4. Несколько штрихов к портрету личности: вопрос о мотивации индивидуального политического акта
Один из дореволюционных исследователей биографии Ростовцева С.А. Переселенков отмечал: «Крупная, своеобразная и во многих отношениях загадочная личность Ростовцева очень сложна. А между тем, данных для того, чтобы разобраться в ней и в тех условиях, которые так или иначе на нее действовали и направляли ее в ту или другую сторону, мы имеем слишком мало». Загадка личности Ростовцева, безусловно, сохраняется и сегодня.
Вместе с тем, на основе документов, оставленных самим Ростовцевым, а также отзывов ближайших к нему людей, можно раскрыть некоторые важнейшие черты личности Ростовцева, которые определили ее своеобразие. Эти черты, характеризующие его индивидуальный склад, помогают объяснить многие его поступки. В какой-то степени они могут способствовать научной реконструкции причин «демарша» 12 декабря 1825 г., объяснить, почему Ростовцев совершил свой «поступок».
Первое, что нужно выделить: в личности Ростовцева чаще всего отмечаются «пылкость», «энтузиазм». Такого рода характеристики, разумеется, с полного одобрения самого Ростовцева, проникли на страницы книги М.А. Корфа: именно этими личностными чертами во многом характеризовался его «поступок». Следует отметить, что эти качества были свойственны Ростовцеву на протяжении всей жизни. Один из биографов Ростовцева, Е.А. Егоров, писал: «Герцен саркастически назвал Ростовцева „энтузиастом“. Но, изучая материалы биографии Ростовцева, постепенно проникаешься глубоким убеждением, что Герцен вполне верно выбрал слово и напрасно придал ему иронический смысл». Е.А. Егоров назвал Ростовцева «энтузиастом лоялизма».
Действительно, в 1850-1860-е гг. словечки «энтузиазм», «энтузиаст» оказались прочно привязанными к личности и деятельности Ростовцева. В этом, конечно, нельзя не усмотреть влияния герценовской пропаганды, однако приоритет их употребления принадлежит самому Ростовцеву. Определение «энтузиазм» прозвучало еще в его «записках» 1826 г., а затем повторилось в переписке с Оболенским. Словами «энтузиазм», «энтузиаст», согласно изложению Ростовцева, лидеры заговора декабристов Оболенский и Рылеев характеризовали его горячее желание отправиться к Николаю Павловичу накануне 14 декабря, принести себя в жертву «общему делу». Эта характеристика появилась и на страницах книги М.А. Корфа, вызвав беспощадно-едкую иронию у Герцена и Огарева.
Историки крестьянской реформы называют Ростовцева «энтузиастом крестьянского дела». Согласно их оценкам, возглавив подготовку реформы, он проявил «беспримерный для бюрократии» «энтузиазм». Исследователи особо выделяют эту черту в высказываниях и поведении государственного деятеля. Они специально подчеркивают, что в Ростовцеве отчетливо виден «экстаз гражданского самопожертвования»: ради порученной ему царем крестьянской реформы он «готов был пожертвовать и почти пожертвовал жизнью».
Я.А. Соловьев, сотрудник Ростовцева в период подготовки «великой реформы» в конце 1850-х гг., так характеризовал знаменитый «переворот» в убеждениях Ростовцева по крестьянскому вопросу, произошедший летом 1858 г.: «…Он из реакционеров сделался ревностным прогрессистом и отчаянным эмансипатором, характеризуя свои действия и слова тем энтузиазмом, которым он отличался во всех своих действиях».
В чем именно и как выражался «энтузиазм» Ростовцева, которым отличались все его действия? В первую очередь, в «восприимчивости» и увлеченности порученным делом, безусловной преданности воспринятой идее, а также в использовании при обосновании и оценке своих поступков мотивов жертвенности, героизма, «святости», бескомпромиссного служения «правде», «правильному делу», в своеобразной экзальтированности, «пылкости» и эмоциональности суждений и т.д.
По наблюдениям его личного секретаря Ф.П. Еленева, Ростовцев демонстрировал «пламенную преданность к делу». Согласно свидетельству этого ближайшего к нему лица, в 1858 г., став убежденным сторонником освобождения крепостных крестьян, Ростовцев неоднократно высказывался в уже знакомом нам духе жертвенности: «…нашего дела я не оставлю до самой своей смерти; один саван может отделить меня от крестьянского вопроса».
Тот же Еленев отмечал, что в 1857 г. Ростовцев «…с пламенным увлечением присоединился к мысли государя». Современный исследователь обращает внимание на «взвинченно-патетический», «выспренний» и «заклинательный» тон писем Ростовцева, адресованных Александру II. Отсутствие аргументов и точных сведений компенсировалось «игрой на высочайших эмоциях»; Ростовцев видится ярким и выразительным практиком «эмоционального воздействия на монарха».
