5. «Легитимист» или «либералист»? Об идеологической проблематике литературного наследия Ростовцева
В противоположность приведенным документальным свидетельствам Ф.Л. Севастьянов считает Ростовцева принципиальным противником тайных обществ и заговоров - «легитимистом», приверженным существующему политическому строю.
Для обоснования мнения о «легитимизме» как основе политического мировоззрения Ростовцева историк привлекает «новую категорию источников», которая, по его мнению, может «что-то добавить к имеющейся у нас ростовцевской версии событий» и «мемуарной разноголосице декабристов»: «Для реконструкции мировоззренческих принципов Ростовцева вполне естественно обратиться к анализу основных идей и образов его литературных произведений». Мы согласны с тем, что этот путь в некоторой степени плодотворен, поскольку может дать дополнительные данные для характеристики политических убеждений Ростовцева.
Ф.Л. Севастьянов настаивает на двух основных тезисах: а) об особом интересе Ростовцева к проблеме правовой основы политической деятельности, на чем историк базирует свой вывод о его «легитимизме»; б) о принципиальных отличиях идеологии и замыслов поэтов Рылеева и Ростовцева, из чего, в свою очередь, следует заключение о коренном различии их политических взглядов. Историк полагает: «…конфликт вокруг борьбы за власть ради власти, очевидно, необычайно волновал Ростовцева».
Этот конфликт, привлекавший Ростовцева и в литературном творчестве, резко очерчен в его трагедиях «Персей» и «Князь Димитрий Пожарский». Вот две антагонистические стороны этого конфликта: «…болезненное честолюбие, жажда власти, хоть и подкрепленная уверенностью героя, что, завладев троном, он сумеет распорядиться полномочиями наилучшим образом (таковы и Персей, и Марина Мнишек), против бескорыстной преданности своему долгу (образы Димитрия и Пожарского)».
Ф.Л. Севастьянов справедливо обращает внимание на интерес Ростовцева к этическому и правовому обоснованию политической деятельности. Действительно, этическая оценка злоупотреблений властью и узурпации власти (стремления добиться ее любой ценой и любым способом) присуща трагедии «Персей». Однако речь в ней идет не о стремлении захватить власть со стороны группы заговорщиков, авантюристов «из народа», т.е. лиц, «посторонних» существующему государственному правлению, а о попытках незаконного сына царя, считавшегося долгое время наследником престола и затем потерявшего свои права, добиться власти. Конфликт сосредоточен вокруг вопроса о претенденте на трон; Персей готов на все, чтобы овладеть им.
Ростовцев не жалеет красок для осуждения нелегитимного вступления на трон - вопреки законному порядку, с помощью убийств, интриг и заговоров. В конце трагедии Персея убивает восставший народ; узурпатору обеспечено «проклятие в веках и срам». В трагедии можно найти осуждение «возмущения черни», «крови» и междоусобной «битвы», однако ее главный отрицательный герой - узурпатор из царской семьи, попирающий законы и нравственные нормы. Интерпретируя авторский замысел «Персея» слишком широко - как принципиальное отрицание незаконного достижения власти, стремления любым способом добиться политической цели, Ф.Л. Севастьянов упускает из виду тираноборческий мотив в проблематике трагедии. Персей прежде всего человек, недостойный власти: интриган, убийца, тиран.
Нет нужды пояснять, что тираноборческие мотивы были полностью созвучны взглядам «либералистов» из окружения Рылеева и Оболенского, как и право народа свергнуть узурпатора и деспота. Историк забывает, что этическое обоснование политической деятельности, в свете, например, биографии Наполеона, так же как и событий Великой Французской революции, представляло проблему, актуальную именно для либерального мировоззрения.
Вопрос о политической деятельности не ради личных интересов, удовлетворения честолюбия и корысти, но ради «общего блага», относился к числу самых животрепещущих для участников декабристских обществ еще со времени обсуждения цели и задач первого тайного общества и программы деятельности Союза благоденствия. Он сохранил свою актуальность и в 1820-е гг., что проявилось в спорах о будущем устройстве государства на встречах П.И. Пестеля с лидерами Северного общества (1824 г.).
Критика политической деятельности, проводимой вопреки «общему благу», ради личных интересов, была отличительной чертой зародившегося после Отечественной войны 1812 г. либерально-патриотического сознания, свойственного участникам тайных обществ. И в первую очередь эта критика касалась деспотических правителей, изменивших историческим задачам и нуждам своего отечества.
