Повало-Швейковский Иван Семёнович.

Page: 1 2 »

Posts 1 to 10 of 12

Share12016-04-15 14:49:47

ИВАН СЕМЁНОВИЧ ПОВАЛО-ШВЕЙКОВСКИЙ

(23.09.1787 - 10.05.1845).

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTYyLnVzZXJhcGkuY29tL2M4NTE1MjAvdjg1MTUyMDc3NS8xZTZiNWMvOUJIWEM0UFoyOXcuanBn[/img2]

Николай Александрович Бестужев. Портрет Ивана Семёновича Повало-Швейковского. Петровская тюрьма. 1839. Коллекция И.С. Зильберштейна, станковая графика. Картон тонкий, акварель, лак. 200 х 149 мм. Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина.

Полковник Саратовского пехотного полка.

Из дворян Смоленской губернии. Родился в сельце Буловицы Смоленского уезда. Буловицы входило в состав родовой вотчины Верховских - древнего дворянского рода Смоленской губернии. Вместе с селом Лобково оно досталось по наследству отцу старца Зосимы - Василию (Богдану) Даниловичу Верховскому, младшему из братьев. Усадьба здесь была небольшая: дом был «деревянный на каменном фундаменте в один этаж». В нём двенадцать комнат, балкон, печи кафельные, два камина. Три каменных флигеля, кладовые, амбары, сараи и избы для дворовых, конюшня, кузница. Вся усадьба стояла на западном берегу пруда, но в середине XIX века была перенесена на северный берег. В 20-е годы XX столетия усадьба была разорена.

С 1787 года селом владела семья дочери В.Д. Верховского - Пелагеи (4.05.1759 - после 1845), вышедшей замуж за смоленского помещика премьер-майора Семёна Ивановича Повало-Швейковского (1749 - 19.10.1825). Здесь родился их первенец Иван. Крещён он был в церкви Рождества Богородицы села Лобково. В 1834, после конфликта с крестьянами, мать декабриста ушла в Вознесенский монастырь в Смоленске.

Воспитывался в Московском университетском пансионе, а затем дома (учителя Новиков, Готард и Абраль). В службу вступил унтер-офицером в Московский гренадерский полк - 16.01.1801, портупей-прапорщик - 28.02.1803, прапорщик - 4.06.1804, батальонный адъютант - 6.12.1804, подпоручик - 5.04.1806, участник войн 1805-1807 (Прейсиш-Эйлау - награждён золотым знаком, Гутштадт, Гейльсберг - награждён золотой шпагой за храбрость), адъютант шефа полка (шефский адъютант) - 22.03.1808, с 1808 участник русско-турецкой войны 1806-1812 (Базарджик - награждён орденом Владимира 4 ст. с бантом, Шумла, Ловча - ранен в грудь), поручик - 20.05.1808, за отличие в сражении при Шумле штабс-капитан - 6.09.1810, назначен бригадным адъютантом к генерал-майору принцу Карлу Мекленбургскому - 21.12.1810, за отличие при штурме Ловчи капитан - 14.04.1811, майор - 5.06.1812.

Участник Отечественной войны 1812 (Смоленск, Бородино - ранен и награждён орденом Анны 2 ст.) и заграничных походов (Бауцен, Лейпциг - награждён золотой шпагой за храбрость, Париж, где, командуя всеми стрелками гвардейского корпуса, был контужен и ранен, за взятие Бельвиля награждён орденом Георгия 4 ст.), за отличие в сражениях подполковник - 4.10.1813, командир Алексопольского пехотного полка - 19.01.1816, за отличие по службе полковник - 30.08.1816, прибыл с полком в Россию - 6.02.1819, отстранён от командования полком и переведён полковником в Саратовский пехотный полк - 31.08.1825. В Смоленской губернии владел вместе с братом и матерью имениями Буловицы и Бердебяки, заложенными его покойным отцом в Опекунском совете. За его бабкой статской советницей Анной Повало-Швейковской в Смоленской губернии 214 душ.

Член Южного общества (1823).

Приказ об аресте - 27.12.1825, до 7.01.1826 содержался в Петербурге на городском карауле, 7.01 переведен в Петропавловскую крепость («посадить и содержать строго») в №10 Никольской куртины.

Осуждён по I разряду и по конфирмации 10.07.1826 приговорён в каторжную работу вечно, срок сокращён до 20 лет - 22.08.1826. Отправлен в Свартгольм - 8.08.1826, отправлен в Сибирь - 17.06.1827 (приметы: рост 2 аршина 7 вершков, «лицом бел, кругл, волосы на голове и бровях светлорусые с сединою, глаза голубые, нос прямой»), доставлен в Читинский острог - 15.08.1827, прибыл в Петровский завод в сентябре 1830, срок сокращён до 15 лет - 8.11.1832 и до 13 лет - 14.12.1835. По отбытии срока по указу 10.07.1839 освобождён и обращён на поселение в Курган Тобольской губернии, где и умер, завещав всё своё имущество находившейся у него в услужении вдове Анне Даниловне Розенковой от которой имел сына - Ивана Фёдоровича Розенкова (30.09.1845 - 23.07.1876, утонул в Тоболе).

До осуждения у И.С. Повало-Швейковского была невеста - Юлия Дунина-Вонсович.

Брат - Василий (ок. 1795 - 1836), отставной капитан.

Сёстры (от первого брака отца с Анастасией Ивановной Азанчевской):

Анастасия (р. 1783);

Екатерина (1784-1809), замужем за Петром Платоновичем Энгельгардтом (16.01.1774 - ок. 1820);

Пелагея (ск. после 1848), замужем за Валентином Платоновичем Энгельгардтом (1776 - 06.1827), отставным подпоручиком.

ВД. XI. С. 133-186; ГАРФ, ф. 109, 1 эксп., 1826 г., д. 61, ч. 44.

Share22016-05-17 11:37:53

Декабрист И.С. Повало-Швейковский в кампаниях 1805-1814 гг.

Л.Я. Павлова

Как вспоминал декабрист Бестужев А.А., «войска от генералов до солдат, пришедши назад, только и толковали: «Как хорошо в чужих землях». Сравнение со своим, естественно, произвело вопрос: почему же не так у нас?». Ответы на вопросы, терзавшие будущих декабристов, они искали и находили в политических и философских сочинениях русских и западноевропейских мыслителей, в конституционных основах жизни передовых стран…

Ивана Повало-Швейковского, как было принято в то время, отец записал в Московский гренадерский полк, когда он был еще ребенком. В 1804 г., к тому времени, когда он реально начал службу в полку, он имел уже звание прапорщика. В декабре 1804 г. Ивана Повало-Швейковского, будущего декабриста, назначили батальонным адъютантом, а в сентябре 1805 г. он в составе Московского гренадерского полка отправился в военный поход или, как записано в его формулярном списке: «…с 1805-го года находился в кампании против французов… в Австрийской Галиции, Прусской Шлезии, Австрийской Моравии».

Подпоручик Московского гренадерского полка Повало-Швейковский И.С., несмотря на свой юный возраст успевший прославиться своею храбростью в кампанию 1805 г., снова отличился в войне 1806-1807 гг. Он участвовал в сражении при Прейсиш-Эйлау, где за отменную храбрость был пожалован знаком в петлице на Георгиевской ленте. С 8 февраля он находился в арьергардных боях. 10 и 11 февраля участвовал «в генеральном сражении при г. Гейльсберге» и снова за отличие был награжден золотой шпагой с надписью «За храбрость».

Поручик Повало-Швейковский И.С. с 1808 г. воевал «в Молдавии, Валахи и Бессарабии против турок». Формулярный список свидетельствует о его необычайной отваге. В апреле - мае 1809 г. он участвовал в блокаде Браилова. 28 апреля находился «в охотниках с казаками против неприятеля, сделавшего вылазку из крепости». 10 сентября добровольно ходил в рейд с казаками в окрестности крепости Журжи. Затем сражался в авангарде русских войск под командованием казачьего полковника Грекова против турок под начальством Бишняка Аги при селении Дейфосия. В сентябре он был под крепостью Силистрия. 10 октября его часть переправилась через Дунай в Молдавию, где 3 декабря он принял участие во взятии Браилова.

3 июня 1810 г. Повало-Швейковский участвовал в дневном штурме и взятии крепости Базарджик. Он первый ворвался на вал «и тем способствовал овладению городом». За отличную храбрость получил в награду орден Владимира 4-й степени с бантом. С 23 июня по 4 августа он участвовал в блокаде крепости Шумла и «разбитии неприятельского 30000 корпуса, сделавшего вылазку из крепости». За проявленную храбрость Иван Семенович был произведен в штабс-капитаны.

Своей храбростью Повало-Швейковский прославился на всю армию. Главнокомандующий Каменский Н.М. в знак благоволения отправил его к Александру I «с донесением об одержании победы». В 1811 г., во время штурма и взятия г. Ловчи (12 февраля) Повало-Швейковский был ранен. «За отличие был произведен в капитаны» и назначен дивизионным адъютантом 2-й гренадерской дивизии.

В феврале и марте 1811 г. он «был отряжен с двумя ротами» в Балканские горы с заданием наблюдать за противником, дабы не дать ему возможности соединиться с подкреплениями. 12 марта после этой экспедиции он переправился через реку Дунай у крепости Никополь в Хотин, а в сентябре 1811 г. был отозван «в свои пределы на кантонир-квартиры в Каменец-Подольскую губернию».

