П.В. Ильин

Новое о декабристах

На первом допросе, снятом при штабе 1-й армии, М.И. Муравьев-Апостол, отвечая на вопрос о том, что ко времени начала следствия в 1826 г. в числе участников бывшего Союза благоденствия должны быть лица в генеральском чине, показал: «Были бы, но оные отреклись, например: Константин Маркович Полторацкий и прочие. Полковник Башмаков тоже в этом числе».

В дальнейшем, уже на допросе в петербургском Следственном комитете, он еще раз подтвердил участие полковника Башмакова в Союзе благоденствия, поместив его в одном списке с другими видными участниками этого Союза, такими как М.Ф. Орлов, И.А. Долгоруков, братья С.П. и И.П. Шиповы, П.И. Пестель, М.А. Фонвизин, Н.И. Тургенев, К.А. Охотников.

Он заключил перечисление следующими словами: «Вот, сколько я могу припомнить, имена лиц, которые составляли общество». Слова М. Муравьева-Апостола об «отречении» Башмакова, Полторацкого «и прочих» участников Союза, состоящих в высоких чинах, следует понимать как утверждение об их отходе от тайного общества, состоявшемся, как можно полагать, задолго до момента допроса.

Близость К.М. Полторацкого к декабристским кругам явственно следует из его служебных и родственных связей. Так, факт личного знакомства Полторацкого с М. Муравьевым-Апостолом не вызывает сомнений. Оно могло возникнуть еще перед 1812 г., когда Муравьев-Апостол поступил подпрапорщиком в лейб-гвардии Семеновский полк, в котором полковник Полторацкий служил к тому времени более 10 лет и был одним из заслуженных офицеров.

Знакомство продолжилось на светских вечерах, в том числе в известном салоне и на загородных приемах у А.Н. и Е.М. Олениных, постоянным участником которых был брат хозяйки К.М. Полторацкий, а частыми гостями с юных лет - братья М.И. и С.И. Муравьевы-Апостолы, состоявшие с Полторацкими в отдаленном родстве. Тесное общение К.М. Полторацкого с Н.М. Муравьевым и другими родственниками из семейств Муравьевых фиксируется в переписке Н.М. Муравьева за 1817–1818 гг.

В 1817 г. Полторацкий вернулся в Россию из экспедиционного корпуса М.С. Воронцова, оставшегося во Франции, и находился в Москве как раз в момент образования Союза благоденствия. Не исключено, что к этому времени и относится вступление Полторацкого в Союз, к которому присоединились многие лица из родственного и дружеского круга Олениных, в том числе один из сыновей А.Н. Оленина Алексей Алексеевич.

Именно в этот период пополнение рядов новой организации шло самыми большими темпами, ее руководители были заинтересованы во включении в состав Союза известных, авторитетных офицеров. Прием заслуженного генерала, выделяющегося своим возрастом среди участников Союза благоденствия, мог состояться в том случае, если его осуществили близкие знакомые или родственники Полторацкого.

Думается, так и произошло на самом деле. Почти несомненно, что именно К.М. Полторацкий фигурирует в одном из фрагментов известной книги Н.И. Тургенева «Россия и русские» как «генерал П.»: «…вспоминаю, что, спросив однажды у самого Н[икиты] Муравьева, сколько членов примкнуло к обществу, получил ответ, что почти 200, но некоторые отошли от него, и среди прочих генерал П…, с которым я был знаком. Шутя он прибавил, что и сам он, и другие, получившие подпись генерала, иногда забавлялись, пугая его. Когда же тот захотел взять свою подпись назад, они ответили ему, что устав Союза запрещает это, одновременно дав ему понять, что общество по-прежнему преуспевает, расширяется и т. д.; генерал был вдвойне напуган».

Тот факт, что среди «получивших подпись» генерала оказался Н.М. Муравьев, бывший «своим» в доме Олениных–Полторацких, еще раз свидетельствует в пользу авторитетности показания хорошо осведомленного М. Муравьева-Апостола, также не раз посещавшего этот дом. Не он ли был в числе других знакомых Тургенева, получивших подпись «генерала П.»? Во всяком случае, предположение о том, что Полторацкий пришел в тайное общество через Н.М. Муравьева и его двоюродных братьев, видится нам достаточно правдоподобным, учитывая тесные связи Муравьевых с родственным кругом Олениных–Полторацких.

К этому нужно добавить, что добрые приятельские отношения Полторацкого и М. Муравьева-Апостола возобновились спустя многие годы, выдержав испытание временем. Известно, что в 1860 г., уже после амнистии, будучи в Твери, М. Муравьев-Апостол именно от Полторацкого услышал рассказ о событиях 11 марта 1801 г., положенный в основу очерка о заговоре против Павла I, записанного со слов Муравьева-Апостола. Об этом удостоверяла сопроводительная заметка к очерку, опубликованному в газете «Утро России» в 1911 г.

Данное обстоятельство подчеркивает сохранившиеся особо доверительные отношения между ними. Из этого со всей очевидностью вытекает, что Муравьев-Апостол, называя на следствии именно К.М. Полторацкого, конечно, хорошо знал, о ком он показывает. В отношении второй названной им фамилии следует отметить, что М. Муравьев-Апостол в данном случае не мог иметь в виду близкого к его брату С. Муравьеву-Апостолу заговорщика Ф.М. Башмакова: известно, что последний был в 1820 г. разжалован из полковников артиллерии в рядовые, без лишения дворянства.

Употребление по отношению к нему чина «полковник» в условиях следствия не вероятно. Об этом недвусмысленно свидетельствуют те показания М. Муравьева-Апостола, в которых упоминается Ф.М. Башмаков: они сопровождаются непременным использованием слов: «разжалованный», «разжалованный из полковников»; те же формулировки встречаются в показаниях других лиц и документах следствия: «разжалованный Башмаков», «разжалованный из полковников артиллерии», «рядовой».

Кроме того, известно, что Ф.М. Башмаков узнал о существовании Южного общества, по всем имеющимся данным, не позднее осени 1825 г. в Лещинском лагере. Нет никаких данных о том, что он знал о Союзе благоденствия или был его членом. Поэтому в данном случае речь идет, безусловно, о другом Башмакове, имевшем чин полковника на момент начала следствия (1825–1826 гг.) и отошедшем от тайного общества задолго до 1826 г.

«Полковнику Башмакову», по биографическим реалиям, наиболее близок Дмитрий Евлампиевич Башмаков (1792–1835), офицер Кавалергардского полка, участник Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов: в 1813 г. он имел чин поручика, в 1818 г. - ротмистра (эскадронный командир), а с 1819 г. (после возникновения Союза благоденствия) - полковника. В апреле 1825 г. он, правда, вышел в отставку, но М. Муравьев-Апостол, находясь на Украине, мог об этом не знать.

Д.Е. Башмаков, таким образом, был сослуживцем ряда видных деятелей тайных обществ, в т. ч. С.Г. Волконского и П.И. Пестеля, некоторых членов Союза благоденствия (например, довольно активного в привлечении новых членов С.Н. Бегичева). В 1826 г. Д.Е.Башмаков, будучи камергером, состоял при Новороссийском генерал-губернаторе М.С. Воронцове в чине действительного статского советника. Следствие не обратило, по-видимому, никакого внимания на показания Муравьева-Апостола о Полторацком и Башмакове.