Итак, в трагедии «Персей» Ростовцев выступает против стремления к власти незаконными средствами. И правители, и граждане должны подчиняться общим, неотменяемым законам; эта мысль, кстати говоря, составляла главный постулат «либералистов». В этом отношении еще более отчетливым видится сходство взглядов автора трагедии с декабристскими. Таким образом, вряд ли будет правильным считать, что замысел и основные идеи трагедии «Персей» вступают в мировоззренческий конфликт с представлениями участников декабристской конспирации о принципах, цели и средствах политической деятельности.
Вторая трагедия Ростовцева, «Князь Димитрий Пожарский», выдержана в направлении «Дум» К.Ф. Рылеева. Ее замысел и первые части обсуждались с Рылеевым и литераторами круга «Полярной звезды» осенью 1825 г. Ростовцев читал им не только план своего произведения, но и отрывки, прислушиваясь, очевидно, к мнению влиятельных литераторов. Ф.Л. Севастьянов следующим образом передает главный идейный конфликт трагедии: «Марина взывает к честолюбию Пожарского: безумие, приведя к победе ополчение, теперь отдавать престол кому-то другому. Но Пожарский непреклонен: он предстает перед читателем как человек, полностью лишенный честолюбия».
Между тем, в «Пожарском» автор изобразил «возвышенный идеал чистой любви к отечеству». Пожарский
«подъял народ от усыпления,
Врагов рассеял, как видения,
Крамолы сокрушил под сенью алтаря».
Пожарский восклицает:
«России я не царь, но верный гражданин!».
Гражданственный патриотизм - важнейшее, одно из центральных слагаемых мировоззрения участников декабристских обществ. Трагедия посвящена герою истории, который в глазах декабристов был образцом истинного гражданина. Тираноборческая нота явственно звучит и в этом произведении Ростовцева. Автор рисует картину существования России смутного времени:
«Свычный с цепию, несчастливый народ,
Орудье гибкое бояр и воевод,
Лобзав тиранов длань безмолвными устами,
Незапно двух владык насытился главами».
Тирания, произвол власти и «рабство» народа неразрывно связаны с кровавыми и разрушительными «бунтами». Кроме того, Ростовцев выражает опасение не только в отношении народного «бунта», но и междоусобий: «Бояре на бояр, граждане на граждан, отец на сына, брат на брата». Осуждение такого политического состояния - краеугольный камень либерального сознания начала XIX в.
Ростовцев-автор «Пожарского» не исключает избрания царя народом, в качестве желательного исхода политического кризиса: «Царя назначит бог избранием народным». Созыв народных представителей - один из главных элементов плана преобразований рылеевской группы, вообще декабристских проектов преобразований. Князь Пожарский отказывается быть царем, не хочет вступать на трон. Очень важен этот поступок князя, как и само избрание его героем трагедии.
Данная ситуация оценивается автором как героическое самопожертвование. Как ни удивительно, Ростовцев будет убеждать совершить именно такое самопожертвование, обращаясь, письменно и устно, к Николаю I. Идеал, запечатленный в литературном сочинении, станет для Ростовцева целью его действий в исторической реальности. Возможно, именно представления об «идеальном поступке» (самопожертвовании) политического деятеля привели его к той роли, которую он сыграл. Однако второго князя Пожарского в условиях политического кризиса 1825 г. Ростовцев не встретит. Выводы, к которым приходит Ф.Л. Севастьянов, противоречат научной традиции изучения литературных произведений Ростовцева.
Думается, такая трактовка все-таки ошибочна. Это противоречит всем другим идеям ростовцевских творений. Таким образом, истолкование этого пассажа в духе теории официальной народности, проповедующей соборность, в которой выражается и божья воля, на наш взгляд, более обоснованно». Отмечая еще раз спорность и односторонность утверждений Ф.Л. Севастьянова, подчеркнем, что проблематика произведений Ростовцева, напротив, свидетельствует в пользу «либерально-декабристского» контекста «пассажа» об «избрании народном». К тому же исторические реалии эпохи XVII в. говорят о том, что в своем произведении Ростовцев подразумевал именно Земский собор, в мировоззрении «либералистов» 1820-х гг. отражавший идею «народного представительства».
В исследовании литературоведа С.А. Переселенкова, посвященном поэтическому наследию Ростовцева, можно найти противоположные наблюдения и оценки. С.А. Переселенков, в отличие от Ф.Л. Севастьянова, подвергает анализу весь комплекс произведений Ростовцева, опубликованных и неизданных. В поле его зрения оказывается перевод отрывка из трагедии Арно «Оскар», опубликованный в журнале «Благонамеренный».