Вместе с тем, героическая и патетическая риторика «весьма существенно расходилась с теми вполне бюрократическими, канцелярскими и даже крючкотворскими приемами, которые Ростовцев и другие реформаторы применяли» в своей практической чиновной работе. Риторика была адресована, прежде всего, императору и, в меньшей степени, общественному мнению.
Не было тайной это свойство личности Ростовцева и для императора Александра II. Согласно его отзыву, Ростовцев подходил к каждому делу, в котором участвовал, «с обыкновенным пламенным к службе усердием».
Фактически о том же писал биограф Ростовцева А. Лосский, выделяя характерные для Ростовцева особенности душевного склада, которые отразились в его практической деятельности: «Он не обладал большими познаниями, но во всякое дело, за которое брался, вкладывал душу и отдавался этому делу с юношеским энтузиазмом». Другой биограф, Д.Н. Крачковский, особо отмечал такую черту личности Ростовцева, как горячую преданность «своим планам и теориям».
Свойственную Ростовцеву «пылкость суждений» отмечали многие современники, включая лиц из ближайшего его окружения. Она, несомненно, отражала вполне определенные особенности личности Ростовцева. Согласно оценке Г.А. Джаншиева, сама болезнь и смерть Ростовцева явились следствием его «восприимчивой и пылкой» натуры. Нападки и сильное противодействие с разных сторон привели к печальному концу.
Занятия, связанные с подготовкой крестьянской реформы, первый биограф Ростовцева оценивал как его «гражданскую доблесть»478. Действительно, дело освобождения крестьян в 1858-1859 гг. стало для Ростовцева «святым». Именно такой эпитет он применял к вопросу о крестьянской эмансипации в письмах Александру II. В переписке с Оболенским освобождение крепостных Ростовцев называл «нашим святым делом», или «святым вопросом», тем самым проводя очевидную для собеседника прямую связь между правительственным проектом освобождения крепостных крестьян и замыслами декабристов-заговорщиков 35-летней давности. Собственные занятия во главе Главного комитета и Редакционных комиссий Ростовцев называл «святым трудом».
Александр II присутствовал при последних минутах жизни Ростовцева и дал умирающему обещание завершить, как выразился император, «наше святое дело». Любопытно отметить в этой связи, что в молодые годы Ростовцев называл «святым вдохновеньем» свои поэтические занятия. Очевидно, на этом жизненном этапе литературные труды были наполнены для него особым смыслом, ведь, как уже отмечалось, они высоко стояли в иерархии ценностей того общественного круга, к которому принадлежал тогда Ростовцев. Они же в некоторой степени могли удовлетворять и честолюбивым помыслам молодого автора.
Стоит подчеркнуть, что когда этот «умный, способный человек» осознал, что не оправдал надежд на большой успех в литературном творчестве, в первую очередь - своих собственных ожиданий («которым был не чужд», по обоснованному мнению С.А. Переселенкова), то Ростовцев оставил занятия литературой. Впоследствии литературные занятия ушли на периферию интересов Ростовцева. Их заслонило дело постановки образования в военно-учебных заведениях (и всей их административно-экономической жизни), которому Ростовцев отдал 26 лет жизни (1831-1857 гг.), а затем, - как вершина деятельности крупного «государственного лица», - поручение Александра II приступить к разработке условий освобождения помещичьих крестьян.
Таким образом, первой и наиболее выделяющейся чертой личности Ростовцева можно считать самоотверженную увлеченность делом, «энтузиазм» и экзальтацию в суждениях и поступках, включая публичное обоснование своих действий, неоднократно проявленные в разных ситуациях, на разных этапах жизни, не исключая событий 12-14 декабря 1825 г. Во всяком случае, для обоснования своих действий Ростовцев нередко прибегал к мотивам именно из этой области. Особенно часто он «озвучивал» идеи «святости» дела, которому посвящал свои труды. Такие характеристики чаще всего проявлялись в его суждениях, в разговорах с подчиненными и друзьями, когда он касался самых важных с его точки зрения предметов.
Несомненно, указанная черта личности Ростовцева не могла не проявиться в его поступках в декабре 1825 г. - в столь серьезных обстоятельствах, определявших судьбы как всей страны, так и самого Ростовцева. Оборотной стороной стремления «энтузиаста» к героическому «историческому поступку», служения «святому делу» являлись мотивы жертвенности, часто встречающиеся и в литературных трудах Ростовцева. Несомненно, он прокламировал такого рода мотивы (отречение от жизненных благ и удовольствий, от человеческих страстей, от материальных благ, связанных со служебной карьерой) и в своей жизни, во-первых, обосновывая собственную версию «демарша» 12 декабря, во-вторых - выстраивая свою позицию в крестьянском вопросе.