В недавно опубликованном следственном деле Н.И. Кутузова имеется показание, в котором среди членов Союза благоденствия приводится фамилия умершего к 1825 г. Порохова. Кутузов - литератор, публицист, офицер Измайловского полка, входивший в ближайшее окружение активного участника петербургского Союза благоденствия Ф.Н. Глинки. Он имел широкий круг контактов среди членов различных петербургских управ тайного общества в 1819–1821 гг. Кроме того, вместе с Глинкой Кутузов возглавлял связанную с Союзом самостоятельную организацию - общество Ф.Н. Глинки, входил и в состав «Измайловского общества».

Несомненна значительная осведомленность Кутузова о составе этих управ и обществ. Показания Кутузова на следствии скупы и лаконичны, поведение его на допросах отличалось осторожностью, отмечено сокрытием многих обстоятельств, известных по показаниям других подследственных. Тем большую ценность имеет безоговорочное свидетельство Кутузова о неизвестном ранее члене тайного общества Порохове. Очевидно, перед нами еще один из участников управ Союза благоденствия, причастность которого к декабристской конспирации не расследовалась на процессе.

В.И. Враницкий показал о принадлежности к Южному обществу Андрешевского и Панютина: «Мне известные члены тайного общества суть следующие: 3-го пехотного корпуса Муравьев-Апостол, Швейковский, Бестужев-Рюмин, Тизенгаузен, Артамон Муравьев, Пыхачев, Врангель, Панютин, Андрешевский, артиллерии офицер, который за адъютанта у генерала Богуславского (А.С. Пестов. - П.И.)… 2-й армии Пестель, князь Волконский, Юшневский, князь Барятинский, Лихарев и отставные Давыдов и Поджио». Обе указанные фамилии ни в показаниях Враницкого, ни в показаниях других лиц больше не встречаются.

Полковник Враницкий - достаточно осведомленный участник тайного общества. Он вступил в него в ноябре-декабре 1824 г.; имел большой чин, являлся близким другом информированных членов Южного общества полковников И.С. Повало-Швейковского и В.К. Тизенгаузена, сам был хорошо знаком с руководителями Васильковской управы С.И. Муравьевым-Апостолом и М.П. Бестужевым-Рюминым. Все перечисленные им лица (кроме Ф.Е. Врангеля, сумевшего оправдаться) были признаны следствием участниками тайного общества.

Поэтому показания хорошо осведомленного Враницкого могут быть признаны в целом достаточно авторитетными. Контекст, в котором упоминаются фамилии Панютина и Андрешевского, говорит об их принадлежности к членам Васильковской управы Южного общества, участникам собраний в Лещинском лагере осенью 1825 г., или к лицам, поступившим в состав этой управы позднее, вплоть до декабря 1825 г. Вместе с тем существуют сомнения, не позволяющие безоговорочно отнести названных Враницким «новых членов» к «неизвестным декабристам». Они основываются на том, что свидетельство Враницкого нельзя отнести к числу безукоризненно достоверных, прежде всего, вследствие плохого знания им русского языка.

По происхождению чех, он вполне мог изменить написание фамилий лиц, которых он встречал один или несколько раз. На эту мысль наводит сам характер его русского письма, полного ошибок. Но с другой стороны, от его показаний нельзя просто отмахнуться. Отсутствие следственных разысканий об этих лицах, несмотря на выделение фамилии Панютина в приведенном показании, не позволяет в данном случае уверенно считать показания Враницкого всего лишь ошибкой и недоразумением. Сохраняется возможность идентификации этих лиц как членов тайного общества, на которых по неизвестным причинам не обратило внимания следствие.

В силу указанных причин можно предположить, что один из названных Враницким офицеров, Андрешевский, мог быть в действительности участником Общества соединенных славян, артиллерийским офицером Я.М. Андреевичем, который был хорошо известен среди членов Южного общества после Лещинского лагеря. Иначе обстоит дело с Панютиным.

В 1-й армии в 1825 г. служили два брата Панютина, Федор Сергеевич и Николай Сергеевич, причем оба в чине полковника. Отметим немаловажный факт, который говорит в пользу участия одного из Панютиных в тайном обществе: оба брата ранее служили в л.-гв. Семеновском полку. Известно, что С. Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин активно привлекали в тайное общество на юге немало своих бывших однополчан по Семеновскому полку, оказавшихся после 1820 г. в полках 1-й армии.

С большинством бывших семеновцев лидеров заговора связывали давние дружеские отношения. Нельзя не учитывать также недовольства бывших гвардейцев своим переводом в армию и нарушенным ходом военной карьеры. Известно, что в тайное общество вошли или узнали о его существовании бывшие семеновцы В.К. Тизенгаузен, А.И. Тютчев, А.Ф. Фурман, А.А. Рачинский, переведенные из подпрапорщиков Семеновского полка в армию А.Ф. Вадковский, Д.А. Молчанов, Лев Сенявин. Как можно уверенно считать, в том же положении находился командир Кременчугского пехотного полка П.А. Набоков.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что один из братьев Панютиных (Николай) служил в Кременчугском пехотном полку, на который, по ряду указаний, заговорщики 1-й армии серьезно рассчитывали в случае начала открытых действий (возможно, при этом они имели в виду не только его командира полковника Набокова). Это соображение говорит в пользу участия в тайном обществе Н.С. Панютина. Федор Панютин в 1825 г. являлся полковым командиром Севского пехотного полка, также входившего в состав 1-й армии. Если Враницкий имел в виду именно его, то в таком случае среди полковых командиров и офицеров в крупных чинах, переведенных из Семеновского полка и принятых в Южное общество С. Муравьевым-Апостолом и Бестужевым-Рюминым, мы определенно можем числить и Ф.С. Панютина.

Показание Враницкого само по себе не дает несомненного основания для вывода о членстве Андрешевского и Панютина в Южном обществе, но вместе с тем заставляет выдвинуть обоснованное предположение о принадлежности одного из братьев Панютиных к Васильковской управе. Его показание позволяет утверждать, что на следственном процессе не были обнаружены некоторые близкие к руководителям Васильковской управы офицеры (в том числе - в больших чинах), составившие их ближайшее окружение и постепенно вовлекаемые в орбиту влияния Южного общества. Именно на это окружение, образованное дружескими и давними служебными связями, рассчитывали заговорщики в случае начала восстания. Контакты с бывшими семеновцами не афишировались лидерами Васильковской управы на следствии, равно как и надежды на офицеров в крупных чинах, которые могли поддержать выступление Черниговского полка силами находящихся под их командой полков.

В случае с Панютиным коренным образом меняет ситуацию недавно обнаруженное авторитетное свидетельство одного из ведущих деятелей декабристских обществ С.П. Трубецкого. В рукописи записок Трубецкого в числе прочих участников тайного общества, названных мемуаристом среди избежавших наказания, присутствует фамилия Панютина. Таким образом, мемуарное свидетельство одного из ведущих деятелей декабристской конспирации подтверждает в полной мере показание Враницкого.

Как известно, с конца 1824 г. по осень 1825 г. Трубецкой находился в Киеве при штабе 4-го пехотного корпуса. Он вошел в постоянный и тесный контакт с руководителями Васильковской управы С. Муравьевым-Апостолом и Бестужевым-Рюминым; встречался и с другими членами этой управы. Таким образом, канал информации, ставший источником данных Трубецкого о членстве Панютина, выясняется вполне определенно.