В начале Отечественной войны 1812 г. Повало-Швейковский И.С. сражался при Смоленске в составе Московского гренадерского полка, входившего в 8-й пехотный корпус Бороздина.

Во время Бородинского боя, преодолев огонь русских батарей, французы около 8 часов утра ворвались во флеши и заняли их. В 9-м часу утра командующий 2-й армией генерал Багратион отдал приказ выбить французов. Навстречу неприятелю среди прочих войск устремились гренадеры 2-й гренадерской дивизии, входившей в 8-й пехотный корпус Бороздина. Одним из батальонов Московского гренадерского полка командовал капитан Повало-Швейковский И.С.

Гренадеры много раз ходили в атаки. В сражении Повало-Швейковского тяжело ранило в левую ногу. «За благоразумное распоряжение батальоном и отличную храбрость» он был награжден орденом святой Анны 2-й степени и получил медаль «За спасение отечества».

После излечения Иван Семенович участвовал в Заграничном походе русской армии. Майор Повало-Швейковский И.С., командир Московского гренадерского полка того же корпуса, в Лейпцигском сражении проявил необыкновенное мужество, за что был награжден золотой шпагой с надписью «За храбрость» и произведен в подполковники. Отличился Повало-Швейковский И.С. и в сражении при Арси-сюр-Об.

В сражении под Парижем Повало-Швейковский И.С. командовал стрелками 3-го гренадерского корпуса; был ранен пулей в плечо, получил две контузии, но остался в строю и, «невзирая на сильное сопротивление неприятеля, овладел» предместьем Бель-Виль. За этот подвиг он был награждён орденом Георгия 4-й степени.

Share32016-06-21 11:52:33

Декабрист Повало-Швейковский и солдатская вдова Розенкова

Иван Семенович Повало-Швейковский прибыл в Курган 9 февраля 1840 г. Это был уже старый человек с сильно подорванным здоровьем. По пути следования в Курган из Петровского завода, где в июле 1839 г. закончилась его каторга, заехал он на Туркинские минеральные воды, целебная сила которых славилась по всей Сибири. Расположены они были на юго-восточном берегу Байкала и способствовали созданию там местного курорта.

27 июля 1839 г. Иван Семенович описывает курорт в письме к Якову Дмитриевичу Казимирскому, плац-майору Петровского завода, с которым многие декабристы были в дружеских отношениях: «Вся деревня, составленная из 15 дворов, или лучше сказать лачуг, представляет самую жалкую картину. Казенное строение …в самом плохом состоянии, стены, где устроены ванны, покривились от гнилости наподобие нашей артельной бани в Петровском… Завтра начну брать ванны и пить воду; она чрезвычайно горяча, в колодце по Реомюру 42 градуса, но вот странное дело: ее пьют и не чувствуют, что она так горяча, но, простоявши возле колодца одну минуту, чувствуете испарину самую сильную по всему телу…»

На водах Швейковский пробыл до осени, заехал в Иркутск, где оставался почти до конца января, опасаясь после лечения на горячих водах пуститься в дорогу по сильной стуже. В Иркутске постоянно встречался с Юшневскими, у них же и денег занял на дальнейшую дорогу. Покидая Иркутск и своих товарищей. Швейковский был так слаб, что все боялись за него и с нетерпением ждали весточки уже из Кургана. Иван Семенович, который с надеждами ехал ближе к Уралу, был глубоко разочарован. Декабрист Алексей Юшневский сообщает: «Получил письмо от Ивана Семеновича. Видно, там только хорошо, где нас нет. За плохую квартиру платит он в Кургане 10 рублей в месяц, без дров, человеку - 10 рублей, кроме харчей. О хваленой дешевизне умалчивает, а жалуется, что трудно найти услугу, от того, что край наполнен негодяями, которых, по его мнению, там больше, чем здесь…».

Где первоначально жил в Кургане Швейковский, установить пока не удалось. В скором времени он перебрался во флигель на усадьбе Петра Николаевича Свистунова, тем более, что Свистунов отдал в полное распоряжение Ивану Семеновичу под арбузы и дыни свои парники, расположенные на его усадьбе. Описание этой усадьбы читаем в купчей: «1839 года июня 8 дня совершена купчая от поселенца Курганского округа Петра Николаевича Свистунова, на купленный им у поступившего в военную службу в Кавказский корпус рядового Михаила Назимова, деревянный дом, с пристройками и местом земли в двух правильных четвероугольниках, а именно: в первом спереди по улице длиннику 17, поперечнику 31 сажень, а в другом позади первого и смежном с сим длиннику 10, а поперечнику 18 саженей, состоящие в Кургане на Дворянской улице за 3000 рублей ассигнациями. Купчая крепость писана на шестирублевой гербовой бумаге, пошлин взыскано с цены - 120 рублей, за акт - 10 рублей».

В 1841 г. П.Н. Свистунов определен канцеляристом Тобольского общего губернского правления. Он собирался венчаться с воспитанницей бывшего курганского исправника Александра Ивановича Дуранова Татьяной и сразу после свадьбы молодые должны были уехать в Тобольск. Свадьба была назначена на 14 января 1842 г., но состоялась только 25 января. А 15 января 1842 г. составлена купчая крепость на переход усадьбы П.Н. Свистунова в собственность И.С. Повало-Швейковского, который заплатил за нее 514 рублей 28 копеек серебром.

Свистуновы выехали в Тобольск 12 февраля. Через месяц, 15 марта 1842 г., в Курган приехал Николай Васильевич Басаргин с молодой женой, младенцем-сыном и тещей. Остановился у И.С. Повало-Швейковского. По этому поводу Николай Васильевич писал Иван Пущину: «Старик принял нас с таким радушием, что нельзя было и подумать о другой квартире… Домик совершенно по мне - четыре теплых и хорошеньких комнаты и все нужное для хозяйства, даже маленькая кухня с плитой. Швейковский живет во флигеле отдельно от нас, до сих пор я еще не могу решительно сказать, кто у него - простая стряпка или… Во всяком случае le decorum хорошо соблюден».

Имя женщины, упомянутой Басаргиным, стало известно из завещания Ивана Семеновича, составленного под его диктовку Н.В. Басаргиным 30 апреля 1845 г. и переписанного В.К. Кюхельбекером. Суть этого завещания излагает А.И. Дмитриев-Мамонов в работе «Декабристы в Западной Сибири»: «Иван Семенович, желая вознаградить лицо, которое ухаживало за ним во все время долговременной его болезни, оставил завещание, которым отказывал флигель и часть движимого имущества Анне Даниловне Розенковой». Анна родилась в семье Данилы Даниловича и Домны Васильевны Абалмасовых, выходцев из крестьян Смолинской волости, в 1801 г. уже числившихся в поселенцах по городу Кургану. Кроме Анны, в семье было еще пятеро детей: братья Степан и Алексей, сестры Матрона, Наталья и Марфа. Анна первой из детей покинула родительский дом.

7 ноября 1823 г. она обвенчалась с рядовым курганской инвалидной команды Федором Базановым. Жениху было 30 лет, невесте - 18. Поручителем у молодоженов был унтер-офицер Павел Худяков. Через два года, 1 ноября 1825 г., родился сын Михаил, восприемниками которого стали унтер-офицерская жена Елизавета Козлова и священник Троицкой церкви Алексей Иванович Аврамов, потомок одного из десяти священников, присланных по распоряжению московского патриарха в Сибирь вскоре после ее завоевания Ермаком.

Известно, что в семье Базановых 16 июля 1829 г. родилась девочка Елена, которую крестили унтер-офицер Иван Козлов и Матрона Абалмасова, родная сестра Анны Даниловны. Девочка прожила десять дней и умерла от родимца. Сам Федор Никифорович Базанов умер в 1830 г. в чине унтер-офицера, оставив молодую жену и сына. Марфа, младшая сестра Анны Даниловны, в июле 1832 г. родила сына вне брака, для крещения незаконнорожденного мальчика позвали ближайших родственников - двоюродного брата Василия Тимофеевича Абалмасова и молодую вдову Анну Базанову.

Через три года Анна Даниловна вторично вышла замуж. 19 октября 1833 г. в Троицкой церкви она обвенчалась с поселенцем Смолинской волости деревни Увальской Федором Михайловичем Розенко. В документах его фамилия имеет различные написания - Ресенко, Ризенко, Розенко. После свадьбы молодые поселились в Смолино и там у них 20 октября 1834 г. родилась дочь Анастасия, которую крестили секретарь земского суда Иван Иванович Гольмстрем и поселенческая жена Наталья Андреевна Бедарева. Таинство совершал Стефан Знаменский. 4 апреля 1836 г. родилась Мария, восприемниками которой были записаны дети Михаил и Анастасия Розенко. Через неделю девочка умерла от слабости.

В тот же год 27 октября умер Федор Михайлович Розенко от апоплексического удара. Анна Даниловна осталась беременной и 15 мая 1837 г. родилась Елена, которую крестили уже упомянутый Иван Гольмстрем и мещанка Наталья Семеновна Бардина. Через месяц девочка умерла от поноса. Потом куда-то исчезает Миша. В метрических книгах нет указания, что он умер. Его могли забрать родственники Базановы, или могли отдать куда-то в учебу. В 1840 г. Анна Даниловна числится крестьянкой по деревне Смолино только с дочерью Настей.