В свою версию «поступка» 1825 г. Ростовцев заложил, как мы видели, немалую толику жертвенности: ведь он, как настоящий герой, находился между двумя смертельными опасностями, мог быть казнен государственной властью как подозреваемый в участии в заговоре или настигнут мстителями из числа заговорщиков, за предполагаемое ими «предательство», раскрытие их планов. Именно такого рода оценками насытил Ростовцев свои «записки» 1826 г., описывая события декабря 1825 г. В том же духе он писал два года спустя в своих неопубликованных «журналах» (запись от 7 декабря 1827 г.): «Приближается 12, 13 и 14-е числа декабря. Дни, в которые я 1825-го года не принадлежал себе, а Отечеству, и приносил себя на жертву общему благу; дни, незабвенные в моей жизни».
Мотив жертвенности фиксируется среди заявляемых Ростовцевым главных оснований его деятельности в крестьянском вопросе. Эту сторону личности Ростовцева демонстрирует письмо к сыну, Николаю Яковлевичу, написанное в связи с возникшими между отцом и сыном разногласиями: «Проникнутый святостью неожиданного моего призвания, я иду прямо, твердо, неуклонно <…> как знамя, посреди борьбы, клевет, ненависти, мести и разных рассвирепевших страстей, иду по середине, по гребню <…> чувствую, что несу вопрос на своих плечах <…> боюсь за судьбы моего отечества, боюсь и за моего государя.
Рад, счастлив кончить жизнь труженика смертью мученика, но только пронести бы святую свою ношу». «Я иду на крестную смерть», «я готов сложить голову на плахе», - таковы были часто повторяемые Ростовцевым слова в период острой борьбы между противниками и сторонниками реформы в Главном комитете и Редакционных комиссиях. Согласно сообщению Д.Н. Крачковского, последними словами Ростовцева были: «…я умираю как герой».
Как видим, мотив жертвенности у Ростовцева органически связывался с декларацией «святости» важнейшего для «судеб» государства и общества вопроса, неколебимой верности однажды выбранному пути, а также с не лишенной честолюбивых красок идеей «избранности» своего служения. По наблюдениям современного исследователя, в 1850-е гг. Ростовцев «не только проецировал образ жертвенности на самого себя, но и придал ей новый смысл – самоотверженной и деятельной миссии примирения враждующих партий».
Мы полагаем, что этот «смысл» был найден им раньше, при создании собственной версии событий 1825 г., Уже тогда Ростовцев изобразил себя «верным слугой престола, подвергаемым нападкам и клевете с самых разных сторон». Начиная же с 1858 г., когда он завоевал лидерство в подготовке крестьянской реформы, «мотив самопожертвования обретает особенно выразительное звучание», все более сопрягаясь с мифологемой «спасителя отечества», уже опробованной Ростовцевым в 1825 г.
Итак, «энтузиазм», самоотверженная увлеченность делом, которое почитается «святым», героическая избранность на совершение важного для судеб страны дела, мотив «жертвенности» ради высокой цели - важнейшие доминанты индивидуального сознания Ростовцева, определявшие его основные личностные черты и практическую деятельность на протяжении всей жизни и, безусловно, повлиявшие на мотивацию его поступков в период междуцарствия 1825 г. Для некоторых современников событий, а в будущем - для некоторых историков, Ростовцев был «симпатичной, но заурядной личностью». Эти оценки принадлежали, в основном, тем людям, кому не довелось быть с ним близко знакомым.
Гораздо чаще можно встретить оценки, указывающие на незаурядные свойства ума и характера Ростовцева. Так, хорошо его знавший А.Д. Галахов писал: «…он несомненно принадлежал к числу даровитых и умных людей, а с человеком такого сорта, вдобавок любившем литературу <…> во всяком случае интересно иметь дело». Действительно, в чем никогда нельзя было отказать Ростовцеву так это в выдающихся способностях ума. Здесь нужно упомянуть о таких присущих ему незаурядных качествах, как умение моментально схватывать суть вопроса, быстро набирать необходимые знания, анализировать проблему с разных сторон, проникая в ее суть, находчивость и сообразительность, предусмотрительность и немалая осторожность.
Близкий к Ростовцеву человек, Ф.П. Еленев, писал о замечательной способности Ростовцева «быстро обнимать и легко усвоивать новые для себя вопросы». Сотрудник Ростовцева, П.П. Семенов-Тяншанский, в своих мемуарах отмечал «ясный и здравый ум» Ростовцева, присущую ему «вдумчивость в живо интересующий его вопрос». Одновременно мемуарист подчеркивал свойственную Ростовцеву «осторожность», которая зачастую препятствовала ему придти к «поспешному непосредственному заключению».
Другой хорошо знавший Ростовцева человек, А.В. Никитенко, считал, что Ростовцев «одарен светлым умом и даром излагать свои мысли ясно и с какою-то особенною прелестью, несмотря на то что он заика». В единодушном мнении о больших способностях Ростовцева в области письменного и устного красноречия сходятся многие современники, не исключая императора Николая I, который, как уже упоминалось, специально отметил это обстоятельство 19 декабря на частной встрече с Ростовцевым.
