© Nikita A. Kirsanov 📜 «The Decembrists»

User info

Welcome, Guest! Please login or register.


You are here » © Nikita A. Kirsanov 📜 «The Decembrists» » «Прекрасен наш союз...» » Ростовцев Яков Иванович.


Ростовцев Яков Иванович.

Posts 31 to 38 of 38

31

Из неопубликованной части записок Я.И. Ростовцева

(«Журналы» 1827 и 1828 годов)

В исторической традиции хорошо известны «записки» Я.И. Ростовцева, посвящённые событиям 1825-1826 гг., под заглавием «Отрывок из моей жизни 1825 и 1826 годов». Они впервые были опубликованы под таким названием в 1873 г. в известном историческом журнале «Русский архив», - с согласия семьи Ростовцева, его бывшим личным секретарём Ф.П. Еленевым.

«Записки» были составлены вскоре после описываемых в них событий в 1826 г. и распространялись автором в сравнительно узком общественном кругу, впоследствии они были представлены официальному историографу М.А. Корфу, при подготовке третьего издания (первого - для публики) его книги «Восшествие на престол императора Николая I-го» (1857 г.), в тексте которого записки Ростовцева довольно подробно пересказаны автором известного сочинения.

«Записки» Ростовцева известны не только благодаря относительно подробному изложению событий 1825-1826 гг., собственных поступков в эту знаменательную эпоху, но в особенности тем, что автор включил в их текст важнейшие документы напрямую связанных с известным «демаршем» 12 декабря 1825 г. - визитом молодого офицера в Зимний дворец, его встречей с будущим императором Николаем I. Это письмо, адресованное великому князю Николаю Павловичу, запись разговора с великим князем и ряд других документов (письмо Ростовцева императору Николаю I в связи с прозвучавшими на следственном процессе показаниями о принадлежности его к тайному обществу, письмо Ростовцева Николаю I в связи с упоминанием его имени в «Донесении Следственной комиссии» и некоторые другие).

Менее известно, однако, то обстоятельство, что записки Я.И. Ростовцева, судя по всему, представляли собой часть переработанного и отредактированного автором дневника (по терминологии Ростовцева - «журнала»), который вёлся им на протяжении нескольких лет. По крайней мере, можно сделать определённый вывод о том, что существовали дневниковые записи («журналы») Ростовцева за 1825, 1826, 1827 и 1828 гг. Основанием к такому выводу служат материалы, сохранившиеся в личном архиве Ростовцева, а именно - рукопись «журналов» Ростовцева за 1827 и 1828 гг.

В фонде Я.И. Ростовцева в Государственном архиве РФ хранится рукопись дневниковых записей («журналов») Ростовцева за 1827 и 1828 гг. Рукопись носит название «Журнал 1827-го года и отрывки из журнала 1825-го года» (ГАРФ. Ф. 1155. Ед. хр. 13).

Сохранившаяся рукопись - автограф Ростовцева. Рукопись представляет собой тетрадь большого формата, прошитую и скрепленную. Текст «журналов» занимает  47 архивных листов (всего, с оборотами, - 94 листа). Тетрадь писчей бумаги, хотя и скреплена, содержит бумагу различного происхождения и цвета, заполнена чернилами различной степени интенсивности и, судя по всему, заполнялась в разное время и, по всей видимости, собиралась, «составлялась» и скреплялась явно позднее того времени, когда осуществлялась непосредственная работа над записями «журналов».

При этом какие-то отдельные листы или части первоначальных записей «журналов» могли быть изъяты и не включены в окончательный скрепленный вариант тетради. Таким образом, можно сделать вывод, что записи, вошедшие в состав тетради, делались Ростовцевым в разное время, а сама тетрадь представляет собой соединение разновременных записей и, вероятнее всего, была составлена (а затем сшита и скреплена) из разновременных текстов.

К такому заключению подводит не только внешнее оформление рукописи, но и её внутренняя структура.

Записи за 1827 год охватывают архивные листы с Л. 3 по Л. 34.

Первая запись «журнала» за 1827 год датирована 27 сентября 1827 г., далее идут записи от 28, 29 и 30 сентября, 1, 2, 3, 4 и 5 октября. Вполне возможно, что записи 1827 г., охватывающие предшествующий период, имели место, но не вошли в состав данной тетради.

Вставка «отрывка» из «журнала моей жизни 1825-го года» помещена среди записей за декабрь 1827 года на Л. 17-30, занимая 14 архивных листов с оборотами. Она написана на бумаге иного цвета, по сравнению с другими записями «журнала».

Предшествует этому фрагменту «журнала 1825 года» запись от 7 декабря 1827 г.; за указанным фрагментом следует своеобразный комментарий 1827 г. к ней, после которого имеется запись от 9 декабря 1827 г.

После «отрывка» дневник за 1827 год продолжается до Л. 34 об.

Начиная с Л. 35 и до конца рукописи (Л. 47), расположены записи за 1828 год. Сведения о том, что в тетради имеются записи за 1828 год, кстати говоря, отсутствуют и в названии архивного дела, и в названии рукописи.

Необходимо специально отметить, что «отрывок» из «журнала моей жизни 1825 года», не является полным воспроизведением текста известных «записок» Ростовцева. Изложение обрывается вскоре после передачи разговора Ростовцева с К.И. Бистромом, «отрывок» не включает в себя письма Ростовцева к Николаю I в связи с показаниями о нём, полученными в ходе следственного процесса, и появлением его имени в «Донесении Следственной комиссии». По всей видимости, в тетрадь не были подшиты листы, содержащие завершение очерка, переработанного из «журнала» 1825 г.

Таким образом, исходя из приведённых сведений о структуре тетради и сделанных наблюдений, необходимо заключить, что рукопись «журналов» содержит несомненные признаки неполноты, а также последующего соединения различных фрагментов и частей дневниковых записей в одну тетрадь.

Сохранившаяся в фонде Ростовцева рукопись «журналов» за 1827 и 1828 гг. служит несомненным доказательством того, что Ростовцев вёл дневниковые записи. И хотя текст, известный как «записки» Ростовцева не содержит прямых признаков его переработки из дневниковых «журнальных» записей, - вполне возможно, что в его основу были положены «журнальные» записи подобного рода, сделанные в промежуток ноября 1825 г. - февраля 1826 г.