Возможно, именно в 1840 г. она знакомится с Иваном Семеновичем Повало-Швейковским и становится его экономкой. Возможно, по его совету она начинает хлопотать о перечислении в мещанское сословие. В ответ на ее ходатайство из Тобольской казенной палаты 13 октября 1841 г. поступает на имя курганского городового старосты Гавриила Суханова следующий документ:

«По выслушании прошения жены умершего поселенца Курганского округа Смолинской волости Федора Резенко Анны Даниловой, объясняющую, что она, родившись в городе Кургане и живя в собственном доме, вознамерилась перечислиться из крестьянского звания в мещанское, по обозначенному Кургану, почему представляя увольнительный и приемный акты, просится с малолетней дочерью Настасьей исключить из крестьянского звания и причислить по городу Кургану в мещанское сословие.

По учиненной справке, по коей оказалось по сказкам 8 ревизии под № 17 показаны окладной поселенец Федор Резенко 33 лет, его жена Анна Даниловна из здешних уроженок 26 лет, приказали: как вдову, поселенческую жену из сибирских уроженок Анну Данилову Резенкову, крестьянское общество Смолинской волости увольняет, а мещане города Кургана в свое общество принимают, и потому согласно просьбы Резенковой и общественным приговорам, перечислить ее, Резенкову, к обществу курганских мещан с начала 1842 г.».

Анна Даниловна вела скромное хозяйство Швейковского. Они продолжали жить во флигеле даже после того, как в августе 1843 г. теща Басаргина Степанида Ивановна Маврина купила на свое имя усадьбу декабриста Михаила Нарышкина. С домом Швейковского у Басаргина было связано несколько горестных воспоминаний. Здесь 17 июля 1842 г. умер его первенец, сын Василий, а 28 июля 1843 г. умерла дочь Мария, Мария родилась в Кургане 18 марта 1843 г., и восприемниками ее были Швейковский и жена городничего Евгения Андреевна Соболевская. После переезда Басаргина Иван Семенович начал сдавать свой дом под окружной суд, за что получал 114 рублей 28 копеек серебром в год.

Денег все равно не хватало и, умирая, Швейковский оставил значительные долги. Тот же Дмитриев-Мамонов сообщает: «…граф Орлов уведомил, что он находит возможным отдать завещанное имущество Казенковой (он ошибается в написании фамилии) принадлежащий же Швейковскому дом продать и из вырученных денег уплатить долги покойного, если вырученных денег на долги не хватит, то обязать Казенкову доплатить».

Умирая, Иван Семенович оставил не только долги, он оставил Анну Даниловну беременной. Разумеется, она присутствовала при его смерти вместе с В. Кюхельбекером, Н. Басаргиным и А. Бригеном. Кюхельбекер указывает в дневнике, что Иван Семенович скончался с 9 на 10 мая 1845 г., а в метрической книге Богородице-Рождественской церкви указаны числа: 6 мая как день смерти, 8 мая как день погребения. Исповедал Швейковского иерей Иоанн Торопов еще 1 мая, а отпевал и участвовал в погребении протоиерей Иосиф Попов. Тот же Иосиф Попов крестил сына Швейковского и Анны Даниловны и нарек его Иваном. Мальчик родился 30 сентября 1845 г., восприемниками были Николай Басаргин и жена городничего Евгения Соболевская. Сын Анны Даниловны, как незаконнорожденный, носил фамилию и отчество по умершему мужу ее - Розенков Иван Федорович. Нянькой ему была сестра Настя.

Чтобы иметь какой-то доход, Анна Даниловна потеснилась в своем флигеле и приютила декабриста Флегонта Мироновича Башмакова. В 1846 г. в Курган был переведен из Ялуторовска Капитон Голодников, который в своих записках сообщает: «Башмаков, старик лет семидесяти, довольно тучного телосложения, был большой говорун и анекдотист, жил он на маленькой квартире в доме мещанки Розенковой и по старости лет ничем уже не занимался».

Большой дом с усадьбой был продан после смерти Ивана Семеновича с аукционного торга, состоявшегося в помещении городской полиции. Покупательницей выступила дочь протоиерея Иосифа Попова, жена местного стряпчего Серафима Тверитина. 8 июня 1846 г. Серафима Иосифовна уже получила документы на усадьбу, за которую она заплатила 510 рублей серебром. Декабристы в письмах называли Серафиму Иосифовну «Лореровой невестой».

Действительно, Николай Иванович Лорер намеревался жениться на ней, но неожиданный отъезд на Кавказ в 1837 г. нарушил эти планы. Серафима Иосифовна 20 марта 1858 г. скончалась 36 лет «от воспаления в желудке». Усадьба перешла к ее незамужней сестре Павле Иосифовне Поповой. 29 сентября 1861 г. Анна Даниловна продала ей часть усадьбы с баней за 150 рублей серебром, за ней остался только флигель.

Жила Анна Даниловна с сыном Иваном. Дочь Анастасия вышла замуж 6 мая 1851 г. за мещанского сына Никиту Петровича Бологова. Иван женился в 21 год. Венчание состоялось 4 мая 1866 г. Невеста Мария Васильевна Седяева была из крестьянской семьи Лебяжьевской волости. За жениха поручались его двоюродный брат Дмитрий Алексеевич Абалмасов и крестьянин Смолинской волости Яков Антонович Соколов. За невесту поручались крестьянин деревни Курганской Филипп Семенович Савин и крестьянин деревни Шевелевой Сергей Иванович Воинков. Брачное таинство совершал священник Константин Троицкий с диаконом Ясоном Лебедевым и причетниками Константином Михайловским и Николаем Волковым.

В 1868 г. у молодоженов родился сын Алексей, единственный ребенок в семье. Затем семья на несколько лет исчезает из Кургана вместе с Анной Даниловной, и когда Иван Розенков в 1874 г. снова появляется в городе, в семье у него числятся только жена и сын, а матери нет. Возможно, к этому времени она уже умерла, ей было около 70 лет. Жизнь молодых Розенковых была недолгой. 17 мая 1876 г. умирает от горячки Мария Васильевна. Исповедовал и соборовал священник Троицкой церкви Дмитрий Иванович Попов, погребал священник Василий Гвоздицкий.

Тем же летом, 23 июля 1876 г. во время купания утонул в Тоболе Иван Федорович. Умерших от несчастного случая хоронили по отношению полиции. И соответствующее отношение было составлено полицейским надзирателем 1 участка 24 июля, погребение состоялось 25 июля с тем же священником Василием Гвоздицким. Что сталось с их сыном Алексеем - неизвестно. Но неожиданно в 1913 г. снова всплывает фамилия Розенковых. «Курганский вестник» рассказывает, что 7 ноября 1911 г. топограф А. Миллионщиков и его гражданская жена П. Розенкова пришли на спектакль во Второе общественное собрание и были там ограблены. Вдруг эта П. Розенкова - дочь Алексея Ивановича и правнучка декабриста Ивана Семеновича Повало-Швейковского.

А.М. Васильева

Share42019-02-13 05:36:32

Климщина - родина декабриста

Известно, что Смоленщина является родиной многих революционеров. Но не все знают о том, что Климщина также не является исключением. Здесь, в селе Климишино (тогда так назывался наш населённый пункт), в семье богатого помещика премьер-майора С.И. Повало-Швейковского в 1787 родился будущий декабрист Иван Семёнович Повало-Швейковский. Мальчик некоторое время воспитывался в Московском благородном пансионе, а затем дома у родителей под руководством домашних учителей. В 1801 году, тринадцати лет, он поступил на военную службу в Московский гренадерский полк, а через четыре года произведён в прапорщики.

Повало-Швейковский участвовал во многих сражениях, в том числе под командованием гениального русского полководца М.И. Кутузова, в войнах против наполеоновской Франции, в русско-турецкой войне 1806-1812, в Отечественной войне 1812 года. Будущий декабрист проявил героизм в сражениях при Прейсиш-Эйлау, в Смоленской и Бородинской битвах, в «битве народов» под Лейпцигом, за что и был удостоен многих наград, в том числе золотого креста и дважды - золотой шпаги с надписью «за храбрость».

В 1816 году подполковник И.С. Повало-Швейковский был назначен командиром Алексопольского пехотного полка, который по прибытию в Россию, дислоцировался недалеко от Житомира, в Радомысле. Спустя полгода он был произведён в полковники. Известно, что передовые офицеры 2-й армии во главе с П.И. Пестелем в марте 1821 года организовали Южное общество, которое делилось на три управы: Тульчинскую, Васильковскую и Каменскую. В 1823 году И.С. Повало-Швейковский стал активным членом Васильковской управы Южного общества. Он, как и его соратники-декабристы, желал видеть свою родину свободной. И хотя Повало-Швейковский принадлежал к умеренной группе членов тайного общества, он всё же вместе с руководителями «южан» разрабатывал план военного восстания, вовлекал в Общество и других офицеров. А на следствии после ареста признавался, что одобрял «все мысли» Пестеля, выдающегося руководителя Южного общества, стоящего на самых радикальных идейных позициях.

Отстранённый в марте 1825 года от командования полком, Повало-Швейковский непосредственного участия в восстании декабристов не принял. Но, будучи арестован, он на следствии держался мужественно, старался не рассказывать о тайном обществе и его участниках.

Царские палачи жестоко расправились с декабристом: он был осуждён по первому разряду и приговорён к смертной казни отсечением головы, лишён всех чинов, орденов - так же, как и Трубецкой, Оболенский и другие выдающиеся декабристы. Но затем ему, как и другим 30 осуждённым по первому разряду, казнь заменили вечной каторгой. Через 13 лет работ в Нерчинских рудниках (Чита, Петровский Завод), он был обращён на поселение в г. Курган Тобольской губернии.