Отмеченные Николаем I и близкими к Ростовцеву Ф.П. Еленевым, А.В. Никитенко и П.П. Семеновым-Тяншанским качества вносят значительные коррективы в представления о «молодом и неопытном» «энтузиасте», заставляют исследователя избегать упрощающих оценок при анализе действий Ростовцева, дистанцироваться от попыток представить его как эмоционального и увлекающегося, наивного и неосторожного молодого офицера.
Д.Н. Крачковский сообщает, что Ростовцев проявлял время от времени «раздражение», «волнение» и «нетерпение в разговоре», что служило признаком «горячего характера», но вместе с тем умел «приучить себя хладнокровно относиться к противнику» и сдерживать свои чувства. Это наблюдение служит новым доказательством силы характера Ростовцева, его осторожности, опытности, способности удерживать себя от проявления излишних эмоций. Если Ростовцев был, может быть, пылким и эмоциональным «энтузиастом» в «публичном» обосновании своей деятельности, то это вовсе не означало его наивности и «романтизма» в практической реализации намерений. В опасных и сложных ситуациях он был вполне осторожен и предусмотрителен.
Вероятно, именно указанные качества помогли Ростовцеву в несколько дней, а может быть - часов, сориентироваться в сложнейшей обстановке декабря 1825 г., предложить товарищам по заговору замысел встречи с претендентом на престол, обосновать его, всесторонне обдумать свой визит в Зимний дворец, тщательно подготовиться к разговору с великим князем, составить письмо к нему, а затем, уже после раскрытия заговора, в короткий срок избавить свой «поступок» от его первоначального смысла, придав всей акции вид героического и самоотверженного шага, предпринятого ради спасения страны и императора от гибели, а своих друзей - от «честолюбивого» заблуждения.
Анализ содержания письма к великому князю от 12 декабря, записи разговора с Николаем, «записок» Ростовцева свидетельствует о серьезной и всесторонней подготовке гвардейского подпоручика к осуществленной им «миссии». Не вызывает сомнений, что молодой офицер выступил как вполне подготовленный, сложившийся игрок в запутанной и весьма опасной политической игре, а вовсе не в качестве наивного, неопытного, романтически настроенного «предостерегателя», каким он пытался представить себя позднее. Ростовцев не был неискушенным в политике человеком, как он изображался в официальных версиях событий. В его поступках, при внимательном учете их зачастую скрытого значения, можно обнаружить не только пылкость и «энтузиазм», но и ум, находчивость, умение обращать в свою пользу обстоятельства, осторожность в характере и поведении.
Незаурядные качества ума, «вдумчивость», находчивость и, вместе с тем, осторожность Ростовцева в полной мере проявились в политической акции заговорщика в 1825 г. Именно такого рода качества позволили ему воспользоваться ситуацией, сложившейся после 14 декабря, чтобы избежать преследования после раскрытия декабристского заговора, а затем создать собственную версию, направленную против утверждений о предательстве и доносительстве, вопреки официальному взгляду на события.
С отмеченными незаурядными свойствами ума связаны способности практического лавирования и маневрирования, которыми был наделен Ростовцев. По мнению Н.И. Осьмаковой, Ростовцев сочетал «склонность к жизненным компромиссам» с «искрой идеализма или может быть сентиментальности». Однако дело заключалось не только в «жизненных компромиссах», которых Ростовцев, как крупный бюрократ николаевской эпохи, бывший в предыдущее царствование «своим» среди «вольнодумцев», вращавшийся в самом центре «либерального движения», - конечно, не мог избежать.
Современники выделяют выдающиеся способности Ростовцева к тонкой игре, к интриге, его хитрость и расчетливость. Согласно оценке одного из наиболее близких к нему людей, А.В. Никитенко, Ростовцев «…умен и хитер для добра». Никитенко считал, что это - «отрадное явление у нас в настоящее время» (запись дневника за 1837 г.). Однако когда в 1848–1849 гг. их отношения перестали быть, как прежде, теплыми и дружескими, последовало изменение в оценках: Никитенко критикует ростовцевское «Наставление для образования воспитанников военно-учебных заведений», приписывает Ростовцеву «козни» против просвещения, замечает, что роль этого государственного деятеля «постоянно какая-то двойственная», восклицая: «Не много же подвизается он в пользу благого дела!».
Помимо ума и «хитрости для добра», Никитенко отмечал в Ростовцеве умение «привлекать к себе людей». Он считал Ростовцева «человеком честным и человеком государственным». Иными словами, Ростовцев обладал качествами, необходимыми для крупного государственного деятеля, незаурядными способностями организатора. Известно, что Ростовцев пользовался значительным влиянием на своих начальников - сначала великого князя Михаила Павловича, а затем - будущего Александра II. В течение длительной чиновной карьеры Ростовцевым был накоплен большой опыт крупного администратора, включавший в себя обходительность, умение убеждать, влиять на своего начальника и подчиненных, другие разного рода приемы и навыки, необходимые в работе чиновника, занимавшего высокие посты.