При этом, справедливости ради, следует особо отметить, что текст «записок», названный в рукописи «отрывком» из «журнала моей жизни 1825 года», охватывает события, относящиеся к хронологическому промежутку между 1825 г. и июлем 1826 г. Следовательно, этот текст должен был вобрать в себя записи не только за 1825 год, но и за 1826 год. Однако об этом в данной рукописи Ростовцев не упоминает.

Содержание записей, имеющихся в «журналах» 1827 и 1828 гг., разнообразно. В их состав вошли рассуждения о политической ситуации в Европе, в том числе - в Греции, записи о встречах с разными лицами, друзьями и знакомыми, сведения о родственниках и их семьях, о светских вечерах, размышления об исторических событиях эпохи, о религиозных вопросах, о прочитанных сочинениях (в том числе - записок Сегюра), а также воспоминания о памятных событиях личной жизни и общественной жизни последнего времени (прежде всего, 1825 и 1826 гг.).

Среди прочих записей «журналов» имеются сведения о семьях родственников Ростовцева, купцах Кусовых и Сапожниковых, в том числе - о покойном (на момент 1828 г.) Александре Петровиче Сапожникове, муже сестры Ростовцева, сыгравшем определённую роль в событиях декабря 1825 г., по совету которого (согласно утверждению самого Ростовцева) он составил письмо к Николаю Павловичу и явился в Зимний дворец 12 декабря.

Фиксируются дружеские встречи Ростовцева с бывшими членами тайных обществ и участниками заговора 1825 г. чиновником Министерства финансов А.В. Семёновым, офицером лейб-гвардии Конной артиллерии К.Д. Лукиным («Костей Лукиным»), с давним приятелем, литератором А.В. Никитенко, с офицером лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады литератором И.М. Бакуниным, а также с Лутковским, Анненковым, с семейством И.А. Богданова. Встречи и контакты 1827 и 1828 гг. с императором Николаем I, великим князем Михаилом Павловичем, К.И. Бистромом.

Среди публикуемых дневниковых записей особенно интересны и примечательны те, которые характеризуют взгляды Ростовцева на те или иные общественные вопросы, отражают его общественно-политическое мировоззрение.

Нельзя не отметить мысль о различии между самодержавном и конституционном правлениях («В правлениях Конституционных смерть Государя не производит никакого влияния; напротив того, в правлении Самодержавном она есть кризис Государства...»), высказанную в связи с годовщиной смерти Александра I, за которой угадываются определённые симпатии к «представительному правлению» и конституционному строю (запись от 19 ноября 1827 г.).

Большой интерес представляют оценки и характеристики, данные Ростовцевым в публикуемых записях собственному поведению в декабре 1825 г. и бывшим товарищам по тайному обществу.

Так, весьма многозначительной, - в свете причастности Ростовцева к заговору декабристов и той роли, которую он отвёл себе, явившись в Зимний дворец с письмом-требованием Николаю Павловичу не вступать на российский престол, - видится фраза Ростовцева, демонстрирующая опасность, грозившую ему в ходе встречи с будущим императором 12 декабря 1825 г.: «...ежели бы не был столь велик душою, то мучительная пытка была бы моим уделом».

Наконец, обращают на себя внимание автохарактеристики Ростовцева, его интерпретация собственных поступков и мотивация своих действий в период междуцарствия 1825 г.: «...Желая спасти пылких, самолюбивых, ослепленных, но любимых мною людей, желая отвести от любезного Отечества ужасы, будто ему угрожавшие, я, следуя гласу совести и долгу чести и патриотизма, встал посредником между троном и заговорщиками».

В этом «обосновании», между прочим, ощущается не только явно декларируемое Ростовцевым намерение «спасти» друзей-заговорщиков от гибельного направления действий, а страну - от угрозы междоусобицы, но и тщательно скрываемое за громкими словами о «долге чести и патриотизма» желание сыграть «историческую роль», выступив в качестве посредника между обществом (точнее, его политически активной частью) и властью, несомненное политическое честолюбие и самолюбие молодого офицера, которое он отрицал у себя и которым наделял пострадавших заговорщиков.

В целом, в данном тексте, как и в других текстах Ростовцева, повторяются всё те же мотивы героического подвига, жертвенности, «энтузиазма» и благородного желания спасти и оказать помощь обеим сторонам политического противостояния, которые являлись основными слагаемыми версии Ростовцева, изложенной им в его «записках» и впоследствии закрепившейся в исторической литературе благодаря книге М.В. Корфа.

Нам представляется весьма показательным и симптоматичным, что в публикуемых дневниковых записях, на фоне вполне объяснимых, подчёркнуто негативных характеристик репрессированных заговорщиков в условиях 1827-1828 гг. (спустя всего лишь 2-3 года после суда над «государственными преступниками»), - Ростовцев не мог избежать сочувственных оценок, знаков скрываемой симпатии и чувств дружества к осуждённым «злоумышленникам» («любимых мной людей»), сожалений о судьбе бывших заговорщиков, в среде которых он вращался и чувствовал себя «своим» вплоть до 14 декабря 1825 г.

*  *  *

Настоящую публикацию составили ранее не публиковавшиеся фрагменты «журналов» Я.И. Ростовцева за 1827 и 1828 гг., так или иначе относящиеся к событиям 1825-1826 гг., иллюстрирующие его отношение к бывшим товарищам по декабрьскому заговору 1825 г. и дополняющие текст его «записок» о событиях эпохи междуцарствия и выступлении на Сенатской площади.

Необходимо отметить, что текст публикуемых фрагментов «журналов» Я.И. Ростовцева, в своём подавляющем объёме, был напечатан в виде документального приложения к нашей монографии о Я.И. Ростовцеве и его роли в событиях 1825 г., но без комментариев и сопроводительной статьи (Ильин П.В. Между заговором и престолом... С. 284-286).

