выданы полку незаконно, «потому что на таковую потребность на тот год отпустила и Балтская комиссия». Естественно, что двойной «отпуск» одной и той же суммы не был зафиксирован в полковых документах: «…по выправке в полковых делах оказывается, что от полка на те деньги требования не было».
Та же Балтская Комиссия отпустила полку в 1825 году «несвоевременно и по её произволу» 5000 руб. - «в счёт жалованья» полковым чинам. Выплата произошла на несколько месяцев раньше установленного законом срока, и у следователей не осталось сомнений в том, что «произвол» этот был лишь частью финансовой операции, подобной двум предыдущим. Если бы полковник Пестель не был арестован в середине декабря 1825 года, в срок жалованье было бы выдано снова. Тогда, по мнению следователей, эти деньги остались бы вне поля зрения «инспектора, осматривающего полк».
Только благодаря этим трём однотипным операциям - 1823 и 1825 годов - на нужды заговора Пестель получил «чистыми» 14 218 руб. 50 коп.
Однако подобной - внешней - схемой добывания денег полковник не ограничился. Полк сам по себе был крупной армейской финансовой единицей и способен был дать многое своему командиру. И этими внутренними резервами Пестель тоже сумел в полной мере воспользоваться.
Собственно, подобные действия - стань они известны в самом полку - не оказались бы ни для кого неожиданностью. Армия была привычна ко всякого рода «пользованию разными экономиями и остатками» - это вполне находило себе объяснение в «нищенском содержании офицеров, малом обеспечении их в старости и, самое главное, в полной неуверенности в завтрашний день (sic!)», считает замечательный знаток темы Л. Плестерер.
По количеству хищений Вятский полк в конце 1810-х годов занимал одно из первых мест, что, по словам того же Плестерера, являлось «последствием десятилетнего пребывания … полка в военных походах».
Действия Пестеля были подобны действиям нескольких его предшественников - с одной, правда, оговоркой. Те, кто командовал полком до него, деньги использовали для собственных «нужд», и поэтому принимали на себя негласное обязательство делиться вырученными суммами с ротными командирами. Пестель же, добывавший средства для «общего дела», видимо, считал себя свободным от подобных обязательств - и решительно замкнул на себя всю финансовую систему полка.
Как уже говорилось, летом 1822 года, через полгода после вступления в должность, полковник провёл свою первую - беспрецедентную по тому времени - перетасовку командиров рот. Из двенадцати таких командиров один был вовсе отрешён от командования, один остался при своей роте, а десять других получили приказ «поменяться» ротами и «сдать дела» друг другу.
При этом все командиры подписали акт следующего содержания:
«Мы, нижеподписавшиеся, ротные командиры Вятского пехотного полка, свидетельствуем, что все счета между ротами, нами командуемыми, совершенно окончены по 1-е августа сего 1822-го года и как мы, так и нижние чины наших рот никакие не имеем претензии на другие роты…, а если впоследствии какие-нибудь откроются претензии или недоконченные расчёты, то мы обязуемся оные уже сами удовлетворить».
Впоследствии подобные перетасовки, а также многочисленные увольнения ротных и батальонных командиров проводились постоянно, и они дали свои результаты. Все финансы перешли под непосредственный контроль Пестеля, хищения на ротном уровне почти прекратились. Естественно, что у командира полка появилась большая свобода для маневра.
И в этом смысле весьма показательна история с солдатскими крагами - первый и единственный подтвердившийся пункт финансовых обвинений Аркадия Майбороды. В уже упоминавшемся доносе на имя А.И. Чернышева он писал: «Оба действующих баталиона не получили кожаных краг по сроку мундиров 823-го года, за которые полковник Пестель принял от комиссариата деньгами за каждую пару с лишком по 2 руб. 50 коп., нижним же чинам выдал по 40 коп. за пару, а некоторых рот и того ещё менее». Иными словами, каждый солдат Вятского полка должен был получить от командира два с половиной рубля на новые краги, получил же - лишь по 40 копеек. Остальные 2 рубля 10 копеек полковник оставил у себя.
Пестелю предъявили показания Майбороды 7 февраля 1826 года - шёл уже второй месяц его заключения в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. Рассказавший к тому времени слишком много и о себе самом, и о своих товарищах по обществу, в данном случае он оправдывался отчаянно: видимо, перспектива потерять в глазах следователей честное имя пугала его больше, чем сама смерть. Касаясь истории с крагами, он утверждал, что солдаты сами просили его не покупать новые краги, а выдать некоторую сумму денег «за переноску» старых, и что вырученная сумма составила «позволительную економию», без которой «известно самому начальству, что нельзя содержать полки в отличном состоянии».