По мнению авторитетного исследователя: «Достойно особого внимания в этом переводе одно место, свидетельствующее косвенным образом о том, что общественное настроение 20-х гг. не совсем миновало Ростовцева, и репутация либерального человека, которой он пользовался в молодости, составлена была недаром». Далее приводится несколько строк, которые подтверждают это наблюдение. В них характеризуется герой произведения:
«Лишь тот почтен сим саном
Кто жил, не быв рабом; кто жил, не быв тираном;
Кто в торжестве своем, казнив один порок,
Тем боле был велик, чем злей к нему был рок».
Врагами героя были персонажи, действия которых описывались в следующих словах:
«…гнетя людей неправедною силой,
Творят им светлый мир обширною могилой;
Страх беззащитного, бессильного гроза;
Им радость; торжество - несчастного слеза;
Они и на детей яд злобы изливают
И скиптром властвуя, отечества не знают».
Совершенно очевидно, что в данном случае Ростовцев выступает с критикой самодержавно-деспотического правления. Касаясь места произведений Ростовцева в литературной жизни эпохи, С.А. Переселенков отмечает, что первые поэтические опыты молодого литератора свидетельствовали: он «ничем не выделяется из ряда» поэтов, сформировавшихся под влиянием В.А. Жуковского.
В 1821 г. Ростовцев, вместе с А.А. Бестужевым и Ф.В. Булгариным, на страницах журнала «Сын Отечества» защищает Жуковского от нападения критиков (стихотворение «К зоилам поэта»). В сочинениях Ростовцева, по мнению Переселенкова, была некоторая доля сентиментальности. Особенностью творчества поэта являлось то, что в стихах нередко отражается активный, горячий темперамент, сближающий его поэзию с «бурным» романтизмом властителя дум молодежи 1820-х гг. Д. Байрона. Далее, в своих «трагедиях», Ростовцев обращается к общественно-политическим сюжетам, что обусловлено его сближением с кругом деятелей Северного общества (Рылеев, А. Бестужев, Оболенский).
Последующее развитие творчества Ростовцева проходило под влиянием литераторов, группировавшихся вокруг издателей «Полярной звезды» или сотрудничавших с ними (К.Ф. Рылеев, А.А. и Н.А. Бестужевы, А.И. Одоевский, Е.П. Оболенский, Н.И. Греч, Ф.В. Булгарин и др.). Таким образом, идеологическая проблематика произведений Ростовцева свидетельствует о политических взглядах, свойственных «молодым либералистам» 1820-х гг.
Патриотизм Ростовцева был тесным образом связан с тираноборческими мотивами, с отрицанием деспотизма и «рабства», с обоснованием правомерности активной политической деятельности: «Патриотические идеи, воодушевлявшие молодого автора трагедии <…> были созвучны литературно-эстетической программе декабристов. Подобно многим современникам, Ростовцев оказался захваченным либеральными настроениями».
То, о чем писал Ростовцев, какие идеи он «закладывал» и проповедовал в своих произведениях, находилось в общем русле художественных опытов литераторов гражданственно-патриотического направления и, как представляется, вполне характеризует принадлежность автора к либеральной среде. Особый интерес к вопросам политической деятельности, к проблеме соблюдения законов, требований «общего блага» заставляет предположить достаточно тесное общение Ростовцева с участниками политического движения декабристов задолго до осени 1825 г.
В силу сказанного предложенная Ф.Л. Севастьяновым интерпретация идейно-политического содержания произведений Ростовцева выглядит крайне неубедительно. На основе сообщений о литературных спорах и, по его мнению, коренных отличий в идеологической проблематике литературных произведений историк декларирует принципиальное несходство политических взглядов Рылеева и Ростовцева.
Но, во-первых, у лидера Северного общества имелись эстетические разногласия с В.К. Кюхельбекером и А.С. Грибоедовым; между тем, оба литератора были проникнуты либеральными идеями и получили от Рылеева предложение о вступлении в тайное общество. Во-вторых, - что самое главное - противопоставление сочинений Ростовцева патриотическим «Думам» Рылеева, по нашему мнению, не вполне обосновано и выглядит явно тенденциозным.
По итогам своего анализа художественных текстов Рылеева и Ростовцева Ф.Л. Севастьянов делает следующие выводы: «…герои Ростовцева чтут традиции и законы лишь потому, что они есть <…> Герои же Рылеева замкнуты на личность вождя, и этим, как ни странно, очень близки к отрицательным типажам ростовцевских трагедий. Само собой разумеется, что при такой разнице взглядов то, что Ростовцеву казалось естественным для „возвышенного идеала любви к Отечеству“, декабристам казалось слабостью и трусостью, незнанием себе цены». «Могли ли люди, из-под пера которых выходили столь разные типажи, иметь общие политические взгляды?» - задается вопросом историк.