Текст публикуется с приближением к нормам современной орфографии и пунктуации, при этом сохраняются все особенности правописания Я.И. Ростовцева. Текстологические примечания даются под строкой, реальные - в комментариях.

Вступительная статья, публикация и комментарии П.В. Ильина

32

Из неопубликованной части записок Я.И. Ростовцева

I. Из «Журнала 1827 года»

<...>

19 ноября1.

<...>

Я, кажется, писал стихи, как вдруг с шумом и громом, бледный и запыхавшись, он вбежал в мой кабинет и, признаюсь, перепугал меня2.

Цари, пока они царствуют, кажутся бессмертными. В правлениях Конституционных смерть Государя не производит никакого влияния; напротив того, в правлении Самодержавном она есть кризис Государства; дух, цель, средства, идеи Правительства, [в]незапно, как бы от магического прута, переменяются: весь государственный состав приходит в потрясение и самые нравы народа ощущают некоторое изменение.

<...>

Вспоминал Великий Князь [Михаил Павлович]3 происшествие 14-го числа, где руцы Божии были над ним и спасли его от верной смерти4 и проч. и проч.

<...>

Але[ксей] Вас[ильевич] Семенов, один из задушевных моих приятелей; как я рад, что он с большим успехом зачал и продолжает статскую службу свою5.

<...>

7 декабря.

Приближается 12-е, 13-е и 14-е числа декабря; дни, в которые я 1825-го года не принадлежал себе, а Отечеству, и приносил себя на жертву общему благу; дни, незабвенные в моей жизни6.

Помещаю здесь отрывок из Журнала моей жизни 1825-го года7.

<...>

Вот каким образом Всевышний определил и мне участвовать в сем несчастном происшествии. Могучая десница Его была надо мною; три раза он спас меня видимо.

В первый раз, когда я был у Государя, который, ежели бы не был столь велик душою, то мучительная пытка была бы моим уделом8. Второй раз, когда я вился я посреди заговорщиков, объявив им смело и открыто о моем поступке и увещевал их обратиться на путь правый9. Третий раз, когда вышел на площадь и зачал уговаривать бунтовавшее войско10.

Собственный опыт убедил меня, что кто с верою в Бога, открыто и безбоязненно исполняет долг свой, тому нечего страшиться. Кто мог спасти меня от смерти, когда я объявил заговорщикам, что был у Государя, остался ночевать один с 13-е на 14-е число в том самом доме, где жил Оболенский11, где происходили их совещания12 и где ежеминутно один заговорщик за другим беспрерывно шмыгали мимо моей двери?13 Один Бог, и никто более.

Вероятно, спокойствие моей совести и твердость души, внушенные мне Богом, и самое благородство моего поступка остановили руки их от мстительного убийства.

Долго я был предметом суждений толпы, но наконец обо мне забыли, как забывают о шляпке, вышедшей из моды, или об танцоре, отпрыгавшем на канате.

Я не думаю, чтобы многие умели постичь мой поступок и оценить справедливо мои чувства. Сначала, признаюсь в слабости человеческой, суждения обо мне занимали, но недолго.

Ничтожен в глазах моих тот человек, который располагает поступки свои по мнению толпы, как по циркулю. Где нет энтузиазма, там нет ни истинного благородства, ни истинного величия14.

Человек, избери судьями своими Бога и свою совесть - и ты будешь человеком, в полном значении сего слова!

<...>

9 декабря.

<...>

Много говорили мы о положении дел Сапожниковых. Покойный Александр Петрович15, при конце жизни своей, поступил весьма несправедливо. Он сделал жену свою16 безусловно рабою своего брата17, но сестра моя рабою никогда не будет...

<...>

12 декабря.

Два года сряду, около 12 числа, Государь говорил мне: «Я не забыл 12-го декабря!»18

В прошлом году - обнял и спросил: «Скажи откровенно, как ты обо мне теперь думаешь, лучше ли чем прежде?» Я хотел отвечать ему, но вошедший в комнату генерал Бистром19 помешал мне. Что мне весьма было жаль, ибо я не успел высказать моих мыслей насчет некоторых злоупотреблений в Управлении20.

<...>

14-е декабря.

Несчастнейший день для Петербурга и для всей России. Два года тому назад шайка пылких голов, движимых и фальшивым энтузиазмом любви к Отечеству, и ещё больше необузданным честолюбием21, почли себя преобразователями России и, не согласуясь с понятиями народа, вздумали возжечь всепожирающее пламя народной Революции, но Бог бодрствовал над Россией!

<...>

14-е декабря кровавыми чертами вписано навсегда в летопись Русскую.

33

II. Из «Журнала 1828 года»

<...>

Какое сильное влияние произвело на меня происшествие 14-го декабря 1825 года! 20 годами опытности подвигнуло меня вперед, из возраста пылкой юности я вдруг перешел в возраст возмужалости.

<...>

Я думал провести век свой в тишине и объятиях наук и словесности, как неожиданною силою обстоятельств был вытолкнут на сушу политического мира22. Желая спасти пылких, самолюбивых, ослепленных, но любимых мною людей, желая отвести от любезного Отечества ужасы, будто ему угрожавшие, я, следуя гласу совести и долгу чести и патриотизма, встал посредником между троном и заговорщиками23. Со всех сторон окружен был смертями; с радостию высокою приносил жизнь свою в жертву спасению Государя и заговорщиков, но цель моя к несчастию не вполне исполнилась.

Ослепленные высокомерием, злоумышленники презрели советы и мольбы мои - и произвольно ринулись в пропасть. Я не судья им; их судья потомство; я только сожалею об них и по них ежедневно плачу...24

<...>

ГАРФ. Ф. 1155. Оп. 1. Д. 13. Л. 13 об., 15, 16 об., 30-31 об., 32, 36 об. («Журнал 1827-го года и отрывки из журнала 1825-го года»).

34

Комментарии:

1 Двухлетняя годовщина смерти императора Александра I 19 ноября 1825 г.

2 В данной записи речь идёт о входившем в дружеское окружение Ростовцева А.В. Семёнове, который, по словам автора дневника, первым известил его о смерти Александра I.