Однако доводы Пестеля не были приняты во внимание: следствие на Юге установило, что в данном случае правду говорил Майборода. Выяснилось, что не сами солдаты пожелали продать свои старые крали, но их заставили сделать это ротные командиры - естественно, по приказанию полковника. При этом нижние чины «довольствовались» суммой от 30 до 40 копеек на человека, в то время как Пестель действительно «получил из комиссии Балтского комиссариатского депо … деньгами за каждую пару по 2 р. 55 коп.». Эта «позволительная економия», не зафиксированная ни в одной из ротных экономических книг, составила, по подсчётам следователей, 3585 руб. 80 коп.
«Касаться собственности солдатской, да ещё без их согласия, полковник Пестель не имел никаких прав, - а потому оправдание его по сему предмету не может иметь место, и нижних чинов безпрекословно следует удовлетворить не отпущенными за краги деньгами» - таков был общий вывод следствия.
Приняв полк, Пестель начал решительную борьбу с взаимными денежными «претензиями» солдат и офицеров. Он строжайше запретил солдатам давать офицерам деньги взаймы. Кроме того, он лично стал контролировать все вычеты из солдатского жалованья: об этих вычетах ему предоставлялись специальные ведомости.
Однако сам он вовсе не считал себя обязанным следовать собственным приказам. Правда, он не брал у солдат взаймы, однако, согласно материалам того же следствия, имел обыкновение удерживать у себя как солдатские, так и офицерские деньги. Естественно, не давая при этом никаких объяснений своим подчинённым.
Так, например, генерал Байков рапортовал в штаб армии о том, что «3-ей мушкетерской роты фельдфебель Павлов» объявил ему о «неполучении 634 <рублей>, которые ему должны были выбывшие из полку офицеры, и деньги те у офицеров удержаны»; точно такую же «претензию» на своего командира - в размере 290 рублей - заявил и рядовой той же роты Прокофьев; 60 рублей, «вычтенных с вышедшего в киевский гарнизон подпоручика Середенки, которые взяты полковником Пестелем», потребовал - и в конце концов получил - унтер-офицер Швачка.
4000 рублей полковник забрал «из вычтенных за офицерские чины и разным чинам вычтенных при жалованьи долгов для уплаты по принадлежности». 195 рублей жалованья должен был получить переведённый из Ямбургского уланского полка поручик Кострицкий. Поручик, однако, в Вятский полк не прибыл - но деньги эти возвращены не были.
* * *
Для того, чтобы иметь возможно более полное представление как об официальной, так и о конспиративной деятельности Пестеля, очень важно понять, как и на что он расходовал вырученные от финансовых операций немалые суммы.
Совершенно очевидно, что ко всякого рода «материальным благам» Пестель был равнодушен. Большого доверия заслуживает рассказ майора Лорера об образе жизни своего командира: «Он жил открыто. Я и штабные полка всегда у него обедали. Квартиру он занимал очень простую - …и во всю длину его немногих комнат тянулись полки с книгами». Лореру в данном случае можно верить: будучи верным помощником Пестеля, по тайному союзу, он не был замешан в его денежные дела - а значит, не был заинтересован в том, чтобы скрыть правду.
«В течение времени моего командования Вятским полком понёс я чрезвычайно много издержек…, и всё это в пользу полка единственно», - утверждал полковник Пестель в рапорте военному министру Татищеву. И в этом утверждении была немалая доля истины. Как уже отмечалось выше, он часто жертвовал для полка собственные деньги; при проведении расследования было установлено, в частности, что в 1824 году, когда Московская комиссариатская комиссия не успела к сроку выдать в полк полотно на панталоны, Пестель, чтобы успокоить солдат, выплатил им по 50 копеек на человека из своих денег. Вся сумма составила тогда 587 рублей. И примеры подобного рода не единичны. Приняв полк «совершенно расстроенный», Пестель через четыре года оставил его «весьма богатым по хозяйственной части» - и с этим были согласны все, даже самые пристрастные следователи.
Но всё же не на полковые издержки уходила большая часть денег, вырученная от «позволительной економии» полковника. Никогда не забывавший о своей роли лидера заговора, Пестель не жалел денег на нужды своей организации.
Конечно, далеко не все «статьи расходов», связанные с конспиративной деятельностью руководителя Южного общества, сейчас можно восстановить. Однако документы, обнаруженные в Российском государственном военно-историческом архиве, утверждают: львиную долю расходов полковника составлял подкуп его непосредственных начальников.