В рукописи, датируемой 1849–1855 гг., сообщается о том, что состоявший некогда в тайном обществе Панютин командует дивизией. Этот факт говорит в пользу принадлежности к тайному обществу именно Федора Сергеевича Панютина, поскольку Николай Сергеевич с 1830-х гг. уже не находился на службе. Благодаря вновь найденной рукописи Трубецкого Федора Панютина следует считать точно установленным участником тайных обществ, избежавшим наказания и не отраженным в «Алфавите» Боровкова.

В числе свидетельств данной группы лишь показание Н.В. Басаргина о членстве в Союзе благоденствия Василия Христиановича Христиани передает информацию со слов «третьего лица», отставного чиновника Бруннера (умер до 1822 г.), который принял Басаргина в Союз благоденствия в Москве. Согласно показанию Басаргина, «при приглашении» в тайное общество Бруннер объявил ему, что некоторые из лиц, ему известных, «находятся в сем обществе, именно: квартирмейстерской части полковник [А.Н.] Муравьев, брат его Генерального штаба штабс-капитан [М.Н. Муравьев]103 и [квартирмейстерской части] поручик Христиани».

Бруннер, на которого ссылается Басаргин, был человеком, близким к кругу А.Н. Муравьева, к которому принадлежал и В.Х. Христиани как воспитанник Училища колонновожатых, возглавляемого отцом Муравьева, Н.Н. Муравьевым-старшим. Бруннер принял Басаргина в Союз благоденствия, он жил в одном доме с автором свидетельства и, очевидно, был хорошо знаком с ним. В силу всего сказанного сообщенная Басаргиным информация может быть признана вполне достоверной.

Христиани учился в Московском училище для колонновожатых, где учился и Басаргин, а в 1818 г. подпоручик Христиани уже преподавал в этом училище; он был преподавателем на курсе Басаргина.

Христиани принадлежал к довольно сплоченному кругу воспитанников заведения, основанного отцом видных деятелей московского Союза благоденствия А.Н. и М.Н. Муравьевых, выпускники которого были связаны «прочной нравственной связью», находились «в самых близких и дружеских между собою отношениях». Из стен училища вышли более 24 участников тайных обществ декабристов, в их числе братья Н.С. и П.С. Бобрищевы-Пушкины, А.О. Корнилович, П.А. Муханов, Н.А. Крюков и др. Поэтому фраза из того же показания Басаргина, порожденная особыми обстоятельствами следствия, явно недостоверна: «не будучи с сими лицами ни в какой связи, я не ручаюсь за верность сего показания». В 1818 г. А.Н. Муравьев в Москве принял в тайное общество несколько десятков человек, в том числе, не исключено, и Христиани.

Свидетельство Басаргина о членстве Христиани следует рассматривать как весьма авторитетное.

При том что фамилия Христиани была отмечена чиновниками следствия в показаниях Басаргина, Следственный комитет не спросил последнего о названном им новом лице. Хотя Басаргин не раз ссылался на сведения о составе тайного общества, сообщенные ему Бруннером, в отношении Христиани не было произведено никаких запросов ни у Басаргина, ни у других подследственных, как это было в подобных случаях.

К свидетельствам осведомленных участников тайных обществ, содержащимся в следственных показаниях, примыкают данные, сообщенные в доносе члена Союза благоденствия М.К. Грибовского (1821 г.), входившего в его руководящий Коренной совет, а следовательно, человека безусловно осведомленного о персональном составе этого общества. Среди членов, присоединившихся к Союзу в 1819–1820 гг., Грибовский называет Прижевского и Реада: «…В Петербурге [в 1819 г.] приняли управление Тургенев, фон-дер-Бригген и Глинка… в Москве Муравьевы, в Тульчине Бурцов. Влиянием их и Фонвизина вступили в Общество: М. Орлов, Граббе, Реад, Юшневский, Прижевский и пр[очие]».

Грибовский передает довольно точные данные о вступлении перечисленных лиц в тайное общество. Действительно, по имеющимся данным, в течение 1818–1819 гг. М.Ф. Орлов был принят А.Н. Муравьевым, П.Х. Граббе - М.А. Фонвизиным, а А.П. Юшневский - И.Г. Бурцовым. Автор донесения весьма точен и в отношении персонального состава: все перечисленные им лица были обнаружены на следствии (в том числе упомянутый в доносе П.В. Хавский). Следовательно, доверие к информации Грибовского существенно возрастает.

К этому следует добавить, что поскольку автор доноса входил в состав управляющего органа Союза благоденствия, он, очевидно, контактировал с большим числом членов. Это был человек, очень близкий к лидерам общества, располагавший информацией о количественном росте общества и его составе. Он имел возможность черпать информацию из «первых рук», от осведомленных Ф.Н. Глинки, Н.И. Тургенева, И.Г. Бурцова, секретаря Союза С.М. Семенова, с которыми был хорошо знаком. Поэтому сведения Грибовского следует признать безусловно авторитетными.

Что касается Прижевского, то данное лицо достаточно сложно идентифицировать; конкретными данными о нем мы не располагаем. В отношении Реада наблюдается противоположная картина. В литературе известны два брата Николай и Евгений Андреевичи Реады, причем причастность к декабристским обществам зафиксирована у обоих. Так, публикуя записку Грибовского, Н.К. Шильдер полагал, что речь идет о Е.А. Реаде. В то же время в справке о Н.А. Реаде в «Русском биографическом словаре» утверждается: «По возвращении в Россию [из заграничных походов 1813-1814 гг. - П.И.] состоял членом одного из тайных обществ, сильно тогда распространенных по всей России.

Однако, Реад, как человек всецело занятый своей службой, не принимал деятельного участия в собраниях общества и планах его членов, а потому избежал участи, постигшей его товарищей после 14 декабря 1825 года». Источник приведенных данных не известен; это могли быть и вполне достоверные сведения, сохранившиеся в виде семейного рассказа.

Братья Реады - примечательные персонажи поколения 1810-х гг. Известные своими дуэлями, имевшие множество друзей и товарищей в гвардейской среде, они отличались также служебным рвением.

Судьба сохранила двоих из них на многочисленных прославивших их дуэлях (на одной из дуэлей в корпусе М.С. Воронцова погиб третий брат, Александр Реад), но жизнь обоих братьев закончилась одинаково: по странному совпадению оба погибли от неприятельского ядра: Е.А. Реад - в 1828 г. при осаде турецкой крепости Шумла, а Н.А. Реад - в 1855 г., в столкновении у Черной речки при обороне Севастополя.

Офицер л.-гв. Гусарского полка Евгений Реад, адъютант начальника Главного штаба П.М. Волконского (среди адъютантов последнего - лидер декабристской конспирации С.П. Трубецкой и Я.Н. Толстой, связанный с множеством членов Союза благоденствия и Северного общества), вращавшийся в кругу офицеров Генерального штаба (подчиненных П.М. Волконского) и Штаба гвардии (в их числе Н.М. Муравьев), с одной стороны, несомненно ближе к декабристской среде; по обстоятельствам служебной деятельности можно предположить, что членом тайного общества был именно он.

Но, с другой стороны, останавливает на себе внимание информация, приведенная автором статьи о Николае Реаде в «Русском биографическом словаре». По служебному положению Реадов возможны их контакты со служившими в Генеральном штабе братьями А.Н. и М.Н. Муравьевыми - в Москве; с Н.М. Муравьевым, С.П. Трубецким, Ф.Н. Глинкой, И.Г. Бурцовым (до середины 1819 г.), Я.Н. Толстым - в Петербурге.