В 1844 году декабрист наш земляк И.С. Повало-Швейковский заболел, а 10 мая 1845 года скончался на руках декабриста, друга Пушкина, В.К. Кюхельбекера.

Этим замечательным человеком, видным деятелем дворянского периода революционного движения может гордиться Смоленская земля и наша деревня Климщина.

А. Фельдман, преподаватель истории Климщинской восьмилетней школы («Сельская новь», Починок. 1982, 7 сентября).

Share52019-02-13 09:38:19

Память - имя существительное

О подготовке к 200-летию со дня рождения декабриста И.С. Повало-Швейковского

«Декабристы могли бы составить честь любого народа и любой эпохи, это национальная гордость великороссов и память о них - огромное духовное богатство нашего общества»
В.А. Чивилихин

Наступающий 1987 год ставит перед нами грандиозные и почётные задачи по прославлению героико- революционного прошлого, открывает широкие возможности для практического проявления политического сознания, патриотизма, понимания значимости и исторической взаимосвязи юбилеев, приходящихся на будущий год, в частности, 175-летия победоносного завершения Отечественной войны 1812 года.

Сегодня, в день очередной годовщины восстания на Сенатской площади 26 декабря (по новому стилю) 1825 года, так символично совпадающего с днём окончания Отечественной войны 1812 года, мы не вправе забыть ещё об одном юбилее, который имеет прямое отношение к починковцам: 4 октября 1987 года исполнится 200 лет со дня рождения участника обороны Смоленска, Бородинского сражения, взятия Парижа, видного декабриста и нашего земляка Ивана Семёновича Повало-Швейковского.

Что хочется предложить для увековечения имени декабриста, хотя бы в качестве первого запоздалого вклада в частичное погашение долга нашей памяти?

Прежде всего, причём безотлагательно, нужно провести на профессиональном уровне научную фотофиксацию и топографическую съёмку усадьбы семьи декабриста, дав тем самым нашим потомкам возможность завершить то, что не успеем мы.

На железнодорожном вокзале в Починке надо бы установить мемориальную доску по образцу уже имеющейся там доски А.Т. Твардовскому... Можно с уверенностью сказать, что надолго запомнили бы транзитные пассажиры название города Починка, имей они возможность прочитать, что здесь родились декабрист И.С. Повало-Швейковский, путешественник Н.М. Пржевальский, прославленный лётчик В.Д. Лавриненков, выдающийся поэт А.Т. Твардовский.

Нужно бы назвать одну из улиц или площадей Починка именем земляка-декабриста, а на его родине, в Буловице, установить памятный знак.

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTU5LnVzZXJhcGkuY29tL05LUmtUUzNsRUdPRjJWTjRuZ1Y3dnVCOE01bmhFRjJxbFlIUjRBL0dpZUFDWUx6SVI4LmpwZw[/img2]

Такова программа-минимум, которая была предложена два года тому назад. Срок немалый, дающий право на публичную постановку строгого вопроса, адресуемого городским властям и горожанам: что сделано за эти два года? Ответ не займёт много места, ибо он краток до примитивности: НИЧЕГО. Проблема даже не ставилась на обсуждение.

Можно долго говорить, почему так произошло, кто и в какой степени повинен в этом, кто проявил элементарную политическую недальновидность и этическую безграмотность, но разговорами делу не поможешь. Уж коли припозднились, на пожар ехавши, то не время бить себя в грудь и каяться, надо огонь равнодушия гасить незамедлительно, который неровен час может перекинуться и на другие дорогие нашим сердцам объекты Памяти.

Есть уже и положительные примеры для подражания. В Смоленске принято решение о занесения имени И.С. Повало-Швейковского на скрижаль, установленную на крепостной стене на площади Смирнова. Издан библиографический указатель к знаменательным и памятным датам 1986 и 1987 годов «Знай и люби свой край» (Смоленск, 1986), рассчитанный на работников библиотек, учителей, лекторов, пропагандистов. В нём дана (стр. 67, 68) библиографическая справка «Иван Семёнович Повало-Швейковский. К 200-летию со дня рождения» и приведён список литературы по теме.

Немного, конечно, для увековечения имени участника обороны Смоленска, декабриста, отдавшего во имя блага России и народа всё вплоть до собственной жизни. Но всё-таки это уже что-то по сравнению с тем, чем на сегодняшний день «отметили» подготовку к его юбилею земляки-починковцы.

В последнее время мы чаще и чаще обращаемся к волнующему понятию - Память, всё яснее и яснее сознаём её могучую созидающую силу. Память - это костёр, согревающий наши души, заставляющий их пламенеть любовью к Отечеству, высвечивающий героику «давно минувших дней» и незабвенные образы её творцов.

Память - огонь, у которого нельзя беспечно нежиться да умилённо созерцать причудливую пляску пламени, не рискуя остаться наедине с кучкой мёртвого пепла. Наши далёкие предки разожгли этот живой огонь, и кроме нас некому сохранить его для грядущих поколений. Тут как раз тот случай, когда, как говорил В.А. Чивилихин, «мы должны поспешить, дабы не остаться должниками перед своими потомками».

С.А. Малиновский («Сельская новь», Починок. 1986, 26 декабря).

Share62019-02-13 09:38:33

Бюст. Портрет. Статуэтка

Хочу рассказать о работах московских художников и скульпторов, посвящённых И.С. Повало-Швейковскому. Ф.В. Викулов создал бюст декабриста, взяв ха основу портрет кисти декабриста Николая Бестужева. П.И. Вьюев написал четыре портрета, в том числе трёх смолян - участников Итальянского и Швейцарского походов 1799 года: Я.И. Повало-Швейковского - родного дяди декабриста, генерала от инфантерии, соратника А.В. Суворова; П.З. Повало-Швейковского - двоюродного дяди декабриста, генерал-майора; П.П. Пассека - троюродного брата декабриста, генерал-майора, тоже декабриста. П.И. Вьюев написал портрет и самого Ивана Семёновича накануне его ареста. П.Ф. Космолинский создал конную статуэтку И.С. Повало-Швейковского.

На двух последних работах следует остановиться, потому что в них декабрист изображён в весьма критические моменты своей жизни, когда наиболее полно проявились определяющие черты его характера: принципиальность, решительность, твёрдость.

Бобруйск, 1823 год. Большие армейские манёвры. Только что принятый в Южное общество Повало-Швейковский предлагает с помощью офицеров, переодетых в форму его полка, арестовать царя со свитой. План как преждевременный отклоняется... Вскоре на смотре Швейковский представляет свой полк Александру I. Он отсалютовал, замер в седле с опущенной шпагой и, как сказали бы сейчас, «ест глазами начальство». Во взгляде его - с трудом скрываемая вызывающая усмешка, но император её не видит, его внимание поглощено другим... Впрочем, предоставим слово очевидцу сцены корпусному адъютанту Докудовскому:

«У Швейковского была статная английская верховая отлично выезженная лошадь. Императору она очень понравилась, и его величество хотел её купить, но Швейковский не уступил. Тем дело и кончилось».

Этот эпизод и запечатлел П.Ф. Космолинский, вдохновившись бескомпромиссностью и неподкупностью декабриста.

На портрете художника П.И. Вьюева декабрист изображён в момент вынужденного прощания со своим Алексопольским пехотным полком. Нужно заметить, что отстранение Швейковского от командования полком было воспринято «южанами» как преднамеренный шаг командования, направленный на ослабление их влияния на девятую пехотную дивизию. Однако из обнаруженного в архиве дела стало видно, что этот действительно серьёзный, можно даже сказать - роковой, удар был нанесён не с прямым умыслом.

По армейским обычаям того времени командир полка нёс личную материальную ответственность за финансовые злоупотребления своих подчинённых. Поскольку Швейковский, вступив в 1816 году в командование полком, должен был автоматически принять на себя выплату частных денег, растраченных полковым казначеем, но он упорно отказывался сделать это, считая долг несправедливым. Когда же в конце 1824 года Александр I пожаловал ему денежную награду, командир корпуса потребовал возвратить полученные деньги в уплату злополучного долга. То, что произошло дальше, видно из рапорта Швейковского:

«Всемилостивейше пожалованные мне государем императором 4500 рублей... я препроводил к начальнику Главного штаба, ... прося... распорядиться сими деньгами по его усмотрению, ибо я воспользоваться ими не смею, потому что государь оные пожаловал мне в предположении уплатить за меня долг мой, а как по совести моей никогда должником я... не был, то лишаюсь всего права принять деньги, которые... мне были государем пожалованы...»

Каков?! Даже по нашим современным меркам, возврат награды - шаг осуждаемый. По тем же временам это было дерзостью, граничащей с преступлением. Швырнуть деньги, пожалованные самим императором! На это могли решиться немногие, для которых честь была высшим мерилом их поступков. Для этого нужно было иметь твёрдый, непримиримый, сильный характер и незаурядное мужество. Именно таким характером и обладал декабрист И.С. Повало-Швейковский, бросивший смертельный вызов не только самому монарху, но и всему ненавистному феодально-крепостническому режиму.

С.А. Малиновский («Сельская новь», Починок. 1987, 10 января).

Share72019-02-13 11:25:16

Декабрист Иван Семёнович Повало-Швейковский

С.А. Малиновский

Зима 83-го уже в начале ноября обрушилась мокрыми хлопьями снега. За один день всё покрылось белым саваном. Потом потянуло с севера холодной позёмкой, закрутило, погнало по дорогам колючие струи снега. Всё обезлюдело, лишь жёлтые уставшие глаза изб смотрели на беснующуюся непогоду.