…Послевоенные судьбы «генералов 1812 года» - трагические судьбы людей, переживших своё время. Умевшие храбро, не щадя собственной жизни, сражаться с врагом, они, в большинстве своём, не смогли органически войти в жёсткую систему «шагистики» и военных поселений, оказались плохими администраторами и хозяйственниками. Их военные таланты оказались в мирное время ненужными, и они либо постепенно сходили с исторической сцены, либо становились лёгкой добычей всех тех, для кого они были интересны лишь постольку, поскольку контролировали крупные военные соединения или имели доступ к большим деньгам.
Таковы были судьбы Беннигсена и Рудзевича, таковой же оказалась и судьба генерал-лейтенанта князя Сибирского, командира 18-й пехотной дивизии, в состав которой входил Вятский пехотный полк.
Александр Васильевич Сибирский происходил из знатного рода потомков Кучума - знаменитого царя Сибири. Род этот, прежде очень богатый, к началу XIX века обеднел - и это обстоятельство оказалось роковым для князя.
Сибирский был храбрым офицером. Родившись в 70-х годах XVIII века, он успел проделать кампании 1805-1807 годов, повоевать в Швеции и Финляндии, и, конечно, был участником Отечественной войны и заграничных походов. Постоянное и многолетнее участие в военных действиях принесло князю не только заслуженную репутацию храбреца и многочисленные боевые награды; несколько раз Сибирский был тяжело ранен.
Собственно, таких ранений было три: согласно его послужному списку, в 1805 году под Аустерлицем он «получил три раны в левую ногу», в 1812-м, при штурме Полоцка, был контужен уже в правую ногу, а через полгода после этого, в сражении под Рейхенбахом, «от разорванного ядра» был ранен «правой руки в локоть и бок». В результате этого последнего ранения правая рука генерала оказалась парализованной. Сам же он стал подвержен «лихорадочным припадкам», происходившим, по свидетельству медиков, оттого, «что ещё скрытые костные обломки в ране находятся».
Иными словами, в 35 лет генерал Сибирский стал инвалидом - и вся последующая его жизнь представляла собой цепь безуспешных попыток вылечиться. Для лечения нужны были немалые деньги, которых он не имел. И для того, чтобы добыть их, Сибирский был готов на многое.
«Ваше Сиятельство
Милостивый государь!
Представляя Вашему Сиятельству письмо на Высочайшее имя Его Императорского Величества, и с оного вам копию, приемлю смелость просить покровительства Вашего, дабы я мог уже отправиться в Москву, по прежде поданной мною просьбе об увольнении меня на год до излечения ран, а ходатайством Вашим у Государя императора не лишить меня средств лечения, а наиболее содержания себя, жены и детей моих, не имея ничего, кроме жалованья.
К кому более прибегнул я, как не к Вашему Сиятельству, вы который имеет случай доставлять средства пособия страждущим служащим, почему покорнейше прошу Вашего Сиятельства исходатайствовать от всемилостивейшего государя для меня аренду в Курляндии на 12-ть лет, - уверяясь в милостивом Вашем расположении и к - предающему себя под покровительство Ваше.
Имею честь быть всегда с глубочайшим почтением и таковою же преданностию
Вашего Сиятельства Милостивого Государя
покорнейшим слугою князь Александр Сибирский.
Октября 9 дня 1816 года.
Митава».
Это письмо, обращённое к графу Беннигсену - лишь одно из череды подобных писем, которыми князь Сибирский буквально бомбардировал начальство в середине 10-х годов. Его мольбы не остались напрасными: в 1815 году по высочайшему распоряжению министерство финансов выдало ему беспроцентную ссуду в 20 тысяч рублей сроком на 10 лет.
Впоследствии, в 1820-х годах, он получил от императора в собственность 4 тыс. десятин земли, уважена была и его просьба о предоставлении аренды.
Конечно, все эти меры были способны серьёзно поправить его финансовые дела. Однако для того, чтобы вступить во владение землёй и в права аренды, надо было, согласно закону, ждать много лет. Князь же ждать не мог - лечение ему было необходимо постоянно. Когда же в 1825 году истёк срок предоставления беспроцентного кредита, денег для погашения долга у него не оказалось.
Финансовые затруднения князя были хорошо известны полковнику Пестелю. В кампанию 1812-1814 годов Сибирский служил в корпусе графа Витгенштейна, а в 1818 году, став командующим 2-й армией, Витгенштейн принял на себя и хлопоты по многочисленным просьбам своих подчинённых. Естественно, что все дела подобного рода не могли миновать и Пестеля - могущественного адъютанта главнокомандующего.
На допросе в Следственной комиссии хорошо осведомленный делах тайного общества подпоручик Бестужев-Рюмин признавал, что заговорщики твёрдо верили в поддержку восстания силами 18-й пехотной дивизии, «которую надеялся увлечь Пестель со своим полком». О природе этих надежд историки никогда не задумывались; между тем только двое из шести полковых командиров этой дивизии (Пестель и командир Казанского пехотного полка полковник П.В. Аврамов) состояли в тайном обществе. И надежда на всю дивизию в целом могла быть реальной лишь в одном случае: если заговор готов был поддержать князь Сибирский - дивизионный командир.