Замечательно то, что эта позиция Ф.Л. Севастьянова совсем не нова - ее оригинальным автором является… сам Ростовцев, создавший удобную для себя версию событий. Согласно его «запискам», Оболенский и Рылеев возражали основному замыслу трагедии: князь Пожарский уступает начальство над освободительными войсками князю Трубецкому. И именно в этих возражениях Ростовцев видел доказательство непомерного политического честолюбия лидеров заговора (очевидно, в противоположность совсем не склонному к такому честолюбию Ростовцеву). Заговорщики, как он стремился изобразить, по-видимому, считали, что герой-освободитель должен занять общественное положение, соответствующее его исторической роли. Кстати говоря, об указанных возражениях Оболенского и Рылеева мы знаем только из «записок» Ростовцева.
Следует согласиться с Ф.Л. Севастьяновым в том, что Рылеев отличался от Ростовцева большим политическим честолюбием; это вполне естественно: ведь не случайно же он встал во главе Северного общества и заговора 1825 г. Однако был ли Ростовцев противником конспиративных организаций и заговоров, сторонником самодержавного устройства власти, врагом любой политической перемены и, как и его герои, по мнению историка, «чтил законы лишь потому, что они есть»?
Приведенные Ф.Л. Севастьяновым доводы в пользу этого нельзя признать ни корректными, ни убедительными. Более того, проделанный им анализ убеждает в обратном: у Ростовцева и рылеевской группы было много точек соприкосновения, гарантировавших их сближение. «Патриот» не мог одобрять любое устройство власти, особенно такое, что не учитывало интересов развития общества и мнения «просвещенных граждан».
Действительно, литературные споры Ростовцева с Рылеевым, насколько можно судить, протекали в плоскости патриотического и политического содержания их произведений. Может быть, и по отмеченным Ф.Л. Севастьяновым причинам (честолюбие и политический радикализм Рылеева). Однако близость взглядов обоих авторов, сходство проблематики произведений и вопросов, которые их интересовали, - не вызывает сомнений. В гражданственно-патриотической поэзии Рылеева исследователи находят не только «возвеличивание [политической] борьбы» с помощью обращения к историческим примерам, но и те же мотивы «ревности к общественному благу» и патриотизма, что свойственны сочинениям Ростовцева.
Герои Рылеева - символы борьбы против деспотизма, за освобождение своей родины от «рабства», один из главных мотивов его поэтических произведений - «революционное „отчизнолюбие“». Но это же свойственно и ряду произведений Ростовцева. Также как у Ростовцева, в наследии Рылеева отчетливо видна ориентация на Д. Байрона; также как у Ростовцева, его исторические персонажи условны; это «маскарад» исторических героев; описательно-повествовательная сторона - скорее «условно-литературные декорации».
По мнению исследователя творчества Рылеева, В.А. Гофмана, «агитационное значение» его сочинений «заключалось уже в самом факте постановки на первый план гражданственной поэзии <…> в сигналах политической фразеологии». Однако степень радикализма «политической фразеологии» в произведениях Рылеева не нужно по мнению исследователя его творчества, относятся такие «общие элементы общих освободительных лозунгов», как «свобода», «любовь к отечеству», «права гражданства», «гражданин», «общественное благо», «народное благо», «тиранство», «самовластие» и др.
На них в своей политической деятельности опирались участники тайных обществ; их использовал в своих произведениях и Ростовцев. В оде Рылеева «Гражданин» отразились опасения народного возмущения (как отмечалось, свойственные и сочинениям Ростовцева). В стихотворении «Видение» ощутим «дух свободы» против насильственных действий власти. Здесь же содержится наставление властителю:
«Люби народ, чти власть закона, учись заране быть царем»;
«Твой долг - благотворить народу,
Его любви в делах искать».
В своеобразную программу действий «истинного» властителя входит: «утверждение» просвещения, веры, борьба с «неправосудием»:
«Будь блага подданных ревнитель,
Будь просвещенья покровитель,
Будь гражданин для сограждан».
Думается, что с такой программой согласился бы любой из «положительных героев» Ростовцева. Известная сатира Рылеева «К временщику» отразила «презрение к почестям и власти человека, который прихотям деспота жертвует счастье своих сограждан». Автор протестовал против деспотической власти и злоупотреблений со стороны «подданных», т. е. нарушений закона.