Донос Грибовского отсылает к Ф.Н. Глинке и И.Г. Бурцову, как лицам, которые, вероятнее всего, содействовали вступлению в тайное общество Прижевского и Реада. Для оценки достоверности содержания данного свидетельства чрезвычайно важным представляется тот факт, что эти же лица (Бурцов и Глинка) были указаны выше в качестве наиболее вероятных источников информации Грибовского. Текст доноса Грибовского оказался в распоряжении Следственного комитета, он был найден среди бумаг Александра I, сведения из него использовались при расследовании, однако сообщение о принадлежности к Союзу благоденствия Прижевского и Реада не вызвало интереса у следователей.

Вторую группу «неизвестных декабристов» составляют лица, сведения об участии которых в тайных обществах содержат мемуарные источники. Это Бухновский, М.Д. Горчаков, Г.И. Ефимович, С.С. Ланской, Ф.П. Литке, А.М. Мейер, Н.Н. Муравьев, П.А. Набоков, В.А. Обручев, Пятин, Е.Н. Троцкий, С.И. Трусов. И в этой группе расположим свидетельства по степени их авторитетности.

Прежде всего, следует отметить собственное признание Сергея Степановича Ланского в принадлежности к Союзу благоденствия, переданное в воспоминаниях сенатора Я.А. Соловьева. Мемуарист, ближайший помощник С.С. Ланского на посту министра внутренних дел в 1850-е - начале 1860-х гг., в период подготовки крестьянской реформы, когда Ланской был основным «двигателем» вопроса об освобождении крепостных крестьян в Главном комитете по крестьянскому делу. Воспоминания Я.А. Соловьева (датируются 1875 г.) свидетельствуют о его тесном сотрудничестве с Ланским и доверительных отношениях, сложившихся между ними.

Соловьев пишет: «[Ланской] в молодости… был масоном и членом «Союза благоденствия», куда, как он мне сам рассказывал, ввел его Александр Николаевич Муравьев, но Сергей Степанович вышел из «Союза благоденствия» и вывел оттуда Муравьева задолго до 14-го декабря 1825 года…». Благодаря своему кратковременному пребыванию в Союзе Ланской не был привлечен к следственному процессу и избежал наказания. Тем не менее, по словам Соловьева, несомненно, передающим мнение самого «уцелевшего» участника тайного общества, Ланской был обязан императрице Марии Федоровне тем, что не пострадал «вместе с декабристами». Николай I не раз говорил, что «либерала Ланского наставил на путь истинный». Однако едва ли это ему до конца удалось - Ланской был и остался, по выражению Соловьева, человеком, «преданным крестьянскому делу», чуждым «сословным предрассудкам».

Информацию о принадлежности к декабристскому обществу открыл автору мемуаров сам Ланской. В литературе факт осведомленности Ланского о существовании тайного общества и его кратковременного пребывания в нем не оспаривается, тем более что этому есть документальное подтверждение, однако в то же время ему не придается необходимого значения.

Ю.И. Герасимова и С.В. Думин полагают, что «после создания Союза благоденствия Муравьев вовлек в него и Ланского. Муравьев настолько доверял своему другу, что разрешил ему скопировать устав организации, иметь который, как правило, могли только члены Коренного совета». Рукопись «Зеленой книги», часть которой написана рукой Ланского на бумаге с водяным знаком 1818 г., сохранилась в его архиве в составе собрания масонских рукописей. Возможно, как считают исследователи, «руководители Союза благоденствия хотели доверить Ланскому вербовку новых членов, которых при приеме было принято знакомить с уставом».

Общая приверженность масонским занятиям, глубокий интерес к религиозным вопросам сближали А.Н. Муравьева и С.С. Ланского, занимавших многие годы видное положение в масонстве. Ланской, входивший в число руководящих деятелей русского масонства, был тесно дружен с Муравьевым и способствовал достижению последним высших масонских степеней. То, что влияние Ланского на Муравьева было серьезным, не вызывает сомнений, последний не оставлял масонских занятий и после отхода от тайных обществ, его религиозно-мистическая увлеченность сохранялась и дальше.

Но именно это обстоятельство служит дополнительным аргументом в пользу достаточно полной осведомленности Ланского во внутренних делах Союза благоденствия, что вряд ли было возможным без формального вступления в тайное общество. Иначе трудно представить, каким образом масон Ланской мог критиковать близкую по духу масонству программу практической деятельности тайного общества (просветительского характера) и пытаться вывести из состава организации Муравьева, если он не знал сокровенных целей тайного общества и планов политического переустройства.

Близость содержания устава Союза благоденствия («Зеленой книги») к масонской программе практической деятельности («распространение нравственности», просветительство, благотворительность) могла вызвать у одного из основателей Союза Муравьева потребность познакомить своего близкого товарища по масонской активности с уставом тайного общества и вовлечь друга в ряды участников. Таким образом, факт вступления, сообщенный самим Ланским, видится полностью достоверным.

Признание С.С. Ланского, которое следует отнести, вероятнее всего, к 1856–1858 гг., когда в начале царствования Александра II состоялась амнистия осужденных по делу 14 декабря, а участие в Союзе благоденствия, наряду с принадлежностью к масонским ложам, воспринималось ностальгически на фоне готовящегося освобождения крепостных крестьян, весьма характерно. Оно носит смягченный характер, поскольку указывает на недолгое пребывание Ланского в Союзе, «оправдывая» этот факт тем, что он вошел в тайное общество ради друга и затем убедил его выйти из организации.

Следующими по авторитетности являются указания осведомленных мемуаристов, лидеров тайного общества. Воспоминания С.П. Трубецкого, одного из руководящих членов Союза благоденствия и тайных обществ на всем протяжении их существования, содержат указания на членство в тайных обществах Михаила Дмитриевича Горчакова, Федора Петровича Литке, Николая Николаевича Муравьева, Владимира Афанасьевича Обручева. Человек, прекрасно знавший состав конспиративных обществ, державший в своих руках многочисленные нити контактов со многими их деятелями, привел в своих мемуарах самый обширный перечень спасшихся от расследования бывших членов декабристских союзов.

По нашему мнению, говоря о принадлежности этих лиц к тайному обществу, Трубецкой имел в виду Союз благоденствия. В пользу этого заключения говорят следующие соображения:

1) высокие чины всех четырех лиц на момент 1825 г.

Участием в Северном и Южном обществах каждого офицера, занимавшего высокое служебное положение, особенно интересовался Следственный комитет и, скорее всего, это участие не могло остаться незамеченным на следствии, было бы так или иначе вскрыто;

2) контекст упоминания.

Рядом с этими фамилиями в записках Трубецкого стоят имена членов Союза благоденствия, «спасшихся от ссылки» - И.Г. Бурцова, Петра И. Колошина, М.Н. Муравьева, И.А. Долгорукова, П.П. Лопухина и др.;

3) в отношении одного из указанных Трубецким «неизвестных» декабристов - Н.Н. Муравьева, брата А.Н. и М.Н. Муравьевых, исследователи давно высказывали предположение о его принадлежности к Союзу благоденствия.