Однако ясно, что пятидесятилетний генерал-лейтенант, всю свою жизнь верно служивший царю и отечеству, ни при каких условиях не мог стать сознательным союзником Пестеля и его друзей. Очевидно, и не рассчитывая на это, командир Вятского полка избрал другой способ воздействия на него - финансовый.
В фондах Российского государственного военно-исторического архива сохранилось «Дело о подозрительном письме генерал-лейтенанта князя Сибирского к г. Заварову, насчет поспешнейшей высылки денег 15 т. рублей для пополнения суммы, недостающей в Вятском пехотном полку». Письмо это было написано Сибирским в феврале 1826 года - именно тогда, когда в связи с доносом Майбороды в Вятский полк была прислана ревизия. Оно было вскрыто на почте, и его содержание оказалось достойным того, чтобы обратить на себя внимание высшего армейского начальства.
«Мне непременно надо 15 т<ысяч рублей>, дабы быть покойным и отделаться от неприятностей, - писал Сибирский своему поверенному в делах. - Вы не знаете, может, что Пестель уже лишился полка, … и он наделал по полку много нехорошего, много претензий на нём. И есть ли ты, любезный, не поторопишься собрать сию сумму, то я могу лишиться дивизии … Бога ради, присылкою денег ты спасёшь меня; хотя я и разорюсь, но что делать, честь моя не постраждет».
В ходе расследования, проведённого в штабе корпуса, оказалось, что 29 июля 1825 года князь Сибирский взял из артельной кассы Вятского пехотного полка 12 тысяч рублей - довольно внушительную сумму. Деньги эти были выданы князю лично Пестелем: ещё в 1822 году он издал приказ по полку, согласно которому распоряжаться артельными суммами без его ведома никто не имел права. Дата выдачи этих денег тоже, конечно, была не случайной: именно в июле 1825 года Сибирский получил из министерства финансов требование о немедленной выплате предоставленной в 1815 году ссуды.
Предпринимая комбинацию с артельными деньгами, Пестель и Сибирский позаботились о соблюдении внешних приличий. Сибирский написал «повеление» «о получении сей суммы» и о том, что деньги эти предназначены для «определения» в ломбард. Правда, за полгода, прошедших до ареста полковника, он ни разу не поинтересовался судьбою этих сумм, впоследствии же ведавшая подобными вкладами экспедиция сохранной казны Санкт-Петербургского опекунского совета отозвалась полным неведением о них.
После этого Пестель вполне реально мог рассчитывать если не на поддержку, то на лояльность своего дивизионного командира. Расписка Сибирского в получении этих денег хранилась в полку - и Бестужев-Рюмин говорил правду о надеждах заговорщиков на 18-ю пехотную дивизию.
Очевидно, что не только князь Сибирский пал жертвой «финансовой политики» Пестеля. Согласно документам, командир бригады генерал-майор Пётр Алексеевич Кладищев, сменивший в 1824 году на этом посту генерала Менгдена, вынужден был в июне 1827 года внести 6 тыс. рублей в счёт амуничных денег Вятского полка.
Надо отдать справедливость полковнику Пестелю - на допросах он ни словом не обмолвился о своих взаимоотношениях с дивизионным и бригадным командирами. Вообще, по меткому наблюдению Г.В. Вернадского, откровенность декабристов перед лицом следователей «имела определённые границы. Считая своим долгом открывать всё, что относилось непосредственно к тайным обществам, декабристы, видимо, считали себя свободными нравственно от обязанности открывать не оформленные тайным обществом связи». Расследование по делу Сибирского началось с его неосторожного письма своему агенту. Если бы не оно, то генералу Кладищеву, который и проводил в Вятском полку ревизию, возможно, удалось бы об этих суммах умолчать.
Но судьба распорядилась иначе. Хотя и Сибирский, и Кладищев деньги в полк вернули, на военных карьерах этих людей был поставлен крест. Высочайшим приказом от 1 января 1827 года Кладищев был назначен командиром резервной бригады и за десять лет своей последующей «беспорочной» службы так и не был произведён в следующий чин.
Что касается генерал-лейтенанта князя Сибирского, то, согласно тому же высочайшему приказу, он был отстранён от командования дивизией и назначен «состоять по армии» - фактически это означало почётную отставку. Дивизию у него принял генерал С.Ф. Желтухин - «учитель» Пестеля в фрунтовой науке. В 1836 году князь Сибирский умер.