Алексей Васильевич Семёнов (1796-1864) - надворный советник (1825), столоначальник в Департаменте внешней торговли Министерства финансов. Участник «Священной артели», член Союза благоденствия, один из руководителей дочерней организации Союза благоденствия «Измайловского общества», член Северного общества (Московского отделения), «Практического союза». Впоследствии - гражданский губернатор Кавказской области, Виленский гражданский губернатор, Минский губернатор, с 1850 г. - сенатор.

Историк, экономист и статистик. Автор трёхтомного сочинения «Изучение исторических сведений о российской внешней торговле и промышленности с половины XVII-го столетия по 1858 год» (СПб., 1859. Ч. 1-3), составитель сборника «Движение законодательства о внешней торговле и промышленности в течение пяти лет с 19 февраля 1855 года по 19 февраля 1860 года» (СПб., 1861). Друг И.И. Пущина, Е.П. Оболенского и Я.И. Ростовцева.

3 Михаил Павлович, великий князь (1798-1849), младший блат императоров Александра I и Николая I и великого князя Константина Павловича, генерал-фельдцейхмейстер (главный начальник артиллерии русской армии), генерал-лейтенант, начальник 1-й кавалерийской пехотной дивизии, член Следственной комиссии по делу декабристов, с декабря 1825 г. генерал-инспектор по инженерной части, член Государственного совета. С 1826 г. главнокомандующий Гвардейским корпусом, впоследствии генерал-адъютант, главный начальник военно-учебных заведений, сенатор.

С 1826 г. - непосредственный начальник Я.И. Ростовцева, который состоял при нём сначала для особых поручений, с 1828 г. - адъютантом, с 1831 г. - дежурным офицером при Управлении главного начальника Пажеского, кадетских корпусов и Дворянского полка (которым являлся великий князь Михаил Павлович), с 1833 г. - исполняющим должность начальника Штаба главного начальника кадетских корпусов (в 1836 г. утверждён в должности), с 1843 г. - начальником штаба Главного управления военно-учебных заведений.

4 Вероятнее всего, имеется в виду эпизод «переговоров» великого князя Михаила Павловича с мятежными гвардейскими частями на Сенатской площади. В ходе разговора с «бунтовщиками» В.К. Кюхельбекер осуществил неудачную попытку сделать выстрел в великого князя. Согласно официальной версии, его остановили матросы Гвардейского экипажа (ВД. Т. XVII. М., 1980. С. 58).

5 А.В. Семёнов вышел в отставку капитаном из лейб-гвардии Егерского полка в декабре 1824 г., после чего проживал в Москве. В октябре 1825 г. приехал в Петербург и поступил на службу в Департаменте внешней торговли Министерства финансов. С 1 января 1826 г. - столоначальник в Департаменте, долгие годы служил в указанном министерстве, собирал сведения по истории внешней торговли, статистические данные по истории промышленности и торговли в России, ставшие основой для последующих историко-экономических и статистических работ А.В. Семёнова.

6 Идея жертвенности - один из главных мотивов автохарактеристики Ростовцева при обосновании и оценке собственных поступков на протяжении всей жизни - от действий в ноябре-декабре 1825 г. до эпохи подготовки крестьянской реформы в 1858-1860 гг. Этот мотив содержится в записках Ростовцева 1826 г., в позднейших письмах и записках 1850-х гг. См. об этом: Ильин П.В. Между заговором и престолом... С. 215-216.

7 Далее в рукописи «Журнала 1827-го года» помещён текст «записок», посвящённых событиям 1825-1826 гг., имеющий лишь незначительные редакционные отличия от опубликованного текста в журнале «Русский архив» (1873. Кн. I. Стлб. 455-485). Список редакционных разночтений приведён в примечаниях к публикации записок: Ильин П.В. Между заговором и престолом... С. 268-281.

8 Речь идёт о встрече Ростовцева с великим князем Николаем Павловичем (будущим Николаем I), состоявшейся в Зимнем дворце 12 декабря, - за два дня до его вступления на престол. Ростовцев передал Николаю написанное им письмо с просьбой-требованием не вступать на российский престол, в противном случае страну ждёт междоусобица и распад государственности. В состоявшемся затем разговоре Ростовцев пытался настаивать на требовании «подождать» с воцарением, Николай обосновал необходимость принятого решения провести новую присягу и стать императором.

9 Речь идёт о встрече Ростовцева с лидерами декабристского заговора после визита в Зимний дворец и встречи с Николаем Павловичем, имевшей место 13 декабря 1825 г. на квартире Е.П. Оболенского.

10 Имеется в виду до сих пор не вполне прояснённый эпизод дня 14 декабря 1825 г., когда Ростовцев появился на Сенатской площади и подошёл к рядам восставших солдат. Здесь он пытался уговорить нижних чинов отказаться от сопротивления новой присяге и присягнуть Николаю Павловичу. Ростовцев был серьёзно избит солдатами и, возможно, офицерами восставшей стороны, однако спасён от дальнейшей расправы Е.П. Оболенским, посажен в сани и отвезён на квартиру своих братьев в офицерские казармы лейб-гвардии Егерского и Измайловского полков.

11 Евгений Петрович Оболенский (1796-1865), князь, поручик лейб-гвардии Финляндского полка, старший адъютант начальника пехоты Гвардейского корпуса генерал-лейтенанта К.И. Бистрома. Друг и сослуживец Ростовцева. Член Союза спасения и Союза благоденствия, один из руководителей Северного общества, один из инициаторов и активных участников подготовки выступления 14 декабря 1825 г., избран начальником штаба выступления, активный участник событий 14 декабря. Осуждён по I разряду на бессрочные каторжные работы, в 1839 г. переведён на поселение в Восточную Сибирь, с 1842 г. в Западной Сибири. Амнистирован в 1856 г. Мемуарист.

12 Ростовцев, как и Оболенский занимал комнаты в служебной квартире начальника всей пехоты Гвардейского корпуса генерал-лейтенанта К.И. Бистрома, где располагался и штаб командующего всей пехотой Гвардейского корпуса (точный адрес не установлен; находился в Коломне). Комнаты Ростовцева были на 1-м этаже, Оболенского - на 2-м этаже (см.: Русский архив. 1873. Кн. I. Стлб. 459).