В «Думах» явственно звучит национально-патриотическая составляющая. Здесь в гражданственную идею автор вложил не только протест против «самовластия», но и свои представления о счастье родины, о сильной и отвечающей национальным потребностям государственной политике. Со временем, в конце XIX в. эта патриотическая сторона произведений Рылеева позволила включить «думу» «Иван Сусанин» даже в официальные хрестоматии.
Таким образом, в идейном содержании «гражданственной поэзии» Рылеева на первом плане вовсе не стоял мотив насильственного изменения власти или вооруженной защиты «народных прав». Исключая агитационные произведения, написанные большей частью совместно с А.А. Бестужевым, Рылеев ставил задачу «возбуждать доблести граждан» подвигами их предков. К числу этих доблестей следует отнести и стремление к гражданской свободе, «законному правлению», что в полной мере свойственно ряду произведений Ростовцева.
Итак, есть ли причины противопоставлять «идейное содержание» литературных трудов Ростовцева и Рылеева? Думается, основательных причин для этого нет. Несомненно, для Рылеева и Ростовцева политические коллизии и конфликты были средоточием интереса. Оба поэта использовали в своих произведениях исторические события и исторических деятелей; и тот и другой обращались к гражданственной тематике, обличали рабство, тиранию, предательство интересов родины, злоупотребления, междоусобия, кровавые народные возмущения, использовали героико-патриотические и вольнолюбивые мотивы. Другое дело, что Ростовцева в большей степени привлекали вопросы этического обоснования политической деятельности.
Если Ростовцеву были интересны акты самоотречения, романтические по своей природе герои, принесшие свои личные амбиции в жертву народным интересам, то Рылеева привлекали, прежде всего, активные политические деятели, добивавшиеся поставленных целей. Возможно, некоторые частные отличия в ряде случаев существуют, но они тенденциозно охарактеризованы Ф.Л. Севастьяновым. Подчеркнем, что эти отличия не отменяют принципиального идеологического сходства двух авторов. Для характеристики взглядов и личности Ростовцева-автора литературных сочинений стоит отметить одно весьма любопытное обстоятельство.
В центре произведений Ростовцева не только случаи принесения в жертву личных амбиций, но и политические интриги, связанные с «происками честолюбия» отрицательных персонажей, контрастно высвечивающие благородные поступки главных героев. Актуализация конфликта «личное честолюбие - народное благо» проявилась не только в литературных произведениях, но и в документах, оставшихся от политической инициативы Ростовцева 12 декабря 1825 г.
Сама биография и государственная деятельность Ростовцева оказались, по образцу героев его литературных опытов, наполненными одновременно и жертвенностью, и честолюбием, продемонстрировав тем самым всю сложность реальной политической жизни. Любопытно, что в трагедии «Персей» 19-летний автор обнаружил достаточно серьезную искушенность в конструировании политических интриг, изощренных поворотов политической борьбы. Во всяком случае, развитие сюжета обильно украшено разнообразными действиями и намерениями политических деятелей.
Персей ведет тройную игру: с законным наследником престола, с царем и с женщиной, которую желает сделать своей женой и царицей. Персей задается целью убить конкурента (законного наследника Дмитрия) «велением царя», для чего выставляет его заговорщиком против правителя-отца. Затем он стремится уговорить Дмитрия покинуть родину, потому что весь народ настроен против него, но неудачно.
Наконец, Персею удается убедить царя в необходимости ареста, а затем - казни Дмитрия. Когда народ возмущается, его гнев удается направить против царя. И только сподвижник Персея, вельможа Дидас, открывает глаза на истинную роль Персея, что приводит к его разоблачению. Знакомство автора трагедии с различными средствами и путями реализации политических интриг и заговоров просматривается наглядно.
Обратимся далее к наиболее яркому опыту поэтических занятий Ростовцева 1825 г., написанному, несомненно, под влиянием Оболенского и Рылеева - стихотворению «Тоска души», которое предназначалось для альманаха «Звездочка» (составленного в конце 1825 г. Рылеевым и А.А. Бестужевым). В нем автор сетует на то, что земные заботы и радости («ничтожный труд», «преступный досуг») не позволяют ему обратиться к поэтическим занятиям; поэт пренебрег «святым вдохновением», его душа «заснула». Особенно он сожалеет, что «влечется за толпой без цели». И здесь возникают честолюбивые мотивы, желание быть востребованным в каком-нибудь большом деле и стать известным «историческим лицом». Лирический герой стихотворения обращается к судьбе:
«Ужель хотя однажды
Не утолю горячей жажды
Моей тоскующей души?