Известно участие Н.Н. Муравьева в т. н. «преддекабристских организациях»: он входил в «Юношеское братство», был одним из основателей и казначеем Священной артели (до своего отъезда на Кавказ в 1816 г.), автором «Памятки» для участников артели. Его участие в этих кружках достаточно освещено; историки предполагали его осведомленность и о Союзе спасения. М.В. Нечкина отмечала: «Исследователь имеет все основания предположить, что, не будь… вынужденного отъезда на Кавказ, в "Союзе спасения" одним членом было бы больше: так явственен в этот момент вольнодумный облик члена Священной артели Николая Муравьева». Однако, поскольку конкретных сведений о его членстве в тайных обществах в распоряжении исследователей не было, приходилось относить Н.Н. Муравьева к ближайшему окружению декабристов. Прямое указание о членстве в декабристских обществах из записок Трубецкого историками не привлекалось.

О том, что указанные Трубецким персоналии входили в круг единомышленников участников тайного общества, имеются и другие конкретные свидетельства. О взглядах Н.Н. Муравьева, фактически ничем не отличавшихся от взглядов участников Союза спасения, подробно писала М.В. Нечкина. Заслуживает внимания еще одно обстоятельство: в своем труде «Обозрение проявлений политической жизни в России» М.А. Фонвизин сообщал, что М.Д. Горчаков был в восторге от «Рассуждения о непременных государственных законах» Д.И. Фонвизина (введения к конституционному проекту Н.И. Панина - Д.И. Фонвизина), хранившегося у М.А. Фонвизина и распространенного им в списках в 1810-е гг. Прочитав его и полагая, что автором является сам М.А. Фонвизин, Горчаков высказал ему свое одобрение содержавшимся в «Рассуждении» идеям ограничения самодержавия.

Из этого указания явствует, что Горчаков был достаточно хорошо знаком с Фонвизиным, тесно и доверительно общаясь с ним, - настолько, что его могли ознакомить с документом, хранившимся в большой тайне и распространенным только среди единомышленников. «Восторг», выраженный Горчаковым, свидетельствует о том, что он принадлежал к числу единомышленников тех, кто думал о преобразовании самодержавной власти, с одобрением относился к проекту ограничения самодержавного правления. В контексте указания Трубецкого эти сведения укладываются во вполне определенную картину. Очевидно, перед нами еще один представитель старшего поколения участников декабристских обществ.

Особо отметим следующий факт: М.Д. Горчаков и В.А. Обручев в 1825 г. являлись начальниками корпусных штабов 1-й армии, соответственно 3-го корпуса и 2-го корпуса. В состав первого из них входил, как известно, Черниговский пехотный полк. Оба начальника штаба, следовательно, были в пределах досягаемости служившего дежурным офицером при штабе 4-го пехотного корпуса Трубецкого. Таким образом, оба генерала были достаточно хорошо известны мемуаристу. Однако их участие в тайном обществе, учитывая биографические данные, следует, как представляется, отнести к более раннему времени - к периоду Союза благоденствия. Причастность всех рассматриваемых лиц могла стать известной Трубецкому от одного из представителей семейства Муравьевых (например, Н.М. Муравьева) или того же М.А. Фонвизина.

Лишь в отношении одного лица из названных Трубецким членами тайного общества существует вероятность его участия в более позднем конспиративном объединении, Северном обществе. В своих «семейных записках» Ф.П. Литке сообщал некоторые собственные наблюдения об эпохе 1810-х - 1820-х гг., которые свидетельствуют о его близости к декабристской среде: «В то время было в моде бранить правительство; между молодыми людьми не было другого разговора. Это был некоторого рода шик, да, правду сказать, и поводов к тому было довольно».

Говоря о своих контактах с осужденными по делу декабристов, он замечал: «…я был знаком со многими из заговорщиков, а с Бестужевыми даже в тесной дружбе с самого детства». В разговоре с Николаем I, ходатайствуя за своего друга Ф.С. Лутковского, пострадавшего по делу 14 декабря, Литке (по словам биографа) «со свойственной ему откровенностью» сознался императору, «что в то время (в 1825 г.) все молодые люди занимались политикой, не исключая и его самого, и что при той или другой случайности и он мог бы попасться, подобно Лутковскому; но что все это ребяческие давно забытые бредни».

Однако если бы это откровенное признание о занятиях «политикой» прозвучало не на рубеже 1830-х и 1840-х гг., когда, судя по всему, известный мореплаватель ходатайствовал за своего друга перед императором, а в 1825–1826 гг., биография Ф.П. Литке могла быть несколько другой. В любом случае следует отметить его близость к тем кругам, где «все молодые люди» критически смотрели на существующие порядки; именно эти круги служили питательной средой для тайных кружков и обществ политического направления. Фиксируемая связь Литке с братьями Бестужевыми заставляет выдвинуть предположение о том, что свидетельство Трубецкого о принадлежности известного мореплавателя к тайному союзу может относиться ко времени существования Северного общества.

Генерал Константин Полторацкий из плеяды защитников Отечества

Это о них, о поколении, «покрытых славою чудесного похода и вечной памятью двенадцатого года» с чувством глубочайшей признательности писал Александр Сергеевич Пушкин в стихотворении «Полководец».

Родителями будущего генерала были директор придворной певческой капеллы Екатерины II действительный статский советник Марк Федорович Полторацкий и Агафоклея Александровна (урожденная Шишкова).

Константин появился на свет 21 мая 1782 года в Санкт-­Петербурге. По традициям своего времени двухлетним ребенком был записан в лейб-­гвардейский Семеновский полк. А 16 лет от роду произведен в прапорщики. Прослужив в полку 12 лет, прошел все ступени служебной лестницы. Великий князь и наследник престола Александр Павлович, который был шефом Семеновского полка, особо отмечал усердие и воинский талант полкового адъютанта Полторацкого.

Судьба Константина Марковича весьма примечательна - он был не только свидетелем, но и участником многих знаменательных исторических событий. Известно, что 1801 год в истории нашего Отечества ознаменован государственным переворотом. В ночь с 10 на 11 марта был убит Павел I, российским императором стал Александр I. Мемуары Полторацкого свидетельствуют, что Константин Маркович был осведомлен о предстоящих событиях.

Судя по всему, дело было так: вечером 10 марта Полторацкий заступил в караул в Михайловском замке – резиденции Павла I. Караул под командованием Полторацкого охранял спальню с телом убитого императора, не пропуская без особого приказа даже вдову - императрицу Марию Федоровну. Поручик Полторацкий был одним из первых, кто обратился к Александру I по всей форме этикета: «Ваше Императорское Величество». Впоследствии Константин Маркович успешно дослужился до чина полковника. В 1810 году был переведен в армию полковым командиром в Нейшлотский пехотный полк.

К 1812 году полковник Полторацкий уже имел немалый боевой опыт, участвуя во многих сражениях в 1806-1811 годах. В бою под Аустерлицем в 1805 году награжден орденом Святой Анны IV степени; при Гутштадте, Фридланде в 1807 году - орденом Святого Владимира IV степени. В Молдавии и Валахии - при Ватине в 1810 году, за отличие при штурме Ловчи в 1811 году награжден Золотой шпагой с надписью «За храбрость»; в Сербии в сражении при с. Громаде в октябре 1811 года отмечен орденом Святого Владимира III степени.

К началу боевых действий с армией Наполеона Константин Маркович находился в районе Луцка, в 3­й армии под командованием А.П. Тормасова. Отмечены активные действия армии, которая наносила врагу контрудары, даже когда основные силы Наполеона достигли Москвы. Как сказано в послужном списке Полторацкого, «в русских пределах находился в сражении против саксонских войск при Городечне 31 июля 1812 года, награжден орденом Святого Георгия IV степени (особо почетная боевая награда российского офицерства, присваиваемая за воинский подвиг и личную храбрость). В кампании 1812 года он участвовал в ноябре в сражении под городом Борисовом, при селении Стахове и в преследовании неприятеля до границы».