13 На квартире Е.П. Оболенского на протяжении 9-13 декабря 1825 г. проходили совещания участников заговора - офицеров, представлявших различные гвардейские полки.

14 Мотив «энтузиазма», как основного атрибута и некоего гаранта честного, подлинного и достойного самых высоких оценок служения отечеству и общественным потребностям, - являлся одним из определяющих в автохарактеристиках Ростовцева - как в «записках» о событиях 1825 г., так и в позднейших записках и устных отзывах, зафиксированных окружением Ростовцева (в том числе, в период подготовки крестьянской реформы 1861 г.). См. Ильин П.В. Между заговором и престолом... С. 211-214.

15 Александр Петрович Сапожников (1788-1827), купец 1-й гильдии. Представитель известной купеческой династии, предприниматель, финансист, общественный деятель. Владелец кожевенных, мукомольных и мыловаренных фабрик, золотых приисков, хлеботорговых организаций и коммерческих контор. Участник заговора 14 декабря 1825 г., член Северного общества (принят Я.И. Ростовцевым в декабре 1825 г.), участвовал в обсуждении замысла визита Ростовцева в Зимний дворец и, вероятно, в составлении письма к Николаю Павловичу. К следствию по делу декабристов не привлекался. Родственник (зять) Я.И. Ростовцева.

16 Подразумевается вторая жена Александра Петровича Сапожникова, Пелагея Ивановна Ростовцева (1799-1868).

17 Имеется в виду один из братьев Александра Петровича Сапожникова: Андрей Петрович (1795-1855), инженер-полковник (1821), впоследствии генерал-майор инженерного ведомства, начальник чертёжной Инженерной части, главный наблюдатель за рисованием и черчением Военно-учебных заведений (1844), художник-иллюстратор, коллекционер и владелец картинной галереи; Алексей Петрович (1796-1852), владелец купеческой фирмы «Братья Сапожниковы», соляных рыбных промыслов на Каспийском море и земель в приволжских губерниях.

18 Имеется в виду встреча Ростовцева с великим князем Николаем Павловичем в Зимнем дворце 12 декабря 1825 г.

19 Карл Иванович Бистром (1770-1838), генерал-лейтенант, командующий всей пехотой Отдельного Гвардейского корпуса, с 20 декабря 1825 г. генерал-адъютант, член Верховного уголовного суда по делу декабристов. Впоследствии генерал от инфантерии. Непосредственный начальник Е.П. Оболенского и Я.И. Ростовцева. По некоторым указаниям, К.И. Бистром входил в число тайных противников воцарения Николая I (т. н. «генеральскую оппозицию»).

20 Данная фраза «журнала» отражает критическое отношение автора к определённым институтам государственного управления, что подтверждает укоренённость Ростовцева в либеральной среде.

21 «Фальшивый патриотизм» и «честолюбие» - негативные характеристики, которыми неоднократно пользовался Ростовцев в отношении бывших товарищей - участников декабрьского заговора 1825 г., в текстах, касающихся событий 1825-1826 гг., - прежде всего, в «записках».

22 В начале 1820-х гг. Ростовцев приобрёл широкую известность как литератор, поэт и переводчик. Начав публиковаться в 1821 г. будучи ещё воспитанником Пажеского корпуса, на протяжении 1820-1825 гг. им был опубликован целый ряд литературных произведений: стихотворений («К зоилам поэта», «Осень», «Тоска араба по милой»), стихотворных драматических произведений (трагедия «Персей», отрывки из трагедии «Дмитрий Пожарский»), переводов. См.: Переселенков С. Литературная деятельность Я.И. Ростовцева // Педагогический журнал, издаваемый при Главном управлении военно-учебных заведений. 1913. № 8.

23 Желание спасти друзей-заговорщиков (Ростовцев в принадлежащих ему текстах не отрекался от дружеских отношений, по крайней мере, с Е.П. Оболенским) и, одновременно, императора Николая I от грозящих каждой из сторон опасностей - основной мотив в построениях Ростовцева, который повторяется в его «записках» о событиях 1825-1826 гг., в позднейшем письме к Оболенскому от 18 ноября 1858 г. и других текстах.

24 «Высокомерие» и «честолюбие» заговорщиков 1825 г. - оценка Ростовцева, повторяющаяся в «записках» о событиях 1825-1826 гг. В данном фрагменте «журнала» 1828 г. интересно сочетание явного осуждения «честолюбивых» друзей-заговорщиков с явными признаками симпатии к ним, скрытым признанием их нравственных достоинств.

Противоречие между негативными оценками заговорщиков и «сожалением» в связи с постигшим их наказанием ярко демонстрирует своеобразное раздвоение ценностной системы автора записей, тесно связанного с осуждёнными по делу «заговора 14 декабря» и, вместе с тем, спасшегося от репрессий и официально объявленного «доносителем», сообщившим сведения о заговорщиках.

35

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTQwLnVzZXJhcGkuY29tL2M4NTc0MzYvdjg1NzQzNjgxNS8zYjk3NC9NRTJuV1cycElHTS5qcGc[/img2]

Сергей Константинович Зарянко (1818 - 1870). Портрет Якова Ивановича Ростовцева. 1855. Холст, масло. 81 х 64 (овал) см. Омский областной музей изобразительных искусств имени М.А. Врубеля.

36

Из переписки Я.И. Ростовцева с Е.П. Оболенским 1858-1859 гг.

Публ. М.Г. Оболенской // Русская старина. 1900. № 11. С. 374-375.

I.

Я.И. Ростовцев - Е.П. Оболенскому1

Любезный друг Евгений!

Тридцать пять лет я люблю тебя и уважаю. Ни годы, ни страшные события не изменили наших отношений. Как я дорожил твоим мнением в декабре 1825 года, так и дорожу им и теперь.

Еще год тому назад, 29 октября 1857 года, ты мне писал: «Вопреки тридцатидвухлетней разлуке, я хранил и храню те же чувства любви и уважения, которые ты внушил мне с первых дней нашего знакомства. Я верил и верю в чистоту твоих намерений и побуждений, и потому чувства мои к тебе не изменялись и не изменятся; я всегда с любовию следил за твоею деятельностью государственною и сочувствовал вполне общественной пользе, которую ты постоянно имел в виду».