Ростовцев умел быть в хороших отношениях с принципиальными противниками, с чиновниками конкурирующих ведомств. Ф.П. Еленев констатировал большой «практический такт» своего начальника, позволявший ему привлекать на свою сторону даже оппонентов, а также его «сильный характер». О «крепкой воле», «ясном понимании того, что истинно и что ложно», «убежденности» и, наконец, «смелости и уверенности» Ростовцева в практических делах сообщает Д.Н. Крачковский. Этот же биограф открывает еще одну черту Ростовцева - опытного администратора и чиновника: он «…был очень недоверчив. Говоря с собеседником, он всегда несколько раз переспрашивал его <…> „Да так ли? Вы уверены? Вы это можете подтвердить?“». При этом «пристально, долго вглядывался в лицо, соображая, достаточно ли убежден в своих словах его собеседник».
По словам Я.А. Соловьева, Ростовцев достигал своей цели «видимым добродушием, пылкостью и шутками», особенно в тех случаях, когда нужного результата «…нельзя было достигнуть ясным представлением цели, к которой он стремился», т.е. открытой декларацией своих намерений. Внимательный наблюдатель и участник событий, Я.А. Соловьев отмечал, что в ходе подготовки крестьянской реформы Ростовцев для решения трудных и важных задач «призвал либеральных людей», что сыграло очень важную роль в успешном завершении дела. Как правило, это были люди способные и деятельные; именно они обеспечивали продвижение реформы. Но когда некоторые из задач решались, Ростовцев «мог вовсе устранить» призванных.
По мнению Соловьева, такие приемы не были согласны «с правилами высокой нравственности», но вполне входили в инструментарий бюрократического управленца той эпохи. Очевидно, один из случаев такого рода произошел с бывшим подчиненным Ростовцева, известным либеральным общественным деятелем К.Д. Кавелиным, о чем еще будет сказано. Бывший осужденный по делу 14 декабря 1825 г. Н.Р. Цебриков часто посещал Ростовцева в 1858-1859 гг. и мог видеть вблизи государственного деятеля. Цебриков писал, что последний явно обнаруживал «тягу к жизни» и «мокиавелизм» (макиавеллизм), и поэтому возражал тем, кто считал Ростовцева «романтическим» и неискушенным в интригах человеком. «Надобно выводить из заблуждения тех, кто полагает в нем невинность», - заключал Цебриков.
«Макиавеллизм» Ростовцева - его умение лавировать, склонность к интриге и расчетливость - с нашей точки зрения, особенно ярко проявились в событиях политического кризиса 1825 г., когда, по сути дела, молодому подпоручику удалось практически без последствий осуществить рискованную акцию, обезопасив себя от обвинений в принадлежности к антиправительственному заговору.
Эта «политическая искушенность» также проявилась в 1826 г. - при создании внешне вполне убедительной и эффектной версии о «невинном» и «благородном» друге заговорщиков, пытавшемся совлечь их с «гибельного пути». Несомненные способности Ростовцева в сфере политической деятельности наглядно демонстрируют основные документы, «оставшиеся» после событий декабря 1825 г.: письмо к Николаю I, запись разговора с ним, «записки» 1826 г.
Сам по себе «демарш» Ростовцева 12 декабря представляет собой «смелый поступок», которому правительством «придан был характер предательства и доноса». Эта «смелость» Ростовцева была напрямую связана с его пониманием особенностей и практических основ политической интриги, его подготовленностью к такого рода действиям, доказательством чему служат и текст его письма к Николаю, и состоявшийся разговор между великим князем и гвардейским офицером.
Судя по всему, заговорщик и конспиратор Ростовцев был весьма внимателен и осторожен. Будучи членом тайного общества, и даже войдя в число деятельных сторонников политического заговора, он, тем не менее, не был среди участников главных, решающих совещаний у Рылеева и Оболенского, - во всяком случае, в документах следственного процесса и мемуарных источниках указания об этом не встречаются.
По данным Д.И. Завалишина, Ростовцев «в собраниях у Оболенского искал всегда присутствовать и все знать, а между тем не хотел принять прямого участия в обществе». Наконец, в своем литературном творчестве молодой Ростовцев обнаруживает довольно широкую и разнообразную палитру политического искусства, к которому он испытывал видимый интерес, знакомство с интригами в высших сферах власти.
Таким образом, интерес к политической деятельности, искушенность в политической интриге, осторожность и «макиавеллизм» вполне свойственны облику Ростовцева, причем уже в сравнительно молодом возрасте. Вопреки попыткам представить Ростовцева «благородным легитимистом», своеобразным романтиком от политики, неискушенным в тонкой сфере политической интриги - документальные свидетельства, которыми располагает исследователь, сообщают данные о несколько иных чертах его личности.
В молодые годы Ростовцев не мог являться образцом «легитимиста», аккуратного службиста, следующего в поведении и образе жизни установленным нормам поведения и требованиям. Он не отличался «лояльностью» ко многим писанным и неписанным «правилам игры». Нередко он предпочитал нарушать официально установленные или негласные правила, правда, очень часто и достаточно легко ему удавалось это скрыть. Так, будучи пажом, Ростовцев проявлял постоянную «наклонность к шалостям» и даже брал на себя нередко роль «коновода». Одна из таких «шалостей», грозившая исключением из Пажеского корпуса и переводом в армию, стала известной спустя лишь 30 лет.