В заграничном походе русской армии 1813-1814 годов полковник Полторацкий уже начинал в должности командира бригады. В боях и походах он продолжал успешно командовать войсками и показал примеры храбрости: за взятие крепости Торн в Польше в апреле 1813 года произведен в генерал­-майоры. Несомненно, Константин Маркович был опытным командиром и храбрым воином. Об этом свидетельствует рапорт командира 9­го пехотного корпуса о сражении за Лейпциг в октябре 1813 года. Запись гласит:

«...Генерал-­майор Полторацкий, бросаясь с Нушебургским полком и одним дивизионом Якутского полка с такою быстротою на засевшего за стенами деревни Шенфельд неприятеля, что вмиг штыками оного опрокинул и, поражая жестоко, гнал... к Лейпцигу, ...и деревня сия совершенно была уже в восемь часов вечера очищена и удержана до другого дня...» Подвиги генерала были отмечены орденом Святой Анны 1­й степени, прусским орденом Красного орла и шведским орденом Военного меча.

Но не всегда личная храбрость сопутствует успеху - судьба военного полна превратностей, и 1814 год стал для Константина Марковича непредсказуемым. 20 января бригада Полторацкого отличилась в сражении при Ларотье (Франция), и генерал был награжден прусским орденом «За заслуги». А несколько дней спустя, 29 января, в штурме под Шампобером он был взят в плен. Интересно, что, когда Константин Маркович находился в плену, ему довелось беседовать с самим Наполеоном. Сохранился текст беседы, из которого следует, что Полторацкий вел себя очень достойно. На вопросы Наполеона о месте расположения русской армии и планах ее командования плененный генерал твердо отказался отвечать. Отдав должное Константину Марковичу за мужественное поведение в бою и в плену, император приказал отправить его в Париж, где Полторацкий и пробыл до вступления в город союзных армий в апреле 1814 года.

После освобождения из плена генерал Полторацкий продолжил службу в армии и до 1818 года находился во Франции в отряде графа Воронцова, затем возвратился в Россию.

В 1822 году Константин Маркович расстается со своими соратниками, к немалому огорчению офицеров и солдат, получает назначение «состоять по армии», то есть в резерве, без должности.

Теперь он смог, наконец, заняться личными делами: после смерти матери, Агафоклеи Александровны, вступил в права владения селом Грузины под Торжком в феврале 1823 года. Этот период отмечен в Грузинах большим строительством. По воспоминаниям современников, здесь работал известный архитектор В.П. Стасов: он перестроил главный дом усадьбы, ввел хозяйственные и жилые постройки, стремясь создать образцовое дворянское имение. Усадьба приобретает облик большого предпринимательского хозяйства.

Несколько лет спустя, в 1830 году, волею императора Николая I генерал-­майор Полторацкий назначается гражданским, а с 1834 года и военным губернатором в Ярославле. На этом посту он пробыл 12 лет, до самой отставки.

Очень показательны отзывы современников о Константине Марковиче, в том числе иностранцев. В 1839 году в Ярославле побывал известный французский путешественник и прозаик маркиз де Кюстин. В своих записях маркиз отметил, что губернатором ему был оказан радушный прием. Вопреки ожиданию увидеть в российской глубинке настоящего старорусского боярина, губернатор оказался, как пишет маркиз, «вылощенным европейцем-­царедворцем, впрочем, гостеприимным хозяином». Во время беседы ни сам Полторацкий, ни присутствовавший тут сын Борис не упомянули о времени пребывания генерала во Франции. В разговоре губернатор проявил большие познания во французской литературе - например, интересовался жизнью Эльзеара де Собрана, дяди маркиза де Кюстина. Маркиз посчитал посещение Ярославля одним из интересных этапов всей своей «экспедиции в Россию для ознакомления с бытом и нравами страны»

Будучи губернатором, Константин Маркович принимал и знаменитых соотечественников. 16 ноября он встречал императора Николая I. В сопровождении губернатора император посетил Спасский монастырь, а на следующий день побывал в Успенском кафедральном соборе и Демидовском высших наук училище. Кроме того, император осмотрел набережную Волги, которая еще при прежних губернаторах была укреплена камнем и чугунной решеткой. Константин Маркович ознакомил государя с ходом работ по сооружению насыпи. Эти работы начались по инициативе губернатора в мае 1831 года. Длина насыпи планировалась в 560 сажень. Николай I одобрил и пожаловал 70 тысяч рублей на укрепление берегов у Ярославля.

Сохранились свидетельства неизвестного очевидца о большой заботе Полторацкого о состоянии дорог Ярославской губернии. Проблема необустроенных дорог всегда стояла перед губернаторами. В середине 30­-х гг. ярославские дороги очень отличались от дорог соседних губерний. Например, на въезде со стороны Тверской губернии начиналась «прекрасно отделанная дорога, обсаженная по обеим сторонам березками и усыпанная хрящом (то есть крупным речным песком); это настоящий бульвар с двумя тенистыми по сторонам аллеями, огражденный валом и рвом, обложенными дерном». Так были устроены в этот период дороги по всем почтовым трактам.

С именем Полторацкого связано появление губернской периодической печати. Многие губернские правления обращались с просьбой к Константину Марковичу прислать местную газету в качестве образца подобных изданий.

Поддерживая деловые круги Ярославской губернии, губернатор счел нужным проводить выставки, на которых представлялась продукция местного сельского хозяйства, ремесел, промышленности. Первая выставка открылась в Ярославле в 1837 году. На ней были представлены изделия мануфактур и промыслов, иконы, художественное шитье. С большим интересом осмотрел эту выставку будущий император Александр II, который в это время находился в Ярославле. За период службы Полторацкий смог внести посильный вклад в развитие края: строил дороги, укреплял набережную, заботился о развитии сельского хозяйства и образования. Военный губернатор пользовался большим уважением и любовью ярославцев. Современники Полторацкого отмечали его образованность, добродушие, талант неутомимого и незаурядного рассказчика, который вспоминал эпизоды своей богатой событиями жизни.

Многие искренне сожалели о его уходе в отставку. Лучшим доказательством той памяти, которую он оставил по себе в Ярославле, может служить то, что ярославцы пожертвовали на украшение церкви в имении Полторацкого, что в селе Грузины, великолепный иконостас и колокол, который должен был «сзывать всех окружающих на молитву многолюбимого всеми Константина Марковича».

В 1834 году Полторацкий был произведен в генерал­-лейтенанты, а в 1842-­м вышел в отставку.

Память об участнике Отечественной войны 1812 года, кавалере многих российских и иностранных орденов, генерал­-лейтенанте от инфантерии Константине Марковиче Полторацком была увековечена: в Московском Кремле на мемориальной доске можно прочитать его имя в ряду других доблестных воинов. А его портрет находится в знаменитой Военной галерее Зимнего дворца в Санкт-­Петербурге, эта галерея создана в 1826 году как памятник героям Отечественной войны 1812 года. Основное место тут занимают портреты 332 генералов русской армии, созданные художниками Дж. Доу, В. Тропининым, В. Голике, А. Поляковым. Портрет генерал-­майора К.М. Полторацкого кисти Дж. Доу находится близ портрета М.Б. Барклая ­де ­Толли. Копия портрета, созданного в XIX веке, экспонируется в музее А.С. Пушкина в Торжке.