Видавший виды «Москвич» толкал перед собой плотную метельную стену, упираясь в неё, как руками, двумя снопами света от фар. За рулём сидел главный инженер совхоза «Климщинский» Владимир Иванович Степченков, рядом - одетый явно не по погоде пожилой пассажир. Временами машина съезжала с дороги на деревенские улицы и останавливалась у домов. Нежданные гости, отряхнув на пороге вороха снега, входили и после приветствий и извинений задавали один и тот же, казавшийся неуместным и явно не современный вопрос: «Не помните ли, какой престольный праздник отмечали в старину в вашей деревне?» Большей частью он повисал в воздухе: глубоких стариков не в каждом доме встретишь, а кто помоложе, только глядели удивлённо да разводили руками. Но в некоторых домах в ответ всё же раздавалось: «На Покрова!», «На Пречистую!»

Машина снова выбиралась на дорогу и продолжала путь.

- Каким всё-таки образом вы собираетесь определить место и дату его рождения? - спросил у своего спутника Владимир Иванович. Речь шла о декабристе Иване Семёновиче Повало-Швейковском, предполагаемом земляке климщинцев. - Ведь, считай, два века прошло с тех пор. Даже Большая Советская Энциклопедия молчит на этот счёт.

- Действительно, нелегко устанавливать, причём с документированной, абсолютной точностью, события такой давности. Но, во-первых, в наших руках есть путеводные нити, точнее - ниточки, которые оставили ушедшие от нас исследователи. Во-вторых, вселяют уверенность в успехе поиска некоторые логические построения и выводы, которые удалось сделать предварительно.

Водитель внимательно следил за дорогой и столь же внимательно слушал, увлекаемый рассказчиком в глубь истории.

- Посудите сами. Прежде всего о доказательствах того, что Иван Семёнович по рождению - смолянин. В формулярном, или, как его бы сейчас назвали, послужном, списке декабриста записано: «Из Российских дворян Смоленской губернии». Слишком общо, скажете? Есть и более точные данные. Комендант Петропавловской крепости генерал Сукин, например, докладывал, со слов арестованного Повало-Швейковского, «что жительство имеет мать его в Смоленской губернии в уезде в собственном ея (здесь и далее сохранена орфография подлинников. - С.М.) сельце Буловицы», а смоленский генерал-губернатор князь Хованский писал, что за матерью декабриста «состоит написанных по седьмой ревизии Смоленского уезда в деревне Бердибяках мужеска пола 20 душ, хотя она и жительствует в Буловицах».

Брат декабриста Василий сообщает о своём месте жительства: «Всегдашнее моё пребывание в Смоленской губернии и того же уезда в сельце Буловицы». А сам Иван Семёнович даёт почтовый адрес матери: «Ея высокоблагородию Пелагее Богдановне Повало-Швейковской в г. Смоленске, а оттуда на Лобковскую почтовую станцию для доставления по адресу». При другом случае он говорит: «Доставшееся мне в наследство имение в Смоленской губернии в Смоленском уезде, селения Буловицы и Бердибяки».

Исследовательница помещичьего хозяйства семей декабристов Е. Щепкина писала в 1925 году: «Где родился и провёл ранние годы обречённый дерзатель 14-го декабря? Опять набегают догадки... У отца (декабриста) в Ельнинском уезде в сельце Климщине - господский дом деревянный, в Смоленском уезде в сельце Буловицы - деревянный господский дом с садом».

Как видите, зрелые годы жизни декабриста в большей степени связаны с деревней Бердибяки и сельцом Буловицы, хотя не чужое для него и сельцо Климщина. Тому же, что Климщина принадлежала отцу декабриста, есть бесспорное свидетельство, приведённое в «Ведомости о происшествиях, случившихся в Смоленской губернии в последней половине апреля сего 1800 года»: «Пожары 21-го в ночи в Рославльском уезде в сельце Климщине помещика Повало-Швейковского в господском его доме людские флигели, скотный двор, амбары и гумны». Можно с уверенностью считать, что будущий декабрист, старший сын и наследник стареющего отца-помещике, безусловно, бывал и подолгу жил в Климщинской усадьбе, хотя бы до апреля 1800 года, пока безжалостный огонь в ней основательно не похозяйничал.

- А почему некоторые селения раньше назывались сельцом? - воспользовавшись паузой, полюбопытствовал Владимир Иванович.

- Это видите-ли, связано с особенностями ведения помещичьего хозяйства. Для обслуживания дома-усадьбы, скотных дворов, птичников, конюшен, сараев, огородов, оранжерей помещику нужны были многочисленные, как их тогда называли дворовые люди, которых он селил рядом со своей усадьбой. Так возникли поселения, получившие названия сельцо. Их не следует смешивать с сёлами, то есть с населёнными пунктами, имевшими приходские церкви.

Водитель показал на блеснувшие впереди огни:

- Вон и Климщина уже видна. Скоро будем дома, - и добавил после небольшой паузы. - Так где же всё-таки он, по-вашему, родился, Повало-Швейковский?

Я понимаю, для климщинцев вопрос о месте рождения декабриста далеко не праздный. Уже несколько лет вы живёте надеждой, что подтвердиться предположение о рождении Ивана Семёновича Повало-Швейковского именно в вашей деревне. Но что поделаешь, достоверных тому доказательств пока нет.

Итак, Бердибяки, Буловицы, Климщина. Какое же из этих селений дало России прославленного героя Отечественной войны 1812 года и декабриста? В.Г. Вержбицкий в биографическом очерке об И.С. Повало-Швейковском, помещённом в книге «Декабристы-смоляне», сделал осторожное предположение: «Возможно, здесь, в Климщине, родился его сын, ставший впоследствии декабристом». Это не более чем предположение и остаётся оно до сих пор не подтверждённым. Но и не отклонённым.

Мы же имеем теперь все основания проверить и другие версии места его рождения - в Бердибяках или Буловицах. Естественно, такое расширение границ поиска намного затрудняет его. Дело в том, что ранее все метрические записи о бракосочетаниях, рождениях и смертях вели приходские церкви, занося их в хронологическом порядке в особые книги, которые затем поступали на хранение в архив духовной консистории. Следовательно, чтобы найти ту или иную метрическую запись, нужно непременно знать название уезда, приходской церкви и год, в нашем случае, рождения.

Уезды мы знаем: Ельнинский (ранее - Рославльский) и Смоленский. Названия же приходских церквей, давно исчезнувших, мы имеем возможность определить по престольным праздникам, память о которых, как вы имели возможность убедиться, скудно, но всё же сохранилась. А вот с годом рождения декабриста несколько сложнее, однако не так уж безнадёжно.

Доверимся прежде всего самому декабристу. В одном из ответов Следственному комитету в первой половине 1826 года он пишет: «От роду имею 39-й год». В описании примет, составленном в августе того же года, в графе «сколько лет от роду» написано «38». Сопоставив эти цифры, можно заключить, что он родился в 1787 году. День же и месяц его рождения удалось установить совершенно случайно. Как-то раз осенью 1978 года внук декабриста Дмитрия Иринарховича Завалишина Борис Иванович Еропкин...

- Простите, вы не оговорились? - искренне удивился Степченков. - Неужели внук?!

- Да, здесь всё точно, хотя, конечно, поражает: с одной стороны - декабристы, такое далёкое прошлое, и с другой - их дети, наши с вами современники.

- Дети?!

- Именно дети. Мать Бориса Ивановича Еропкина Зинаида Дмитриевна, урождённая Завалишина, умерла в возрасте 80 лет в 1956 году. Она была долгие годы врачом и даже по мандату Советского правительства направлялась в город Курган для борьбы с эпидемией тифа, в тот самый Курган, где окончил свой жизненный путь наш Повало-Швейковский.

Но мы уклонились от основной темы. Так вот, Борис Иванович Еропкин как-то читал отрывки из сохранившихся у него воспоминаний своего знаменитого деда, которые потом были переданы им в рукописный отдел Государственной библиотеки имени В.И. Ленина в Москве. Отрывок из этих воспоминаний, в котором описывается прибытие из Читы в Петровский завод второй группы декабристов, запомнился дословно: «Мы вошли в каземат 23 сентября. В этот день был именинник И.С. Повало-Швейковский и мы по всегдашнему у нас обычаю собрались к нему вечером пить чай».

Именины ли это были? Если обратиться к святцам, то именины его должны бы быть 26 сентября в день Иоанна Богослова. С какой бы стати он стал отмечать свои именины на три дня раньше положенного срока. Значит, это был день рождения, а не именины. Вот и определилась, причём весьма достоверно, дата рождения И.С. Повало-Швейковского - 23 сентября по старому стилю, или 4 октября по новому стилю, 1787 года.

Зная всё это, остаётся теперь только поехать в Смоленск, обратиться в Госархив, взять из фонда духовной консистории дела церкви, например, Рождества Пресвятой Богородицы села Лобково, в приходе которой были и Буловицы, и Бердибяки, открыть метрическую книгу за 1787 год на числе 23 сентября (конечно, при одном непременном условии что пролетевшие два столетия пощадили её и она сохранилась) и прочитать то, что нас интересует...