Ужель в бездейственной тиши,
С душою пылкой, но бессильной,
Я низойду во мрак могильный,
Плодов надежд не соберу,
И на земле, как на пиру,
Пребуду праздный посетитель?».
Это желание вполне свойственно «пылкому» молодому человеку, избравшему героями своих литературных трудов деятелей прошлого, которые прославились не только патриотическим подвигом освобождения отечества от неприятеля, но и гражданским подвигом отречения от власти. Завершается стихотворение характерно для молодого поэта, готового к активной общественной (в том числе политической) деятельности:
«Зачем же жизнь во мне кипит?
Зачем огонь в груди горит?
Вожатый он иль обольститель?».
Готовность к политической деятельности хорошо укладывается в это смысловое поле «горячего» служения родине, сопряженного с желанием принести пользу своими личными усилиями и политическим честолюбием.
Стихотворение «Тоска души» свидетельствует о том, что автор, скорее всего, не был в стороне от честолюбивых замыслов, в том числе в сфере политической деятельности. Его настроение созвучно атмосфере, которой был пронизан «рылеевский круг» литераторов и общественных деятелей. Так, может быть, не только Рылеев и Оболенский (собеседники Ростовцева) были наделены неумеренным политическим честолюбием, - может быть, им грешил и сам автор «Персея» и «Пожарского»?
Во всяком случае, содержание его литературных произведений говорит об этом недвусмысленно. Приведем в этой связи любопытный отзыв В.И. Сафоновича, хорошо знавшего молодого Ростовцева: «Он был тщеславен и честолюбив, все употребил, чтоб выйти в люди, и успел: он взялся за дело, о котором не имел понятия [крестьянская реформа - П.И.], и дал ему движение».
Стихотворение «Тоска души», кстати говоря, посвященное автором своему близкому товарищу - руководителю тайного общества Е.П. Оболенскому, обнаруживает несомненное влияние декабристского окружения. В нем отразились желание молодого поколения патриотически настроенных «либералистов» принести пользу родине и, вместе с тем, жажда участия в политической жизни страны. В нем можно обнаружить прямое отражение мотивов декабристской поэзии, декабристскую лексику:
«Забыв и месть против врагов
Своей отчизны угнетенной,
Цене дневных своих трудов
Отдав и славу, и любовь…».
Прилагая свою интерпретацию сочинений Ростовцева к его политическим убеждениям, Ф.Л. Севастьянов заключает: «…автор „Персея“ и „Пожарского“, в отличие от сочинителя „Наливайко“ и „Хмельницкого“, не мог быть ни конспиратором по Я.А. Гордину, ни агентом какой-то сомнительной закулисной группировки, как утверждает М.М. Сафонов: и то, и другое было противно самым основам его мировоззрения».
Исходя из всего вышесказанного, следует признать полную безосновательность этого вывода. Мнение Ф.Л. Севастьянова о некоем особом «легитимизме» Ростовцева, о его принципиальном нежелании быть конспиратором и заговорщиком покоится, прежде всего, на версии событий, автором которой был сам Ростовцев. Хотя содержание «записок» Ростовцева воспринималось в исторической традиции чаще всего некритически, тем не менее, немногие историки сочли возможным безоговорочно поддержать этот важнейший элемент версии Ростовцева.
Помимо тех, кто по обязанности официального историка воспроизводил эту версию (М.А. Корф, Н.К. Шильдер), об особом «лоялизме» Ростовцева (его якобы полной приверженности власти, какой бы она ни была) упомянул Е.А. Егоров. С его точки зрения, Ростовцев на протяжении всей жизни был «энтузиастом лояльности», верно служа государству и трем императорам. Характерными чертами Ростовцева он считал «идеализацию власти как власти», «подчинение ее велениям», честное служение ей «не за страх, а за совесть»: «Существующий порядок вещей бессознательно идеализируется и ради утверждения его люди этого типа способны на величайшие крайности».
Портрет Ростовцева-романтика «лояльности» получился крайне противоречивым и достаточно уязвимым с точки зрения историзма. Во-первых, Е.А. Егоров отмечал, что в начале ХХ в. подобный тип людей - «явление теперь малоизвестное», т.е. едва ли встречаемое в реальности. Он лишь предполагал, что таких людей в прошлом было намного больше, чем «обыкновенно думают».