Константин Маркович изображен в генеральском мундире общеармейского образца - темно­-зеленого цвета с золотыми эполетами, красным стоячим воротником без шитья и черным шейным шарфом. На плечи генерала наброшена шинель. Грудь украшена наградами.

Именно таким и вошел Константин Маркович Полторацкий в плеяду, как выразился А.С. Пушкин, «начальников народных наших сил».

Альбина Зейн, экскурсовод музея А.С. Пушкина, Торжок

Губернатор Константин Полторацкий - слуга царю, отец солдатам

У русского царя в чертогах есть палата:
Она не золотом, не бархатом богата;
Не в ней алмаз венца хранится за стеклом;
Но сверху донизу, во всю длину, кругом,
Своею кистию свободной и широкой
Ее разрисовал художник быстроокой.

Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадонн,
Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен,
Ни плясок, ни охот, - а всё плащи, да шпаги,
Да лица, полные воинственной отваги.

Когда в 1835 году Александр Пушкин в Военной галерее Зимнего Дворца писал стихотворение «Полководец», посвященное Михаилу Барклаю-де-Толли, он не мог не видеть расположенный рядом с изображением генерала-фельдмаршала портрет Константина Полторацкого. Его в числе 332 генералов русской армии написал автор галереи, англичанин Джорж Доу с русскими помощниками. Константина Марковича художник  изобразил в темно­-зеленом генеральском мундире общеармейского образца с золотыми эполетами, красным стоячим воротником без шитья и черным шейным шарфом. На плечи его наброшена шинель. Грудь генерала украшают боевые награды.

Толпою тесною художник поместил
Сюда начальников народных наших сил,
Покрытых славою чудесного похода
И вечной памятью двенадцатого года.

Нередко медленно меж ими я брожу
И на знакомые их образы гляжу,
И, мнится, слышу их воинственные клики.
Из них уж многих нет; другие, коих лики
Еще так молоды на ярком полотне,
Уже состарились и никнут в тишине
Главою лавровой...

Жизнь генерал-лейтенанта от инфантерии Константина Полторацкого в это время нельзя было назвать тихой. В 1835 году он руководил Ярославской губернией, прилагая большие усилия к развитию культуры и промышленности нашего края.

Константин Маркович Полторацкий родился 21 мая 1782 года в семье директора придворной певческой капеллы Екатерины II Марка Полторацкого.

Искусство его отца Марка Федоровича, происходившего из семьи малороссийского священника, чрезвычайно высоко оценивалось современниками. Ему было пожаловано дворянство и титул действительного статского советника. Большая семья Полторацких стала довольно заметной в России первой половины 19 века. Основная заслуга в этом принадлежала матери Константина, Агафоклее Александровне (урожденной Шишковой) - русской предпринимательнице и откупщице, знаменитой «Полторачихе».

Замуж за Марка Федоровича Агафоклея вышла в 15 лет. Красавица, умница, необычайно деловитая и в то же время жесткая (если не сказать - жестокая), она основала крупное имение и железной рукой держала в подчинении не только своих крепостных и дворовых, но и детей, которых у нее было 22 человека. Начав с небольшого хозяйства, Агафоклея развила его в крупное поместье в четыре тысячи душ, основала винокуренные и другие заводы, позволившие ей держать на откупе почти всю Тверскую губернию. Господский дом в ее имении Грузины выглядел как настоящий дворец. И неслучайно - ведь построен он был по проекту архитектора Растрелли. Кстати, две из ее многочисленных внучек были пушкинскими музами - Анна Оленина и Анна Керн.

В возрасте двух лет, как это было тогда заведено, Константин был записан в лейб-гвардейский Семеновский полк. В 16 лет он произведен в прапорщики. Возможно, уже тогда его заметил наследник престола, будущий император Александр I, который над полком шефствовал. Так или иначе, но в 1801 году Полторацкий не только осведомлен о предстоящем дворцовом перевороте, но и принимает в нем участие.

Вне очереди 10 марта Константин заступил на дежурство у дверей Павла I и, после того как император был убит заговорщиками, продолжал охранять спальню убитого, не пуская туда без особого приказа даже императрицу Марию Федоровну - вдову Павла. Поручик Полторацкий в числе первых обратился к Александру I, как к самодержцу российскому - «Ваше Императорское Величество».

Начало 19 века ознаменовалось целым рядом войн. И наш герой самоотверженно сражается в каждой из них. В Европе он участвует в сражениях при Аустерлице, Гутштадте, Фридланде. Полковником его направляют в Молдавскую армию, где он сражается с турками при Батине, отличается в штурме Ловчи, а потом, уже в Сербии, - селения Громады.

К началу Отечественной войны 1812 года полковник Полторацкий, командир Тифлисского пехотного полка, награжден орденами Св. Анны 4 степени, Св. Владимира 4 и 3 степени, а также золотой шпагой с надписью «За храбрость». За сражение при Городечне Константин Полторацкий был награжден орденом Св. Георгия 4 степени и произведен в генерал-майоры.

В заграничном походе 1813-1814 годов генерал Полторацкий успешно командует войсками и часто добивается успеха. Сохранился рапорт о взятии его бригадой Лейпцига: «Генерал-­майор Полторацкий, бросаясь с Нушебургским полком и одним дивизионом Якутского полка с такою быстротою на засевшего за стенами деревни Шенфельд неприятеля, что вмиг штыками оного опрокинул и, поражая жестоко, гнал к Лейпцигу, и деревня сия совершенно была уже в восемь часов вечера очищена и удержана до другого дня».

Череда побед сменилась поражением при штурме Шампобера во Франции, где 29 января 1814 года Константин Полторацкий попал в плен к самому Наполеону. Как свидетельствует в книге «Описание похода во Францию в 1814 г.» первый историк Отечественной войны Александр Михайловский-Данилевский, император Франции лично допрашивал русского генерала.  Когда Полторацкий рассказал, что в битве принимало участие 3600 человек, Наполеон ему не поверил, сказав: «Этого не может быть! В вашем корпусе было не меньше 18 тысяч человек!», добавив, что «одни русские умеют так жестоко драться».

Впрочем, когда вопросы Наполеона коснулись места расположения русской армии и планах ее командования, Константин Маркович отказался продолжать беседу. Уважая его мужество, Наполеон приказал отправить русского генерала в Париж, где Полторацкого освободили союзные армии в апреле 1814 года.

Вернувшись к командованию бригадой, Константин Полторацкий находился во Франции в корпусе графа Воронцова. В 1818 году он был переведен в Москву. Рассказывают, что офицеры и солдаты Нашебургского полка плакали при прощании с Полторацким, настолько сильную любовь и расположение подчиненных он заслужил.

Вернувшись в Россию, Константин Маркович женится на фрейлине Высочайшего Двора княжне Софье Борисовне Голицыной. В 1822 году генерал Полторацкий получает назначение «состоять по армии», то есть, по сути, находится в резерве, без должности, хотя и продолжает числиться на службе.

В 1820-е годы Константин Полторацкий много внимания уделяет семейным вопросам. Он вступает после смерти матери в наследство огромным имением Грузины и многое там переделывает и улучшает.

В 1830 году уже новый император, Николай I, увольняет генерала Полторацкого в отставку из армии, переименовывает его в тайные советники и назначает на гражданскую должность Ярославского губернатора. Так началось 12-летнее пребывание Константина Марковича на нашей земле. Добавим, что в 1834 году его производят в генерал-лейтенанты и до 1842 года он исполняет обязанности генерал-губернатора - то есть военного губернатора, управляющего и гражданской частью Ярославской губернии.