Прошлою зимою, когда приезжал я обнять тебя в Калуге, с каким наслаждением провели мы несколько счастливых часов, говоря о прошлом и настоящем: 14-е Декабря, освобождение крестьян, счастие и прогресс России были главными темами нашего разговора…

Между прочим, ты заметил мне важный, по твоему мнению, пропуск в книге Корфа, который не упомянул ни слова, что я пошел к покойному государю, предупредив тебя о том за несколько дней. Ты удивился равнодушию моего ответа, что я не желаю беспокоить барона Корфа восстановлением этой истины, и что мне нужно только одобрение моей совести2. Несколько недель тому назад мы опять с тобою свиделись; беседы наши были также теплы и чисты. Между прочим я тебе обещал прислать пояснения на то, что обо мне печатают в изданиях Герцена. В то время я из нападок на меня знал немногие.

Вернувшись в Петербург, я, чтобы сдержать слово, достал все нумера и «Колокола», и «Полярной Звезды», и буду очищать перед тобою статью за статьею. Герцен не только не знает меня как человека духовного, он не знает меня даже в лице. Вероятно, я ему нужен и еще буду нужен как субъект, который, по его мнению, представляет принцип, против которого он воюет. Зачну с критики самого Герцена на описание 14-го Декабря барона Корфа.

Я и тут, и в других местах, представлен и доносчиком, и Иудою. Один только ты, друг Евгений, стоял между мною и событием 14-го декабря. С 5-го или с 6-го декабря, не помню, ты зачал говорить со мною об отречении в[еликого] к[нязя] Константина Павловича и о предположениях воспрепятствовать в[еликому] к[нязю] Николаю Павловичу царствовать. Кроме тебя, мне об этом не говорил никто; до самого происшествия я не знал о существовании Общества; не знал потому, что об этом ты ничего мне не говорил. Чрез несколько дней я сказал тебе, что предостерегу великого князя о могущем быть возмущении; ты долго, дружески, меня от этого отговаривал, называл меня энтузиастом, сумасбродом и, видя мою настойчивость, обнял меня и сказал: «Я не пророк, а пророчу тебе крепость, и тогда ты принудишь нас поневоле идти освобождать тебя».

Потом, в продолжение трех дней, от 9-го до 12-го декабря, ты два раза меня спрашивал: видел ли я великого князя, и оба раза я отвечал: «Еще не видал». 12-го декабря вечером я наконец у великого князя был; я отдал ему мое письмо и имел с ним разговор (помещенные, слово в слово, в описании барона Корфа). 13-го в пять часов, вечером же, я отдал тебе, у тебя в кабинете, в присутствии Рылеева (который мне никогда ни о каких замыслах не говорил) переписанные мною и письмо, и разговор. Рылеев прочел все это вслух; кончив, он тебе сказал: «Обними его, как самого честного человека. Убеждения наши различны; но он дважды жертвовал жизнью, идя к великому князю и придя к нам». И ты меня обнял. И вы, с вашей стороны, действовали со мною также как высоко-честные люди, как истинные рыцари.

До 14-го декабря и после 14-го декабря (до 26-го февраля) я, отказавшись от настоятельного требования государя переехать в Зимний дворец, остался жить в Коломне, в том же самом доме, где происходили совещания, в нижнем этаже, возле наружных дверей на улицу, один с стариком-денщиком. После события 14-го Декабря меня ни о ком ничего не спрашивали. Я не донес ни на кого; ценою своей жизни я желал спасти всех. Я действовал без успеха, может быть и неразумно, но действовал открыто, по убеждению и с самоотвержением. <…>3

Стихотворение4 это наполнено желчью и неправдою. Тут я называюсь Иудою, и Геростратом, и губителем военно-учебных заведений и проч. <…> Стихи получил я не в день юбилея, а утром на другой день; стихи меня не взволновали; клевета может оскорбить, но не огорчить5. <…>6 Все эти анонимные клеветы принимаю я с полным спокойствием; не скажу, однако же, друг Евгений, чтобы со спокойствием безотчетным, нет, со спокойствием приобретенным.

Конечно, у меня много и ошибок, и грехов, как у человека; но помыслами и действиями гражданскими жизнь моя чиста: все они истекли из убеждения. На всякое обвинение в вине умышленной я ответ дам. Молю Бога, жить так и впредь, до смерти. Бог и История разберут: кто судьбы своего Отечества ставил себе целию и кто средством?

Пока, кажется, все.

Желаешь ли ты, благородный мой друг, чтобы я сообщал тебе и впредь подобные отчеты? Нападки на меня (или клеветы) будут и впредь, будут потому, что я всегда был и буду всегда прогрессист-консерватор - положение срединное, и потому и самое трудное, но, смею думать, настоящее для человека, действительно любящего свое Отечество. Обнимаю тебя объятиями дружбы, любви и уважения. Яков Ростовцев.

18 ноября 1858. Петербург. <…>7

1 Воспроизводится с сокращениями, каждое из которых оговорено в подстрочных примечаниях.

2 Фрагмент письма, включающий данный абзац, отсутствует в публикации «Русского архива». Воспроизводится по публикации «Русской старины».

3 Далее (Стлб. 488-505) следуют подробные «оправдания» Ростовцева от обвинений в его адрес, помещенных на страницах изданий А.И. Герцена, в частности: – о сравнении ведомства военно-учебных заведений с иезуитским орденом (сборник «Голоса из России»):

– по поводу слов о цели «нравственного воспитания» в «Наставлении для образования воспитанников военно-учебных заведений» 1848 г., составленном Ростовцевым (статья «Черный кабинет» - «Колокол», № 20);

– по поводу имени Ростовцева «Иаков» (гл. 2 «Былого и дум», «Полярная Звезда», кн. 3);

– о приказе Ростовцева уволить учителя Басистова (статья «La regatta перед окнами Зимнего дворца» - «Колокол», № 6);

– о Комиссии, составленной для обсуждения нового Положения о сроках службы (1856) («Колокол», № 2);

– о праздновании юбилея службы Ростовцева, имевшем, по утверждению корреспондентов вольной печати, инсценированный характер (примечание Герцена к публикации стихотворения «Иакову Ростовцеву, в день его юбилея, 23-го декабря 1856 года» - «Колокол», № 26).