Во-вторых, биограф впал в противоречие: сначала Егоров отрицает карьеризм как движущий мотив деятельности Ростовцева-чиновника: «…превращения грубых карьеристов в государственных деятелей, забывающих о собственном благе <…> психологически немыслимы». Однако здесь же автор излагает противоположное наблюдение: «Нет сомнения, что Ростовцев никогда не был идеалистом не от мира сего. Такие идеалисты не делаются генерал-адъютантами». Похоже, биограф так и не определился, о ком он пишет: Ростовцеве-«идеалисте» или «грубом карьеристе».
Другой биограф Ростовцева, Д.Н. Крачковский, назвал своего героя «строгим формалистом», имея в виду его «привязанность к букве закона». Эта привязанность, по мнению биографа, сильно повредила Ростовцеву в 1825 г., когда он решил «открыть» антиправительственный заговор своих друзей. Автор, однако, не пояснил - как далеко простиралась «привязанность к букве закона», включала ли она в себя убеждение в необходимости такого, например, института, как крепостное право. Остался без ответа и вопрос о том, как соотносилась «привязанность к букве закона» с принадлежностью Ростовцева к «вольнодумцам»-«либералистам» 1820-х гг.
Мнение о «легитимизме» Ростовцева вступает в кричащее противоречие с фактами. Если Ростовцев действительно был «легитимистом», если он стремился предотвратить готовящееся его друзьями военное выступление, о замысле которого, безусловно, знал, то должен был открыть императору не только факт существования заговора, но и то, какие именно части находятся под влиянием бунтовщиков, кто, когда и в каком направлении должен их вести, кто является руководителем конспираторов, кто станет главной опорой заговора в полках и т.д. Все это он, как участник заговора и член тайного общества, хорошо знал. Но, согласно имеющимся данным, он такую информацию не открыл. Это заставляет задуматься.
Странный поступок «легитимиста», не правда ли? Ростовцев сообщает власти о грозящей ей опасности, но ничего не делает для того, чтобы руководители существующего заговора, деятельность которых якобы вызывала у него категорическое неприятие, по крайней мере, ничего не предприняли. Наоборот, после своей акции он делает все, чтобы они приступили к решительным мерам: передает им письмо, с которым обратился к их политическому противнику, запись разговора с ним, из которых явствовало, что Николай Павлович никаких конкретных сведений о реальном заговоре и планах заговорщиков не получил.
Другими словами, «легитимист» Ростовцев, зная о серьезности намерений заговорщиков, был обязан выполнить свой «долг верноподданного»: раскрыть план восстания, указать силы, на которые рассчитывали декабристы. В этом случае последствия должны были сложиться вполне определенно: за один день можно было если не арестовать, то, по крайней мере, установить надзор за руководителями заговора, блокировать приготовления к мятежу, усилить охрану Зимнего дворца, других важнейших государственных мест.
Скрытый надзор и нейтрализация заговорщиков не позволили бы, например, Оболенскому и Рылееву проводить совещания в ночь на 14 декабря, Оболенскому - свободно передвигаться по гвардейским казармам утром 14 декабря, А.А. Бестужеву - беспрепятственно отправиться в казармы Московского полка в полной парадной форме, а Н.А. Панову - войти во двор Зимнего дворца с отрядом мятежных солдат. Но ничего этого сделано не было. И причина тому одна: Ростовцев не предполагал информировать власть о хорошо известных ему, как члену тайного общества, обстоятельствах. Очевидно, нейтрализация активных заговорщиков и предотвращение мятежа не входили в планы Ростовцева.
Итак, анализ литературных произведений Ростовцева 1822–1825 гг. приводит нас к выводам, противоположным мнению Ф.Л. Севастьянова. Сочинения молодого поэта находились в русле гражданственной поэзии рылеевского круга; Ростовцев был в тесном контакте с литераторами, которые группировались вокруг издателей «Полярной звезды», и находился под их влиянием. Произведения Ростовцева читались в кружках политических единомышленников, о чем свидетельствует близкий к нему А.С. Гангеблов. Главное, что интересует Ростовцева: патриотические и гражданственные идеи, политическая борьба, ее цели и средства.
Интерес к политической борьбе, пусть и отдаленной в историческом времени, сам по себе весьма показателен. Он говорит о том, что сфера политической деятельности была привлекательна и значима для автора. Политическая проблематика драматических произведений, их антидеспотическая направленность, стремление к «законному» пути преобразований подтверждают близость автора к декабристской идеологии.
Основы мировоззрения Рылеева, его товарищей и Ростовцева, как показано выше, были общими - молодой литератор (при всех частных разногласиях и спорах) идейно и организационно принадлежал кругу «либералистов». Проблемы деспотического произвола властителя, захвата власти узурпатором, критика тиранического правления, - все эти вопросы волновали также и участников тайного общества, лидеров декабристского заговора. Сомнения в праве «частных людей» участвовать в политических переворотах и изменять характер правления посещали и Рылеева, и Оболенского.