В 1820 г. «пажи осветили католическую церковь, находящуюся во дворе корпуса [известную как Мальтийская капелла. - П.И.], виновных в этой шалости не отыскали. Главным участником был Ростовцев (Яков Иванович), бывший впоследствии начальником военно-учебных заведений. Однажды, при посещении им корпуса, он сам об этом рассказывал», - сообщает летописец Пажеского корпуса. При этом стоит отметить, что по окончании Пажеского корпуса Ростовцев получил награду «за прилежание и благонравие», а в последний год пребывания в корпусе в числе лучших воспитанников был назначен в камер-пажи (март 1821 г.).
Поведение Ростовцева в Пажеском корпусе отмечено большими чертами сходства с поведением юного К.Ф. Рылеева в Первом кадетском корпусе. Кадет Рылеев был «в высшей степени предприимчив, шалун, пылок, славолюбив». Одновременно ему удавалось «сваливать» некоторые свои шалости на товарищей-кадетов, хотя нередко он брал ответственность и наказания на себя: «Рылеев был пылкий, славолюбивый и в высшей степени предприимчивый сорванец <…>
Часто случалось, что вину товарищей он принимал на себя и сознавался в проступках, сделанных другими <…> Он был зачинщиком всех заговоров против учителей и офицеров» (свидетельство биографа Рылеева Д.А. Кропотова). Мемуарист Л.П. Бутенев воспитывался одновременно с Рылеевым. Он свидетельствует: Рылеев «…мастерски увлекал в свою фантазию и во все корпусные проделки нашу молодость, но зато, бывало, наэлектризуя нас на какое-либо удалое предприятие, сам всегда умел увернуться в сторону; с нами разделка, а он себе как ни в чем не бывало ходит, повеся голову».
Сложно представить нарушающего многие правила и запреты молодого пажа, а затем гвардейского офицера, «коновода шалостей» - в роли чтущего законы убежденного «легитимиста». Ростовцев не был «правильно», систематически организованным человеком. Есть свидетельства, говорящие о том, что Ростовцев придерживался эпикурейского образа жизни, свойственного многим представителям поколения «вольнодумцев» 1820-х гг. В.И. Сафонович, познакомившийся с семейством Ростовцевых в конце 1810-х – начале 1820-х гг., вспоминал: «Я бывал у них на пиршествах, которые давались по случаю этого брака [П.И. Ростовцевой и А.П. Сапожникова - П.И.]. Александр и Яков были тогда еще пажами <…> Со вторым часто встречались, больше за большими обедами, до которых он был охотник. Он был поэт, балагур и порядочный кутила.
Впоследствии, сделавшись важною особою, он переменил род жизни, но совершенно остепениться не мог. В нем никогда не замечали никаких убеждений; да их, впрочем, в Николаевское время и не спрашивали. При Николае он был строгий до педантизма исполнитель дисциплины, при Александре он сделался либералом. Он был тщеславен и честолюбив, все употребил, чтоб выйти в люди, и успел: он взялся за дело, о котором не имел понятия [крестьянская реформа - П.И.], и дал ему движение. Прежняя бурная жизнь жестоко на нем отозвалась». Как видим, мемуарист прямо и недвусмысленно говорит о тщеславии и честолюбии Ростовцева - чертах, которые сам Ростовцев приписывал в своей версии событий 1825 г. «идейным оппонентам» - лидерам заговорщиков.
По мнению исследователя литературного наследия Ростовцева С.А. Переселенкова, молодой офицер был «веселым балагуром», «беспечным поэтом», несмотря на серьезность поднимаемых в его произведениях тем и сюжетов. Собиравшийся написать целое исследование о творчестве Ростовцева А.В. Никитенко нередко «пенял» другу «за его лень»: «У него есть истинное поэтическое дарование, но светские развлечения отвлекают его от занятий, которые могли бы сохранить имя его для потомства». Запись дневника относится к осени 1827 г. Стало быть, и в эти годы «светские развлечения» и «лень» часто отвлекали Ростовцева от различных занятий.
По свидетельству людей, знавших Ростовцева в 1850-е гг., он и тогда в значительной мере оставался все тем же «балагуром и весельчаком», что и в молодые годы. В кампании, уже соответствующей положению государственного лица, он часто подшучивал над крупными чиновниками, в том числе членами Главного комитета по крестьянскому вопросу, даже над своими противниками - А.Ф. Орловым и М.Н. Муравьевым: «Шутки Якова Ивановича, не всегда впрочем удачные, предшествовали и сопровождали заседания комиссии».