Оставим на время метельную дорогу с трясущимся по ней «Москвичом» и перенесёмся в 16 день ноября 1983 года, сядем за стол читального зала Госархива Смоленской области и откроем эту метрическую книгу именно там, где решили. И, не веря глазам своим, прочитаем: «Числа 23 месяца сентября 1787 года сельца Буловицы у отставного премьер-майора Семёна Иванова сына Повало-Швейковского с женою его Пелагеею Васильевою (запутался тут, видимо, дьячок, в многочисленных Верховских, из рода которых была мать декабриста, и заменил ей отца Богдана на Василия) законно прижитой родился сын Иоанн, крещён сентября 23-го священником Афанасием Пряниковым; при крещении его восприемники были отставной полковник сельца Яново Иоанн Михайлов сын Воронец, восприемница - сельца Холма вдова ротмистрова Агриппина Иоанновна дочь Пенская» (ГАСО, ф. 48, оп. 5, св. 53, д. 319, л. 452).

Так 16 ноября 1983 года завершилась удачей ответственная и одна из важнейших в краеведческом плане частей почти десятилетнего поиска, позволившего точно назвать место рождения славного сына земли смоленской, земляка починковцев декабриста Ивана Семёновича Повало-Швейковского.

Share82019-02-15 09:40:27

Гусарский марш

В военную службу И.С. Повало-Швейковский был определён в начале 1801 года, после непродолжительной учёбы в Московском университетском пансионе.

В военной судьбе юноши исключительно большую роль сыграл его смоленский дядя Яков Иванович Повало-Швейковский, генерал от инфантерии, герой Рущука, Очакова, Итальянского и Швейцарского походов, верный сподвижник Александра Васильевича Суворова.

Будущего декабриста, юного унтер-офицера И.С. Повало-Швейковского принял в свои ряды Московский гренадерский полк, пришедший на постоянные квартиры в Смоленск из Швейцарии. Боевые знамёна славного героического полка ещё хранили запах пороха недавних сражений и снегов Сен-Готарда, чудо-богатыри не раз устремлялись на врага за шпагой Суворова.

Хорошо помнили московцы любимого командира дивизии и корпуса Якова Ивановича Повало-Швейковского. Помнили яростные, стремительные атаки, которые в самые трудные и решительные моменты боя он возглавлял лично. Так было при штурме Лекко, при Треббии и Нови. За блистательные подвиги были пожалованы тогда полку Георгиевское знамя и «Гренадерский марш».

Можно без труда представить, с каким пристальным вниманием присматривались ветераны-московцы к племяннику прославленного генерала-дяди. И он не осрамил его памяти и своё имя. Молодой офицер не искал спокойствия и безопасности: рукопашный бой, участие в добровольных рейдах по неприятельским тылам, первые ряды штурмовых отрядов, презрение к опасности снискали ему славу воина, «отличающегося замечательной личной храбростью во всей русской армии».

Свой первый орден - Золотой знак в петлице на Георгиевской ленте он получил в 1807 году за «отличную храбрость», проявленную в генеральном сражении с французами при Прейсиш-Эйлау. В том же году за участие в генеральном сражении при Гельзберге был награждён первой Золотой шпагой с надписью «За храбрость». За «отличную храбрость» при штурме Пазарджика в 1810 году награждён орденом св. Владимира четвёртой степени с бантом (полку же за это сражение даны были Георгиевские серебряные трубы).

После вторжения французов в Россию Иван Семёнович обороняет родной Смоленск. Принимает участие в Бородинском сражении в составе Второй армии непобедимого Багратиона, слова которого, кажется, ещё звучат над героическим полем: «Друзья мои! Сегодняшний день мы должны вступить в сражение с неприятелем. Я не сомневаюсь в одержании нами победы. Последуйте моему примеру! Я клянусь окровавленным мечом не иметь ничего в предмете, доколе буду дышать, кроме мщения! Мщения врагам, дерзнувшим нарушить наше спокойствие! Вперёд! Вперёд, друзья мои! Друзья мои, ступайте! Где я - там смерть или победа!»

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTIudXNlcmFwaS5jb20vTV9ib3lPRVlLYVREZ3lMTFNVcThtQ1JldF8waEF3QjVkcTBVM3cvX0VNaV9mYzNhaEEuanBn[/img2]

Г.А. Травников. Иван Семёнович Повало-Швейковский на Бородинском поле. 2012. Бумага, акварель. 72 х 56; рама: 86 х 72 см. Курганский областной краеведческий музей.

Швейковский обороняет Шевардинский редут и Семёновские флеши, где «с примерною храбростью и отличным мужеством содействовал, командуя батальоном, неоднократному опрокидыванию неприятеля, как 24-го так и 26-го числа, пока не был тяжело ранен. За благоразумное распоряжение батальоном и отличную храбрость» награждён орденом св. Анны второй степени.

«За примерное мужество» в генеральном сражении под Лейпцигом в 1813 году ему была пожалована вторая Золотая шпага с надписью «За храбрость». Эта повторная награда - редчайший случай в истории русского наградного оружия. В представлении к награждению написано: «Когда неприятельская кавалерия потеснила нашу цепь, он бросился вперёд и остановил оную, потом был послан с первым батальоном очистить деревню, бросился в оную и открыл дорогу штыками».

18 (30) марта 1814 года И.С. Повало-Швейковский - в генеральном сражении под Парижем. В этой исторической битве, положившей конец наполеоновским войнам, принесшим неисчислимые бедствия народам Европы, он отличился при штурме одного из основных укреплений - Бельвиля. Вот скупые строки донесения:

«Когда неприятель густою цепью стрелков намеревался обойти левый фланг наш, он принял в командование своё всю цепь стрелков и в минуту опрокинул назад неприятеля, очистил лес и близлежащие дома, которые делали немалую преграду действовать батареям нашим, а тем самым и открыл путь войскам нашим иттить далее вперёд к Бельвилю. Занял высоту, где и взял одно орудие».

В этом сражении, в последний день войны, Иван Семёнович был ранен пулей в плечо и контужен в обе ноги, но «невзирая на сильное сопротивление неприятеля, овладел городом, за каковой подвиг награждён орденом св. Георгия четвёртого класса».

Из числа суждённых Верховным уголовным судом декабристов только двое были удостоены такой высокой награды - Иван Семёнович Повало-Швейковский и Сергей Григорьевич Волконский.

Окончена длительная и жестокая война. От солдата к солдату русской армии катятся слова последнего боевого и первого мирного, такого желанного приказа: «Тупить штыки».

Герой романа Льва Никулина «России верные сыны» А. Можайский так запечатлел в своём дневнике памятный день 19 (31) марта 1814 года: «Был тихий рассвет над замком Бельвиль, здесь стояла наша штаб-квартира. Батарея из 24-х орудий повернула свои жерла к Парижу. Но орудия молчали... Пришёл день, когда мы, русские, взглянули на Париж с Бельвильских высот глазами победителей. Давно ли смотрел Наполеон на Москву с Поклонной горы? Ныне этот город с трепетом ждал часа, когда в него войдут русские полки. Странное зрелище представлял наш бивуак. На битых шёлком софах и стульях крепким сном спят гренадеры. Другие из ранцев достают аршинные гренадерские султаны». Дополним: московцы же прикрепляют к киверам только что пожалованные им знаки с надписью «За отличие».

В этот весенний день войска победителей вступили в неприятельскую столицу. Вслед за гвардией шёл гренадерский корпус Николая Николаевича Раевского. В его составе - Московский гренадерский полк, третий батальон которого вёл 26-летний майор Иван Семёнович Повало-Швейковский. Грудь его украшали боевые награды, сиял золотой эфес шпаги с мужественными словами «За храбрость». Карающей быстрой молнией вспыхивал её клинок в жарких схватках, теперь она салютует победителям... Торжественный и глубоко символичный миг истории. «Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове Отечество!» - так донёс до нас голос Победы великий Пушкин.

Беспримерную храбрость и воинский талант Повало-Швейковского отмечали многие. Д.И. Завалишин писал: «Это был храбрый офицер, штурмовавший Бельвиль и на месте получивший Георгия из рук самого императора...» И в другом месте: «Интересны и поучительны для военных людей были военные рассказы только Повало-Швейковского и Фонвизина, командовавших полками, приобретших блестящую репутацию в армии».

В деле представления Повало-Швейковского в генерал-майоры есть предельно краткая, но ёмкая характеристика: «Способности по фронтовой службе отличные. Служил на войне отлично. Способности ума отличные. Характера твёрдого. Имеет хорошие военные познания и хорошее образование. Достоин повышения и во всех частях будет весьма отличный бригадный командир».

После окончания военных действий Повало-Швейковский находился в составе русского оккупационного корпуса во Франции, где в 1816 году вступил в командование Алексопольским пехотным полком и стал полковником. В начале 1819 года его полк возвращается в Россию и расквартировывается на юге, сначала в Кременчуге, а затем в Радомышле. Позади грозные годы беспрерывных почти девятилетних войн, горечь утрат и поражений, радость побед, раны физические и духовные. Впереди - самоотверженная борьба за обновлённое государственное устройство, впереди - эшафот, каторга, ссылка, страдания и муки во имя счастья и благополучия своего народа.

Share92019-02-16 06:15:34

Факел в ночи

Зная о разгроме движения в Петербурге и готовясь к неминуемому аресту, такие опытные, осторожные декабристы, как Повало-Швейковский, тщательно уничтожили все компрометирующие их документы и письма, а на следствии уходили от прямых ответов или давали их, прибегая к эзоповскому языку недомолвок, двусмысленностей, а зачастую даже маскируясь внешне благонамеренными, верноподданническими штампами. М.В. Нечкина предостерегает от некритического толкования ответов и заявлений Следственному комитету и советует искать надёжно спрятанную истину «между строк» официальных показаний декабристов. Воспользуемся и мы этим мудрым советом опытнейшего историка-декабристоведа.