Обобщая данные первоисточников, необходимо заключить, что в декабристской среде не существовало единого мнения относительно вопроса о характере и способах переустройства власти. Вместе с тем господствовало представление о необходимости устойчивых ограничений, ограничивающих деспотическое правление (прежде всего, законов). Следуя оценкам самого Ростовцева, Ф.Л. Севастьянов подкрепляет «легитимизм», который будто бы исповедовал Ростовцев, противопоставлением патриотизма и нравственного облика «предостерегателя» - неумеренному честолюбию декабристов-заговорщиков. Основание для этого он усматривает в том, что положительные герои трагедий Ростовцева отличаются «бескорыстной преданностью своему долгу», в отличие от героев произведений Рылеева.
Однако историк не принимает во внимание, что заговорщики, стремящиеся освободить страну от власти узурпатора или деспота-самодержца, не учитывающего интересов всего общества, тоже «бескорыстно преданы своему долгу». И подобный «долг» гражданина и патриота, освобождающего свою страну от деспота или узурпатора, вполне мог вызвать симпатию у патриотически настроенного противника тирании, поборника соблюдения законов, каким видится автор «Персея» и «Пожарского».
В этом случае даже тайный заговор и активная политическая деятельность противников власти, включая открытое выступление, должны были получить одобрение «патриота-гражданина» Ростовцева. Если допустить, что политическое мировоззрение Ростовцева, прежде всего, учитывало «правовые основы» политической борьбы, то и в таком случае он был готов положительно воспринять намерения руководителей заговора. Ростовцев - автор произведений, обличающих узурпаторов и деспотов, становится в дни междуцарствия идейным единомышленником заговорщиков, по крайней мере - их безусловным союзником.
Очевидная, с определенной точки зрения, «нелегитимность» действий Николая Павловича еще более сближала Ростовцева с лидерами заговора, привела его, принимая во внимание следственные показания арестованных, в ряды действующих заговорщиков, в центр формирующегося заговора. Учитывая приведенные данные, следует заключить, что молодой поэт вступил в тайное общество и вошел в заговор не только под воздействием окружающей дружеской среды, но и в силу своего либерального мировоззрения, отразившегося в литературных опытах.
Сочинения Ростовцева обнаруживают не только амбиции молодого поэта, стремившегося стать известным, но и желание активно участвовать в общественно-политической деятельности, личное честолюбие автора (стихотворение «Тоска души»). В этом также можно усмотреть причины, привлекшие в декабристский заговор молодого офицера и литератора. Особый акцент произведений Ростовцева, отмеченный Ф.Л. Севастьяновым: морально-этическое обоснование политической деятельности. В центре ряда его произведений оказался моральный выбор политика или властителя: личные интересы («самолюбие», «честолюбие», стремление к власти) - или «общая польза», интересы страны и народа.
В этой связи особое внимание Ростовцева привлекают мотивы жертвенности, отречения от личных амбиций и выгод ради пользы отечества. Нет необходимости пояснять, что данная проблематика была тесно связана с интересами и предпочтениями Ростовцева вне литературного труда. Не будет большим преувеличением считать, что «идея жертвы» в сфере политики, интересовавшая Ростовцева-литератора, сыграла не последнюю роль в его поступках как активного участника политической жизни русского общества в дни междуцарствия.
Подводя итог, необходимо принять точку зрения о Ростовцеве как литераторе либерального направления, входившем в круг Рылеева. Политические взгляды Ростовцева следует характеризовать как убеждения «либералиста» 1820-х гг. Приведенные выводы опираются на совокупность данных, предоставленных различного рода историческими источниками (следственные показания, письма, мемуары, литературные сочинения), - в отличие от вступающих в противоречие с фактами утверждений о некоем особом «легитимизме» Ростовцева и его принципиальном противостоянии с руководителями декабристской конспирации - утверждений, которые основаны лишь на «защитной» версии самого Ростовцева и односторонней интерпретации его литературных трудов.
Важно отметить: содержание драматических произведений Ростовцева не является препятствием к тому, чтобы считать автора политическим единомышленником декабристов (как в отношении планов либеральных преобразований, так и средств их реализации), во всяком случае - той части политического движения, которая не рассматривала военное выступление как единственный способ достижения поставленных целей - ограничения самодержавной власти и введения представительного правления. Эти цели были вполне привлекательны для молодого вольнодумца Ростовцева.