В свете сказанного трудно представить «балагура», «кутилу», «шалуна» и эпикурейца Ростовцева неким «легитимистом», свято и неукоснительно чтущим все предписанные правила только на том основании, что они существуют. В особенности если учесть, что на протяжении своей жизни он не один раз нарушал нормы поведения, установленные для воспитанника Пажеского корпуса, гвардейского офицера или крупного чиновника, отличаясь ироническим отношением к установленным требованиям, вел эпикурейский образ жизни.
Наконец, еще одним замечательным качеством, а для нас - одним из наиболее важных, являлось несомненное личное честолюбие Ростовцева, которое было вполне различимо для многих современников. Повторим характеристику, данную В.И. Сафоновичем: «Он был тщеславен и честолюбив, все употребил, чтоб выйти в люди, и успел: он взялся за дело, о котором не имел понятия, и дал ему движение».
Как известно, Ростовцев в своем письме и разговоре с Николаем настойчиво просил не награждать его ничем, заявляя о «бескорыстном» и «благородном» характере своего «поступка». Свидетельства других лиц заставляют усомниться в этом, тем более что официальные декларации часто отличаются от реальных намерений и замыслов. По наблюдениям Е.Н. Марасиновой, сделанным на основе изучения более 3000 писем представителей русского дворянского общества XVIII в., в повседневной практике претензии на статус, должность и награду сочетались с «громогласным заявлением бескорыстной преданности монарху и отечеству», и этого не стыдились. Такой контраст не нарушал неписаные правила поведения «слуг отечества». В этой связи декларации «последекабрьского» Ростовцева не должны вводить в заблуждение.
Прекрасно изучивший своего друга, проницательный А.В. Никитенко 22 января 1826 г. сделал характерную запись о Ростовцеве: «С его тонким умом и честолюбием он может далеко пойти». 8 февраля 1826 г. он записал в дневнике: «Виделся с Ростовцевым. Мне с чего-то пришло в голову, что он, будучи ныне взыскан счастьем, может перемениться ко мне. Однако он мне не дал ни малейшего повода о нем так думать.
Но я знаю его, знаю, что он честолюбив, а честолюбие, сопровождаемое успехом, с каждым шагом умаляет в глазах честолюбца предметы, остающиеся у него позади, и так до тех пор, пока они совсем стушуются, и он уже не видит больше ничего, кроме самого себя. Если так случится с Ростовцевым, мне ничего не останется, как пожелать ему приятных снов в объятьях фортуны и удалиться с его пути. Но, повторяю, до сих пор я не имею ни малейшего к тому повода. А сердце подстрекает меня вообще считать Ростовцева выше толпы и честолюбие его относить к разряду возвышенного и просвещенного».
Как известно, дружеские связи между Ростовцевым и Никитенко сохранялись долгое время, но впоследствии (около 1848 г.) резко охладились. Никитенко не удержался занести в дневник собственные размышления относительно открывшихся перед Ростовцевым новых карьерных возможностей. Эти размышления содержат заметную долю осуждения друга за избранную им жизненную стратегию.
По мнению Никитенко, Ростовцев выбрал «стезю честолюбия»: «Человеку благородному по ней не пройти вовсе», так как на этом пути не избежать потребности в «улыбке сильных» и «внимания толпы». Осуждая этот путь, Никитенко делал единственное исключение, желая, чтобы его товарищ стал именно таким исключением: «Можно принимать сии дары, подносимые двусмысленной благосклонностью или своенравием людей и фортуны, можно даже иногда искать их, но для того только, чтобы сделать из них употребление, достойное высших целей».
Как уже упоминалось, известный литератор и историк М.П. Погодин, встретив Ростовцева летом 1826 г. во время коронации Николая I в Москве, сказал ему: «Вы историческое лицо». В рамках официального взгляда о «доносительном характере» его визита в Зимний дворец основания для такой оценки были вескими, и Ростовцев получил возможность для реализации своих честолюбивых помыслов. При этом Погодин отмечал, что Ростовцев «простой, неглупый малый».
Эти слова приводит биограф Погодина Н.П. Барсуков, цитируя текст дневника. 19 апреля 1826 г. А.В. Никитенко фиксирует в дневнике недовольство Ростовцева сложившейся ситуацией: «Он как будто не совсем доволен своим настоящим положением». Связано это было, как можно полагать, с нереализованными честолюбивыми планами Ростовцева, после того как его «поступок» был официально объявлен «услугой Отечеству».
Симптомы честолюбивых замыслов проявляются на всем протяжении жизни Ростовцева, в литературных занятиях 1820-х гг. и, особенно, в той энергичной деятельности, которую он развернул в царствование Александра II, при подготовке крестьянской реформы. Согласно ряду оценок и, в первую очередь, собственным словам, Ростовцев, плохо подготовленный к решению крестьянского вопроса, первоначально едва разбиравшийся в нем, возглавил подготовку реформы и сразу же назвал ее «своим» и «святым делом».