Трижды за время своего генерал-губернаторства Константин Маркович принимал императора Николая I - в 1831, 1834 и 1841 годах. Каждый из этих визитов приносил Ярославлю и ярославцам реальную пользу. Например, после осмотра начавшегося еще при Александре I берегоукрепления и благоустройства Волжской набережной Николай I выделил на эти цели дополнительно 70 тысяч рублей.

Надо сказать, что генерал-губернатор Полторацкий уделял большое внимание благоустройству дорог. Ярославские дороги в то время отличались в лучшую сторону от дорог соседних губерний. Это было замечено еще в начале 1820-х годов, когда в Ярославле побывал Александр I, который похвалил за состояние тракта тогдашнего губернатора Александра Безобразова. И результаты стараний Полторацкого были заметны. Очевидец описывал их так: на въезде со стороны Тверской губернии начиналась «прекрасно отделанная дорога, обсаженная по обеим сторонам березками и усыпанная хрящом (то есть крупным речным песком); это настоящий бульвар с двумя тенистыми по сторонам аллеями, огражденный валом и рвом, обложенными дерном».

В первый же год губернаторства Константина Марковича в Ярославле начала выходить газета «Ярославские губернские ведомости», печатавшая официальную и деловую информацию, а также различные статистические, исторические, этнографические материалы и частные объявления. Газета такого рода стала первой в России. Одновременно с ней по инициативе министра финансов Егора Канкрина планировалось начать выпуск газет еще в пяти крупных городах, но там дело не пошло. Только в 1938 году официальные издания появились в 43 других губерниях, и ярославская газета послужила для них образцом.

Получателями газеты в обязательном порядке были все присутственные места. Это требовало в 1831 году 230 экземпляров. Кроме того, на издание подписалось 315 частных лиц. В числе первых подписчиков был и генерал-губернатор Полторацкий.

С именем Полторацкого связано начало проведения в Ярославле местных выставок достижений сельского хозяйства, ремесел, промышленности. Константин Маркович считал, что это будет способствовать развитию деловой активности. Первая такая выставка открылась в губернском центре в 1837 году. Одним из ее посетителей стал будущий император Александр II, который тогда путешествовал по стране. Наследник престола с большим интересом осмотрел изделия ярославских мануфактур и промыслов, иконы, художественное шитье.

В 1839 году в Ярославле побывал самый знаменитый тревел-блогер того времени французский путешественник и очеркист маркиз Адольф де Кюстин. Ярославль французу не понравился, а вот ярославский губернатор удостоился его комплиментов писателя. В Россию писатель приехал по приглашению императора Николая I. Но то, что вышло из-под пера француза, настолько не понравилось российскому самодержцу, что бестселлер де Кюстина «Россия в 1839 году» в нашей стране был запрещен во все правление Романовых. Между прочим, в неприятии путевых заметок и рассуждений маркиза с монархами сошлись и большевики - полностью на русском языке книга была опубликована только в 1996 году.

«Ярославль - важный транзитный пункт внутренней торговли России. Он расположен на Волге - естественной магистрали империи и столбовой дороге ее навигации, - таким увидел наш город де Кюстин. - Ярославль, как и все русские провинциальные города, необычайно разбросан и кажется безлюдным. Его улицы поражают своей шириной, площади похожи на пристани, а дома отделены друг от друга огромными пустырями, в которых теряется население. Его архитектура того же стиля, который господствует от одного конца империи до другого.

Позолоченные и раскрашенные главы церквей, которых в Ярославле почти столько же, сколько домов, блестят издалека, как их московские прообразы, но город сильно уступает в живописности древней столице. Он стелется по плоской равнине и, вопреки своему торговому значению, кажется мертвым и печальным. Еще печальней окружающая его серая пустыня с рассыпанными кое-где чахлыми рощицами и широкая, как озеро, медленно катящая свои серые волны река, и свинцовое тускло-серое небо. Тоскливая, наводящая невыразимое уныние картина!».

Впрочем, этот ужас для путешественника несколько скрасил прием, оказанный ему генерал-губернатором и его семьей. Константин Маркович оказался, вопреки опасениям маркиза, «вылощенным европейцем-царедворцем, впрочем, гостеприимным хозяином». В доме говорили исключительно по-французски. Более того, супруга губернатора оказалась воспитанницей подруги бабушки маркиза. Полторацкие читали книги де Кюстина и не стеснялись его хвалить и развлекать. Так что впечатление от семьи генерал-губернатора путешественник вынес самое доброе.

«Я мог вообразить, что нахожусь в Лондоне или в Петербурге», - писал де Кюстин. Немало слов посвятил он описанию разнообразных кушаний, которыми Константин Маркович потчевал его на завтрак, переходящий в обед. Вообще Полторацкие, окружившие гостя истинно русским радушием, очаровали маркиза. Уезжая из Ярославля, он отметил, что «в провинции русская знать любезнее, чем при дворе».

Губернатор покровительствовал искусству. Сохранились сведения о том, что во время визита Николая I в Ярославль Константин Маркович обратил внимание императора на картину молодого художника из села Большие Соли Евграфа Сорокина.  Картина в своем названии - «Петр Великий за обедней в соборе замечает рисующего с него портрет Андрея Матвеева и предугадывает в нем талантливого живописца» – содержала весьма прозрачный намек. Без труда разгадав его, Николай распорядился принять Сорокина в Академию художеств. Добавлю, что картины художника и сейчас находятся в том же самом губернаторском доме, который теперь стал Ярославским художественным музеем.

«Европейский вкус салона начальника губернии и его гостей, особенную расположенность городского общества к различным культурным мероприятиям» отмечались и в «Ярославских воспоминаниях А.Н. Иволгина».

Но главным в работе генерал-губернатор считал все же развитие региона. Известно, что в течение 12 лет руководства краем он строил дороги, укреплял Волжскую набережную, заботился о развитии сельского хозяйства и образования.

В 1842 году Полторацкий вышел в отставку по состоянию здоровья. О том, что он пользовался большим уважением и любовью ярославцев, свидетельствует такой эпизод. Жители Ярославля собрали деньги и подарили церкви в имении Полторацкого Грузины иконостас и колокол, который должен был «сзывать всех окружающих на молитву многолюбимого всеми Константина Марковича».

В Грузинах уже после отставки Полторацого посетил его племянник Владимир. В своих мемуарах он вспоминал: «Дядя на своем веку прожил громадные деньги, сначала при начале службы своей в Семеновском полку, потом во время Отечественной войны и в Париже, где, командуя бригадой в отряде Воронцова, он вошел в состав оккупационного нашего корпуса во Франции, а наконец впоследствии губернатором в Ярославле. Везде и всюду он известен был своею щедростью, гостеприимством и роскошью, а потому изрядно расстроил финансовые дела свои. У него были серьезные долги, его немало беспокоившие, но этого доброго и радушного, старого века, барина утешало то, что при всех критических переворотах он сумел сохранить за собою родовое имение, заветное наследие матери своей, Агафоклеи Александровны».

Последние годы Константин Маркович жил в Санкт-Петербурге, где и скончался 15 марта 1858 года. Похоронен ярославский генерал-губернатор Полторацкий в Сергиевой пустыни.

Александр Шиханов