Остановимся всего на двух заявлениях Повало-Швейковского: «Либеральных мыслей ни от кого я не заимствовал и не почерпал оных даже из чтения книг до вступления моего в тайное общество! И ныне нисколько не волнуют они моих чувств. Клянусь богом и прахом отца моего, что злоумышленником я не был в душе моей! И в минуту смерти даже моя совесть останется спокойною и за дела по тайному обществу бог не накажет меня».

Туманно? Да. Дерзко? Безусловно. Вдумаемся: «Злоумышленником я не был». Казалось бы, эта фраза - полное отрицание «злого умысла» в действиях... и только! Но к чему тогда добавление «в душе моей!», - то есть - в в сознании, в убеждениях? При такой трактовке всё заявление окрашивается в другие тона - тона убеждённости в справедливости и правоте своего дела, за которое его судят царские сатрапы. И уж совсем дерзко, почти открытым текстом звучит дышащая гордой непреклонностью и гордым вызовом другая фраза: «За дела по тайному обществу бог не накажет меня!» Здесь понимать сказанное нужно совершенно однозначно: дело, которому он служил и служит (отдадим дань эпохе) - божеское дело, его совесть чиста, и память людская никогда не осудит его «за дела по тайному обществу».

Что же касается «либеральных мыслей», которые «нисколько не волнуют (его) чувств», то тут уж совсем нетрудно задать вопрос: так ли это? А девять лет боевой походной жизни с 1805 по 1814 годы, холод, грязь и лишения, теснейший контакт с солдатами - вчерашними крепостными, общая судьба с ними, общая кровь, проливаемая за общую Родину, общее социальное прозрение «детей двенадцатого года»? А заграничные походы, годы после- и предреволюционной Франции, не забывшей гордые, пьянящие слова: «Свобода! Равенство! Братство!»? А три года в Русском Оккупационном корпусе с его ланкастерскими школами и гуманными человеколюбивыми, вернее, «солдатолюбивыми» традициями? А дух семьи, наконец?

Как тут не вспомнить дорогобужские и смоленские тайные кружки, действовавшие в конце XVIII века, организатором и руководителем которых был А.М. Каховский, предложивший даже как-то самому Суворову выступить против тирании Павла I, на что тот ответил, перекрестив его рот: «Молчи, молчи! Не могу - кровь сограждан!» Активными членами этих кружков были двое Повало-Швейковских - губернский прокурор Христофор Семёнович и председатель палаты уголовного суда Тимофей Фёдорович. Первый - двоюродный дядя, второй - троюродный брат декабриста.

В деле 1828 года, заведённом пресловутым III отделением, о тайном обществе в Смоленской губернии, ставящем, между прочим, своей целью и убийство Шервуда-Верного, одного из предателей декабристов, мы встречаем имена родного брата И.С. Повало-Швейковского, Василия Семёновича и его же двоюродных братьев Павла Михайловича и Якова Михайловича Повало-Швейковских. В кабинете последнего, как доносил тайный осведомитель некто Глебов, стоят «головы повешенных (надо понимать - бюсты. - С.М.), покрытые колпаками».

Тот же осведомитель передаёт мнения, распространённые в губернии: «Вольномыслие в фамилии Швейковских передаётся от одних к другим. Жаль Ивана Семёновича, хороший был господин. Не того взяли. Много других оставили!» Однако из многочисленных Повало-Швейковских взяли только одного, других же до поры до времени не тронули, а «оставили под тайным надзором, который ныне над ними существует», как о том доложил князь Лобанов-Ростовский шефу жандармов Бенкендорфу.

В новогоднюю ночь с 31 декабря на 1 января 1826 года по «высочайшему» указу Николая I, которым предписывалось «взять под арест полковников Алексопольского пехотного Повало-Швейковского, Ахтырского гусарского Артамона Муравьёва, Полтавского пехотного Тизенгаузена с принадлежащими им бумагами и прислать как бумаги, так и их самих в Санкт-Петербург прямо к Его Императорскому Величеству». Иван Семёнович был арестован на квартире в Радомышле и на перекладных отправлен «по назначению». В дороге его повстречал корпусной адъютант В.А. Докудовский, отразивший это событие в своих воспоминаниях: «Встретил ехавших под стражей Швейковского и (А.З.) Муравьёва. Первый был весел и смеялся своему аресту, последний же при разговоре со мною хныкал и клялся, что он ни в чём не виноват». Что ж, каждый по своему встречает беду!

...Мчится по январской заснеженной дороге тройка, навсегда увозя от родного полка, от невесты, от товарищей по оружию, мимо родного дома под Смоленском, опустевшего после недавней скоропостижной смерти отца, в холодный, тревожный Петербург теперь уже почти бывшего полковника Ивана Семёновича Повало-Швейковского, туда, где его с нетерпением поджидают сам «Всепресветлейший, державнейший самодержец Всероссийский» и целый сонм услужливых, негодующих, растревоженных царедворцев.

Share102019-02-16 10:35:51

«Умоляю разрешить!..»

«По секретной части. Канцелярия дежурного генерала. Дело 518. По всеподданнейшим прошениям госпожи Дуниной-Вонсовичевой о дозволении ей сочетаться браком с бывшим полковником Повало-Швейковским, осуждённым Верховным уголовным судом. Начато 7 июля 1826. Кончено 1 мая 1827». Внутри этой папки, извлечённой из недр фондохранилища Центрального государственного военно-исторического архива в Москве, вот уже более полутора веков томятся трепетнейшие из человеческих чувств - Любовь, Верность, Долг женщины. Развяжем же полуистлевшие шнурки и предоставим слово письмам и документам.

8 июля 1826 года. Верховный уголовный суд только что вынес приговор по делу «Государственных преступников, прикосновенных к происшествию 14 декабря 1825 года»: «Пятерых - четвертовать, тридцати одному отсечь головы, остальных - в каторгу, в ссылку, солдатами в дальние гарнизоны!» Среди приговорённых к казни был и Иван Семёнович Повало-Швейковский.

Накануне этого события, 7 июля, за тысячу вёрст от Санкт-Петербурга в Радомышле скользила по бумаге тонкая девичья рука, оставляя за собой бисерные дорожки французских слов:

«Всевеликий Монарх и всемилостивый Государь! Сирота, не имеющая ни отца, ни матери, повергает себя к стопам Вашего Императорского Величества. Я не смею надеяться и только умоляю разрешить разделить с ним тюрьму или иную долю, которая ему уготована. Надо назвать его имя: это полковник Повало-Швейковский. Я, его невеста, распростёрта у ног Вашего Величества в ожидании милосердия и разрешения выйти за него замуж и разделить его судьбу. Юлия Дунина-Вонсович». (Тексты писем и документов даны в извлечениях, переводы с французского Н.Л. Девятко.)

Письмо сдано на почтовую станцию. Скоро, очень скоро надежда на благоприятный ответ уступила место сомнениям и смутной тревоге. Предчувствие страшного и неотвратимого несчастья завладело Юлией и не покидало более.

А в это время на кронверке Петропавловской крепости уже вершился скорый неправый, высочайше утверждённый приговор: пятерых, вынутых из петель ещё живыми, палачи душат (как пишет безымянный очевидец), «затесняя петли руками», с остальных срывают и жгут мундиры, ордена, ломают над головами шпаги и тут же «профос даёт каждому пощёчину», незамедлительно приобщая их тем самым к низшему сословию.

«На другой день, - рассказывает тот же очевидец, - 14-го июля поутру, на Петровской площади служили собором молебен с водосвятием при пушечной пальбе и кропили землю, осквернённую мятежниками, святой водою». В покачнувшемся здании Империи - генеральная уборка. Самодержец спешит в древнюю столицу за короной.

Вслед ему из Радомышля в Москву мчится второе письмо Юлии Дуниной-Вонсович:

«Сир! Когда же можно больше надеяться, как не в такой торжественный день - день коронации Вашего Величества! Неужели Вы откажете мне в разрешении разделить участь Повало-Швейковского, его невесте, почти накануне нашего брака. Одна ли я, кто испытывает глубокое горе? Увы! Нет, у него есть мать, брат, семья».

Между этим и последующими дошедшими до нас письмами - почти девятимесячный перерыв. Что происходило в душе девушки, какие препятствия она преодолевала, отстаивая право на счастье разделить участь своего избранника, какому натиску она подвергалась со стороны опекунов и духовных отцов; сколько осуждающих, негодующих и злобных взглядов она выдержала? Можно лишь догадываться.

До нас дошла дневниковая запись Михаила Чайковского: «В день моего приезда (в Радомышль) был большой обед у полковника (Повало-Швейковского) по поводу состоявшегося накануне обручения с панною Юлиею Вонсович, которая недавно была обручена с князем Александром Ипсиланти, умершим в австрийской тюрьме в Ольмюце (дополним: с национальным героем освобождения Греции от турецкого ига, про которого Пушкин сказал восторженно: «Первый шаг (его) прекрасен и блистателен. Он счастливо начал. Цель великодушная! Отныне и мёртвый или победитель он принадлежит истории. Завидная участь!» - С.М.), и которая, по мнению старых богомолок-ханжей, должна была приносить несчастье своим женихам, так как будучи католичкой, обручалась с православными». Действительно, будто злой рок преследует Юлию: полюбила одного, и он гибнет в застенке, обручилась с другим, и тот осуждён на лютую казнь...

В страшной круговерти мелькают события, дни, люди.