4 Речь идет об анонимном «обличительном» стихотворении «Иакову Ростовцеву, в день его юбилея, 23-го декабря 1856 года» (опубликовано: «Колокол», № 26).

5 Между прочим, в стихах этих говорится, что я был другом Рылеева. Я Рылеева знал и уважал; но тебе, ближе чем кому-либо, известно, что я не только не был ему другом, но даже не был с ним близок (Примечание Ростовцева).

6 Далее следуют «оправдания» Ростовцева от обвинений, помещенных в публикациях «Колокола» и «Полярной Звезды», посвященных подготовке крестьянской реформы, в которых Ростовцев назывался «наружно либеральным», «малограмотным», «доносчиком на своих друзей», «врагом Государева плана», «личным врагом Государя», «врагом России» («Колокол», № 6, 11, 19, 20, 22). Здесь же автор письма опровергает утверждения о противодействии «всему образованному», о своих претензиях на пост министра внутренних дел.

7 Далее следует дополнение к письму (стлб. 506-509), которое содержит «оправдание» против новых обвинений, прозвучавших в «свежем номере "Колокола"»: о введении Ростовцевым религиозного воспитания в военно-учебных заведениях.

37

II.

Е.П. Оболенский - Я.И. Ростовцеву

Генваря 1-го 1859-го [г.], г. Калуга

Сегодня вечером привез мне твой милый и любезный капитан Черногубов пакет, тобою посланный, любезный друг Иаков Иванович, и все тобою обещанное было передо мною. Сердечно поблагодарил тебя за твой добросовестный труд в опровержение статей Герцена. Отпустив твоего милого капитана на отдых, я принялся за чтение, и теперь только, т. е. в 1-м часу ночи, принимаюсь за перо, чтобы тебе сказать несколько задушевных слов. Во-первых, скажу тебе, что если бы при первом появлении статьи Герцена на книгу Корфа я имел возможность написать о тебе, в отношении 14 декабря, то, что я знаю о твоих действиях, и о том, что и мною и тобою сохранено в свежей памяти, я бы это исполнил, как долг и как обязанность честного человека обличить клевету и ложь. Но если бы даже это было возможно, то нравственное чувство не позволило бы это исполнить: тридцатилетняя твоя деятельность государственная должна определить твой характер; никакой Герцен не может его очернить.

Твоя государственная деятельность может подвергаться критике и осуждению; ее не избегли ни Пальмерстон, ни Россель1 в нынешние времена; о прежних не стану вспоминать - они бесчисленны. Плоды твоей деятельности у всех перед глазами: в памяти у каждого состояние корпусов в былые времена; пусть сделают сравнение с нынешним их положением - и тогда пусть произнесут праведный суд. Пусть критикуют и нынешнее их положение: если замечание справедливо, ты, без сомнения, обратишь внимание на недостаток и сделаешь то, чтó нужно для исправления.

Но что же касается до твоей личности, то слова Герцена не тебя оскорбляют, а того, который, сидя на острове, нападает на личность, а не на дела. Я понимаю, что тебе приятно было прочесть, в моем письме к тебе, чувство неизменного уважения и любви; а мне приятно было тебе их выразить. Наши отношения требовали этого размена обоюдных чувств. Но слова Герцена падут в море забвения и достойны сожаления. Я читал «Колокол» до № 12-го и нашел много желчи, а мало любви. Но пусть пишет и он: наши общественные язвы глубоки, пусть раскрывают их, они скорее залечатся. У меня нет довольно досуга, чтобы разобрать дельно и добросовестно каждую из статей его пера, тобою выписанных, и взвесить истинный смысл опровержения; но если найду, что могу принести хотя малую частицу пользы моими замечаниями, то напишу и передам тебе на обсуждение. Теперь обращаюсь к извлечению из твоих писем по крестьянскому вопросу.

Ты отчасти сообщил мне содержание их, при последнем моем свидании в Москве. Теперь могу только тебе сделать несколько беглых, общих замечаний, которые просятся под перо. Во-первых, голос большинства помещиков почти единогласно утверждает, что невозможно отпускать крестьян без того количества земли, коим они ныне пользуются от помещика. Если уменьшить это количество хотя одним вершком, они почтут себе в кровной обиде. Ты заменяешь этот недостаток добровольным соглашением помещика с крестьянами, касательно выкупа сими последними поземельного их надела и помощи им или чрез Опекунский совет или чрез Банк. Если эта финансовая операция совершится, тогда благо будет и крестьянам, и помещикам; но для блага крестьян необходимо, чтобы тягости, на них налагаемые выкупом земли, были по возможности облегчены.

Если теперь на крестьянах Государственных Имуществ насчитываются миллионы недоимок, то с нашими что тогда будет? Далее скажу тебе, что твоя мысль о[б] уездных начальниках и генерал-губернаторах поставит всю Россию в осадное положение; но осадное положение есть мера чрезвычайная, которая принимается в случаях видимой и чрезвычайной опасности. Здесь никто ее не предвидит и, кажется, ее и в будущем предвидеть нельзя. Кроме того, неужели ты думаешь, что твои гвардии штаб-офицеры и все лица, тобою поименованные, назначаемые для занятия мест уездных начальников, найдут сочувствие местных жителей и в особенности местного дворянства? Но если не будет сочувствия, не будет и пользы, тобою ожидаемой. Впрочем, это мера государственная - пусть ее обсудят люди государственные, мое же желание я могу тебе выразить откровенно: пусть то высокое доверие, которое вызвало дворянское сословие к содействию в благодетельной государственной реформе, увенчается полным доверием в исполнении того нового Положения, которое вызовет к гражданской жизни миллионы наших братьев.