Современники отмечали, что за несколько недель 1858 г. Ростовцев занял «преобладающее положение в деле». Из всех уст зазвучало его имя, как лидера-реформатора и фаворита нового императора, еще несколько месяцев назад незнакомое русскому обществу. «Человек новый в правительственном кругу», занимавший ранее «второстепенное место», с воцарением Александра II Ростовцев входит в область «высших государственных интересов».
Ведь ранее, в течение многих лет, он был известен в сравнительно узких кругах как один из крупных военных чиновников николаевской эпохи, как начальник Штаба военно-учебных заведений. Несомненно, главную роль в быстром возвышении сыграла личная поддержка Александра II, без которой Ростовцев не получил бы такого веса: «Государь никому не доверился бы в крестьянском деле настолько, насколько он верил Ростовцеву», - считал авторитетный современник и участник событий.
В итоге, Ростовцев, пользовавшийся безусловным доверием своего друга-императора, стал главным «двигателем» решения крестьянского вопроса и до самой смерти оставался почти единоличным руководителем подготовки реформы. Участник подготовки крестьянской реформы Я.А. Соловьев, непосредственно контактировавший с Ростовцевым, отмечает его «огромное самолюбие».
Он признает наличие у Ростовцева «затаенной мысли», которая была предельно ясной: «стать во главу крестьянского дела». Именно этим желанием, по его мнению, были продиктованы действия вполне определенного рода: сближение с министром внутренних дел С.С. Ланским (с которым Ростовцев первоначально находился в конфликте), лишение «самостоятельной деятельности» подчиненного ему министерства и последующее вытеснение на второй план, ограничение влияния энергичных молодых подчиненных (К.Д. Кавелин, Н.А. Милютин, Я.А. Соловьев и др.).
Критически настроенный Н.Р. Цебриков так характеризовал личность государственного деятеля Ростовцева, с которым ему пришлось встречаться в 1858-1860 гг.: «Он был единственный царедворец в своем роде и наичестолюбивейший из смертных, приходил в отчаяние, когда царь не посетил бы его в именины». Биограф Ростовцева специально выделяет «обвинения в честолюбии» Ростовцева, преследовавшие его в связи с защитой крестьянских интересов.
По заключению современной исследовательницы Н.И. Осьмаковой, Ростовцев «был напорист, честолюбив и пользовался <…> благосклонностью Николая I». И, в еще большей степени, Александра II - добавим мы. В своих «записках» Ростовцев, как уже говорилось, проводил принципиальную границу между собой и заговорщиками. Он противопоставлял себя своим друзьям, которые, увлекшись «честолюбивыми» политическими проектами, готовили выступление против правительства. На фоне их «губительного честолюбия» попытка предупредить развитие заговора и спасти будущего императора представала героическим актом самопожертвования. Ведь главный герой жертвовал дружбой, рисковал потерять жизнь, свободу, положение в обществе, свое доброе имя.
Как мы видели, противополагание мотивов «личного честолюбия» и «пользы отечества» - постоянный и характерный прием для Ростовцева-литератора и автора «записок». Между тем, такая акцентировка говорит многое о личности самого Ростовцева. Она свидетельствует об актуальности этой антитезы для его индивидуального сознания. Контрастное противопоставление мотивов деятельности заговорщиков и их друга, ставшего «благородным осведомителем», позволяло скрыть собственное личное честолюбие, которое уходило в тень героического «поступка». Но мотивация последнего, при углубленном анализе версии Ростовцева, давала проницательным современникам и внимательным исследователям вопроса убедительные основания для вывода о честолюбивых устремлениях самого Ростовцева.
Именно личное честолюбие Ростовцева, желание сыграть историческую роль, войти в ряд «исторических лиц» могли стать одним из главных движущих мотивов его действий, подвигнуть на индивидуальный политический акт. Ведь речь шла о судьбе престола, воздействии на решение вопроса о престолонаследии. Но затем, при неудаче миссии, у честолюбивого молодого офицера могла возникнуть мысль воспользоваться расположением и обещанной «дружбой» нового императора. Искушение было слишком велико… 14 декабря Ростовцев не появляется в рядах заговорщиков, пытается «уговорить» восставших солдат, получает «оплеуху» от Оболенского (за нарушение обещания «быть на площади») и удары прикладом от мятежников.
Таким образом, личность Ростовцева наделена качествами, о которых писали наблюдательные современники, в том числе многолетние друзья, близкие знакомые, имевшие возможность хорошо изучить индивидуальное своеобразие этого человека. Среди них выделяются «пылкость» и «энтузиазм» в публичном обосновании своих действий, соседствующие с расчетливостью и осторожностью в поступках, увлеченность делом, которое признается «правым» и «святым», соединенные с честолюбием и «славолюбием», стремление к самоотверженному героическому поступку и жертвенности, безусловные способности и склонность к политическим комбинациям и игре. Все эти черты личности и поведения Ростовцева, как представляется, сыграли важную роль в дни политического кризиса 1825 г., послужив благоприятной почвой для возникновения замысла, подготовки и проведения индивидуального политического акта.