...Из десятого каземата Никольской куртины Петропавловской крепости выводят скованного Повало-Швейковского. Через несколько дней под усиленной охраной его доставят в Свартгольм и поместят в каменном мешке одного из пороховых погребов крепости.

...Главный штаб скрупулёзно уточняет расходы на транспортировку «злоумышленников в Нерчинский край»: «Имею честь представить расчёты прогонных денег от Москвы до города Нерчинска. За 22 версты по 30 копеек, за 6582 с половиною версты по 15 копеек, всего 993 рубля 97 с половиной копеек. Майор Михайлов». Дорого? Очень. Но самодержец ничего не жалеет для двоих «друзей 14-го декабря», как он их называл...

Вспоминают и о двух прошениях, присланных из Радомышля. 24 октября дежурный генерал Главного штаба Потапов распорядился: «Из инструкции, данной Лепарскому (коменданту Нерчинских рудников. - С.М.), выписать пункты, относящиеся до положения жён преступников, на каторгу и поселение сосланных; равно и из прежних положений. Например, к какому званию принадлежат дети, в каторге и на поселении прижитые и проч.

Целесообразно вместе составить выписку, которую и объявить жёнам, просящим позволения следовать за мужьями.

В таком смысле отвечать и госпоже Дуниной. Решиться ли она на всё, чему подвергаются жёны, которые пожелают жить с мужьями на каторге или на поселении?!»

Через месяц, 16 ноября, в Радомышль было отправлено письмо, подписанное тем же Потаповым:

«Милостивая Государыня! Имею честь препроводить при сём к вам на предварительное усмотрение правила, постановленное для жён, следующих за своими мужьями, осуждёнными Верховным уголовным судом.

1. Жёны сих преступников потеряют прежнее звание, то есть будут уже признаваемы не иначе, как жёнами ссыльнокаторжных и дети, которых они приживут в Сибири, поступят в казённые крестьяне.

2. Ни денежных сумм, ни вещей многоценных взять им с собою дозволено быть не может.

3. Из крепостных людей дозволяется следовать только одному человеку.

4. Если бы жёны преступников пожелали жить вместе с ними в остроге, тогда жёны не должны иметь при себе никакой прислуги».

Вопреки тайной надежде сочинителей, «Правила» не поколебали Юлию Дунину-Вонсович. «Дети поступят в казённые крестьяне», это ужасно! Какая мать пожелает своему будущему ребёнку долю раба? Но ведь к такому жестокому удару она уже приготовила себя ранее, испрашивая разрешения разделить судьбу ссыльнокаторжного, потерявшего не только положение и состояние, но и сословные привилегии. «Деньги. Ценности. Крепостные...» - это не для неё: ни одного, ни другого, ни третьего у неё нет.

Наступил 1827 год. Вслед за княгиней Е.И. Трубецкой, отправившейся за мужем-декабристом в своё безвозвратное изгнание, по зимникам Сибири на крыльях любви и верности тридцатилетнюю добровольную ссылку княгиня М.Н. Волконская и в пожизненную каторгу А.Г. Муравьёва, которая вскоре найдёт свой последний приют в Петровском заводе.

...В Радомышле завершается подготовка к публичной продаже имущества бывшего командира Алексопольского полка. На глазах несчастной Юлии Дуниной-Вонсович должны быть проданы многие личные вещи дорогого ей человека, вещи, которые, казалось, хранили ещё тепло рук их недавнего хозяина И.С. Повало-Швейковского. Чувство одиночества и беззащитности, граничащее с отчаянием, делается невыносимым, и она покидает Радомышль. 18 апреля уже из Бердичева в Петербург отправлены сразу два письма: одно генералу Потапову, а другое... На незапечатанном конверте второго, хранящего и поныне слабый аромат духов, рукой Потапова написано: «Повало-Швейковскому» с лицевой стороны и «письмо сие оставить при деле» - на обороте.

«Ваше Превосходительство! Ответ на прошение, которое я отправила Государю Императору через Вас, даёт мне право обращаться снова.

Разрешите мне изложить подробно мою просьбу и мои невзгоды. Дело в том, что я католичка, и мне необходимо знать, есть ли в Нерчинске католический священник. Уповая на Вашу честь, я беру на себя вольность просить Вас ради всего, что Вам дорого на свете, узнать это и сообщить мне. Если бы потребовалось отдать мою кровь до последней капли для моего жениха, полковника Повало-Швейковского (я не знаю, как называют его сейчас), я не колебалась бы ни одной минуты и была бы только счастлива пожертвовать собой ради него. Но оскорбить Бога! Продать душу! А умереть без причастия! Содрогаюсь от этой мысли. Лучше никогда его больше не видеть. Больше не видеть? Какая ужасная мысль! Можно сойти с ума!

Второе. Я осмеливаюсь приложить для него письмо. Вы знаете, что писать разрешается, но так как я не знаю фамилии коменданта этих несчастных, я ещё раз полагаюсь на Вашу любезность.

Третье. У меня нет средств проделать длительное путешествие. Семья отказывает мне в помощи, препятствуя тому, чтобы я последовала за полковником Швейковским. Сама я небогата и уповаю только на Ваше милосердие.

Разрешите мне приложить свой адрес, так как я не живу больше в Радомышле. Сейчас я нахожусь в городе Бердичеве у монахинь в монастыре Святой Марии».

Правитель канцелярии дежурного генерала, исполняя волю Потапова, приобщил к делу и второе письмо, приклеив его к первому за угол открытого клапана конверта. В конверте - вчетверо сложенный двойной лист бумаги, исписанный торопливым дрожащим почерком и обильно смоченный слезами:

«Дорогой друг! Такова, значит, наша судьба - нас разделяют тысячи вёрст, но это - разлука лишь тел, моя душа, сердце, всё моё существо - только для тебя. Вопреки этой ужасной судьбе и полной невозможности соединиться с тобой своими силами, надежда не оставляет меня.

Помочь мне мог бы Бог и милосердный Его Величество Император. Порыв великодушных сердец, открытых для несчастья других, даёт мне силы для ожидания всего всего, вплоть до счастья вновь видеть тебя. Я дважды повторила «всего», так как недостаточно представить мне возможность приехать в Нерчинск. Необходимо ещё, чтобы там был католический священник, который обвенчал бы нас. И, кроме того, как жить без исповеди, без причастия? Это не жизнь! И какая ужасная смерть! А вечность! Как предстать перед ней? Как мне предпочесть мужчину Богу? Лучше влачить жалкое существование в монастыре, где я нахожусь сейчас, оплакивать тебя, мой друг, до конца моих дней и ожидать смерти.

О, если бы я смогла тебя вновь увидеть, разделить твои невзгоды, облегчить их, работать для тебя. Тогда мне было бы так легко писать тебе. Но сейчас это письмо наполняет меня горечью.

Я не знаю, разрешат ли тебе переписываться со мной, но, если разрешат, заклинаю тебя всем, что тебе дорого, не отговаривай меня ехать за тобой. Это было бы непростительно с твоей стороны. Не думай, что я приму это за величие души, нет, я расценю это как забвение и полное охлаждение ко мне. Если ты захочешь сказать, что я смогу ещё быть счастлива в миру, сжалься и не произноси этого оскорбления. Тогда я сама откажусь следовать за тобой, оставлю всё и постригусь в монахини. Таково моё решение.

Какую участь ты предпочтёшь для нас? Вместе? Я, довольная своей судьбой? Или я - монахиня, запертая в четырёх стенах до конца своих дней? Может быть ты собираешься испугать меня условиями, в которые поступают супруги, следующие за своими мужьями. Они мне известны. Тогда я ещё не знала, что ты будешь сослан в Нерчинск. Я тотчас попросила бы пособие, чтобы следовать за тобой туда. Может быть, теперь при посредничестве генерала Потапова моя просьба будет встречена с большей благосклонностью. Именно через этого человека я осмеливаюсь направить тебе это письмо, чтобы оно дошло до тебя.

Прощай, дорогой друг, ещё более дорогой с тех пор, как тебя постигло несчастье. Разлуку я переживу, лишь бы не быть забытой, лишь бы вновь увидеть тебя. Провидение благосклонно к моей мольбе, пусть же сердца людей, во власти которых помочь мне, не откажут мне в этом благодеянии. Бог да вознаградит их за это. Итак, всё-таки пора прощаться. Спаситель! Дай мне силы!

Прощай, мой друг навсегда. Твой друг Юлия Д.В.»

Рукой потерявшего самообладание генерала Потапова, взбешённого дерзкой настойчивостью просительницы: «Ответить, что там священника католического нет и никаких средств ей доставить не можно. 29 апреля».

1 мая 1827 года из Петербурга в Бердичев ушло последнее письмо: «Мадам! Имею честь сообщить Вам в ответ на Ваше письмо, что в Нерчинске нет римско-католического священника; мне очень жаль, что я не могу поэтому достать Вам средства для путешествия, которое Вы хотели бы предпринять.

Прошу Вас принять уверения в моём совершенном почтении с которым имею честь оставаться, мадам, Вашим покорным слугой. Потапов».

Почти год отделяет этот изысканно-любезный ответ от первого прошения. И какой год! Год сомнений, тревог, надежд, разочарований. Мыслящая Россия мучительно искала ответы на вопросы, поставленные в декабре 1825 года. Робко, через пласты невежества и верноподданнического фанатизма пробивались первые, ещё чахлые ростки общественного самосознания. Немногие отважились протянуть руку помощи отверженным. Среди них, более того - среди самых первых из этих немногих, была Юлия Дунина-Вонсович, невеста декабриста И.С. Повало-Швейковского.