Пусть крестьяне получат защитника своих прав в мировом судье, ими лично избираемом; но пусть новые отношения помещиков к крестьянам установятся самою жизнию, но не принудительною властию, которая равно будет тяготеть и над помещиком, и над крестьянином. Наше дворянское сословие обновится, когда обязательные отношения крепостного права прекратятся; но нравственные узы, соединявшие крестьянское сословие с своим помещиком, умиротворят их обоюдные отношения и постепенно приведут в уровень пользы обеих сторон. Сверх того самостоятельное положение дворянского сословия в этом вопросе будет первым шагом к местному самоуправлению, которое составляет одну из необходимых потребностей нашей гражданской жизни.

Если ты обратишь беспристрастный взгляд на действия многих Комитетов, то увидишь, что мысль государя, вызвавшая Комитеты, вызвала к жизни и мысль, и слово. Сколько прекрасных личностей ты найдешь между чинами Комитетов, сколько светлых голов, которые с пользою могут и теперь быть вызваны на поприще государственной деятельности. Но пора окончить мое письмо; оно далеко не полно, но теперь не могу всего высказать, и по недостатку времени, и по незрелости мыслей, вызванных и статьями Герцена, и нынешним вопросом. Когда приведу все в порядок, тогда сообщу тебе; за тем прощусь с тобою.

За Цебрикова сердечно благодарю. Новый год начался; как не пожелать тебе от души благословения Божия в семейном твоем быте, свыше вдохновения в твоей общественной деятельности и светлого взгляда на цель нынешней реформы, которая состоит не столько в улучшении материальном, сколько в нравственном возрождении как дворянского, так и крестьянского сословий. Да благословит Господь новое лето плодами нового древа, насаждаемого на родной нашей почве родным нашим государем.

Твой Е. Оболенский.

1 Палмерстон Г.Д. (1784-1865) - премьер-министр Великобритании в 1855– 1858 гг. и с 1859 г.; Россел Д. - министр иностранных дел в правительстве Г.Д. Палмерстона в 1855-1858 гг.

38

[img2]aHR0cHM6Ly9zdW45LTIwLnVzZXJhcGkuY29tL2M4NTUxMzIvdjg1NTEzMjIzNC8xYzUzYTcvY2dXUVhCTnBFOHMuanBn[/img2]

Неизвестный художник. Портрет Якова Ивановича Ростовцева. 1840-е. Бумага серая, карандаш. 16 х 12,1 см. Государственный Эрмитаж.

III.

Я.И. Ростовцев - Е.П. Оболенскому

5-го мая 1859 г.

Сегодня получил я письмо твое, от 29-го апреля1, друг Евгений; не скрою от тебя, что оно огорчило меня и чрезвычайно удивило. Как тебе могла придти мысль, добрый друг, что я желал письма твоего г. Герцену? Если б я сам желал этого, неужели же, с самого первого с тобою свидания, я этого тебе не сказал? Неужели между нами я искал бы посредников? Ты все-таки не совсем меня знаешь, мой добрый и постоянный друг. Все, что бы ты ни написал г. Герцену, - все было бы запоздало и бесполезно; от клевет своих на меня он, разумеется, никогда не отречется; этим он уничтожил бы весь свой авторитет, да и к чему мне все это? Я чист в своей совести и Бог меня оправдает. Я верую в будущую жизнь и считаю жизнь настоящую только ее вступлением. Вот это, и единственно это, меня поддерживало и поддерживает; а твое возвращение и твоя дружба разлили и новый свет, и новое тепло на мое существование.

Все, что ты пишешь, свалилось на меня как бомба; все это произошло от почтенного гр[афа] И.П. Коновницына; он считает себя мне обязанным за спасение своего сына, и думал мне сделать приятное, заварил всю эту кутерьму. Он виделся с другом твоим, а своим зятем, почтенным [М.М.] Нарышкиным; узнал от него, что я, прежде чем писал к В[еликому] к[нязю] Н[иколаю] П[авловичу], предупредил тебя об этом, и, ревнуя о восстановлении истины, возымел сильное желание сделать факт этот известным. Три раза он меня упрашивал дозволить ему переговорить об этом, лично, с г. Нарышкиным; три раза я его от этого отклонял, говоря, что ни тебе, ни мне не приятны всякие сношения с г. Герценом, и что я никакой надобности в этом не имею.

Даже в последнее наше свидание, недель шесть тому назад, когда он возобновил свою атаку, я не был согласен; когда же он сказал: «А если сам Евгений Петрович этого захочет?» - Я отвечал: «Если самому ему это вздумается, я не вправе его отговаривать». Он прибавил: «Но Е.П., разумеется, прежде чем писать, пришлет вам проект письма своего». Я отвечал: «Конечно, по дружбе ко мне, он это сделает». И тут же я окончательно повторил, что не желаю этой переписки. Признаюсь тебе, друг мой, что, будучи весь, т. е. всецело, погружен в святое дело, крестом на меня возлегшее, я совсем и забыл о разговоре моем с графом И.П. К[оновницыным], вдруг от тебя письмо…

Ради самого Господа, друг Евгений, брось все это; согласно твоему разрешению и убеждению своему, я, прочитав оба письма твои, тут же оба разорвал и сжег. И да не будет об них никогда и помину; прошу тебя, только не гневайся на графа И.П. Коновницына; он хотел только добра. Да остается дружба наша чистою, без литературы.

О некоторых подробностях письма твоего ко мне поговорю с тобой при моем свидании. Обнимаю тебя от всей преданной тебе души и молю Бога, да уврачует Он растерзанное твое сердце.

Твой, навсегда, И. Ростовцев.

Графу И.П. Коновницыну письмо это известно; я нарочно приглашал его к себе. К истории освобождения крестьян.

1 Письмо Оболенского от 29 апреля 1859 г. не сохранилось, поскольку было уничтожено Ростовцевым, вместе с письмом Оболенского к А.И. Герцену, в котором излагался взгляд одного из бывших руководителей заговора на «поступок» Ростовцева 12 декабря 1825 г.


You are here » © Nikita A. Kirsanov 📜 «The Decembrists» » «Прекрасен наш союз...» » Ростовцев Яков Иванович.